Маяковский Владимир Владимирович - Современницы о Маяковском

третили как-то Семена Кирсанова, тогда еще совсем юного. Кирсанов был в военной форме (очевидно, он был призван в Красную Армию). Маяковский очень ласково говорил о нем. Говорил, что это его ученик, что он очень талантливый мальчик. Читал тут же на улице отрывки кирсановских стихов.

   Позднее сам Кирсанов читал на квартире у Бриков свои произведения.

   Помню сейчас два его стихотворения. Одно - посвященное Маяковскому, где он сравнивает Маяковского с кораблем, а другое - под заглавием "Двадцать первый год".

   Владимир Владимирович в этот раз шумно хвалил стихи, целовал Кирсанова, потом вдруг страшно смутился и сказал:

   - Сема, вы не думайте, что я так доволен, так как вы про меня написали. Нет, это действительно очень здорово!

   На другой день Владимир Владимирович все пел одну строчку из кирсановского стихотворения:

  

   Сердце Рикки Тикки Тавви

   Словно как во сне

   И яичница ромашка

   на сковороде.

  

   Пел он это на мотив популярной песенки 19-20-го года "В Петербурге дом высокий". Пел беспрерывно, и я наконец взмолилась, стала просить пощады. Владимир Владимирович засмеялся и сказал:

   - Простите, не буду больше, но уж очень хорошо: яичница-ромашка. А ведь она действительно как ромашка, знаете, Норкочка, такая - глазунья...

   Но через несколько минут он опять затянул про свою ромашку.

   Я помню, ему прислали откуда-то из глуши стихотворение, написанное комсомольцами. В этом стихотворении такая строфа:

  

   И граждане и гражданки,

   В том не видя воровства,

   Превращают ёлки в палки

   В день веселый рождества.

  

   Его очень радовало это четверостишие.

   Вера Инбер напечатала в газете стихи:

  

   Посмотрю на губы те,

   На вино Абрау,

   Что ж вы не пригубите

   Мейне либе фрау?

  

   Владимиру Владимировичу понравилась рифма. Он сказал:

   - Подумайте, Норкочка, это - очень здорово! Никак не ожидал такого от этой дамочки.

   Очень высоко Маяковский ставил Пастернака, но говорил, что творчество Пастернака чересчур индивидуальное.

   Пастернак пишет только для себя. Он очень талантлив, у него интересные ассоциации и ходы мысли, но Пастернак никогда не будет доходчивым и доступным для масс.

   Владимира Владимировича приводила в неистовство лень, халтура, пошлость. Он возмущался, я помню, Уткиным и Молчановым¹⁶. Говорил, что это люди не без способностей, но что они сладко пересюсюкивают свои маленькие "чувственята" и довольствуются легким успехом у "барышень", не заботясь и не волнуясь о том, к чему такой творческий путь приведет в дальнейшем.

   Ценил Юрия Олешу, автора "Зависти", за богатейшую фантазию, романтичность и яркий язык, но говорил, что презирает его за образ жизни. Маяковский готов был поручиться, что из Олеши ничего не выйдет: все поведение Олеши очень показное. Олеша считает, что, написав одну хорошую книжку, он уже достиг вершин и что его в достаточной мере не понимают, не ценят. А это наиболее легкий путь: таскаться по кабакам и кричать, что он непризнанный гений, вместо того чтоб сесть за черную работу и делать из себя писателя. А жаль, говорил Владимир Владимирович, возможности у него большие.

   Но наравне с суровостью ко всему тому, что он считал дурным, Маяковский был очень чуток к хорошим книгам и вообще к литературным удачам своих товарищей.

   Хорошие стихотворения его очень радовали.

   Я помню, он восторгался стихотворением Светлова "Гренада" и сказал о Светлове такую фразу:

   - Этот мальчик далеко может пойти.

   Владимир Владимирович очень ценил поэта Асеева. Говорил, что Асеев - большой, хороший мастер. А как-то даже сказал про Асеева, что Асеев без пяти минут классик.

   Владимир Владимирович ценил Северянина, которого он считал талантливым словотворцем. Маяковскому, например, нравилось придуманное Северяниным слово - "вмолниться".

  

   Моя дежурная адъюнтесса

   Принцесса...

   Вмолнилась в комнату быстрей экспресса...

  

   У Северянина, говорил Владимир Владимирович, стоит поучиться этому искусству многим современным поэтам.

   Владимир Владимирович говорил, что он в молодости многое заимствовал у Северянина.

