Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 3

рямо ко мне, и выйдет, что я совершенно прав, не соглашаясь на мой юбилей. Ведь я то же делал, что этот добрый, но нелепый садовник, проведя всю жизнь свою в насаждении в умах возвышенных нравственных идеалов, понятий о человеческом достоинстве там, где в них вовсе не видят надобности. Вместо картофеля и капусты я хотел разводить лимоны и померанцы.

   Хорошо еще, что меня совсем не прогнали, а относились ко мне великодушно, давали мне хлеб, без сомнения видя во мне забавного ребенка.

   Делянов более всех расточал мне любезностей и за мою речь и за биографию Муравьева, напечатанную в министерском журнале.

   Обед был, как обыкновенно, шумный и со множеством спичей, которые, разумеется, под влиянием шампанского были еще великолепнее. Грот, впрочем, сказал очень милую вещь, выкопав где-то стихи, которые некогда писал Буняковский. Они и послужили ему темою для искусного оборота, что Виктор Яковлевич не был односторонним ученым.

  

   20 мая 1875 года, вторник

   Вот и я на даче. Она мне очень понравилась. Мой кабинет прелесть. Мои домашние приняли все меры к его выбору и устройству. Право, они меня балуют.

  

   22 мая 1875 года, четверг

   О жизнь, пучина недоумений, сомнений и тревог! Тщетно бедный ум силится понять тебя! Что ты такое для мириада мириадов существ? Что такое ты для человека, на долю которого выпали нескончаемые страдания и нестерпимая, жажда истины и внутреннего успокоения? Вера, вера и вера! Но как заглушить в себе голос сочувствия к этим бесконечным бедствиям, удручающим человечество, для которого один конец, одно утешение - смерть? А надежда будущей жизни? Да! Она тоже истекает из веры.

  

   24 мая 1875 года, суббота

   Кстати подвести теперь итог моего здоровья за весь год, от дачи до дачи. Во все это время оно было хорошо, кроме изредка посещавших меня головных болей, от которых я по вечерам избавлялся стаканами двумя крепкого чая. В последний месяц меня преследовал кашель, да раз, ни с того ни с сего, поднялись было колоти в груди. Толчки, вследствие выдуманной мною системы спанья, являлись реже. Зато глаза меня озабочивали.

  

   25 мая 1875 года, воскресенье

   Великолепная гроза, проливной дождь, теплота, деревья облеклись в радостные зеленые одежды, благоухание в воздухе. Настоящая весна.

   Не отгоняй немногих светлых минут, когда они как-нибудь случайно забегут в твою душу, опасениями возможности грядущего зла или обычною мрачною мыслью о ничтожестве и непрочности всего радостного на земле. Пусть это будет хоть не более, как станциями на тернистом пути жизни. Надобно же иногда отдохнуть и переменить лошадей.

   В сердце человеческом столько накопляется нечистот всякого рода, что никакой Ф.Ф.Трепов не в состоянии их очистить.

  

   27 мая 1875 года, вторник

   В городе, в заседании комитета правления Академии наук. Выручил у Веселовского мою речь (приветствие Буняковскому) и отдал Безобразову для напечатания в "Новом времени". Этого желал и Виктор Яковлевич.

   На свете дивные бывают приключения. Таковое случилось с "С.-П. ведомостями". Вот уже несколько дней они не выходят так, сами по себе, а не по цензурному воспрещению. Забавнее всего, что вы получаете лист за заглавием: "С.-Петербургские ведомости, газета политическая и литературная", а под ним красуются объявления о продажах, покупках и проч., и только. Что же это значит? Редактора не имеется: Салиас удалился в Москву, и остался один издатель Баймаков. Этот злополучный издатель шесть раз избирал и представлял редактора: ни одного из них не утверждали - то министр народного просвещения, то министр внутренних дел. Эти высокопоставленные господа, очевидно, забавляются недоумением публики и отчаянием издателя, быстрыми шагами идущего к разорению. А кто же виноват в этом? Конечно, сам Баймаков. Всякий человек, встретив на пути своем лужу, обходит ее, а этот прямо влез в нее. Да это и не лужа, а целое болото. Мудрено ли, что он завяз в нем по шею, карабкается и не может никак из него выбиться.

  

   28 мая 1875 года, среда

   Холодновато. Целую ночь шел дождь. А все-таки похоже на весну. Сирень готова совсем расцвести. Наш садик прелестен. Тут, между прочим, есть огромная яблоня с бесчисленным множеством ветвей. Она до того покрыта цветами, что листьев совсем не видно.

  

   29 мая 1875 года, четверг

   Можно ли иметь какое-нибудь доверие к науке, проповедуемой немецкими устами, после того как немецкие ученые Блюнчли, Гнейст, первоклассные знаменитости, стараются оправдать и возвести в принципы наглое покушение Пруссии напасть на Францию без малейшего со стороны последней повода? Франция, видите, занимается устройством своих военных сил, она хочет мстить Германии за недавно нанесенные ей поражения, а поэтому Германия должна ее предупредить и дотла разорить ее, чтобы она уже не имела ни войск и никаких средств к отмщению или к защите. Слыхана ли была когда-нибудь такая логика?

