Маяковский Владимир Владимирович - Статьи и заметки (1918-1930)

, саботажник. Эти темы вызовут улыбку даже при минимальной обработке. Но при таковой - "смешное" быстро истирается, тема становится надоевшей.

   Необходима и обработка материала.

   Если это литературное произведение, должно быть заострено слово.

   Разобрать в маленькой статье много возможностей трудно. Приведу только несколько приемов.

   Напр., частушка. Почему запоминается такое четверостишие?.

  

   Милкой мне в подарок бурка

   И носки подарены -

   Мчит Юденич с Петербурга

   Как наскипидаренный.

  

   Потому что шаблонная тема о Юдениче заострена этой легкой, но продуманной и необычной рифмой "наскипидаренный". При шаблонности темы - обработка вызывает все-таки смех.

   Например, для прозы. В последнем номере "Крокодила" есть блестящая строка к рисунку на рурскую тему:

  

   "Убийцы из-за угля".

  

   В чем сила, в чем сатиричность этой фразы?

   В том, что взято обычное выражение "убийцы из-за угла" и изменением одной буквы дан совершенно новый, даже на первый взгляд "страшный" смысл.

   Важно, например, для стиха, чтоб он был в "смешном" размере, уже самым ритмом вызывая смех. Например, стих Д. Бедного о Вандервельде:

  

   Посмотрите, Наркомюст, Наркомюст,

   Что за ножки, что за бюст,

   Да.

  

   Применение к серьезному предмету шансонетки - смешит. Даже эти беглые примеры показывают, что смех - в обработке, что обработка эта имеет свои законы, что, следовательно, сатирик не рождается, а учится своему делу, сознательно выработанные приемы дают непроизвольный смех.

   Сатира растет - нужно дать ей высшую квалификацию.

  

   [1923]

  

  

   Годы войны, годы нашей защиты - эпоха величайшего напряжения всех сил РСФСР. Труднейшая работа была возложена и на агитискусство.

   Время учтет и воздаст следуемое каждому усилию.

   Наше дело тщательно сохранить все материалы для итогов этой эпохи.

   В разгаре агитации меняются лозунги, меняются методы. Мы часто опровергаем вчерашний день и откидываем всё, к нему относящееся. Делу истории революции - огромный ущерб.

   Такая судьба постигла, к сожалению, революционный плакат. Главным образом, плакат ручной.

   Война и разруха шли вместе. Печатный станок не справлялся с требованием на плакат. Даже если и справлялся, то безнадежно затягивал, теряя агитационность. Например, был сдан в печать плакат "Последний час" к противопанской войне; за время печатания Польша отошла на второй план: вылез Врангель, пришлось изъять плакат из литографии и приделать баронову голову, и только после разгрома Врангеля висел плакат на питерских стенах. Печатать можно было только пропагандистские плакаты, имеющие длительное значение.

   Однодневка-агитка целиком перешла к "кустарям"-ручникам. Эти плакаты имели огромные достоинства.

   Вместе с получением телеграмм (для газет, еще не напечатанных) поэт, журналист тут же давал "тему" - язвительную сатиру, стих. Ночь ерзали по полу над аршинными листами художники, и утром, часто даже до получения газет, плакаты-окна сатиры вывешивались в местах наибольшего людского скопища: агитпункты, вокзалы, рынки и т. д. Так как с машинами считаться не приходилось, плакаты делались огромных размеров, 4x4 арш., многоцветные, всегда останавливающие даже бегущего.

   В Харькове, где такие плакаты вывешивались в читальных залах, перед домом всегда стоял хвост.

   Организация этой агитации была начата тов. Керженцевым. Началось, естественно, с РОСТА (потом Наркомпрос, Главполитпросвет) - первого получателя телеграмм. От первого "плакатного отдела" в Москве, худ. Черемных, пошли разветвления в Питер, Харьков, Ростов, Баку и до самых мелких городов. Часто даже получались сведения из деревень об организации отдельчиков. К этому делу пришли лучшие наши художники в Москве: М. М. Черемных, И. А. Малютин (теперешние крокодильцы), Лавинский, Моор, Левин, Нюренберг, Маяковский имн. др. В Питере - бывшие сатириконцы: Лебедев, Козлинский, Бродатый, Радаков.