   Владимир Владимирович обладал редкой способностью критически подходить к своим произведениям. Очень остро он понимал и оценивал все недостатки и достоинства своих стихов. Правда, он очень редко признавал свои ошибки, всегда упорно дрался за свои произведения, но я научилась понимать, отстаивает ли он сделанное им - плотью и кровью, - потому что убежден, что это хорошо и правильно, или из упорства и самолюбия. Так было и с его пьесой "Баня".

   В последний период работы Владимир Владимирович ежедневно прочитывал мне "Баню" по кусочкам. Он сдавал мне уроки, которые просил меня ему задавать. Он прочитывал мне две-три страницы из своей книжечки, иногда и больше, тогда он очень гордился, что перевыполнил задание. Иной раз приходил ко мне, с виноватыми глазами, смущенный, как школьник перед строгой учительницей, и робко протягивал книжечку с чистыми отмеченными страницами.

   Я была горда и счастлива и была настолько наивна, что считала, что очень помогаю Маяковскому в работе.

   Когда "Баня" была закончена, была устроена читка на квартире у Бриков. Не могу совсем вспомнить, кто присутствовал на читке, помню, что был Яншин. Пьеса имела большой успех на этой читке. Мнения были единодушные и восторженные. Наверное, успех в большой мере шел за счет чтения Владимира Владимировича, который и всегда очень талантливо читал, а в этот вечер читал лучше, чем всегда.

   Помню тогда мнения: Это значительно лучше "Клопа". Это совсем новая драматургическая форма. Блестяще по образам. Замечательный язык и т. д.

   Яншин был в восторге от пьесы. На другой день говорил в театре о новом событии, которое создал Маяковский "Баней", убеждал, что пьесу нужно ставить в Художественном театре. Была назначена читка пьесы в Художественном театре, которая почему-то не состоялась.

   После читки и обсуждения Владимир Владимирович отозвал меня почему-то в кухню и спросил:

   - Ну как?

   Я впервые слышала пьесу целиком. Владимир Владимирович так интересовался моим мнением, потому что был уверен в моей предельной искренности и правдивости в отношении него. Я восторженно отозвалась о пьесе. Владимир Владимирович был, казалось, доволен, но все что-то задумывался. Потом "Баня" читалась в Театре Мейерхольда и рабочим организациям. Рабочие приняли пьесу очень положительно, театр тоже, Мейерхольд горячо говорил о пьесе. После каждой читки критики многое не принимали в пьесе, но, в общем, мнения были хорошие и казалось, что пьеса будет иметь большой успех.

   Маяковский был рад, но какие-то сомнения все время грызли его, он был задумчив, раздражен...

   На премьере "Бани" Владимир Владимирович держал себя крайне вызывающе. В антрактах очень резко отвечал на критические замечания по поводу "Бани". Похвалы выслушивал рассеянно и небрежно. Впрочем, к нему подходило мало народу, многие как бы сторонились его, и он больше проводил время за кулисами или со мной. Был молчалив, задумчив. Очень вызывающе кланялся, после конца поговорил со зрителями.

   Очень Владимир Владимирович увлекался всякой работой. Уходил в работу с головой. Перед премьерой "Бани" он совсем извелся. Все время проводил в театре. Писал стихи, надписи для зрительного зала к постановке "Бани". Сам следил за их развешиванием. Потом острил, что нанялся в Театр Мейерхольда не только автором и режиссером (он много работал с актерами над текстом), а и маляром и плотником, так как он сам что-то подрисовывал и приколачивал. Как очень редкий автор, он так горел и болел спектаклем, что участвовал в малейших деталях постановки, что совсем, конечно, не входило в его авторские функции.

   Например, перед постановкой пантомимы "Москва горит" в цирке он ежедневно заезжал в мастерскую к художнице и проверял всю подготовку к постановке, вплоть до бутафории, просматривал все костюмы, даже каждый самый незначительный костюм для массовых сцен он внимательно разглядывал и обсуждал с художницей.

   Владимир Владимирович с большой чуткостью и вниманием относился к каждому человеку. Обычно люди талантливые, чувствующие себя выше окружающей их среды, особенно если они обладают даром остроумия, считают своим долгом быть центром общества, в котором они находятся. Я не раз наблюдала писателей, актеров, как они разговаривают с людьми. Они обычно предпочитают говорить, острить сами, но вдруг в собеседнике блеснет что-то эгоистически нужное для этого писателя, актера - и он тотчас настораживается, делается внимательным, а когда получит от собеседника интересное для себя, человек становится ненужным, он прерывает его или слушает уже рассеянно, думая о своем.

