Главная » Книги

Маяковский Владимир Владимирович - В. Маяковский в воспоминаниях современников, Страница 17

Маяковский Владимир Владимирович - В. Маяковский в воспоминаниях современников



ного, отбивающегося от натиска противников, как загнанный лось отбрасывает от себя свору теснящих его гончих. Именно таким помню я его на одном из самых ожесточенных "эстрадных" сражений - на знаменитом диспуте "Леф или блеф" весной 1927 года в Политехническом музее.
   Сегодня, когда имя Владимира Маяковского покрыто славой всенародного признания и непререкаемого поэтического авторитета, трудно себе представить, как часто в последние годы жизни поэта ему приходилось выслушивать злые и недобросовестные нападки всяческой, по выражению Маяковского, "литературной шатии". Как охотно многие литераторы и критики старались сделать по его адресу какое-нибудь обидное и недоброжелательное замечание, не упуская случая как можно больше ранить, уязвить и оскорбить поэта.
   Каким улюлюканьем и издевательствами были встречены уверенные, гордые и немного грустные слова из стихотворения "Юбилейное":
  
   После смерти
  
  
  
   нам
  
  
  
  
   стоять почти что рядом;
   вы на Пе,
  
  
   а я
  
  
  
  на эМ.
  
   В одном из сатирических журналов появилась карикатура с ядовитой подписью, которую враги и недоброжелатели Маяковского назойливо повторяли и смаковали по любому поводу:
   Пушкин (обращаясь к Маяковскому): Я действительно на П, а вы на М, но между нами еще есть Н и О, то есть маленькое "НО"... 4
   Тогда это многим показалось очень остроумным. Но что получилось на самом деле. Прошло не так уж много времени, а на полках библиотек, в бронзе памятников на центральных площадях советской столицы и, главное, в сознании и сердцах советского народа - Маяковский действительно встал рядом с Пушкиным! А имена людей, которые придумали и повторяли ехидную остроту, канули в Лету или же спаслись от полного забвения только тем, что попали в подстрочные примечания, напечатанные мелким шрифтом в книгах о Владимире Маяковском...
   Проходят в памяти отдельные "кадры" о Маяковском. Вот переполненный до отказа Колонный зал Дома союзов. Сегодня вечер поэтов для молодежи. Однако начало почему-то бесконечно задерживается. Я захожу в круглое фойе за трибуной, где царит явно напряженная атмосфера.
   - В чем дело, Саша, - спрашиваю я Жарова.
   Он раздраженно пожимает плечами, косясь в сторону Маяковского, сердито расхаживающего большими шагами взад и вперед.
   Оказывается, группа молодых поэтов заявила, что "принципиально" не станет выступать рядом с поэтом-лефовцем Кирсановым, на сторону которого решительно стал Маяковский. Попытки примирить "противные стороны" ни к чему не приводили...
   Наконец Кирсанов все же вышел на огромную эстраду, на которой совершенно потерялась его маленькая фигурка с взъерошенным петушиным хохолком. Однако попытки начать чтение стихов пресекались настойчивым свистом из зала. Так прошла минута, две, четыре... Поэт угрюмо стоял на трибуне, свист не прекращался.
   И вдруг все стихло: из-за кулис показалась огромная фигура Маяковского. Он нес в руках стул. Медленно и деловито шагая, Маяковский подошел к Кирсанову, поставил возле него стул и, бережно положив руки на плечи маленького поэта, усадил его. После этого, так же неторопливо и спокойно, удалился за кулисы.
   Секундная пауза... И - взрыв аплодисментов. Красноречивый жест Маяковского, как по волшебству, переломил настроение аудитории. Кирсанов поднимается со стула и начинает читать стихи. Два-три неуверенных свистка покрываются дружным ревом всего зала: "Не мешайте! Безобразие! Удалить хулиганов!" Маленького "лефовца" слушают доброжелательно и охотно, он с подъемом читает еще и еще...5
   Последний раз, и это никогда не забудется, я слышал Маяковского на открытии "Клуба мастеров искусств" в Старопименовском переулке. На этот вечер собралась, как говорится, "вся Москва", театральная и литературная. Было шумно, весело, непринужденно. Во время общего ужина происходили забавные "капустнические" выступления. Один за другим из-за столиков поднимались на маленькую эстраду популярные артисты, пели, играли, декламировали, произносили шуточные экспромты.
   И вдруг раздались голоса:
   - Маяковский! Просим выступить Маяковского! Все взоры устремились на поэта, сидевшего за одним из столиков с М. Яншиным и В. В. Полонской.
   Крики усилились, многие начали стоя аплодировать. Маяковский сумрачно улыбнулся, тяжело поднялся и, как бы нехотя, медленно стал пробираться через переполненный зал, пожимая по пути руки знакомым и друзьям.
   Выйдя на маленькую эстраду, большой, почти упираясь головой в низкий потолок, он на минуту задумался, провел рукой по темной волне густых красивых волос и произнес:
   - Я прочту - впервые - вступление к моей новой поэме. Вступление называется "Во весь голос" 6.
   Маяковский вынул из кармана небольшую записную книжку, раскрыл ее, заложил пальцем и, не заглядывая в нее, сказал:
   - Уважаемые товарищи потомки!
   Вначале показалось, что читается что-то смешное, сатирическое. На многих лицах появились улыбки. Но скоро все почувствовали, что в легкую, беззаботную атмосферу вечера вошло что-то значительное, вдохновенное, огромное... Стихи, словно отлитые из металла, ширились, росли, заполняли зал, окатывали, как мощный прибой, проникали в душу. Впервые коснулись нашего слуха железные строки, знакомые теперь, каждому грамотному человеку:
  
