Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 3

   Александр Васильевич Никитенко

  

   Тексты печатаются без сокращений по второму дополненному изданию 1904 года под ред. М.Лемке и с учетом исправлений в третьем издании "Дневника" 1955-1956гг. под ред. И.Айзенштока.

  

  

   Источник: Никитенко А. В. Записки и дневник (В 3-х книгах). - М.: Захаров, 2005. - 592 с. - (Серия "Биографии и мемуары").

  

  

   Александр Васильевич Никитенко (1804-1877) - крепостной, домашний учитель, студент, журналист, историк литературы, цензор, чиновник Министерства народного просвещения, дослужившийся до тайного советника, профессор Петербургского университета и действительный член Академии наук.

   "Воспоминания и Дневник" Никитенко - уникальный документ исключительной историко-культурной ценности: в нем воссоздана объемная панорама противоречивой эпохи XIX века.

   "Дневник" дает портреты многих известных лиц - влиятельных сановников и министров (Уварова, Перовского, Бенкендорфа, Норова, Ростовцева, Головнина, Валуева), членов императорской фамилии и царедворцев, знаменитых деятелей из университетской и академической среды. Знакомый едва ли не с каждым петербургским литератором, Никитенко оставил в дневнике характеристики множества писателей разных партий и направлений: Пушкина и Булгарина, Греча и Сенковского, Погодина и Каткова, Печерина и Герцена, Кукольника и Ростопчиной, своих сослуживцев-цензоров Вяземского, Гончарова, Тютчева.

  

   OCR: Слава Неверов slavanva($)yandex.ru

   Содержание

  

   ДНЕВНИК. Том 3

   1865

   1866

   1867

   1868

   1869

   1870

   1871

   1872

   1873

   1874

   1875

   1876

   1877

   Именной указатель

  

  

  

  

   1 января 1865 года, пятница

   Вот и 1865 год! Все эти иеремиады и сентиментальные сетования на неблагоприятные обстоятельства, на неблагосклонность к нам судьбы и проч. - больше чем малодушие: они - глупость. Посреди неудач жизни одно из двух: их или надо с мужеством и благоразумием превозмогать и искать путей к лучшему, или, если это невозможно, сносить их с терпением и мужеством, как подобает существу, не лишенному права и воли.

   Самая трудная борьба, которую я вел в прошедшем году и которую без сомнения предстоит вести и в этом, - это борьба с моим ничтожеством, и притом с ничтожеством всяческим: общественным, нравственным, материальным и физическим...

   Но к чему все это пишу я в моем дневнике? А вот почему. Меня одолевал ужасный пароксизм уныния, но с той минуты, как я начал набрасывать эти строки, я значительно успокоился и почти развеселился, несмотря на то, что о веселом мало приходится говорить. И так часто со мной случается. Дневник, играя роль моего поверенного, почти всегда восстанавливает во мне нравственное равновесие. Толкуйте это как хотите, психологи: это факт.

  

   2 января 1865 года, суббота

   Вчера вечером на бале во дворце. Приехал в 9 часов. Гостей было уже довольно много. Государь вышел в польском лишь час спустя, и за ним потянулся ряд пар все почти из ветхих старушек и старичков. Красивых женщин вообще здесь мало. Звездой первой величины сияла наша родственница, бывшая Ш., ныне графиня Г., да еще Н.А.Дубельт, дочь А.С. Пушкина. Государь ходил везде и приветливо раскланивался. Улыбка этого человека полна неизмеримой кротости и доброты. Мне стало грустно от нее... И этот человек имеет врагов, и сколько еще, и каких - все почти "передовые" люди!!!

   За ужином мне пришлось сидеть против красавицы Дубельт, за которой увивался Тимашев, и возле генерала Монтрезора, который мне рассказал несколько любопытных эпизодов из эпохи двенадцатого года. Он был адъютантом Кутузова... Встретил тут много знакомых. Уехал после часу. На этот раз долго ждал кареты.

  

   3 января 1865 года, воскресенье

   Вчера празднование дня открытия "Общества сельских хозяев". Обед с музыкою. Вечером за жженкою князь Щербатов сказал спич, где выразил мысль, что общество должно вести себя умеренно и сдержанно. Под этим только условием оно может окрепнуть и приобрести влияние, и проч. Меня очень занимал Ш. Красный, как пион, он пил и ел за столом отлично, а вечером вливал в себя также отличную ужасную жженку. И ничего ему. А лет ему за семьдесят, и кондрашка уже раз к нему стучался.

  

   4 января 1865 года, понедельник

   Фауст Гете выше Байронова Манфреда настолько, насколько человечество выше отдельной личности человека.

   Законы не могут ни всего предвидеть, ни всего установить. Что остается за вычетом этого, то устанавливается и хранится нравами.