   Вскользь об этих работах упоминает В. Полонский в книге "Революционный плакат". Пара иллюстраций.

   Частушки, текст давали Маяковский, Грамен, Шершеневич.

   С возрастанием популярности стали поступать многочисленные требования на московские, считающиеся образцовыми, "окна".

   Необходимо было изобретать размножение. Художником мюнхенцем Шиманом был предложен трафаретный способ. После некоторой практики трафаретщики стали давать от 50 до 200 оттисков.

   Продукция получалась далеко не шуточная.

   Прикиньте: в месяц работали 5 художников, давая по 10 (десяти) плакатных "окон" (всего 500 плакатов), считая в среднем 100 оттисков каждого. Итого - 50000 ручных плакатов ежемесячно!

   К сожалению, сейчас от всего архива этих плакатов остались после всяческих "реорганизаций" и "сливаний" одни лохмотья. А по этим плакатам можно было бы шаг за шагом видеть в рисунке, в карикатуре три года нашей революции, нашей обороны. Работа типографий, ликвидация фронтов - прекратила год назад эту работу.

   Только в нэпских киноафишах, сделанных по трафарету, видишь разлив армии трафаретщиков.

   Занятно, что в Париже сейчас художники иллюстрации к книгам, авторисунки и живопись делают часто трафаретным путем. То, что мы делали от машинного голода, Европа делает с жиру - ведь машины под рукой.

   Ниже приводятся текст и плакаты. Несколько из бесчисленного количества, сделанных для Красной Армии.

  

   [1923]

  

   Пишущий о российской революции не может часто найти даже печатных вещей, выходивших в наших столицах. А где-нибудь валяется эта самая книжица или газетина.

   Нас учит жизнь, работа.

   В борьбе мы часто меняем лозунги, методы агитации, к старому относимся враждебно и все, характеризующее вчерашний день, просто забываем и откидываем.

   Сейчас, например, в пятилетнюю годовщину Красной Армии, многие вспоминают:

   - Была вот тут одна интересная карточка да еще плакат, а где они - неизвестно, кажется, селедку завернули.

   В первые годы именно нашей революции такая "забывчивость" - особенно частое явление. Наша революция шла при страшном разгроме техники. Оставшаяся печатная техника разваливалась, не поспевая за бегущей жизнью. Огромное количество нашей агитработы мы вели кустарно, вели вручную.

   Вспомним хотя бы "устные газеты", "трафаретные плакаты", "агитпунктные витрины". Первая, например, поездная газета была просто написана мелом на вагонной стенке и, конечно, к "выпуску" следующего номера беспощадно стерлась.

   В Московской Центропечати все стены были заклеены плакатами. При первой "реорганизации" стены всю эту редкость просто и мило выкрасили.

   Плакатный архив РОСТА был свален в комнату, по нему прошли армии три курьеров и курьерш, а клочки съели мыши.

   А ведь по этим клочкам день за днем можно было в стишках и карикатурах проследить всю историю революции.

   Если так обращался с историей спокойный сравнительно город, то как издиралось все это в какой-нибудь провинции, которая десятки раз переходила из белых в красные руки.

   То, что дошло от этой работы, даже корявое и безграмотное (какие-нибудь солдатские частушки), во много раз интереснее любой напыщенной беллетристики литературных белоручек, пишущих о революции в своих не подлежащих уплотнению кабинетах.

   Поэтому не надо брезговать кажущейся незначительностью материала.

   Надо хранить каждый клочок.

   Пока не всё растеряно.

   Провинция: села, города, деревни,- собирайте всё, имеющее отношение к нашей борьбе, и сдавайте в музеи и прочие учреждения, обязанные следить за историей.

  

   [1923]

  

  

   Еще в восемнадцатом году т. Ленин указывал в "Правде" на необходимость выработки для статей краткого "телеграфного" языка.

   В речи т. Калинина на четвертом съезде работников печати - тоже призыв - упрощать "стиль" - внешность, форму наших статей.