   Мой стих тр-рудом
  
  
  
  
  
  громаду лет пр-рорвет
   и явится
  
  
  весомо,
  
  
  
  
  грубо,
  
  
  
  
  
   зримо,
   как в наши дни
  
  
  
  
   вошел водопровод,
   сработанный
  
  
  
   еще р-рабами Р-рима...
  
   Все мы слушали, буквально затаив дыхание, с каким-то стесненным сердцем, целиком во власти этой неукротимой поэтической силы.
   И как крылатое предвидение, как возвышенный реквием, как могучий симфонический финал прозвучала последняя часть вступления и заключительное:
  
   Я подыму,
  
  
   как большевистский партбилет,
   все сто томов
  
  
  
   моих
  
  
  
  
  
  партийных книжек.
  
   Все стоя рукоплескали. Ни на кого не глядя, с особенно сурово обозначившейся вертикальной морщиной между бровей, Маяковский возвращался на свое место. После него никто больше не стал выступать.
   Это было 25 февраля 1930 года, за пятьдесят дней до смерти поэта.
   И вот - последняя встреча...
   Владимир Владимирович лежит в своем тесном кабинете на узенькой кушетке, лицом к стене. Бледный, недвижимый.
   В квартире на Гендриковом переулке, где теперь музей Маяковского, толпятся близкие, друзья, знакомые. Разговаривают шепотом, и эту гнетущую полутишину время от времени резким, ударяющим по нервам звоном разрывает висящий у двери настенный телефон. Тот, что стоит поближе к аппарату, берет трубку и вполголоса отвечает:
   - Да... Правда...
   - Да... Не слух...
   А затем - четырёхдневное волнующее течение людского потока через зал Союза писателей, где Маяковский лежит, твердо упираясь в стенку гроба стальными подковками каблуков. Небывалые, эпические похороны поэта... Их много раз описывали, и мне хочется здесь сказать только об одной детали, которая, вероятно, мало кому известна: когда гроб поставили на затянутый крепом грузовик, который должен был доставить Маяковского в крематорий, то за руль траурной автомашины сел один из друзей поэта - Михаил Кольцов.
  
   ...Я аккуратно явился вечером в "Ротонду", но Маяковский был чем-то занят, и совместная прогулка по Парижу не состоялась. Как я жалею об этом!
  
   1960
  

Л. Ю. Брик

Чужие стихи

Глава из "Воспоминаний"

  