   Тщетно Франция доказывает, что, заботясь о своих внутренних делах и возводя войско свое на степень, соответствующую великой державе, она вовсе и не помышляет о войне. Значит, ни одно государство в Европе не может заниматься своими внутренними делами, не спрося на то согласия г. Бисмарка. Ведь в таком смысле отнесся он и к Бельгии и к Италии. И вот ученые и высокомыслящие люди немецкие пустились научным образом доказывать справедливость такой разбойничьей политики. И война во Франции была бы неизбежна, и потоки крови полились бы снова, и открытый грабеж германских рыцарей пронесся бы губительным ураганом по лучшей части Европы единственно потому, что так угодно Бисмарку. Могут ли далее простираться политическое высокомерие и алчность нации, которая так много толковала о прогрессе науки и цивилизации! Облагородила ли сколько-нибудь и очеловечила ли их наука? К счастью, на этот раз у России нашлось столько здравого смысла, что обожание Пруссии не помешало ей, как говорится, несколько окрыситься на ее замыслы, и Англия тоже вошла в свою роль великой державы и решительно подняла и свой голос против предпринимаемого разбоя в Европе.

   У всякого найдется довольно способности, чтобы повредить полезному делу или начинанию; помочь ему - другое дело.

  

   7 июня 1875 года, воскресенье

   Дурно прощается с нами май. Последние его дни холодны и дождливы. Вот тем же приветствует нас и июнь.

   Когда человек приближается к концу, он чувствует то же, что зритель в театре по окончании пьесы. Все, что казалось ему таким действительным на сцене жизни, что возбуждало его участие, представляется ему сущим вздором. Все это комедия, обман, выдумка, опасная игра. В заключение серьезною оказывается одна вещь, - опущение занавеси, смерть. Умирая, Август-император сказал окружающим его: "Друзья! Пьеса сыграна, - рукоплещите". Тоже один знаменитый человек, кажется, Мориц Саксонский, перед смертью произнес: "Друзья! Какой прекрасный сон видел я!"

   Речь моя напечатана в 129 номере "Нового времени". Я отовсюду слышу о ней самые лестные отзывы.

  

   5 июня 1875 года, четверг

   Правительство в больших заботах: говорят, в губерниях найдено множество разных воззваний к народу революционного свойства. Беспрестанно забирают распространителей их. А между тем всеобщая деморализация растет все более и более во всех слоях общества. Если это правда, то положение наше очень печально. Что должна делать тут интеллигентная часть общества? Она должна дружно противодействовать этому разрушительному, разлагающему направлению. Правительство должно это понять и привлечь к союзу с собою эту лучшую часть общества. Вот почему, например, проект о лишении университетов их прав чрезвычайно несвоевременен.

   Я имел длинный разговор с Деляновым. Он описывал мне подробно печальное состояние наших университетов, их полнейшую деморализацию, будто бы в сословии самих профессоров. Это-то, по его словам, вынуждает министерство ограничить автономию их. Но время ли к этому? Никак не следует принимать крутых мер.

   Мы, книжные люди, думаем, что нужна истина, чтобы общества жили добропорядочно и благополучно по возможности. А вот Китай более 4000 лет живет ложно... Дело не в истине, а в убеждении и вере. Если вы верите во что-нибудь, что это истина, то верование ваше обеспечивает известный порядок вещей, - и это все, что нужно.

   Природа в отношении к человеку - страшный деспот. Если она преследует тебя, - удирай от нее по возможности: настигнет - беда! Приспособляйся к ее велениям и законам, как умеешь.

  

   11 июня 1875 года, среда

   Одна из остроумнейших пословиц, выражающих здравый смысл народа, это "до Бога высоко, до царя далеко".

   Человек долго может следовать одному направлению вследствие какой-нибудь укоренившейся в нем идеи. Все другие стремления, не подходящие под нее, он заглушает в себе. И чем овладевшая им идея кажется ему возвышеннее, тем становится он недоступнее другим внушениям, хотя бы это были внушения сердца или разума. Она увлекает его все далее и далее, пока не натолкнет его на роковой кризис. И тут только обнаруживается, что он остается все-таки человеком с многосторонними требованиями его природы, они вступают в свои права.

  

   15 июня 1875 года, воскресенье

   Тревога: недалеко от нас в два часа ночи произошел пожар, возле так называемого Монмартра. Сгорели пять домов и лютеранская церковь. Я не спал до двух часов, но не слыхал ни малейших признаков начавшейся беды, также и мои домашние. Только поутру, в 8 часов, узнали о случившемся. Следовало бы, кажется, как-нибудь давать знать публике о пожаре; иначе могут люди сгореть у себя в постели. Прежде звонили в набат, но это почему-то отменено. В небольшом деревянном городке нужно спящих пробуждать, это не то, что в Петербурге. Да и там Трепов завел колокольчики у пожарных, когда они едут тушить пожар.