   Еще бы!

   Во всех газетах до сих пор мелькают привычные, но никому не понятные., ничего не выражающие уже фразы: "проходит красной нитью", "достигло апогея", "дошло до кульминационного пункта", "потерпела фиаско" и т. д. и т. д. до бесконечности.

   Этими образами пишущий хочет достигнуть высшей образности - достигается только непонятность.

   На одной московской лестнице я видел надпись одного такого писателя:

   "Воспрещается не выпускать собак".

   Для усиления впечатления "писатель" поставил рядом с "воспрещается" еще и "не выпускать". Получилось не усиление впечатления, а наоборот: по точному смыслу этого приказа каждый должен был бы бешено гнать собак на лестницу.

   Точно так же "форма" часто выворачивает "содержание" статей.

   Конечно, трудно рабочему, в первый раз берущему в руку перо, думать еще и о своей форме. Он только старается верно описать факт, верно изложить мысль, пользуясь для этого "литературным" языком, т. е. тем словесным материалом, который ему дают сегодняшние публицисты, писатели, поэты.

   Один сапожник все время говорил мне про одного хлюста, подозреваемого во всяких темных делишках:

   "Товарищ, вы ему не верьте,- это весьма субъективная личность".

   Иностранщина из учебников, безобразная безобразность до сих пор портит язык, которым пишем мы. А в это время поэты и писатели, вместо того чтоб руководить языком, забрались в такие заоблачные выси, что их и за хвост не вытащишь. Открываешь какой-нибудь журнал - сплошь испещрен стихами: тут и "жемчужные зубки", и "хитоны", и "Парфенон", и "грезы", и чорт его знает, чего тут только нет.

   Надо бы попросить господ поэтов слезть с неба на землю.

   Ты хвастаешься, что ты хорошо владеешь словом,- будь добр, напиши образцовое "Постановление месткома об уборке мусора со двора". Не хочешь? Ты говоришь, что у тебя более возвышенный стиль? Тогда напиши образцовую передовицу, обращенную к народам мира,- разве может быть более возвышенная задача? Только тогда мы поверим, что твои упражнения в области поэзии имеют действительный смысл, что твоя возвышенная работа может быть использована для улучшения жизни людей. Тогда никто не будет возражать и против твоих туманных, непонятных стихов.

   А то у нас в области словесного искусства - одни инженеры и ни одного рабочего, ни одного мастера.

   А какой тогда смысл в возвышенных планах?

  

   [1923]

  

  

   905-ый год. За ним реакция. Реакция осела самодержавием и удвоенным гнетом купца и заводчика.

   Реакция создала искусство, быт - по своему подобию и вкусу. Искусство символистов (Белый, Бальмонт), мистиков (Чулков, Гиппиус) и половых психопатов (Розанов) - быт мещан и обывателей.

   Революционные партии били по бытию, искусство восстало, чтоб бить по вкусу.

   Первая импрессионистическая вспышка - в 1909 году (сборник "Садок судей").

   Вспышку раздували три года.

   Раздули в футуризм.

   Первая книга объединения футуристов - "Пощечина общественному вкусу" (1914 г. - Бурлюк Д., Каменский, Крученых, Маяковский, Хлебников).

   Старый строй верно расценивал лабораторную работу завтрашних динамитчиков.

   Футуристам отвечали цензурными усекновениями, запрещением выступлений, лаем и воем всей прессы.

   Капиталист, конечно, никогда не меценировал наши хлысты-строчки, наши занозы-штрихи.

   Окружение епархиальным бытом заставляло футуристов глумиться желтыми кофтами, раскрашиванием.

   Эти мало "академические" приемы борьбы, предчувствие дальнейшего размаха - сразу отвадили примкнувших эстетствующих (Кандинский, Бубновалетчики и пр.).

   Зато кому терять было нечего, примкнули к футуризму или же занавесились его именем (Шершеневич, Игорь Северянин, "Ослиный хвост" и др.).

   Футуристическое движение, ведомое людьми искусства, мало вникавшими в политику, расцвечивалось иногда и цветами анархии.