  

   7 января 1865 года, четверг

   Поутру у Тройницкого и у Норова. Норов просил меня сделать замечание на проект о печати, внесенный в Государственный совет. Он дал мне все материалы для этого. Корф, видимо, склоняется в пользу большей свободы печати, хотя и признает необходимыми некоторые ограничения, как то: как предохранительную меру - предварительную цензуру, но с выбором редакторов журналов. Залоги он совершенно отвергает. Он в пользу карательных законов. Требует ограничения власти министра и предоставления большей самостоятельности Совету. Он мыслит и пишет как государственный человек. Панин также соглашается с мнением об ограничении власти министра. Самое слабое мнение министра внутренних дел Валуева. Он возражает против всех, но возражения его так плохи и так смутно и тяжело изложены, что никого не могут убедить. Только и читаешь беспрестанно: "остаюсь при моем мнении". Он не выходит из тесной рамки бюрократизма.

   Среди всех этих толков не доберешься до смысла и правды. Каткова призывали сюда. Ему было объявлено, что если он не укротится, то газета будет от него взята и передана в другие руки. Московский университет объявил, что он не желает переменить редакторов (газета его) и принимает сам на себя цензуру ее. Это совершенно неожиданная новость. Москва вообще сильно волнуется по поводу "Московских ведомостей".

  

   8 января 1865 года, пятница

   Вечером, между прочим, был у меня Марков, бывший некогда очень близким лицом к Я.И.Ростовцеву и с которым я у него познакомился чуть ли еще не в 1828 году. Он читал мне отрывки из своей комедии "Прогрессист самозванец", которую театральная цензура не дозволила играть в театре.

  

   10 января 1865 года, воскресенье

   Поутру у Безобразова, которому отдал визит. Потом отправился к А.А.Мессарошу, другу моего детства, который остановился у зятя своего, директора I корпуса генерала Баумгартена. Там провел часа два в приятной беседе.

  

   11 января 1865 года, понедельник

   Он думал управлять ими не как разумными существами, а как стадом баранов - и в этом состояла его главная ошибка, потому что хотя в человеке и есть много скотского, но это скотство все-таки особенного свойства, и как нельзя рыбу заставить петь, а птицу вечно молчать, так человека нельзя заставить, например, не мыслить.

  

   14 января 1865 года, четверг

   Московское дворянство составило адрес, в котором требует созвания земской думы. Марк Любощинский читал копию с него, которая ходит здесь по рукам. Адрес еще, однако, не подписан и не подан, но решение о нем в Москве состоялось: триста два члена согласились на него, тридцать с чем-то отвергли.

   Граф Евдокимов - весьма замечательная личность между нашими современными, знаменитостями. Из писарей он дослужился до полного генеральства и графства, приобретя на то и другое неотъемлемое право окончательным довершением покорения Кавказа. На днях он приехал с визитом к князю Суворову, который, нося громкое имя, присоединяет к нему имя доброго, но ограниченного человека и неспособного генерал-губернатора. Он очень помнил, чей он потомок, и считал себя чистокровным аристократом. Ему захотелось порисоваться перед Евдокимовым. Говоря с ним с каким-то покровительственным видом, он давал ему разными намеками чувствовать свою светлость и темноту его происхождения. Но как то были намеки, хотя и чувствительные, но не очень ясные, Евдокимов сказал ему: "Ваша светлость, кажется, затрудняетесь в точных сведениях о моей родословной. Я помогу вам. Отец мой был крепостной крестьянин, мать - крепостная крестьянка, а я начал службу мою простым солдатом и писарем. Теперь я имею честь носить такие же аксельбанты (генерал-адъютантские), какие вижу на вашей груди. Само собой разумеется, что мне не могли доставить их ни мой отец, ни моя мать".

   Московский университет просил, чтобы ему, по примеру прошлого времени, предоставлена была цензура "Московских ведомостей". Просьба его рассматривалась в Комитете министров, который положил по ней следующую резолюцию: что прежние "Ведомости" не заключали в себе политики и что он, Комитет, вообще не считает возможным делать изъятия из законов для одного издания.

   Вот, наконец, сегодня в Совете по делам печати решился вопрос о "Московских ведомостях" по поводу записки Пржецлавского... Сущность решения состояла в том, что если "Московские ведомости" и погрешали, то это было следствием их увлечения, "морального настроения", а вовсе не политических, преступных намерений; что, впрочем, они уже и подверглись взысканию и что вообще, как заслуги их превосходят проступки, то Совет не считает справедливым подвергнуть их еще более строгому взысканию, как того требует записка г-на Пржецлавского.

  

   15 января 1865 года, пятница

   Прискорбные вести о наследнике. Говорят, он болен, и такою болезнью, которая заставляет опасаться за его жизнь.