  

   18 июня 1875 года, среда

   В сегодняшнем 166 N "Голоса" напечатан циркуляр министра народного просвещения, чрезвычайно замечательный по его бестактности. Тут разом три ошибки: первая в том, что нельзя слегка и голословно говорить о таком важном обстоятельстве, как распространение у нас революционных идей и действие революционной пропаганды в 37 губерниях. Нужно, чтобы правительство сделало известным судебное расследование, которое производится по этому поводу. Говорят, что забрано более 500 человек, а мы, кроме слухов, конечно, более или менее преувеличенных, ничего о том не знаем. Если общество в опасности, то как же о том не знать обществу? Вторая ошибка: объявление войны между школою и семьей. В-третьих, не может же не знать министр народного просвещения, что враждебному настроению общества против школ он сам много содействовал крайними и крутыми мерами в проведении учебной реформы. Наконец, тон всего циркуляра отличается каким-то презрением к обществу, которое, по мнению его автора, ничего не смыслит и вполне невежественно. Положим, что так; но разве можно просвещать его и руководить им такими мерами, какими хочет граф Толстой? Разве можно насилием просвещать умы и созидать убеждения? Так поступал Петр Великий, но то был Петр Великий. Да и не те условия были, среди которых действовал он. Не те задачи, не те цели, не то время.

  

   21 июня 1875 года, суббота

   Циркуляр фафа Толстого произвел всеобщее удивление и негодование.

   Дело о Медицинской академии окончательно решено, Она остается за военным министром. Принято со всеобщим удовольствием.

   Не надо изображать людей только с худой стороны: они сделаются еще хуже, чем есть.

  

   26 июня 1875 года, четверг

   Из всех человеческих пороков, им же несть числа, самые непонятные по их глупости: скупость и высокомерие.

  

   1 июля 1875 года, вторник

   Силою воли многое можно превозмочь, - даже страх смерти.

   Способ, не обещающий желаемого успеха в деле, есть самый дурной способ. Это особенно важно в отношении к делам государственным.

   Хорошо чье-то выражение относительно невозможности человеку познать первоначальную основу жизни: поднять самого себя за пояс.

   Есть люди, которые сомневаются во всем, кроме того, что сами выдумают или скажут.

  

   8 июля 1875 года, вторник

   Действительно, отвратительная вещь - эта пропаганда наших революционеров. Они проповедуют уничтожение семейства, собственности, всех начал, на которых держатся общества человеческие. И разумеется, этим только достигают одного, - что восстановляют против себя и своих умствований всех людей, у которых есть сколько-нибудь здравого смысла. Говори они о злоупотреблениях нашей администрации, о ее произволе, воровствах и т.п., они имели бы на своей стороне порядочных людей, то есть, стремясь к возможному вместо невозможного, они могли бы пробудить в сознании общества и решимость на что-нибудь также возможное. А теперь своей коммунистической и социалистической оппозицией они только вредят делу разумной свободы и разумного преуспеяния. Лучше администрация такая, какая есть, чем анархия.

   Природа делает людей существами разумными, а дураками они делают сами себя.

  

   10 июля 1875 года, четверг

   Кризис есть меч обоюдоострый: он рассекает узлы, но часто и ранит тех, которые его вызывают, а чаще всего портит самые нити, из которых связался узел. Таковы всегда бывают преднамеренные кризисы.

   Все-таки лучше, если правитель бывает окружен представителями народа, чем своим двором.

  

   12 июля 1875 года, суббота

   Решено, говорят, созвать нотаблей для принятия мер против наших революционеров и пропагандистов. Будет созвано по три депутата из дворян или выборных. Чего можно ожидать от этой меры? Если эти депутаты будут вполне проникнуты консервативным духом, то не захотят ли они закрепить опять крестьян, навязав им вотчинное, помещичье управление и полицейскую управу? И последнее будет горше первого. А вернее всего, может случиться то, что большею частью у нас случается: сойдутся, потолкуют и разойдутся, а вещи останутся так, как были. Говорят, что созвание депутатов от дворянства предложено Валуевым.

  

   13 июля 1875 года, воскресенье

   Известие о созвании депутатов от дворянства оказывается ложным. Ведено только по губерниям дворянам заняться изысканием мер против революционных пропагандистов. Вот наделают-то дела! А особенно когда они наставления и внушения будут получать от такого великого государственного человека как Тимашев.