   Владимир Владимирович, конечно, всегда был центром общества, в котором он находился, но он сам не искал этого, это происходило само собой, так как все в его присутствии как бы стушевывались перед его обаянием, талантом и остроумием и ждали от него особенных, неожиданных слов и поступков, присущих только ему. И к людям Владимир Владимирович подходил совсем иначе, глубже. Он любил людей и был к ним внимателен, его интересовало все в человеке. Владимир Владимирович с настоящим, хорошим любопытством говорил, глядел, общался с людьми.

   Из всего написанного о Маяковском лучшим мне кажется написанная Львом Никулиным маленькая статья под заглавием - "Во весь голос". Это меня тем более удивило, что Никулин был просто знакомый Маяковского, даже не очень хороший знакомый.

   А схватил Никулин сущность Маяковского, с моей точки зрения, необычайно остро, верно, глубоко.

   Вот по этой маленькой брошюрке парижских воспоминаний Маяковский встал передо мной как живой и многие его жизненные поступки, действия как-то заострились, стали более понятными благодаря нескольким страничкам.

   Да, Маяковский был таким, каким его представляет Никулин. Даже внешний образ Маяковского Никулин рисует очень верно, остро и ярко.

   Мне хочется привести здесь строки, в которых Никулин описывает одиночество Маяковского:

   "Немногие думали о том, что происходит, когда он остается один в тесной комнате на Лубянском проезде или в мрачном и тесном номере гостиницы. Фурии одиночества и сомнений бросаются на него и грызут этого сильного, прикрывающегося иронией человека...

   И жизнь пройдет, и "любимая местами скучновата", как и пьеса, которой отдано три месяца нечеловеческого труда. И фурии одиночества овладевают сердцем и стихом и диктуют:

   "Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят, что ж"... Проклятое терзающее сердце сомнение в смысле нечеловеческой борьбы поэта лирического с поэтом политическим, поэта, превосходно владевшего тайной прямого лирического воздействия и отказавшегося от приемов лирика-гипнотизера".

   Я считаю все это очень верным.

   Прав Никулин, когда пишет о картах. Ведь карты занимали довольно много места в жизни Владимира Владимировича, и для многих эта карточная страсть Маяковского звучала нехорошо. Никулин пишет:

   "Такой запас сил был у Маяковского, такая непотухающая энергия, что ее хватало на нечеловеческую работу, на литературные споры и драки, и оставалось еще столько, что некуда было девать этот неисчерпаемый темперамент, и тогда мотор продолжал работать на холостом ходу, за карточным и биллиардном столом и даже у стола монакской рулетки. Ханжи фыркали, негодовали, упрекали, не понимая, что это была не игрецкая страсть, не корысть, а просто необходимость израсходовать избыток энергии. Для него было важно одолеть сопротивление партнера, заставить его сдаться, для него важна была подвижность мысли, которую он мог показать даже здесь, за карточным столом, и он был неутомим и, в сущности, непобедим в игре"¹⁷.

   И действительно, для Владимира Владимировича совершенно не имел значения материальный проигрыш и выигрыш. Он любил выигрывать из азарта, от проигрыша же расстраивался, как спортсмен, который проиграл игру.

   Вспоминаю эти карточные игры в комнате Владимира Владимировича в гендриковской квартире. У Владимира Владимировича были разноцветные фишки, он любил красные, всегда спорил из-за них. Был обычно очень весел и остроумен в игре, тут же на лету изобретал свои словечки, обозначающие карты и их значение.

   Перед началом игры Маяковский всегда говорил:

   - Давайте играть по принципу сухого чистогана.

   То есть у кого кончаются деньги, тот выходит из игры без долгов. Разумеется, в игре это никогда не осуществлялось. Если Владимиру Владимировичу не везло, он вытаскивал какие-нибудь предметы из своего письменного стола - карандаши, коробочки, ключи и т. д. - и клал около себя на столе или брал Бульку на колени и говорил:

   - Это на счастье. Вот теперь мне повезет.

   За игрой все время что-то бормотал, пел, говорил, подбирал рифмы, и было очень весело играть с ним, и просиживали долгие часы не столько из-за самой игры, сколько из-за Маяковского, уж очень его поведение было заразительно.

   Маяковский воспринимал мир, действительность, предметы, людей очень остро, я бы даже сказала - гиперболично. Но острота его зрения, хотя была очень индивидуальна, в отличие от Пастернака не была оторвана от представлений, мыслей, ассоциаций других людей, очень общедоступна.

   У Маяковского все сравнения очень неожиданны, а вместе с тем понимаешь - это именно твое определение, твоя ассоциация, только ты не додумалась, не сумела обозначить именно так мысль, предмет, действие...