   Мысль о созвании земской думы недурна. Жаль только, что эта инициатива не от правительства, а только от местного дворянства. Я остаюсь твердо убежденным, что мы должны сохранять неприкосновенным принцип правительства, дабы не впасть в хаос, горший настоящего, когда оно будет попрано или вконец ослаблено. Мне кажется, что в настоящем случае правительству всего разумнее было бы объявить московскому дворянству, что суждение об общих государственных нуждах принадлежит ему, правительству, как представителю целой страны, а не одному какому-нибудь местному дворянству; что оно, правительство, вовсе не намерено ввиду чрезвычайных обстоятельств, в которых находится государство, отвергать пользы и надобности земской думы, так как та и в прежние времена не отвергалась самодержавною властью в России; но что оно предоставляет себе, по зрелом обсуждении, решить время и способ своих совещаний с выборными, нравственное содействие которых, в решении важнейших вопросов, оно не считает лишним.

  

   16 января 1865 года, суббота

   Заседание комиссии, которую Академия назначила для выработки проекта празднования столетнего юбилея Ломоносова со дня его смерти. Комиссия на этот раз действовала вяло. Тут были члены все русские, кроме Куника. Я предложил начать праздник обеднею, так как это будет на святой неделе, потом церковным поминовением и закончить актом в Академии. Все приняли это очень холодно. Особенно против был К.С.Веселовский. Я сказал: "Если я предлагаю присоединить к нашему ученому торжеству религиозный элемент, то, мне кажется, я имею на это основательную причину. Мы празднуем память Ломоносова не просто как члена Академии, но как знаменитого деятеля, которому обязана вся Россия и имя которого повторяется из конца в конец ее. Это настоящее национальное, а не только академическое торжество. Поэтому, я полагаю, было бы нелишним сообщить ему печать народности, что и было бы достигнуто тем, что я предложил. Или мы боимся, чтобы нас не упрекнули в клерикальном направлении? Кажется, этого нечего опасаться. Ломоносов был настоящим русским, и по-русски следовало бы и почтить его память".

   Срезневский, который в отделении сильно поддерживал эту мысль, теперь молчал, как рыба. Потом перешли к вопросу, какие речи должны быть произнесены. На мою долю пришлось приготовить речь о Ломоносове как о деятеле в изящной словесности.

  

   19 января 1865 года, вторник

   В N 4 газеты "Весть", издаваемой Скарятиным, напечатан адрес московского дворянства с высокопарными примечаниями редактора, с описанием заседания 9 января и с речью графа Орлова-Давыдова.

   И адрес и речь как бы обнаруживают желание московского дворянства создать в России олигархию. Замечания Скарятина даже дерзки. Я сегодня встретил его на Невском проспекте и, между прочим, заметил ему: "Зачем он это напечатал? Это большая ошибка". Он отвечал мне, что последствия всего были предвидены, что это делалось обдуманно. Я поздравил его с тем, что он на свободе: слухи носились, что он арестован. "Я лучшего мнения о правительстве, - отвечал он с иронией, - оно поступило со мною легально. Теперь производится только следствие".

   Между тем говорят, что N 4 газеты "Весть" отпечатан в пяти тысячах экземпляров, и хотя они отбираются, однако говорят, что известной партией приняты меры для распространения ее в России и за границей.

   По всему видно, что адрес московского дворянства не простая демонстрация, а обдуманный шаг. Скарятин же, вероятно, куплен. Дела его газеты шли очень дурно. Ему обещаны и даны деньги: ему было все равно - пасть ли от нищеты или от запрещения газеты. В последнем случае он еще будет в выигрыше, приобретет известную популярность.

   Нет сомнения, что проект московского дворянства встретит сочувствие в некоторых дворянах и в других губерниях. Известная часть дворян восчувствовала ненависть к правительству после отмены крепостного права.

   "Весть" прекращена на восемь месяцев.

   Некоторые открыто говорят, что ничего этого не случилось бы, если бы великий князь Константин не был назначен председателем Государственного совета. Но я думаю, что дворянство и без того так или иначе выразило бы свое неудовольствие против правительства, особенно против земских учреждений, в которых народу даны права, равные с дворянством.

   Обедал в клубе. Там рассуждали очень тихо о делах.

  

   21 января 1865 года, четверг

   У Норова по поводу проекта законов о печати. Он собирается отстаивать две вещи: исключительно карательную систему и коллегиальность управления. Валуеву очень хочется достигнуть полной власти. Норов всячески старается стать со мною в прежние дружеские отношения. Пусть себе! Я не противлюсь. Он дал мне свою записку для исправления и дополнения.

  

   23 января 1865 года, суббота

   Отнес записку Норову. Большие благодарности.