  

   18 июля 1875 года, пятница

   Появился отчет о суде сената по делу лиц, распространявших революционные идеи между рабочими на фабриках в Петербурге и в гвардейском Московском полку. Все эти революционеры, то есть главные зачинщики, - молодые люди, студенты университета и Медицинской академии. Они проповедовали бунт против государства; уничтожение собственности, всякого правительства, то есть полного социализма и коммунизма. Не знаем, чему тут удивляться более - дерзости или нелепости. Однако все это не может не повлиять на серьезные идеи и их причины.

  

   19 июля 1875 года, суббота

   Правда состоит не только в том, чтобы не прибавлять к вещам того, чего в них нет, но и в том, чтобы не умалчивать о том, что в них есть.

  

   25 июля 1875 года, пятница

   Составлена записка о тех результатах, которые добыты исследованием революционной пропаганды. Почему-то она держится в секрете. Зло залегло, кажется, гораздо глубже, чем может показаться. Пропаганда организована систематически и разделяется на группы: их, главных, три, но они раскиданы по всему государству. То, что она проповедует, то есть ее основные коммунистические и социалистические догматы нелепы. Но дело не в этом, а в том, что вообще господствует сильное неудовольствие против существующего порядка вещей и это неудовольствие питается всякими идеями, обещающими противодействие этому порядку. Циркуляр министра народного просвещения сетует на то, что эти идеи находят себе поддержку в обществе и в семействах. Но притом забывают, что одною из главных причин этого неудовольствия послужила знаменитая реформа учебной...

   [Фраза обрывается, так как в рукописи утрачена страница, содержащая записи последних чисел июня. Следующая страница начинается также с полуфразы: "...в Павловск ночью, в поезде половина 12-го, вместе с дождем".]

   Брошюра князя Васильчикова, - письмо к графу Толстому, министру народного просвещения, - тем хороша, что ничего нового в себе не содержит. Все, что в ней говорится, - думается и говорится всею Россией.

   При самом начале пресловутой классической системы я утверждал, что она скоро лопнет вследствие своей внутренней несостоятельности и насилия, с которым она проводится вопреки здравому смыслу и общественному мнению. Сила самых вещей сломит это порождение индивидуальных мнений и произвола. Но то все-таки худо, что при этой сломке могут разлетаться осколки, которые, чего доброго, многих могут ранить и изувечить.

   Смешно и глупо видеть один нигилизм в движении, распространившемся в 37-ми губерниях. Это - странное пробуждение народного духа, которое стремится к выходу из того безобразного состояния, которое господствует у нас в администрации. От исправников и становых приставов мы поднимаемся к лицам высокопоставленным и требуем от них общественных дел, а не их богатства и комфорта. Это весьма естественное явление в обществе, которое живет и хочет жить. Тут нет революции, а просто переход от глупого к более умному, от всей этой неправоты всякого рода к справедливости. Что касается до коммунизма и социализма, то это просто фигура преувеличения, гипербола, неизбежная при всякой неурядице.

  

   6 августа 1875 года, среда

   До сегодняшнего дня август был похож на июнь и июль. Были по временам дожди, и очень крупные, но за ними тотчас становилось светло и тепло. И сегодняшний день не дурен.

  

   10 августа 1875 года, воскресенье

   Древнеклассическая литература и язык действительно составляют нечто законченное. Но закончен ли дух человеческий с его стремлениями так, чтобы далее этих классических литератур ему никуда и не следовало бы идти? Вот о чем следовало бы подумать графу Толстому и его московским внушителям, когда они установились в мысли, что классицизм есть самое лучшее цивилизующее начало.

  

   13 августа 1875 года, среда

   Будь наша государственная администрация другая, то что могли бы сделать агитации наши и кто захотел бы одобрять их, хотя внутренне? Но беда в том, что она, то есть особенно высшая, вся состоит из искателей фортуны, людей продажных или ограниченных, которых все соображения сводятся к одному: "Что я этим выиграю по службе?" Они притворяются лично преданными, в сущности же они преданы единственно своим личным интересам. Самое большое зло, что к такой администрации никто не питает ни доверия, ни уважения.

   Вот, например, министр юстиции сильно заботится тем или другим образом вытеснить из судебных институтов людей достойных, дабы ослабить эти институты и привести их в упадок, ибо они ему не нравятся. Личная преданность все извиняет и на все уполномочивает.

   Россия не была государством до Петра Великого. Это было скопище людей без всяких связующих идей, без всякого понятия о праве и обязанностях, которое одно существенно отличает государство от толпы. Во главе стоял царь - не государь, а господин; подвластные ему люди были не подданные, а рабы. Явился беспримерный плотник, который из этого материала срубил топором государство.

  

   16 августа 1875 года, суббота

   Август, как говорится, ни то ни се: выпадают дни ясные, иногда дождь-ливняк, вообще довольно холодно, особенно по вечерам.

   "Это все теория", - сказал один практический господин своему приятелю, рассуждавшему с ним о важных предметах. "А что такое теория?" - спросил он в заключение презрительным, доктринерским тоном. "Теория, - отвечал его приятель, - это такая вещь, которой глупцы не понимают".