   Рядом с людьми будущего шли и молодящиеся, прикрывающие левым флагом эстетическую гниль.

   Война 1914 года была первым испытанием на общественность.

   Российские футуристы окончательно разодрали с поэтическим империализмом Маринетти, уже раньше просвистев его в дни посещения им Москвы (1913 год).

   Футуристы первые и единственные в российском искусстве, покрывая бряцания войнопевцев (Городецкий, Гумилев и др.), прокляли войну, боролись против нее всеми оружиями искусства ("Война и мир" Маяковского).

   Война положила начало футуристической чистке (обломились "Мезонины", пошел на Берлин Северянин).

   Война велела видеть завтрашнюю революцию ("Облако в штанах").

   Февральская революция углубила чистку, расколола футуризм на "правый" и "левый".

   Правые стали отголосками демократических прелестей (фамилии их во "Всей Москве").

   Левых, ждущих Октябрь, окрестили "большевиками искусства" (Маяковский, Каменский, Бурлюк, Крученых).

   К этой футуристической группе примкнули первые производственники-футуристы (Брик, Арватов) и конструктивисты (Родченко, Лавинский).

   Футуристы с первых шагов, еще во дворце Кшесин-скои, пытались договориться с группами рабочих писателей (буд. Пролеткульт), но эти писатели думали (по вещам глядя), что революционность исчерпывается одним агитационным содержанием, и оставались в области оформления полными реакционерами, никак не могущими спаяться.

   Октябрь очистил, оформил, реорганизовал. Футуризм стал левым фронтом искусства. Стали "мы".

   Октябрь учил работой.

   Мы уже 25-го октября стали в работу.

   Ясно - при виде пяток улепетывающей интеллигенции нас не очень спрашивали о наших эстетических верованиях.

   Мы создали, революционные тогда, ИЗО, ТЕО, МУЗО; мы повели учащихся на штурм академии.

   Рядом с организационной работой мы дали первые вещи искусства октябрьской эпохи. (Татлин - памятник 3-му интернационалу, "Мистерия-буфф" в постановке Мейерхольда, "Стенька Разин" Каменского.)

   Мы не эстетствовали, делая вещи для самолюбования. Добытые навыки применяли для агитационно-художественных работ, требуемых революцией (плакаты РОСТА, газетный фельетон и т. п.).

   В целях агитации наших идей мы организовали газету "Искусство коммуны" и обход заводов и фабрик с диспутами и чтением вещей.

   Наши идеи приобрели рабочую аудиторию. Выборгский район организовал Ком-фут.

   Движение нашего искусства выявило нашу силу организацией по всей РСФСР крепостей левого фронта.

   Параллельно этому шла работа дальневосточных товарищей (журнал "Творчество"), утверждавших теоретически социальную неизбежность нашего течения, нашу социальную слитность с Октябрем (Чужак, Асеев, Пальмов, Третьяков). "Творчество", подвергавшееся всяческим гонениям, вынесло на себе всю борьбу за новую культуру в пределах ДВР и Сибири.

   Постепенно разочаровываясь в двухнедельности существования Советской власти, академики стали в одиночку и кучками стучаться в двери наркоматов.

   Не рискуя пользовать их в ответственной работе, Советская власть предоставила им- вернее, их европейским именам - культурные и просветительные задворки.

   С этих задворок началась травля левого искусства, блестяще завершенная закрытием "Искусства коммуны" и проч.

   Власть, занятая фронтами и разрухой, мало вникала в эстетические распри, стараясь только, чтоб тыл не очень шумел, и урезонивала нас из уважения к "именитейшим".

   Сейчас - передышка в войне и голоде. Леф обязан продемонстрировать панораму искусства РСФСР, установить перспективу и занять подобающее нам место.

   Искусство РСФСР к 1 февраля 1923 г.

   I. Пролетискусство. Часть выродилась в казенных писателей, угнетая канцелярским языком и повторением политазов. Другая - подпала под всё влияние академизма, только названиями организации напоминая об Октябре. Третья, лучшая часть - переучивается после розовых Белых по нашим вещам и, верим, будет дальше шагать с нами.