   А сами его определения так ярки и остры, что понимаешь: это именно так, иначе и быть не может.

   Владимир Владимирович в первый раз пришел на квартиру к моей маме. Вошел на балкон. Посмотрел в сад с балкона и сказал:

   - Вот так дерево - это же камертон.

   И действительно стало ясно, что это дерево ассоциируется именно с камертоном, что это замечательное определение, а люди, десятки лет смотрящие с этого балкона на дерево, не могли этого увидеть, пока Маяковский этого не открыл.

   Если гиперболичность Владимира Владимировича помогала ему в его творчестве, в видении вещей, событий, людей, то в жизни это ему мешало. Он все преувеличивал, конечно, неумышленно. Такая повышенная восприимчивость была заложена в нем от природы. Например, Владимир Владимирович как-то зашел за мной к маме:

   - Нора у вас?

   - Нет.

   Не выслушав объяснения, он менялся в лице, как будто бы произошло что-то невероятное, непоправимое.

   - Вы долго не шли, Владимир Владимирович, Нора пошла к вам навстречу.

   Сразу перемена. Лицо проясняется. Владимир Владимирович улыбается, доволен, счастлив.

   Этот гиперболизм прошел через всю его жизнь, через все его произведения. Это было его сущностью. Я описываю главным образом то, что было со мной во время наших встреч. Описываю даже мелкие эпизоды из наших взаимоотношений, потому что, если мелочи вырастали для него в события, как же должны были его терзать крупные, значительные события жизни.

   И опять, возвращаясь к его смерти, ко всем предшествующим обстоятельствам, вспоминая все, что его мучило и терзало, вижу, как это свойство чудовищно преувеличивать все, что с ним происходит, не давало ему возможности ни на минуту успокоиться, разобраться в самом себе, взять себя в руки. Наоборот, все вырастало и причиняло ему огромные страдания и заставило Маяковского, такого мудрого и мужественного, так поддаться временным неудачам.

   Этот же гиперболизм Владимира Владимировича сыграл такую трагическую роль в наших отношениях. Именно это его свойство превратило нашу размолвку утром 14 апреля в настоящий разрыв в его глазах и привело к катастрофе.

   Ведь для меня вопрос жизни с ним был решен. Я любила его, и если бы он принял во внимание мои годы и свойства моего характера, и подошел ко мне спокойно и осторожно, и помог мне разобраться, распутать мое окружение, я бы непременно была с ним. А Владимир Владимирович запугал меня. И требование бросить театр. И немедленный уход от мужа. И желание запереть меня в комнате. Все это так терроризировало меня, что я не могла понять, что все эти требования, конечно, нелепые, отпали бы через час, если бы я не перечила Владимиру Владимировичу в эти минуты, если бы сказала, что согласна.

   Совершенно ясно, что как только бы он успокоился, он сам понял бы нелепость своих требований.

   А я не могла найти нужного подхода и слов и всерьез возражала на его ультиматумы. И вот такое недоразумение привело к такому тяжелому, трагическому концу.

   Владимир Владимирович, несмотря на отсутствие у него партийного билета, является образцом замечательного коммуниста огромной чистоты и идейности.

   Точка зрения Владимира Владимировича на жизнь, на окружающую его действительность была всегда и во всем (казалось мне всегда) полностью советской.

   Маяковский не мог воспринимать жизнь и события со своей личной точки зрения. Он буквально болел всем происходящим в стране, начиная от больших мировых событий до самых мелких бытовых фактов. И в этих мелких он умел быть партийным.

   Владимир Владимирович категорически не переносил никаких шуток, анекдотов, если в них ощущался антисоветский душок. Он мог говорить серьезно о каких-либо временных недостатках, возмущался этим, но в шутливой форме не говорил и не позволял при себе никогда никому говорить об этом.

   Помню, он меня ругал и даже кричал на меня, когда я сказала, что купила какую-то заграничную вещь у женщины, которая часто приносила заграничные вещи в театр актрисам и, очевидно, только этим и занималась. Маяковский сильно негодовал и возмущался по этому поводу.

   И это у Владимира Владимировича ни на одну минуту не выглядело надуманным, как это часто бывает. Нет! Чувствовалась предельная чистота и принципиальность.

   Маяковский был необыкновенно требователен к людям и к их работе, к своим товарищам по литературе, о чем я уже писала. Он требовал хорошей работы от всех.

   Покупал ли Владимир Владимирович что-нибудь в магазине, бывал ли в ресторане - он был необыкновенно строг к обслуживающему персоналу. Он не был, конечно, придирой. Нет, Маяковский хотел и требовал, чтобы все люди в его стране сознательно отвечали за качество своей работы.