   Это одно из тех нравственных и умственных ничтожеств, из которых в России делают генералов и министров.

  

   26 августа 1875 года, вторник

   Настоящая новая история России начинается с отменой крепостного состояния. До этого времени народа русского не было, а были: царь, дворянство или помещики и чиновники.

   Все говорят о Боге, а живут так, как будто его совсем не было.

  

   30 августа 1875 года, суббота

   Суматошный день. Поздравлений было множество, - я устал, принимая их и отвечая. Телеграмм получено пять. Приезжали из Царского Села. Прекрасные букеты. Никогда в этот день у меня не было такого привала людей.

  

   10 сентября 1875 года, среда

   Я люблю читать биографии великих людей, особенно прославившихся на поприще умственной деятельности, и размышлять о них. Знакомство с ними укрепляет и возвышает душу. Оно производит на нее то же действие, какое мы испытываем физически, когда дышим воздухом на вершине высоких гор. Мы чувствуем себя нравственно здоровее, бодрее, разумнее в их присутствии.

   Я не верю в так называемые переходные состояния. Всякий век есть переход к другому, и каждый хлопочет за себя и установляется по-своему, как умеет и как велит судьба. Он колеблется, - значит, живет. Это главное.

   Более всего познал я человеческое ничтожество из обращения с людьми так называемыми интеллигентными, литераторами и учеными. Тут только вполне узнаешь, до какой степени человек лжив, мелочен, самолюбив, высокомерен и проч. И все это от того, что каждый из этих людей считает себя умнее всех остальных.

  

   18 сентября 1875 года, четверг

   В "Голосе" мой бедный Миллер обруган за то, что осмелился (в "Русской старине") сказать о Гоголе, что как человек он был дрянной человек. По статье "Голоса" выходит, что Гоголь был человек дрянной, да отличный писатель, а до нравственности его никому нет дела. Вот видите, человеку даровитому все позволено, - он может быть гадок, сколько душе его угодно. Это его право. Нравственный характер у этих господ, современных русских передовых людей, нипочем, - будь только их приход. Мой сапожник очень хорошо шьет сапоги, но он вор и мошенник. Об этом надобно молчать. Этого они требуют и от истории знаменитых людей. Нет нужды, что эти знаменитые люди поступками своими опровергают все то, что проповедуют словами.

  

   20 сентября 1875 года, суббота

   Власть есть самая привлекательная игрушка для детей. Редкий из получивших ее употребляет ее не для своей забавы. Она такая красивая, что из-за нее легко забыть, что на свете есть что-нибудь, кроме игры в нее.

  

   26 сентября 1876 года, пятница

   Сегодня был у меня Ламанский (В.И.) с предложением от литераторов взять на себя председательство в комитете, который намерен что-то издать в пользу несчастных герцеговинцев. Я, разумеется, согласился, хотя и сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь вышло.

   Вечер прошел приятно, в беседе с Неверовым. Исправление и очищение нравов возможно только тогда, когда заботящиеся об этом заимствуют нравственные идеалы из внутренних оснований общественного духа и передают их другим как образцы, воодушевляющие сердца и служащие им примером.

  

   30 сентября 1875 года, вторник

   Собрание Славянского комитета и комиссии для издания литературного сборника в пользу герцеговинцев. По моему убеждению, из этого ничего не выйдет.

   Прежде всего нужны материалы, статьи, а их нет. "Будут", - говорят. Увидим.

  

   12 октября 1875 года, воскресенье

   В толках о сборнике в пользу герцеговинцев никакого толка нет. Однако собирают статьи.

  

   22 октября 1875 года, среда

   Заседание комиссии для составления сборника в помощь герцеговинцам.

   Добраться кое-как до могилы без больших дорожных неприятностей, сохраняя по возможности бодрый вид, - вот все, что мне теперь предстоит.

   Чувствовать свое ничтожество и не склониться под его бременем, - не правда ли, это своего рода достоинство?

   Если платье вам не впору, его можно еще носить по крайней мере без большого огорчения. Но если сапоги жмут вам ноги, да еще с мозолями, то приходится плохо. Поневоле иногда вскрикнешь и пошлешь к черту сапожника, сшившего вам обувь не по ноге. Однако и с этим надобно кое-как ладить: не в лапти же обуться!

  

   23 октября 1875 года, четверг

   Заседание в Обществе христианского просвещения. Филиппов прочел очерк о жизни и трудах Горского. Он буквально осыпал цветами его могилу. Потом Осинин прочитал тоже род похвального слова Попову, бывшему священнику при нашей миссии в Лондоне, человеку, впрочем, вполне заслужившему уважение и любовь всех его знавших, в том числе и мою, своими нравственными качествами. Он же, Осинин, прочитал в отчете о Боннской конференции старокатоликов, где он был в числе наших делегатов. Дело шло о соединении нашей церкви с старокатолическою. Главный вопрос, затруднявший это соединение, касался Святого Духа. Прения, происходившие по этому предмету, чрезвычайно любопытны. Дело в том, что никто ничего не знает о Святом Духе, и от Отца ли он исходит или от Отца и Сына. Странно видеть, как люди, кажется серьезные, с важностью ловят воздух руками и думают, что они что-то в них держат.