   Когда я похвалил Корфа Марку за его записку по делам печати, Марк мне сказал: "Записка может быть хорошею, но думаете ли вы, что Корф будет поддерживать в Совете свои мысли? Поверьте, он от всего отречется, если ему представится малейшая возможность кому-либо угодить".

   Так и случилось. Когда Норов, человек по крайней мере бесспорно честный, начал упрекать Корфа, что тот отступается от собственных своих мнений, Корф отвечал: "Да из-за чего вы, Авраам Сергеевич, горячитесь? Ведь все это пустяки".

   Однако есть признаки, что барон не считает этого такими пустяками, потому что добивается совершенной отдельности Управления по делам печати и себя прочит в начальники этого управления. Все беззакония, мерзости человеческие!

  

   26 января 1865 года, вторник

   Вечером у Норова. Читал с ним корректуру его мнения для Государственного совета о проекте по делам печати. Туда вошли и мои прибавки и изменения.

  

   27 января 1865 года, среда

   Теперь, когда я пишу о Ломоносове - о художественном характере его творений, у меня вдруг ожило воспоминание о том, каким уважением пользовался он во времена моего детства даже среди массы простого народа. Имя Ломоносова как поэта было известно, по крайней мере между малороссиянами, всем сколько-нибудь грамотным людям. Мне было лет десять или одиннадцать, когда однажды зашли к нам в хату два бродячие слепые певца и просили у моего отца позволения спеть гимн. Отец, конечно, согласился. Как теперь вижу их: один - высокий, плотный мужчина, в синей свитке, с мужественным и отчасти суровым выражением лица; другой - пониже ростом, рябоватый, с очень подвижною физиономиею. Оба держали в руках по длинному посоху, за который их и вел небольшой мальчик. Я сидел в углу комнаты, и меня очень занимала игра их лиц, особенно высокого слепца, когда он сильным, густым басом выводил ноты, стараясь придать своему пению выражение, которое, очевидно, выходило у него прямо из сердца. С того времени и до сих пор затвердились у меня в памяти следующие стихи Ломоносова, которые слепые бродяги пели, к великому удовольствию моего отца и всех домашних:

  

   Хвалу всевышнему владыке

   Потщися, дух мой, воссылать;

   Я буду петь в гремящем лике

   О нем, пока могу дышать.

  

   Никто не уповай вовеки

   На тщетну власть князей земных:

   Их те ж родили человеки,

   И нет опасения от них!

  

   Сначала, как я сказал, меня занимала только игра их лиц, но потом, не знаю, какое-то особенное, невыразимое чувство овладело моим маленьким сердцем, и вот теперь я с умилением вспоминаю о том. Отец сказал мне тогда, что это стихи Ломоносова, и с тех пор имя его мне сделалось известным.

  

   28 января 1865 года, четверг

   Совет по делам печати. Проект законов о печати, наконец, рассмотрен в Государственном совете, в департаменте законов. Совет начал и продолжал стремлением ограничить неограниченную власть министра внутренних дел и исправить многие недостатки его проекта, а кончил полным на него согласием. Первый Корф протестовал против собственных своих мнений, изложенных в записке, которая написана так умно и искусно, но написана, говорят, не им, а Сельским, состоявшим при нем чиновником, когда он управлял II отделением собственной его величества канцелярии. Хотя Норов и представил в нашей с ним записке мнение против Корфа, однако это, как и следовало ожидать, было гласом вопиющего в пустыне.

   "Неужели, - спросил я у статс-секретаря Зарудного, - у вас в Государственном совете все дела так делаются?" - "А то как же иначе: разумеется, так", - отвечал он...

   Случается иногда в публике то от того, то от другого слышать о ничтожестве господ, заседающих в Государственном совете, но я, по скептическому моему обыкновению, многому не верил, считая это преувеличением или либеральным чесанием языка.

   Но выходит, что я преувеличивал мое недоверие к подобным толкам: эти господа хуже своей репутации. Валуев торжествует, а здравый смысл и общая польза плачут.

  

   29 января 1865 года, пятница

   Наши ярко-итальянские дни с дополнением 25R мороза продолжаются. Солнце ослепительно сияет, но ужасно холодно. На меня, однако, этот холод действует недурно: я чувствую себя, особенно на воздухе, как будто бодрее и свежее обыкновенного.

  

   30 января 1865 года, суббота

   Великолепнейший рескрипт государя на имя министра внутренних дел, подписанный 29 января и напечатанный в N 24 "Северной почты", по поводу адреса московского дворянства. Весьма замечательна следующая фраза: "Прошедшее в глазах всех моих верноподданных должно быть залогом будущего".