   Зато как Владимир Владимирович радовался успехам и достижениям нашей страны! Строилось ли новое здание, ставили ли новый светофор, асфальтировали ли улицы, надевали ли милиционеры новую форму - ему до всего было дело.

   По-детски радовался Маяковский и говорил:

   - Подумайте, вот у нас уже это налажено, вот мы уже такое умеем, и ведь хорошо делаем, правда, здорово?

   Многих волновал вопрос, почему Маяковский не в партии. Я не помню ни одного диспута, где к нему не обращались бы с этим вопросом устно или посредством записок. Не могу вспомнить дословно, как он отвечал на этот вопрос, очевидно, это застенографировано и известно. Мне кажется, что лучше всего Маяковский ответил на этот вопрос в поэме "Во весь голос":

  

   Явившись

  

  

  

  в Це Ка Ка

  

  

  

  

  

  

  идущих

  

  

  

  

  

  

  

  

  светлых лет,

   над бандой

  

  

  

  поэтических

  

  

  

  

  

  

  рвачей и выжиг

   я подыму,

  

  

   как большевистский партбилет,

   все сто томов

  

  

  

  

  моих

  

  

  

  

  

   партийных книжек.

  

   В разговорах Владимир Владимирович объяснял, что считает себя партийцем, а формальное вступление в партию, по его словам, наложило бы на него обязательства, которые он должен был бы выполнять честно и преданно. Это отняло бы у него много времени, а он считал, что наша страна еще находится как бы на военном положении и что своим стихом он нужнее партии и стране.

   В день похорон Лиля Юрьевна сказала мне по телефону, что мне категорически не нужно быть на похоронах Владимира Владимировича, так как любопытство и интерес обывателей к моей фигуре могут возбудить ненужные инциденты.

   Кроме того, она сказала тогда такую фразу:

   - Нора, не отравляйте своим присутствием последние минуты прощания с Володей его родным.

   Для меня эти доводы были убедительными, и я поняла, что не должна быть на похоронах.

   17-го или 18 апреля Лиля Юрьевна вызвала меня к себе. Я пришла с Яншиным, так как ни на минуту не могла оставаться одна. Лиля Юрьевна была очень недовольна присутствием Яншина.

   В столовой сидели какие-то люди...

   У меня было ощущение, что Лиля Юрьевна не хотела, чтобы присутствующие видели, что я пришла, что ей было неприятно это.

   Она быстро закрыла дверь в столовую и проводила нас в свою комнату. Но ей нужно было поговорить со мной вдвоем.

   Тогда она попросила Яншина пройти в столовую, хотя ей явно не хотелось, чтобы он встречался с присутствующими у нее людьми.

   У нас был очень откровенный разговор. Я рассказала ей все о наших отношениях с Владимиром Владимировичем, о 14 апреле. Во время моего рассказа она часто повторяла:

   - Да, как это похоже на Володю.

   Рассказала мне о своих с ним отношениях, о разрыве, о том, как он стрелялся из-за нее. Потом она сказала:

   - Я не обвиняю вас, так как сама поступала так же, но на будущее этот ужасный факт с Володей должен показать вам, как чутко и бережно нужно относиться к людям.

   В середине июня 30-го года мне позвонили из Кремля по телефону и просили явиться в Кремль для переговоров.

   Я поняла, что со мной будут говорить о посмертном письме Маяковского.

   Я решила, прежде чем идти в Кремль, посоветоваться с Лилей Юрьевной, как с близким человеком Владимира Владимировича, как с человеком, знающим мать и сестер покойного. Мне казалось, что я не имею права быть в семье Маяковского против желания на это его близких.

   Лиля Юрьевна всегда относилась ко мне хорошо, и я рассчитывала на ее помощь в этом трудном вопросе.

   Лиля Юрьевна сказала, что советует мне отказаться от своих прав.

   - Вы подумайте, Нора, - сказала она мне, - как это было бы тяжело для матери и сестер. Ведь они же считают вас единственной причиной смерти Володи и не могут слышать равнодушно даже вашего имени.

   Потом она сказала мне, что знает мнение, которое существует у правительства. Это мнение, по ее словам, таково: конечно, правительство, уважая волю покойного, не стало бы протестовать против желания Маяковского включить меня в число его наследников, но неофициально ее, Лилю Юрьевну, просили посоветовать мне отказаться от моих прав.

   С одной стороны, мне казалось, что я не должна ради памяти Владимира Владимировича отказываться от него, потому что отказ быть членом семьи является, конечно, отказом от него. Нарушая его волю и отвергая его помощь, я этим как бы зачеркну все, что было и что мне так дорого.