   Впрочем, если существует общество, то есть церковь, то надобно же, чтобы она утверждалась на чем-нибудь. А что такое это что-нибудь, - это совершенно все равно. Лишь бы верили и твердо стояли. Без истины можно жить, но нельзя жить без убеждений.

  

   28 октября 1875 года, вторник

   Всяким новейшим непрошенным учителям я сказал бы:

   "Господа! Ведь вы ничего не знаете относительно высших вопросов, в решении которых стараетесь меня убедить. Оставьте же мне право думать самому на себя в этих случаях. Ведь и я ничего не знаю. Но по крайней мере я не играю роли невежды, который отвергает все то, чего не знает и чего узнать не может".

   На днях, в пятницу, заезжал ко мне князь Дмитрий Александрович Оболенский с просьбой пересмотреть издаваемые им записки из его семейного архива, где, между прочим, очень много содержится любопытных подробностей о Нелединском-Мелецком. При этом князь прочитал статью князя П.А.Вяземского, которая будет приложена к книге. Эта статья прелестна по остроумию, изяществу и свежести изложения, несмотря на 83 года автора. Ее выслушали вместе со мною Любощинский (дядя Марк), Небольсин (Григорий Павлович) и Воронов.

  

   5 ноября 1875 года, среда

   Самое скверное из современных нравов, при полном отсутствии веры во что-нибудь высшее и нравственное, - это своего рода презрение к жизни. Не понравилось то или другое, или слишком что-нибудь понравилось, да не дается в руки - трах! - застрелился, повесился или утопился.

   Обедал у князя Д.А.Оболенского вместе с академиком, моим сотоварищем, Гротом. Мы вместе рассматривали, приготовленные князем записки о Нелединском-Мелецком.

  

   6 ноября 1875 года, четверг

   Заупокойная обедня и панихида по графе А.К.Толстом. Я пришел рано, когда обедня еще не начиналась. Тут было несколько литераторов: Гончаров, Краевский, Стасюлевич, Миллер (Орест), Костомаров. А.К.Толстой был одним из даровитейших наших поэтов и моим хорошим знакомым.

  

   17 ноября 1875 года, понедельник

   Пошлы общие места, что все на свете превратно, особенно человек, но с ними приходится на каждом шагу ведаться. В пятницу прошедшую у меня было человек 15 гостей, и между ними мой дорогой, старый друг А.С.Воронов, не подававший никакого признака или предзнаменования того, что случилось с ним вечером в субботу на педагогическом собрании. Случившееся с ним ни более ни менее, как удар, отнявший у него половину тела с левой стороны. Сегодня я заезжал к нему, но он до сих пор остается в гимназии (во 2-й): его нельзя трогать, чтобы перевезти домой. От служанок я узнал, что ему не лучше, а главное, что он не говорит. Вся семья, разумеется, там около него. Попозже поеду в гимназию.

   Был у Воронова, но не мог его видеть. Он не пришел еще в сознание и не владеет языком. Бедное семейство в отчаянии. Я просидел с ним долго, стараясь, разумеется, сколько можно умягчить его тревоги и скорбь. Положение Андрея Степановича гораздо опаснее, чем я думал. Более всего боятся за мозг. Он все еще лежит в гимназии. Состояние его таково, что его нельзя тронуть с места. Все это тяжело легло на мое сердце. Кроме многолетней дружбы, меня с ним связывавшей, я всегда находил в нем лучшего из людей. Он соединяет в себе здравый и просвещенный ум с редкою добротою и кротостью сердца.

  

   19 ноября 1875 года, среда

   Трудно решить, чего более люди достойны - презрения или сожаления. Дело в том, каким оком мы на них будем смотреть. Если оком холодного ума, - их нельзя не презирать; если оком сердца, - станешь глубоко сожалеть о них. Человеку мыслящему и великодушному чаще всего приходится колебаться между тем и другим.

   Мы Бог знает чего ожидаем и требуем от жизни, а она в состоянии дать нам только страдания, несколько мимолетных радостей и смерть.