  

   31 января 1865 года, воскресенье

   Вот что, между прочим, сказал остзейский губернатор граф Шувалов в речи своей в Дерпте, обращенной к представителям тамошнего университета, дворянства и прочее: "Хотя я не уроженец этих провинций, но знаю по опыту, что по многим отраслям деятельности на всем пространстве нашего обширного государства нет лучшей рекомендации, как образование, полученное в Дерпте".

   Нечего сказать, очень лестно для России и для русских университетов. Неужели граф действительно хотел сказать то, что сказал? Я думаю, он имел в виду простой комплимент, но который неожиданно для него самого превратился в эпиграмму на Россию. Выходит так, что за все лучшее, что мы имеем в нашей интеллигенции, за все это мы обязаны одним нашим немцам. Теперь, при сепаратистских стремлениях остзейских немцев, это особенно кстати.

   Был у Куника, просил у него некоторых сведений о Ломоносове. Он очень обязательно дал мне все, что имел.

  

   2 февраля 1865 года, вторник.

   Обедал у Владимирского. К чему такая роскошь обеда? А все жалуются на безденежье. Тут были Благовещенский, Н.Ф.Щербина, Лохвицкий. Что за несимпатичная личность последний! Щербина вместе со мною возвращался домой и дорогою прочитал мне несколько своих эпиграмм на Головнина и П.Л.Лаврова. Некоторые из них остроумны.

   Сегодня происходило также годичное собрание Литературного фонда. Какое же маленькое собрание! Всего было человек тридцать. Вообще в настоящую минуту этот фонд в упадке. Жертвовать никто вновь не хочет, а прежних пожертвований не много. Председателем избран опять Ег.П.Ковалевский. Мне вместе с Галаховым пришлось считать голоса.

  

   4 февраля 1865 года, четверг

   Страдания необходимы, чтобы осмыслить жизнь. Только они дают ей серьезный характер. Был ли бы я или не был, или вместо меня родилась бы какая-нибудь малороссийская скотина - не совершенно ли это равно? Жизнь гадка не по страданиям, на которые обречено всякое живое существо, - напротив, это только одно придает ей значение, - но жизнь гадка по ничтожеству всего, что ее составляет, что ее движет и к чему она движется. Она есть глубочайшее ничтожество, ничтожнее самого ничтожества. И всего страшнее, всего страннее, что так необходимо и должно быть. Все живущее увлечено роком, - и единственное правосудие рока в том, что все равно погибают.

   Слишком большая восприимчивость и впечатлительность - два злейшие мои врага. Воображение мое всегда слишком забегает у меня вперед. С этим я постоянно борюсь и, разумеется, как во всякой продолжительной борьбе, бываю то победителем, то побежденным. Хорошо уже и то, впрочем, что я знаю моих врагов и могу не принимать их за друзей.

  

   5 февраля 1865 года, пятница

   Вот уже с неделю, как двадцатиградусные морозы сменились самою мягкою погодою. В Петербурге сильно свирепствует тифозная горячка, особенно в бедном классе. Все больницы переполнены. Под больных отведены Измайловские казармы. Это род эпидемии.

   Литке начинает обнаруживать свой "немчизм". Он решительно отворачивается от русских и, при своей сухости и холодности, делает это даже не совсем прилично. Так, например, у него бывают собрания по понедельникам. Немецкие академики имеют право на них являться каждую неделю; некоторым из русских, еще не совсем ненавистным или еще не успевшим опротиветь, предоставлено посещать салон президента раз в две недели; остальные вовсе не приглашены. К последним принадлежу и я. Он, говорят, не может мне простить моей речи, моей защиты русской национальности и мнения о том, что пора перестать выбирать членов из иностранцев.

  

   8 февраля 1865 года, понедельник

   Заседание в Совете по делам печати на этой неделе с четверга перенесено на понедельник. Я докладывал о статье, которую Московский комитет не пропускает для газеты "День". Статья говорит о том, что в западных губерниях русские помещики терпят всевозможные притеснения наравне с поляками-повстанцами, особенно в сношениях с крестьянами, на которых ни суда, ни управы нет. Я стоял за то, чтобы пропустить эту статью. Совет на это согласился, за исключением, однако, одного значительного места.

  

   9 февраля 1865 года, вторник

   В театре, в русской опере, вместе с Гончаровым. Давали "Марту". Я до сих пор ни разу не был в русской опере и прошу у ней прощения за это невнимание. Она очень недурна. У Платоновой приятный голос и играет она хорошо. Шредер пела тоже очень недурно. У Комиссаржевского голос слабый, но тоже очень приятный. Наконец старик ветеран Петров пел и играл превосходно.

  

   10 февраля 1865 года, среда

   Разум человеческий так много надумал всяких нелепостей, что потерял веру в себя и стал верить одним фактам. Но это лишь новая крайность, а следовательно, и новая несообразность.