1

   Маяковский все переживал с гиперболической силой - любовь, ревность, дружбу. Он не любил разговаривать. Он всегда, ни на час не прекращая, сочинял стихи. Вероятно, поэтому так нерастраченно вошли в них его переживания.
   Если бы он много и прочувственно рассказывал девушкам, гуляя с ними по берегу моря: вот как я увидел входящий в гавань пароход "Теодор Нетте"; вот как я пережил это видение; вот что я при этом чувствовал и какая это прекрасная тема, - то знакомые, вероятно, говорили бы, что Маяковский увлекательнейший собеседник, но он растратил бы свое чувство на переливание из пустого в порожнее, и стихотворение, может быть, не было бы написано. Маяковский был остроумен и блестящ, как никто, но никогда не был он "собеседником". На улице или на природе, идя рядом с вами, он молчал иногда часами.
   Темой его стихов почти всегда были собственные переживания. Это относится и к "Нигде кроме как в Моссельпроме". Он не только других агитировал, он и сам не хотел покупать у частников. Поэтому многие его стихи "на случай" и сейчас живы и читаются нами с грустью или радостью, в зависимости от этого "случая".
   Просто поговорить (откликнуться), даже стихом, Маяковскому было мало. Он хотел непременно убедить слушателя. Когда ему казалось, что это не удалось, он надолго мрачнел. Если после чтения его новых стихов, поговорив о них немного, шли ужинать или принимались за чаепитие, как будто ничего не произошло, он становился чернее тучи.
   В молодости он, говорят, писал "сложно". С годами стал, говорят, писать "проще". Но он всегда утверждал, что элементарная простота - не достижение, а пошлость. Пошлости больше всего боялся Маяковский. С пошляками-упрощенцами и пошляками, симулирующими сложность, он воевал всю жизнь.
   Молодой поэт читал как-то свои новые стихи Маяковскому. Поэта этого он любил, но, выслушав его виртуозно сделанные строки, сказал раздраженно: "До чего же надоели трючки. Так писать уже нельзя, вот возьму и напишу небывало, по-новому". Это было сказано 9 сентября 1929 года. Я тогда записала его слова.
  
   Сначала обыватели возмущались, что Маяковский пишет непонятно, а потом стали злорадствовать, что он бросил искания и стал писать "правильным ямбом".
   Несправедливо и то и другое.
   "Непонятность" Маяковского, это тот кажущийся хаос, который неизбежен при всякой реконструкции. Срыли Охотный ряд, и пешеходы запутались, не нашли Тверскую. А сейчас привыкли к улице Горького, как будто так она всегда и называлась.
   Маяковский не удовольствовался Охотным и продолжал передвигать дома, переделывать переулки в улицы, - так, что старые улицы стали, казаться переулками. Обыватели сначала ахали, негодовали: "Безобразие! Не узнать нашу матушку-поэзию!" - потом привыкли. А Маяковский стал наводить в поэзии свой новый порядок. Попривыкнув, обыватели стали злословить по поводу якобы возврата Маяковского к классическому стихосложению: дескать, пришлось за ум взяться,- не видя того, что это не "старые ямбы", а новая высокая степень мастерства, когда вы перестаете замечать следы напряженной работы.
   Молодой поэт, пишущий ямбом, может подумать, что ему уже не надо искать. Вот ведь Маяковский искал, искал, а пришел к старому. Значит, можно начать с того, к чему якобы пришел Маяковский: вложить в старую, будто бы амнистированную Маяковским, форму современное содержание, и получатся новые стихи. А получаются не стихи, а нечто рифмованное, вялое, малокровное, неубедительное и давно всем известное.
  

2

   Чужие стихи Маяковский читал постоянно, по самым разнообразным поводам.
   Иногда те, которые ему особенно нравились: "Свиданье" Лермонтова, "Незнакомку" Блока, "На острове Эзеле", "Бобеоби", "Крылышкуя золотописьмом" Хлебникова, "Гренаду" Светлова, без конца Пастернака.
   Иногда особенно плохие: "Я пролетарская пушка, стреляю туда и сюда" 1 .
   Иногда нужные ему для полемики примеры того, как надо или как нельзя писать стихи: "Смехачи" Хлебникова, в противовес: "Чуждый чарам черный челн" Бальмонта.
   Чаще же всего те, которые передавали в данную минуту, час, дни, месяцы его собственное настроение.
   В разное время он читал разное, но были стихи, которые возвращались к нему постоянно, как "Незнакомка" или многие стихи Пастернака.
   Почему я так хорошо помню, что именно и в каких случаях читал Маяковский? Многое помню с тех пор, а многое восстановила в памяти, когда задумала написать об отношении Маяковского к чужим стихам. Я перечитала от первой буквы до последней всех поэтов, которых читал Маяковский, и то и дело попадались мне целые стихотворения, отрывки, отдельные строки, с которыми он подолгу или никогда не расставался.
   Часто легко было понять, о чем он думает, по тому, что он повторял без конца. Я знала, что он ревнует, если твердил с утра до ночи - за едой, на ходу на улице, во время карточной игры, посреди разговора:
  
   Я знаю, чем утешенный
  
  По звонкой мостовой
   Вчера скакал как бешеный
  
  Татарин молодой.
  