  

   22 ноября 1875 года, суббота

   Умер Андрей Степанович Воронов. Общество лишилось в нем одного из благороднейших своих членов, а я - лучшего и в настоящее время единственного человека, которого мог безопасно и доверчиво назвать своим другом. Говорили, что ему несколько стало лучше, и сегодня я отправился к нему поутру с этою доброю надеждою. В швейцарской я встретил зятя его, И.А.Новикова, и он объявил мне, что Андрей Степанович уже не существует. Я вошел в залу. Там вокруг его смертного одра сидело его семейство - жена и дочери, - погруженные в невыразимую скорбь. Лицо его было открыто - тихое, спокойное, только какая-то грустная улыбка как бы застыла на его губах. Она как будто говорила: вы видите, что все это вздор, мечты. Слезы хлынули из моих глаз, я поцеловал его в голову. Какое честное сердце было у этого человека, какой светлый, здравый ум! Всякому, кому он мог сделать одолжение, добро, он делал их, сам того не подозревая. О нем можно вполне сказать:

   "Человек без упрека". И это истина без малейшего преувеличения. Вся жизнь его была посвящена образованию его сограждан, и он пал в честном бою за это святое дело.

   Против него поднялась целая буря по поводу его проекта об обязательном учении. Нашлись люди, которые сочли себя обиженными, что нашелся человек, который возбудил к себе общее внимание и сочувствие делом, которое не они затеяли. На каждом шагу бедный Воронов от своих же интеллигентных собратий встречал возражения, совершенно нелепые и недоброжелательные: да что? да как? да почему же? и проч. Я просил его не придавать этому цены, - за него все честные и умные люди. К сожалению, он слишком горячо принимал все это к сердцу, и когда в субботу в этом бестолковом педагогическом собрании начали делать ему грубо возражения, на которые у него и были самые удовлетворительные ответы, с ним произошел удар, кончившийся вот чем. Может быть, люди и не произвели этого, но нет сомнения, что они ускорили катастрофу.

  

   24 ноября 1875 года, понедельник

   На похоронах Воронова. Бесчисленное множество карет, людей на выносе. Многие сопровождали гроб до могилы на Митрофаньевском кладбище. Общее участие. У людей бывает почти всегда так: не оценят и, если можно, повредят ближнему живому, но мертвому воздают должное его заслугам и нравственным качествам. Я говорил с министром; очень сожалел. Впрочем, надобно отдать справедливость графу Толстому, еще живому, что он умел ценить и уважать Воронова, хотя этот изъявлял и печатно и письменно свои реальные идеи против крайнего классицизма. Я проводил моего покойного друга до кладбища, где выслушал и заупокойную обедню.

   Не заглядывай слишком в будущее, - там ничего для тебя нет, кроме уничтожения.

  

   29 ноября 1875 года, суббота

   Дня три тому назад, как к сильному кашлю присоединилось у меня еще нечто небывалое в груди - какое-то стеснение в дыхании по временам, между тем как грудь совершенно в порядке и нет никакой боли.

   30 ноября 1875 года, воскресенье

   Ночь провел дурно. Впрочем, я вообще сплю мало. В груди не только не лучше, а, кажется, хуже.

  

   7 декабря 1875 года, понедельник

   Мало улучшения в груди. Слабость в теле.

  

   6 декабря 1875 года, суббота

   Кажется, лучше в груди, только кашель по временам. Однако доктор Бессер запретил выходить еще дней пять. По нынешнему холодному времени он боится воспаления.

  

   9 декабря 1875 года, вторник

   В первый раз вышел на воздух. Погода теплая - один градус холода. Проходил 40 минут; чувствовал все время усталость.

  

   11 декабря 1875 года, четверг

   Средина хорошая вещь, только не в нравственном самообладании. Тут невозможны компромиссы: тут безусловно надобно все покорить, или, увлекшись одним чем-нибудь, сделаться покоренным во многом, - а затем всякая гадость внутреннего самонедовольства. Я давно и постоянно над этим работаю и глубоко убежден, что это единственная опора для меня в нынешнем моем положении, и внутреннем и внешнем.

   Дневник мой, право, единственный у меня друг.

  

   12 декабря 1875 года, пятница

   Газеты, гостиные, улицы наполнены толками об овсянниковском деле. 5-го декабря произнесен над Овсянниковым приговор: Сибирь в отдаленные места ему, и каторга на 9 и 8 лет его сподвижникам.

   Публика довольна решением суда и присяжных, которые много выиграли этим в ее глазах. Вот, дескать, и миллионы не помогли. Это правда. О нем говорят, что вообще он скверный человек, и поджог мельницы не есть единственное его преступление. В сущности он один из многих у нас, наживших миллионы разными неправдами. Этот, несмотря на свой ум, попался, тогда как другие выходили чисты, чуть не святы с помощью купли разных чиновников, мелких и больших.

   Науке принадлежит действовать с ее законами, искусству - идеалы с их олицетворением.

  

   22 декабря 1875 года, понедельник

   Кашель усилился ночью.

   Мы точно какой-то азиатский кочующий народ: едва успеем раскинуть где-нибудь наши учреждения, как нам велят опять сниматься с нашего места, снова собираться в дорогу. Приходится опять прятать в чемоданы все, что нам дали или что мы успели приобрести, и вот мы снова странствуем по пустыне, словно в поисках обетованной земли. В сущности мы номады и бродяги среди цивилизованного мира.