   С другой стороны, я много думала, имею ли я право причинять страдания его близким, входя против их воли в семью?

   Не решив ничего, я отправилась в Кремль.

   Вызвал меня работник ВЦИК тов. Шибайло. Он сказал:

   - Вот, Владимир Владимирович сделал вас своей наследницей, как вы на это смотрите?

   Я сказала, что это трудный вопрос, может быть, он поможет мне разобраться.

   - А может быть, лучше хотите путевку куда-нибудь? - неожиданно спросил Шибайло.

   Я была совершенно уничтожена таким неожиданным и грубым заявлением, которое подтвердило мне слова Лили Юрьевны.

   - А впрочем, думайте, это вопрос серьезный.

   Так мы расстались.

   После этого я была еще раз у тов. Шибайло, и тоже мы окончательно ни до чего не договорились.

   После этого никто и никогда со мной не говорил об исполнении воли покойного Владимира Владимировича. Воля его в отношении меня так и не была исполнена.

  

  

   Прошло 8 лет. Мною никто не интересовался, хотя я была свидетельницей последних дней, последних часов Маяковского.

   И вот в этом году первое теплое, сердечное слово: директор Музея Маяковского тов. Езерская пишет мне:

   "Вы были самым близким человеком Владимира Владимировича в последний год его жизни. Вы должны нам рассказать. Вы не имеете права отказаться".

   Я ни от чего не отказываюсь.

   Я любила Маяковского. Он любил меня. И от этого я никогда не откажусь.

  

   Декабрь, 1938 г.

  

  

   Софья Сергеевна Шамардина (1894-1980) в 1913 году приехала из Минска в Петербург учиться на Бестужевских курсах. Во время первой мировой войны она становится сестрой милосердия. После Октября - профессиональный партийный и советский работник. Была репрессирована, через семнадцать лет реабилитирована.

   Настоящие воспоминания написаны ею в 60-х годах; печатаются по машинописи, хранящейся в ЦГАЛИ (Фонд Л. Ю. Брик). Частично были использованы в статье З. Паперного "Послушайте!" в сб. "Маяковский и литература народов Советского Союза" (Ереван, 1983); частично - в сб. "Встречи с прошлым" (М., 1988). В настоящем издании печатаются целиком.

  

   ¹ Чуковский Корней Иванович (1882-1969) - писатель, детский поэт, критик, литературовед, переводчик.

   ² "Пощечина общественному вкусу" - альманах, вышел в конце декабря 1912 года. Там был напечатан коллективный манифест футуристов и стихи Маяковского "Ночь" и "Утро" (первая публикация).

   ³ Бурлюк Давид Давидович (1882-1967) - поэт, художник, теоретик искусства, издатель, называвший себя "отцом российского футуризма".

   Бурлюк Владимир Давидович (1886-1917 ?) - художник, участник многих новаторских выставок и футуристических сборников.

   ⁴ Крученых Алексей Елисеевич (1886-1968) - один из первых поэтов-футуристов России.

   ⁵ "Бродячая собака" - литературно-артистическое кабаре в Петербурге; просуществовало с 1912 по 1915 год.

   ⁶ Радаков Алексей Александрович (1879-1942) - художник, поэт, был редактором журнала "Сатирикон" (позднее "Новый Сатирикон"), в котором с 1915 года печатался Маяковский.

   ⁷ Хлебников Велимир (Виктор Владимирович; 1885-1922) - поэт, один из основателей и теоретиков русского футуризма.

   ⁸ Гуро Елена Генриховна (1877-1913) - поэтесса и художница, член группы кубофутуристов "Гилея".

   ⁹ Мариенгоф Анатолий Борисович (1897-1962) - поэт, драматург, один из основателей группы имажинистов.

   ¹⁰ Ахматова Анна Андреевна (Горенко; 1889-1966) - поэт.

   ¹¹ Кульбин Николай Иванович (1868-1917) - художник, теоретик искусства.

   ¹² Пронин Борис Константинович (1875-1946) - театральный деятель, актер, директор-организатор кабаре "Бродячая собака".

   ¹³ Сологуб Федор Кузьмич (Тетерников; 1863-1927) - поэт, писатель, переводчик.

   ¹⁴ Игорь Северянин (Лотарев Игорь Васильевич; 1887- 1942) - поэт, основатель группы эгофутуристов.

   ¹⁵ Чеботаревская Анастасия Николаевна (1876-1921) - писательница, переводчица. Жена Ф. Сологуба.