  
  
  
   (Лермонтов, "Свиданье")
  
   Или же напевал на мотив собственного сочинения:
  
   Дорогой и дорогая,
   дорогие оба.
   Дорогая дорогого
   довела до гроба.
  
   Можно было не сомневаться, что он обижен, если декламировал:
  
   Столько просьб у любимой всегда,
   У разлюбленной просьб не бывает...
  
  
  
  
  
  
  
  
  (Ахматова)
  
   Он, конечно, бывал влюблен, когда вслух убеждал самого себя:
  
  
  
  
  
  
  
   О, погоди,
   Это ведь может со всяким случиться!
  
  
  
  
  
  
   (Пастернак, "Сложа весла")
  
   Или умолял:
  
   Расскажи, как тебя целуют,
   Расскажи, как целуешь ты.
  
  
  
  
  
  
  (Ахматова, "Гость")
  
   Маяковский любил, когда Осип Максимович Брик читал нам вслух, и мы ночи напролет слушали Пушкина, Блока, Некрасова, Лермонтова...
   После этих чтений прослушанные стихи теснились в голове, и Маяковский потом долго повторял:
  
   Я знаю: жребий мой измерен;
   Но чтоб продлилась жизнь моя,
   Я утром должен быть уверен,
   Что с вами днем увижусь я.
  
  
  
  
  
  
   (Пушкин, "Евгений Онегин")
  
   Правда, эти строки всю жизнь соответствовали его душевному состоянию.
   Он часто переделывал чужие стихи. Ему не нравилось "век уж мой измерен", звучащий, как "векуш", и он читал эту строку по-своему.
   Помогая мне надеть пальто, он декламировал:
  
   На кудри милой головы
   Я шаль зеленую накинул,
   Я пред Венерою Невы
   Толпу влюбленную раздвинул.
  
  
  
  
  
   (Пушкин, "Евгений Онегин")
  
   Когда Осип Максимович прочел нам "Юбиляров и триумфаторов" Некрасова, они оказались для него неожиданностью, и он не переставал удивляться своему сходству с ним:
  
   Князь Иван - колосс по брюху,
   Руки - род пуховика,
   Пьедесталом служит уху
   Ожиревшая щека.
  
   - Неужели это не я написал?!
  

3

   В 1915 году, когда мы познакомились, Маяковский был еще околдован Блоком. Своих стихов у него тогда было немного. Он только что закончил "Облако", уже прочел его всем знакомым и теперь вместо своих стихов декламировал Блока.
   Все мы тогда без конца читали Блока, и мне трудно вспомнить с абсолютной точностью, что повторял именно Маяковский. Помню, как он читал "Незнакомку", меняя строчку - "всегда без спутников,- одна" на "среди беспутников одна", утверждая, что так гораздо лучше: если "одна", то, уж конечно, "без спутников" и если "меж пьяными", то тем самым - "среди беспутников".
   О гостях, которые ушли, он говорил: "Зарылись в океан и в ночь" 2.
   "Никогда не забуду (он был, или не был, этот вечер)"3, - тревожно повторял он по сто раз.
   Он не хотел разговоров о боге, ангелах, Христе - всерьез и строчки из "Двенадцать":
  
   В белом венчике из роз -
   Впереди Исус Христос,-
  
   он читал либо "в белом венчике из роз Луначарский наркомпрос", либо - "в белом венчике из роз впереди Абрам Эфрос", а стихотворение Лермонтова "По небу полуночи ангел летел..." переделывал совсем непечатно.
   Влюбленный Маяковский чаще всего читал Ахматову. Он как бы иронизировал над собой, сваливая свою вину на нее, иногда даже пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лирические, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Ахматовой и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с которыми не мог совладать. Он бесконечно повторял, для пущего изящества произнося букву е, как э и букву о, как оу:
  
   Перо задело о верх экипажа.
   Я поглядела в глаза евоу.
   Томилось сэрдце, не зная даже
   Причины гоуря своевоу. "
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Бензина запах и сирэйни.
   Насторожившийся покой...
   Он снова троунул мои колэйни
   Почти не дрогнувшей рукой.
  