   II. Официальная литература. В теории искусства у каждого - личное мнение: Осинский хвалит Ахматову, Бухарин - Пинкертона. В практике - журналы просто пестрят всеми тиражными фамилиями.

   III. "Новейшая" литература (Серапионы, Пильняк и т. д.) - усвоив и разжижив наши приемы, сдабривают их символистами и почтительно и тяжело приноравливают к легкому нэпочтению.

   IV. Смена вех. С запада грядет нашествие просветившихся маститых. Алексей Толстой уже начищивает белую лошадь полного собрания своих сочинений для победоносного въезда в Москву.

   V. И, наконец,- нарушая благочинную перспективу,- в разных углах одиночки - левые. Люди и организации (Инхук, Вхутемас, Гитис Мейерхольда, ОПОЯЗ и др.). Одни героически стараются поднять в одиночку непомерно тяжелую новь, другие еще напильниками строк режут кандалы старья.

   Леф должен собрать воедино левые силы. Леф должен осмотреть свои ряды, отбросив прилипшее прошлое. Леф должен объединить фронт для взрыва старья, для драки за охват новой культуры.

   Мы будем решать вопросы искусства не большинством голосов мифического, до сих пор только в идее существующего, левого фронта, а делом, энергией нашей инициативной группы, год за годом ведущей работу левых и идейно всегда руководивших ею.

   Революция многому выучила нас.

   Леф знает:

   Леф будет:

   В работе над укреплением завоеваний Октябрьской революции, укрепляя левое искусство, Леф будет агитировать искусство идеями коммуны, открывая искусству дорогу в завтра.

   Леф будет агитировать нашим искусством массы, приобретая в них организованную силу.

   Леф будет подтверждать наши теории действенным искусством, подняв его до высшей трудовой квалификации.

   Леф будет бороться за искусство-строение жизни.

   Мы не претендуем на монополизацию революционности в искусстве. Выясним соревнованием.

   Мы верим - правильностью нашей агитации, силой делаемых вещей мы докажем: мы на верном пути в грядущее.

  

   [1923]

  

  

   Революция переместила театр наших критических действий.

   Мы должны пересмотреть нашу тактику.

   "Сбросить Пушкина, Достоевского, Толстого с парохода современности"-наш лозунг 1912 года (предисл. "Пощечины Общ. Вк.").

   Классики национализировались.

   Классики почитались единственным чтивом.

   Классики считались незыблемым, абсолютным искусством.

   Классики медью памятников, традицией школ - давили всё новое.

   Сейчас для 150 000 000 классик - обычная учебная книга.

   Что ж, мы даже можем теперь эти книги, как книги, не хуже и не лучше других, приветствовать, помогая безграмотным учиться на них; мы лишь должны в наших оценках устанавливать правильную историческую перспективу.

   Но мы всеми силами нашими будем бороться против перенесения методов работы мертвых в сегодняшнее искусство. Мы будем бороться против спекуляции мнимой понятностью, близостью нам маститых, против преподнесения в книжках молоденьких и молодящихся пыльных классических истин.

   Раньше мы боролись с хвалой, с хвалой буржуазных эстетов и критиков. "С негодованием отстраняли от

   нашего чела из банных веников сделанный венок грошовой славы".

   Сейчас мы с радостью возьмем далеко не грошовую славу послеоктябрьской современности.

   Но мы будем бить в оба бока:

   тех, кто со злым умыслом идейной реставрации приписывает акстарью действенную роль в сегодня,

   тех, кто проповедует внеклассовое, всечеловеческое искусство,

   тех, кто подменяет диалектику художественного труда метафизикой пророчества и жречества.

   Мы будем бить в один, в эстетический бок:

   тех, кто по неведению, вследствие специализации только в политике, выдают унаследованные от прабабушек традиции за волю народа,

   тех, кто рассматривает труднейшую работу искусства только как свой отпускной отдых,

   тех, кто неизбежную диктатуру вкуса заменяет уч-редиловским лозунгом общей элементарной понятности,

   тех, кто оставляет лазейку искусства для идеалистических излияний о вечности и душе.

   Наш прошлый лозунг: "Стоять на глыбе слова "мы" среди моря свиста и негодования".

   Сейчас мы ждем лишь признания верности кашей эстетической работы, чтобы с радостью растворить маленькое "мы" искусства в огромном "мы" коммунизма.

   Но мы очистим наше старое "мы":

   от всех, пытающихся революцию искусства - часть всей октябрьской воли - обратить в оскаруайльдовское самоуслаждение эстетикой ради эстетики, бунтом ради бунта; от тех, кто берет ох эстетической революции только внешность случайных приемов борьбы,

   от тех, кто возводит отдельные этапы нашей борьбы в новый канон и трафарет,

   от тех, кто, разжижая наши вчерашние лозунги, стараются засахариться блюстителями поседевшего новаторства, находя своим успокоенным пегасам уютные кафейные стойла,

   от тех, кто плетется в хвосте, перманентно отстает на пять лет, собирая сушеные ягодки омоложенного академизма с выброшенных нами цветов.

   Мы боролись со старым бытом.

   Мы будем бороться с остатками этого быта в сегодня.

   С теми, кто поэзию собственных домков заменил поэзией собственных домкомов.

   Раньше мы боролись с быками буржуазии. Мы эпатировали желтыми кофтами и размалеванными лицами.

   Теперь мы боремся с жертвами этих быков в нашем советском строе.

   Наше оружие - пример, агитация, пропаганда.

  

   [1923]

  

  

   Это нам.

   Товарищи по Лефу!

   Мы знаем: мы, левые мастера, мы - лучшие работники искусства современности.

   До революции мы накопили вернейшие чертежи, искуснейшие теоремы, хитроумнейшие формулы - форм нового искусства.

   Ясно: скользкое, кругосветное брюхо буржуазии было плохим местом для стройки.

   В революцию мы накопили множество правд, мы учились жизни, мы получили задания на реальнейшую стройку в века.

   Земля, шатаемая гулом войны и революции,- трудная почва для грандиозных построек.

   Мы временно спрятали в папки формулы, помогая крепиться дням революции.

   Теперь глобуса буржуазного пуза нет.

   Сметя старье революцией, мы и для строек искусства расчистили поля.

   Землетрясения нет.

   Кровью сцементенная, прочно стоит СССР.

   Время взяться за большое.

   Серьезность нашего отношения к себе - единственный крепкий фундамент для нашей работы.

   Футуристы!

   Ваши заслуги в искусстве велики; но не думайте прожить на проценты вчерашней революционности. Работой в сегодня покажите, что ваш взрыв не отчаянный вопль ущемленной интеллигенции, а борьба - работа плечом к плечу со всеми, с рвущимися к победе коммуны.

   Конструктивисты!

   Бойтесь стать очередной эстетической школкой. Конструктивизм только искусства - ноль. Стоит вопрос о самом существовании искусства. Конструктивизм должен стать высшей формальной инженерией всей жизни. Конструктивизм в разыгрывании пастушеских пасторалей - вздор.

   Наши идеи должны развиваться на сегодняшних вещах.

   Производственники!

   Бойтесь стать прикладниками-кустарями.

   Уча рабочих, учитесь у рабочего. Диктуя из комнат эстетические приказы фабрике, вы становитесь просто заказчиками.

   Ваша школа - завод.

   Опоязовцы!

   Формальный метод - ключ к изучению искусства. Каждая блоха-рифма должна стать на учет. Но бойтесь ловли блох в безвоздушном пространстве. Только рядом с социологическим изучением искусства ваша работа будет не только интересной, но и нужной.

   Ученики!

   Бойтесь выдавать случайные искривы недоучек за новаторство, за последний крик искусства. Новаторство Дилетантов - паровоз на курьих ножках.

   Только в мастерстве - право откинуть старье.

   Все вместе!

   Переходя от теории к практике, помните о мастерстве, о квалификации.

   Халтура молодых, имеющих силы на громадное, еще отвратительнее халтуры слабосильных академиков.

   Мастера и ученики Лефа!

   Решается вопрос о нашем существовании.

   Величайшая идея умрет, если мы не оформим ее искусно.

   Искуснейшие формы останутся черными нитками в черной ночи, будут вызывать только досаду, раздражение спотыкающихся, если мы не применим их к формовке нынешнего дня - дня революции.

   Леф на страже.

   Леф - защита всем изобретателям.

   Леф на страже.

   Леф отбросит всех застывших, всех заэстетившихся, всех приобретателей.

  

   [1923]

  

  

   Какое мне дело - улыбается Маяковский, смеется или издевается?

  

   То есть, как это какое?!

   Я знаю много лучше других сатирическую работу.

   Вот пример:

  

   СХЕМА СМЕХА

  

   Выл ветер и не знал о ком,

   вселяя в сердце дрожь нам.

   Путем шла баба с молоком,

   шла железнодорожным.

  

   А ровно в 7, по форме,

   несясь во весь карьер с Оки,

   сверкнув за семафорами -

   взлетает курьерский.

  

   Была бы баба ранена,

   зря выло сто свистков ревмя -

   но шел мужик с бараниной

   и дал понять ей вовремя.

  

   Ушла направо баба,

   ушел налево поезд.

   Каб не мужик, тогда бы -

   разрезало по пояс.

  

   Уже исчез за звезды дым,

   мужик и баба скрылись.

   Мы дань герою воздадим,

   над буднями воскрылясь.

  

   Хоть из народной гущи,

   а спас средь бела дня.

   Да здравствует торгующий

   бараниной средняк!

  

   Да светит солнце в темноте!

   Горите, звезды, ночью!

   Да здравствуют и те, и те -

   и все иные прочие!

  

   Каждый, прочтя этот стих, улыбнется или засмеется.

   В крайнем случае заиздевается - хотя бы надо мной.

   Обязательно.

   Почему?

   В этом стихе нет ни одной смешной мысли, никакой смешной идеи.

   Идеи нет, но есть правильная сатирическая обработка слова.

   Это не стих, годный к употреблению. Это образчик.

   Это - схема смеха.

   18, 19, 20-ый годы - упадок сатиры.

   Больше чем драматическое, белое окружение не позволяло нам чистить себя чересчур рьяно.

   Метла сатиры, щетка юмора - были отложены.

   Многое трагическое сейчас отошло.

   Воскресло количество сатиры.

   "Крокодил", "Красный перец", "Мухомор".

   Редкий номер наших газет и журналов - без шаржа, без шутки.

   К сожалению, качество сатиры чаще низкое.

   Ищется смешной сюжет. Таких сюжетов нет.

   Есть вещи, напрашивающиеся на издевательство: соглашатель (теща!), нэпач, эмигрант и т. д.

   Вещи эти смешат и в малой обработке. Но если само слово не оттачивается ежедневно новым шилом - острота тупеет уже со второго раза.

   Моя "Схема смеха" смешит только словесной обработкой.

   Смех вызывается: выделкой хлыстов-рифм, приставучим распевочным ритмом, эксцентричностью выводов, абсурдным гиперболизмом.

   В этом стихе - сознательная игра смеховыми приемами.

   Если этот стих не интересен (чудовищное предположение!) потребителю, то для производителя это безукоризненная формула.

   Надо вооружаться сатирическим знанием.

   Я убежден - в будущих школах сатиру будут преподавать наряду с арифметикой и с не меньшим успехом.

   Особенно шалящие и резвые ученики будут выбирать смех своей исключительной специальностью. Будет, обязательно будет - высшая смеховая школа.

   Скольких сатириков отшибла от смеха свора бывших классных наставников, бия линейкой по лапам за невинное пускание бумажных "стрекозлов" в бороду какому-нибудь зудителю закона божьего!

   Общая сознательность в деле словесной обработки дала моим сатирам силу пережить минуту.

   Человеколюбие заставляет меня собрать воедино печатавшееся в "Новом сатириконе", "Известиях", "Крокодиле" и других газетах и журналах и дать это отдельной книгой всем прослезившимся от радости читателям.

  

   [1923]

  

  

   Сегодня, 1-го мая, рабочие мира с песней в раскрашенные улицы выйдут миллиардной демонстрацией.

   Пять лет ширящихся завоеваний.

   Пять лет ежедневно обновляющихся и ежедневно осуществляемых лозунгов.

   Пять лет побед.

   И: -

   Пять лет однообразия форм праздников.

   Итог пятилетнего бессилия искусства.

   Так называемые режиссеры!

   Скоро ли бросите, вы и крысы, возиться с бутафор-щиной сцены?

   Возьмите организацию действительной жизни!

   Станьте планировщиками шествия революции!

   Так называемые поэты!

   Бросите ли вы альбомные рулады?

   Поймете ли ходульность воспевания только по газетам знаемых бурь?

   Дайте новую "Марсельезу", доведите "Интернационал" до грома марша уже победившей революции!

   Так называемые художники!

   Бросьте ставить разноцветные заплатки на проеденное мышами времени.

   Бросьте украшать и без того не тяжелую жизнь бур" жуа-нэпии.

   Разгимнастируйте силу художников до охвата городов, до участия во всех стройках мира!

   Дайте земле новые цвета, новые очертания!

   Мы знаем - эти задачи не под силу и не в желании обособившимся "жрецам искусства", берегущим эстетические границы своих мастерских.

   1-го мая, в день демонстрации единого фронта пролетариата, мы зовем вас, формовщики мира:

   Ломайте границы "красоты для себя", границы художественных школок!

   Влейте ваши усилия в единую силищу коллектива!

   Мы знаем, на этот зов не отзовутся эстеты старья, заклейменные нами кличкой - "правые", эстеты, возрождающие монашество келий-студий, ждущие нисхождения святого духа вдохновения.

   Мы зовем "левых": революционных футуристов, вынесших искусство улицам и площадям, производственников, давших вдохновению точный расчет, приставивших к вдохновению динамо завода, конструктивистов, заменивших мистику творчества обработкой материала.

   Левые мира!

   Мы плохо знаем ваши имена, имена ваших школ, но знаем твердо - вы растете везде, где нарастает революция.

   Мы зовем вас установить единый фронт левого искусства - "Красный Искинтерн".

   Товарищи! . Всюду откалывайте левое искусство от правого!

   Ведите левым искусством: в Европе - подготовку, в СССР - укрепление революции.

   Держите постоянную связь с вашим штабом в Москве

   (Москва, Никитский бульвар, 8, журнал "Леф").

   Не случаен выбор первого мая днем нашего обращения.

   Мы знаем, только в спайке с рабочей революцией - рассвет искусства будущего.

   Мы, пять лет проработавшие в стране революции, знаем: -

   Только Октябрь дал новые огромные идеи, требующие нового оформления.

   Только Октябрь, освободивший искусство от работы на брюхастого выцилиндренного заказчика, дал фактическую свободу искусства.

   Долой границы стран и студий!

   Долой монахов правого искусства!

   Да здравствует единый фронт левых!

   Да здравствует искусство пролетарской революции!

  

   [1923]

  

   Мы знаем прекрасно силу агитации. В каждой военной победе, в каждой хозяйственной удаче на ⁹/₁₀ сказывается уменье и сила нашей агитации.

   Буржуазия знает силу рекламы. Реклама - промышленная, торговая агитация. Ни одно, даже самое верное дело не двигается без рекламы. Это оружие, поражающее конкуренцию.

   Наша агитация выросла в подполье; до нэпа, до прорыва блокады нам не приходилось конкурировать.

   Мы идеализировали методы агитации. Мы забросили рекламу, относясь пренебрежительно к этой "буржуазной штучке".

   При нэпе надо пользоваться для популяризации государственных, пролетарских организаций, контор, продуктов всеми оружиями, пользуемыми врагами, в том числе и рекламой.

   Здесь еще мы щенки. Надо поучиться.

   Официально мы уже за рекламу взялись, редкое учреждение не помещает объявлений, не выпускает листовок и т. д.

   Но до чего это неумело.

   &n