  

   14 февраля 1865 года, воскресенье

   Новые идеи, потребности, реформы нахлынули так быстро и внезапно, что самому деятельному и даровитому уму трудно уследить за ними и поставить себя на такую точку зрения, с которой бы он мог правильно судить о них. Тут мало одного желания быть беспристрастным; тут нужно еще знание, для того чтобы одно принять с убеждением, другое отвергнуть по основательным причинам. Не должно раздражаться шумом и дерзостью, с какими новое хочет опрокинуть и вытеснить старое. Надо смотреть не на то, как новое идет, а на то, что новое в себе несет. Идет оно большею частью нелепо - да оно и не идет, а бежит или мчится сломя и очертя голову, как бы опасаясь, что не успеет занять себе места. Но в том, что оно несет с собою, есть много необходимого, верного и справедливого. Сопротивляться новому в известной мере должно; иначе, распространяясь по беспредельному полю, оно само бесплодно рассеется. Нужна сила противодействующая, чтобы заставить его сосредоточиваться в верной идее и дать ему возможность группировать около себя лучшие силы. Но только с такими целями и должно противодействовать новому, а не с озлоблением и яростью потому только, что оно новое. Заблуждения нового не хуже заблуждений старого, и закоснелость, неподвижность грубого и одностороннего консерватизма стоит бешеных и бестолковых скачков так называемого прогресса.

  

   19 февраля 1865 года, пятница

   Люди простые, занимающиеся производительным и механическим трудом, может быть, и будут когда-нибудь в состоянии составить из себя такую безмятежную, самое себя поддерживающую и благоустроенную общину, о какой мечтают утописты и социалисты. Но что вы будете делать со всеми этими прогрессистами, людьми так называемыми развитыми - мудрецами всякого рода, литераторами, учеными, разными талантами, мыслителями и проч. и проч.? Ведь в этих-то и сидит и вечно работает бес всяческих страстей, честолюбия, зависти, властолюбия, словом, всего, что разъединяет людей, поселяет между ними раздор, устремляет их друг на друга. Или вы думаете, что ничего этого вперед не будет, что они сделаются такими разумными эгоистами, такими бесстрастными существами, что в состоянии будут, любя только самих себя, одновременно уважать и самолюбие других, обуздывать себя настолько, чтобы, желая расширения своей деятельности, в то же время оставаться каждому на своем месте, домогаться увеличения своих благ и не трогать ничего чужого, когда оно им нравится? Вот это уж чистая утопия!

   Все эти дни я одержим был тем внутренним беспокойством, которое так часто меня посещает и которое представляет мне в таком мрачном виде мир, людей, самого себя.

  

   20 февраля 1865 года, суббота

   Прочь, малодушничанье! Уважение к самому себе! Все прочее не стоит тени дыма, если тебе удалось избегнуть болезни и нищеты. А чтобы избегнуть их, нужны труд и забота.

  

   22 февраля 1865 года, понедельник

   Проект законов о печати прогуливается в Государственном совете. Из департаментов законов и экономии он поступил сегодня в общее собрание, но отсюда его опять обратили в департамент законов.

   Вечером заходил к Норову еще поговорить о проекте. Но туда нашло так много каких-то господ и госпож, что я поспешил обратиться в бегство.

  

   27 февраля 1865 года, суббота

   Главы краснокожих либералов: Лавров, Антонович, Елисеев для торжества своих идей опять хотели было прибегнуть к недостойной уловке. Они уже давно собирались составить общество под каким-нибудь дозволенным благовидным предлогом, но на самом деле для того, чтобы сеять свои семена. Была подана мысль об учреждении "Общества женского труда". Этим господам, конечно, не дозволили бы составить никакого общества. Но за дело взялись люди солидные, действительно имевшие ту цель, которая была объявлена, и правительство утвердило представленный ему проект "Общества женского труда". Однако не успело оно еще организоваться, как по городу начали ходить билеты от имени временно составленной комиссии Общества с приглашением разным лицам - разумеется, преимущественно известного закала - явиться для выбора членов правления и проч. Комиссию эту без всякого участия учредителей составили сами собою оные Лавров, Антонович, Елисеев. Наглость эта, однако, была слишком крупного и грубого сорта. Никто не поддался на нее, и настоящие учредители напечатали в газетах, что они пригласят в собрание лиц, только им известных, и сами откроют общество.

  

   1 марта 1865 года, понедельник

   Сказать, что нынешнее поколение ничтожно, что оно не в состоянии сделать ничего важного, значит сказать истину. Весь смысл его в том, что оно есть, оно факт. А как всякий факт имеет свою причину, и причину вне себя, то и оно имеет такую причину; оно не само себя создало. Оно есть логический продукт предыдущего состояния вещей - и в этом его историческое значение, а вовсе не в том, чтобы оно полагало прочные и незыблемые основы будущего.

  

   5 марта 1865 года, пятница

   Заседание в Академии наук. Прения. II отделение, поддерживаемое некоторыми академиками, сделало представление о выбитии медали в честь Ломоносова, по случаю празднования столетия со дня его кончины. Воспротивился этому Литке. Очевидно, ему этого крепко не хотелось, и он поспешил представить по возможности благовидные причины своего нехотения. Главная состояла в том, что Академии неприлично приглашать к складчине сторонних лиц, а она должна выбить медаль сама от себя, но для этого у ней нет денег, а государственное казначейство не даст. И денег-то потребуется безделица, всего рублей шестьсот. Возражали Литке - Грот, Срезневский и я. Кончили все-таки тем, что положено ходатайствовать о медали от имени Академии. Странно, право, что Академии так мало дела до Ломоносова. Положим, он не великий человек науки в общем смысле, но для нас он очень важен как первый проложивший у нас путь науке и образователь нашего ученого и литературного языка.

  

   6 марта 1865 года, суббота

   Философ Лавров предлагал Литературному фонду просить правительство о помиловании Чернышевского или о смягчении его участи. Фонд отказался ходатайствовать.

  

   7 марта 1865 года, воскресенье

   Мне попадались отрывки из сочинений Наполеона III о Цезаре, и когда я их читал, у меня мелькала мысль: не повредил бы он себе этим сочинением. И вот теперь мое опасение подтверждается, как я читаю в корреспонденции графини Салиас из Парижа, напечатанной в "Голосе". Во Франции книга принята дурно (то есть I часть), особенно предисловие. Друзья Наполеона считают эту книгу, или, лучше сказать, обнародование ее, большою ошибкою.

   Главный тезис книги: что великие люди - всё на свете и что они безупречны в своих замыслах и действиях, конечно, неверен. Но, судя по отрывкам, книга эта все-таки замечательное литературное произведение, что бы ни говорили против нее враги Наполеона.

   В газетах пишут, что и в других местах России появляется так называемая возвратная горячка, которая в Петербурге уже больше месяца жестоко свирепствует. Все больницы переполнены. Открываются новые, но и в тех не хватает места. Болезнь притом часто переходит в тиф и заразительна.

   Для чего исследуются, изучаются, объясняются факты? Конечно, не для того, чтобы поиграть в них, а для того, чтобы посредством всего этого достигнуть правильного о них понятия и приобрести опыт. Итак, вывод составляет здесь цель. Определить смысл факта - вот задача его изучения. Иначе само изучение не имело бы смысла.

  

   11 марта 1865 года, четверг

   "Общество женского труда" не устроилось, то есть учреждение его отложено на неопределенное время, и внесшие деньги приглашаются взять их обратно. Учредители не хотели допустить в него таких господ, как Лавров, Антонович и проч. У них были жаркие прения, вследствие которых учредители и положили приостановить открытие, и сделали хорошо.

  

   13 марта 1865 года, суббота

   Вот и Амплий Очкин умер. Был честный человек, очень хорошо знал французский язык, с которого перевел много книжек и статей, женился на женщине, которая дала ему протекцию и кучу детей, был одним из директоров Царскосельской железной дороги - вот и все. Но, право, это лучше многого, из чего иногда составляют целые страницы биографий с бездною пошлых сожалений, то есть фальшивых фраз.

   Большая суматоха по случаю приготовления к празднованию столетия после смерти Ломоносова. В Академии сегодня опять собиралась комиссия и рассуждала о выбитии в честь его медали. Академия, хотя неохотно, но решилась выбить ее от себя. В городе приготовляются тоже овации, в чем деятельно участвует Ламанский. Ему, главное, хочется этим насолить немцам, которых он смертельно ненавидит, и я начинаю бояться, что из овации Ломоносову выйдет демонстрация против немцев. На днях был у меня Ламанский и много толковал о Ломоносове, о славянах и немцах. Из различных городов, говорят, поступило уже более двадцати просьб о дозволении у них празднеств. В Нижнем Новгороде тоже хотят выбить медаль. Что касается до меня, то я радуюсь этому проявлению национального чувства, которое все-таки доказывает, что мы - народ. Речь моя подвигается к концу.

  

   14 марта 1865 года, воскресенье

   Поутру у Княжевича. Там познакомился с А.М.Раевскою, состоящею в родстве с Ломоносовым. Она просила моего совета, как ей поступить, чтобы ознаменовать пожертвованием день 4 апреля. Она определяет для этого 2000 рублей, чтобы из них были учреждены стипендии для образования в университете четырех молодых людей из крестьян Архангельской губернии, преимущественно Куроостровской волости. Мы с Княжевичем присоветовали ей обратиться с своим проектом к президенту Академии наук. Я взялся написать ей об этом бумагу.

   Был у меня А.Н.Майков и читал свои стихи, написанные для прочтения на обеде в честь Ломоносова. Стихи хороши, только сильно направлены против немцев. Тут видно влияние Ламанского. Я заметил Майкову: "Вы бросаете перчатку немцам".

   Без скандала, то есть без демонстрации против немцев, ломоносовский праздник, кажется, не обойдется.

  

   15 марта 1865 года, понедельник

   Глубокое презрение к людям и к их судьбе - вот, наконец, все, что выносишь из долговременного опыта жизни. Стоило ли для этого жить!

   Ужасно трудно вырабатывать себе характер. Приходится отбрасывать много негодного материала, а хорошего недостает. Бывают природные расположения и нерасположения, из которых одни так и тянут черт знает к чему, а другие оттягивают от того, чему бы следовало быть, - и это несмотря на глубокое убеждение в негодности одного и в превосходстве другого. А все-таки надо работать. Что-нибудь да сделаешь и от чего-нибудь да отстанешь с помощью беспрестанно повторяемых усилий. Лучше все-таки хоть что-нибудь, чем ничего.

   Был у Раевской, читал ей проект письма к Литке о стипендии в память Ломоносова. Проект письма она одобрила.

  

   16 марта 1865 года, вторник

   Умер Штакельберг, мой товарищ по университету, годом, впрочем, моложе меня. Это был истинно честный и умный, особенно честный человек. Сам немец, но питал непримиримую вражду к немцам, то есть не ко всем немцам, а к немцам остзейским, которых очень хорошо изучил во время своей продолжительной службы при бывшем тамошнем генерал-губернаторе Суворове.

  

   17 марта 1865 года, среда

   Не тот властвует над людьми, кто лучшего о них мнения, а тот, кто худшего.

   Наука, говорят, должна освободить человечество от иллюзий. Хороша услуга. Я не знаю - в состоянии ли чистая, голая истина довести человечество до чего-нибудь другого, кроме отчаяния? К счастью, она невозможна.

  

   18 марта 1865 года, четверг

   Заседание в Академии наук. Сегодня сильно поссорились Билярский и Срезневский. Последний, впрочем, вел себя сдержаннее и умереннее, но Билярский вышел из себя, как это очень часто с ним случается. Причина ссоры самая пустая. Билярский, по поручению Академии, составил сборник бумаг, относящихся до Ломоносова и хранящихся в академическом архиве. Этот сборник напечатан, но еще не пущен в продажу, хотя по экземпляру и роздано уже некоторым из членов. Срезневский свой экземпляр отдал кому-то на прочтение, кажется Ламанскому. Вот и все. Билярский стал доказывать, что Срезневский не имел права этого сделать; тот возражал, что имел, - ну и пошло.

   Заседание в Совете министерства внутренних дел. Ничего особенно важного. Я читал мое мнение о возможности пропустить статью "Самозарождение", которую С.-Петербургский цензурный комитет запретил. Совет согласился со мной.

  

   19 марта 1865 года, пятница

   Хорошо не кричать против иноземцев, немцев и проч., а противопоставлять их труду свой труд, их честности - свою честность, их знанию - свое знание.

  

   20 марта 1865 года, суббота

   По приглашению Литке вместе с ним и с прочими членами комиссии занимался устройством академической залы для предстоящего торжества в честь Ломоносова. День для празднования назначен вторник на святой неделе, вместо пятницы, потому что в пятницу назначен парад.

   Обедал у А.М.Раевской, которая окончательно определила для постоянной стипендии 4850 руб. Я уже составил проект письма к Литке по этому поводу. Она совершенно одобрила его. Стипендия будет называться: "Ломоносовская стипендия Раевского" и назначается для одного студента в Московском университете. У Анны Михайловны я познакомился еще с другим потомком Ломоносова, Орловым. Кроме того, хозяйка показывала мне свой маленький музей палеонтологических вещей, собранных ею во время путешествия за границею. Есть любопытные вещи: разные орудия, ножи, долота и проч. каменного и бронзового периодов, много вещей, добытых из швейцарских озер, кусочки тканей, нитки, лен, зерна, яблоки, орехи и проч. Любопытная кость каменного оленя из бронзового периода с нарубками ножом или топором. Подлинность каждой вещи засвидетельствована французскими и швейцарскими учеными. Наш академик Бэр признает это собрание драгоценным.

  

   26 марта 1865 года, пятница

   А.М.Раевская присылала мне прочитать письмо к ней Головнина с извещением, что государь утвердил ее стипендию в память Ломоносова точно так, как она желала. Стипендия будет названа, как я предложил: "Ломоносовская стипендия Раевского".

   Слухи, что Муравьев увольняется.

  

   29 марта 1865 года, понедельник

   Вечером собрание из нескольких членов Академии у президе