  
  
  
  
   ("Прогулка")
  
   Часто повторял строки:
  
   У меня есть улыбка одна.
   Так. Движенье чуть слышное губ,-
  
   говоря вместо "чуть видное" - "чуть слышное".
   Когда пили вино -
  
   Я с тобой не стану пить виноу.
   Оттого что ты мальчишка озорной.
   Знаю, так у вас заведеноу
   С кем попало целоваться под луной.
  
   произнося "знаю так" вместо "знаю я".
   Когда он жил еще один и я приходила к нему в гости, он встречал меня словами:
  
   Я пришла к поэту в гости.
   Ровно полдень. Воскресенье.
  
   В то время он читал Ахматову каждый день.
  
   На выступлениях Маяковский часто приводил стихи Хлебникова как образцы замечательной словесной формы.
  
   На острове Эзеле ;
   Мы вместе грезили.
   ...На Камчатке
   Ты теребила перчатки.
   Крилышкуя золотописьмом
   Тончайших жил,
   Кузнечик в кузов пуза уложил
   Прибрежных много трав и вер.
   - Пинь, пинь, пинь! - тарарахнул зинзивер.
   О лебедиво!
   О озари!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   ("Кузнечик")
  
   Бобэоби пелись губы
   Вээоми пелись взоры
   Пиээо пелись брови
   Лиэээй пелся облик
   Гзи-гзи-гзэо пелась цепь,
   Так на холсте каких-то соответствий
   Вне протяжения жило Лицо!
  

4

   Маяковский любил слово как таковое, как материал. Словосочетания, их звучание, даже бессмысленное, как художник любит цвет - цвет сам по себе - еще на палитре.
   Ему доставляло удовольствие произносить северянинские стихи. Он относился к ним почти как к зауми. Он всегда пел их на северянинский мотив (чуть перевранный), почти всерьез: "Всё по-старому", "Поэза о Карамзине", "В парке плакала девочка...", "Весенний день", "Нелли", "Каретка куртизанки", "Шампанский полонез", "Качалка грезерки", "Это было у моря" и много других.
   Читал и отрывки.
   Когда не бывало денег:
  
   Сегодня я плакал: хотелось сирэйни,-
  
  В природе теперь благодать!
   Но в поезде надо,- и не было дэйнег-
  
  И нечего было продать.
   Я чувствовал, поле опять изумрудно.
  
  И лютики в поле цветут...
   Занять же так стыдно, занять же так трудно,
  
  А ноги сто верст не пройдут.
  
  
  
  
  
  
  
  ("Carte-postale")
  
   Были стихи Северянина, которые Маяковский пел, издеваясь над кем-нибудь или над самим собой. На улице, при встрече с очень уж "изысканной" девушкой:
  
   Вся в черном, вся - стерлядь, вся - стрелка...
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
  
  
  
  
  
   ("Южная безделка")
  
   Прочитав какую-нибудь путаную ерунду:
  
   Мой мозг прояснили дурманы!
   Душа влечется в примитив.
  
  
  
  
  
  
   ("Эпилог")
  
   Если восторгались чем-нибудь сто раз читанным:
  
   Вчера читала я, - Тургенев
   Меня опять зачаровал.
  
  
  
  
  
  ("Письмо из усадьбы")
  
   Если женщина кокетливо отвергала его:
  
   Тиана, как больно! мне больно, Тиана!
  
  
  
  
  
  
  
  
   ("Тиана")
  
   Когда бывало скучно, ему ужасно хотелось:
  
   Пройтиться по Морской с шатенками.
  
  
  
  
  
  
   ("Еще не значит...")
  
   Если за покером партнер вздрагивал, неудачно прикупив, неизменно пелось:
  
   И она передернулась, как в оркестре мотив.
  
  
  
  
  
  
  ("Марионетка проказ")

- - -

  
   Бурлюк вспоминает, что Маяковский, еще до того как стал писать стихи, часто встречался с Виктором Гофманом. Не помню, чтобы Маяковский мне об этом рассказывал, помню только несколько строк Гофмана, которые он цитировал при какой-нибудь нагроможденной безвкусице в искусстве ли, в платье, прическе...
  
   Где показалось нам красиво
   Так много флагов приколоть.
  