  

  

   ЗА ГРАНИЦЕЙ

   Продолжительная тяжкая болезнь привела меня за границу. Говорили медики и не медики, что там найду я и утраченную мною энергию в теле и аппетит, которого я лишен вот уже месяца два. Привыкнув не доверять ничему вполне, я не знаю, будет ли это так, да и кто в состоянии сказать, что что-либо будет так, как он желает или предполагает? Однако как в Петербурге, суровом и мрачном, ничего лучшего тоже не предвидится, то я решился ехать, хотя и вовсе не охотно.

   Лица, более всего способствовавшие к дарованию мне отпуска и средств к поездке за границу, были президент Академии наук граф Ф.П.Литке и министр народного просвещения граф Д.А.Толстой. К ним присоединился и министр финансов Рейтерн, который подносил о том доклад государю.

   Вообще во все время моей болезни я был предметом постоянного и живого сочувствия многих, даже таких лиц, о которых у меня были только смутные понятия, да и они, я думаю, не имели обо мне других. Образовалась какая-то нравственная связь между мною и ими. Тут были и мужчины и женщины. Неужели же это правда, скажет пессимист, что людей могут соединять, кроме взаимных выгод, и другие, более возвышенные убеждения и идеи? Выходит, что это правда. Радуюсь от глубины души и за себя и за человеческое сердце. Впрочем, и ранее этого многие опыты собственной моей жизни доказали, что, как говорится попросту, свет не без добрых людей, и хотя эти люди попадаются не часто, однако они существуют и будут всегда существовать, как утешительный протест против общего хода человеческих вещей.

   30 марта, во вторник, я был уже в вагоне Варшавской железной дороги.

   От Петербурга до Пскова и даже за Псков мы ехали еще между полями, покрытыми снегом с небольшими проталинами пожелтевшей прошлогодней травы. Около Вильно начали кое-где показываться первые признаки травы, предвещающие весну, и на деревьях почки, и подвигаясь к Варшаве, они становились явственнее.

   В Варшаву мы прибыли 31 марта, в среду, в 9 часов вечера. Здесь встретил нас А.К.Шенебеер с женою и сестра его С. К. Они оказали нам столько доброжелательства и услуг, что мое сердце никогда их не забудет. Все: удобная квартира в отеле, экипажи для переезда со станции, доставление багажа, - все было устроено ими как нельзя лучше. Эти наши друзья не оставляли нам услуживать во все время пребывания в Варшаве и точно так же при отправлении из нее в дальнейший путь приняли на себя все заботы, как и при въезде в нее.

   Четверг и пятницу 1 и 2 апреля пробыли в Варшаве. В эти дни нас, кроме Шенебеера, несколько раз навещал Благовещенский. Дружеские беседы с ним были для меня очень приятны.

   С сердечным приветом была у нас также А.С.Балицкая, а за нею мой старый слушатель и приятель Петр Карлович Щебальский, директор училищ Варшавской губернии.

   Я выехал из Варшавы в 7 часов утра в субботу, накануне светлого Христова воскресенья, и в пять часов этого праздника я был уже в Вене. Верст за 200 от Варшавы нас начал сопровождать снег, покрывший поля белою пеленою. Но ближе к Вене природа принимала уже более весенний вид. На деревьях и полях показывалось более и более зелени.

   Строки эти я пишу уже в Вене, в "Гранд-Отеле".

   Вчера, то есть во второй день праздника, я в коляске ездил по городу и с полчаса гулял пешком в городском саду в первый раз в теплом пальто. День был ясный недовольно теплый, хотя и с ветром.

   Праздничные дни мы, разумеется, проводим в скуке и в воспоминаниях о наших дорогих родных. Днем я читаю вещи серьезные, взятые мною из дому: Милля, историю философии К.Фишера и проч.

   5-го, в понедельник, был у меня священник нашего посольства М.Ф.Раевский, очень ненадолго. Он обещал еще зайти ко мне. От него надеюсь я узнать, что делается в мире политическом.

   Быть нравственно великим значит сносить мужественно всякую скорбь, посылает ли ее нам природа или судьба. Это нравственное величие было идеалом всей моей жизни, и теперь постыдно было бы, неблагородно и глупо не ожидать от него подкреплений в моих физических страданиях. Итак, к нему, к нему!

  

   8 апреля 1876 года, четверг

   Гулял по Пратеру в коляске, а потом пешком в общественном саду. День прекрасный, летний, хотя и с ветром, но южным, теплым. Деревья почти все распустились, кроме очень старых каштанов и тополей.

  

   9 апреля 1876 года, пятница

   Приготовляемся к отъезду в Венецию. Чтобы не подвергаться усталости, намерены останавливаться, проезжая не более семи ча