   ¹⁶ Лохвицкая Мирра (Мария Александровна; 1869-1905) - поэтесса, чье творчество было замкнуто в сфере лично-интимных переживаний.

   ¹⁷ Фофанов Константин Михайлович (1862-1911) - поэт. Стихи его отличались прозрачной чистотой и музыкальностью.

   ¹⁸ Эсклармонда Орлеанская - видимо, под таким псевдонимом выступала С. Шамардина.

   ¹⁹ "Меценат" - Вадим Баян (Владимир Иванович Сидоров; 1880- 1966) - поэт. Послужил прототипом Олега Баяна в комедии Маяковского "Клоп". Подробнее о нем см. в неопубликованных "Воспоминаниях" Д. Бурлюка (ЦГАЛИ, Фонд Л. Ю. Брик).

   ²⁰ Третьяков Сергей Михайлович (1892-1939) - писатель, активный участник "ЛЕФа".

   ²¹ Правдухин Валерий Павлович (1892-1932) - критик, писатель. Муж Л. Сейфуллиной.

   ²² Сейфуллина Лидия Николаевна (1889-1954) - писательница.

   ²³ Либединский Юрий Николаевич (1898-1959) - писатель.

   ²⁴ Асеев Николай Николаевич (1899-1963) - поэт, товарищ Маяковского по "ЛЕФу".

   ²⁵ Относительно слуха о болезни Маяковского, который распространил К. Чуковский, см. в воспоминаниях Г. Катанян, (????? с. 264-266).

   ²⁶ Кулешов Лев Владимирович (1899-1970) - кинорежиссер.

   ²⁷ Лебедев - это мог быть Лебедев Николай Алексеевич (1897- 1978) - впоследствии доктор искусствоведения, проф. ВГИКа. В 1924-1926 годах он был членом правления и первым секретарем Ассоциации революционной кинематографии (АРК). С ним и мог говорить Маяковский.

   ²⁸ Мейерхольд Всеволод Эмильевич (1874-1942) - актер, режиссер.

   ²⁹ Райх Зинаида Николаевна (1894-1939) - актриса. Жена В. Мейерхольда.

   ³⁰ Катанян Василий Абгарович (1902-1980) - критик, литературовед, специалист по творчеству Маяковского.

   ³¹ Ося - Брик Осип Максимович (1888-1945) - писатель, литературовед.

   ³² Радлов Сергей Эрнестович (1892-1958) - театральный режиссер.

   ³³ Каменский Василий Васильевич (1884-1961) - поэт-футурист, художник, один из первых русских авиаторов.

  

   Мария Никифоровна Бурлюк (1894-1967) - жена Д. Д. Бурлюка. В США, где они жили с 1922 года, она издавала журнал "Форма и рифма". На его страницах появлялось много информации и теоретических статей об искусстве в СССР.

   В этом журнале она напечатала свои записки о Маяковском, а, будучи в Москве в 1956 году, вместе с Давидом Бурлюком они надиктовали воспоминания, которые В. А. Катанян расшифровал (ЦГАЛИ, Фонд Л.Ю. Брик).

   Воспоминания - это та часть их двойного рассказа, которая принадлежит Марии Никифоровне; публикуются впервые. В них вошло то, что касается непосредственно Маяковского.

  

   ¹ Романовка - большой многоквартирный дом, что и ныне стоит на углу Тверского бульвара и Малой Бронной.

   ² Собинов Леонид Витальевич (1872-1934) - лирический тенор, много лет был премьером в Большом театре.

   ³ Евреинов Николай Николаевич (1879-1953) - режиссер и театровед.

   ⁴ Крэг Эдуард Гордон (1872-1966) - английский режиссер, теоретик театра.

   ⁵ Татлин Владимир Евграфович (1885-1953) - художник, конструктор, иллюстратор. Автор проекта знаменитой башни "Памятник III Интернационала".

   ⁶ Эльснер Владимир Юрьевич (1885-?) - поэт, переводчик.

   ⁷ Кончаловский Петр Петрович (1876-1956) - художник, активный участник выставок "Бубнового валета".

   ⁸ "Первый журнал русских футуристов" вышел в марте 1914 года (No 1-2) с четырьмя стихотворениями Маяковского.

   ⁹ Шенгели Георгий Аркадьевич (1894-1956) - поэт, переводчик.

   ¹⁰ Дом Нирнзее - большой доходный дом в Большом Гнездниковском пер.

  

   Известная французская писательница Эльза Юрьевна Триоле (1896-1970) родилась и юность провела в Москве. В 1918 году, выйдя замуж за французского офицера Андре Триоле, уехала в Париж. Первые ее сочинения появились в Москве на русском языке в 20-х годах, но с 30-х годов она начинает писать по-французски и достигает известности как романист, публицист и переводчик. Во время войны - активный участник Сопротивления. В 1945 году награждается литературной премией братьев Гонкур. С 1928 года - жена Луи Арагона. Она и Лиля Брик - родные сестры.

   Эльза Триоле первой начала переводить Маяковского на французский язык, выпустила о нем несколько книг и написала множество статей. Настоящие воспоминания были заказаны ей редакцией "Литературного наследства" для 66-го тома "Новое о Маяковском", но не увидели света, так же, впрочем, как и сам 66-й том.

   Впервые были опубликованы в СССР в журнале "Слово" (1990, No 1,3,7). Здесь они печатаются по авторской машинописи, хранящейся в ЦГАЛИ (Фонд Л. Ю. Брик).

  

   ¹ Машков Илья Иванович (1881-1944) - художник, активный участник выставок "Бубнового валета".

   ² Осьмеркин Александр Александрович (1892-1953) - художник, член объединения "Бубновый валет", Ассоциации художников революционной России и Общества московских художников.

   ³ Хвас Ида Яковлевна (1892-1945) - музыкант, концертмейстер. Работала в Студии Станиславского, в Камерном театре, занималась переводами и литературной деятельностью. Была ревностной сторонницей "Бубнового валета" и непременным посетителем его бурных диспутов. Споры об искусстве велись постоянно и в их доме, где встретились Маяковский и Эльза Юрьевна. "Воспоминания" Иды Хвас хранятся в ЦГАЛИ.

   ⁴ Якулов Георгий Богданович (1884-1928) - художник-авангардист, живописец, декоратор. Оформлял спектакли в Москве, Париже, Ереване.

   ⁵ Маяковский тоже сохранил письма Эльзы Юрьевны, и в 1990 году их переписка была издана в Стокгольме отдельной книгой - "Дорогой дядя Володя" (на русском языке).

   ⁶ Шкловский Виктор Борисович (1893-1984) - писатель, литературовед. Его книга "ZOO. Письма не о любви..." посвящена Эльзе Триоле.

   ⁷ Кузьмин Михаил Алексеевич (1875-1936) - поэт, переводчик, музыкант. Был близок к символизму, затем к акмеизму.

   ⁸ Юркун Юрий Иванович (1895-1938) - литератор, художник.

   ⁹ Сестры Синяковы - "Синяковых было пять сестер. Каждая из них была по-своему красива. Во всех них поочередно был влюблен Хлебников, в Надю - Пастернак, в Марию - Бурлюк, на Оксане женился Асеев" (Л. Брик, "Из воспоминаний").

   ¹⁰ Брюсов Валерий Яковлевич (1873-1924) - поэт.

   ¹¹ Бальмонт Константин Дмитриевич (1867-1942) - поэт.

   ¹² Андрей Белый (Бугаев Борис Николаевич; 1880-1936) - поэт.

   ¹³ Блок Александр Александрович (1880-1921) - поэт.

   ¹⁴ В "Кафе поэтов" в Настасьинском переулке собирались футуристы. Интерьер кафе был воспроизведен в фильме, о котором вспоминает Эльза Триоле.

   ¹⁵ "Кафе Питтореск" было открыто в январе 1918 года.

   ¹⁶ Рома - Якобсон Роман Осипович (1896-1982) - крупнейший лингвист, филолог и литературовед, друг Маяковского. С Э. Триоле и Л. Брик дружил с детских лет.

   ¹⁷ Пикабия Франсис (1879-1953) - французский художник-дадаист.

   ¹⁸ Дюшан Марсель (1887-1968) - французский художник, один из основателей "Анонимного общества художников".

   ¹⁹ Рей Ман - американский фотограф, работавший во Франции. Художник-новатор, он экспериментировал в области новых форм выразительности.

   ²⁰ Кики (род. 1901) - модель парижских художников, "непременная принадлежность Монпарнаса" 10-20-х годов. Позднее занялась живописью. Ее портрет Сергея Эйзенштейна находится в его музее в Москве.

   ²¹ Познер Владимир Соломонович (род. 1905) - французский писатель. Юность провел в России, был членом группы "Серапионовы братья". Во Франции занимался переводами и популяризацией советской литературы.

   ²² Унанимизм - литературное течение во французской литературе, возникшее в 10-х годах XX века, характерное стремлением к социальной тематике, простоте стиля.

   ²³ Дюамель Жорж (1884-1966) - ф