  
  
  
  
  ("Летний бал")
  
   И на романтической природе:
  
   Там, где река образовала
   Свой самый выкуплый изгиб
  
   ("вместо выпуклый").
   Если мне не хотелось гулять, он соблазнял меня: "Ну, пойдем, сходим туда, "где река образовала".
  

- - -

   В 1915-1916 годах Маяковский постоянно декламировал Сашу Черного. Он знал его почти всего наизусть и считал блестящим поэтом. Чаще всего читал стихи - "Искатель", "Культурная работа", "Обстановочка", "Полька".
   И отрывки, в разговоре, по поводу и без повода:
  
   Жил на свете анархист,
   Красил бороду и щеки.
   Ездил к немке в Терриоки
   И при этом был садист.
  
  
  
  
   ("Анархист")
  
   С горя я пошел к врачу.
   Врач пенсне напялил на нос:
   "Нервность. Слабость. Очень рано-с!
   Ну-с, так я вам закачу
   Гунияди-Янос".
  
  
  
  
   ("Искатель")
  
   Когда на его просьбу сделать что-нибудь немедленно получал ответ: сделаю завтра, он говорил раздраженно:
  
   Лет чрез двести? Черта в стуле!
   Разве я Мафусаил?
  
  
  
  
  
  ("Потомки")
  
   Если в трамвае кто-нибудь толкал его, он сообщал во всеуслышание:
  
   Кто-то справа осчастливил -
   Робко сел мне на плечо.
  
  
  
  
  
  ("На галерке")
  
   В разговоре с невеждой об искусстве:
  
   Эти вазы, милый Филя,
   Ионического стиля.
  
  
  
  
   ("Стилисты")
  
   Или:
  
   Сей факт с сияющим лицом
   Вношу как ценный вклад в науку.
  
  
  
  
   ("Кумысные вирши")
  
   О чьем-нибудь бойком ответе:
  
   Но язвительный Сысой
   Дрыгнул пяткою босой.
  
  
  
  
   ("Консерватизм")
  
   Помню:
  
   Рыдали раки горько и беззвучно.
   И зайцы терли лапами глаза.
  
  
  
  
  
  ("Несправедливость")
  
   Ли-ли! В ушах поют весь день
   Восторженные скрипки.
  
  
  
  
  
   ("Настроение")
  
   Мой оклад полсотни в месяц,
   Ваш оклад полсотни в месяц,-
   На сто в месяц в Петербурге
   Можно очень мило жить.
  
  
  
  
  
   ("Страшная история")
  
   Рассказывая о каком-нибудь происшествии:
  
   Сбежались. Я тоже сбежался.
   Кричали. Я тоже кричал.
  
  
  
  
   ("Культурная работа")
  
   Многому научил Саша Черный Маяковского-сатирика.
   Часто читал некоторые стихи сатириконских поэтов:
  
   Звуки плыли, таяли.
   Колыхалась талия...
   Ты шептала: "Та я ли?"
   Повторяла: "Та ли я?!"
   Не сказал ни слова я,
   Лишь качал гитарою...
   Не соврать же: новая,
   Коли стала старою!
  
  
  
  
   (И. К. Прутков, "Та-ли?!")
  &nb

Другие авторы
  • Левенсон Павел Яковлевич
  • Замятин Евгений Иванович
  • Индийская_литература
  • Хаггард Генри Райдер
  • Богатырёва Н.Ю.
  • Шубарт Кристиан Фридрих Даниель
  • Полянский Валериан
  • Петриенко Павел Владимирович
  • Диль Шарль Мишель
  • Поплавский Борис Юлианович
  • Другие произведения
  • Плеханов Георгий Валентинович - С бумагопрядильной фабрики Кенига
  • Шекспир Вильям - Крещенский сочельник или что хотите
  • Бертрам Пол - Тень власти
  • Грот Константин Яковлевич - Материалы для жизнеописания Я. К. Грота
  • Радлов Эрнест Львович - Соловьев Владимир Сергеевич
  • Добролюбов Николай Александрович - Русская грамматика для полковых унтер-офицерских школ. Упрощенная арифметика для полковых унтер-офицерских школ
  • Шаховской Александр Александрович - Урок кокеткам, или Липецкие воды
  • Чертков С. В. - Свенцицкий и его эпигоны (Мережковский, Ильин, Бердяев)
  • Даль Владимир Иванович - Займы
  • Иванов Вячеслав Иванович - Взгляд Скрябина на искусство
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 449 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа