Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 3

   10 октября 1870 года, суббота

   Объединение национальностей, составляющее одну из основных задач нашего высокопросвещенного и прогрессивного времени, есть источник и начало бесконечных международных соперничеств, распрей и войн.

  

   13 октября 1870 года, вторник

   Англия, кажется, берет на себя инициативу вмешательства в войну и склонения к миру воюющих сторон. Отчего же не мы?

  

   16 октября 1870 года, пятница

   Мец взят. Сто пятьдесят тысяч французов сдались пруссакам.

  

   17 октября 1870 года, суббота

   Современные события имеют глубокое роковое значение: они вполне объясняют, что значит цивилизация, прогресс XIX века. Из передовых наций мира одна достигла такой внутренней распущенности, такого хаоса понятий и нравов, что в два месяца очутились на краю пропасти. Другая нация проявляет такие грубые страсти в войне, которые сильно напоминают доброе старое время. Итак, не далеко ушло человечество по пути так называемого прогресса! Куда девались, например, прославленные глубокие философские, гуманные стремления в науке немцев? И вообще много ли содействовала наука к истинному, существенному улучшению человека, если он по-прежнему остается таким же рабом своих животных влечений? А что делает остальная цивилизованная Европа? При виде такого страшного кровопролития и бедствия она занимается дипломатическими сплетнями, вместо того чтобы деятельным и твердым участием положить конец этим безобразиям. Англии хочется половить рыбы в мутной воде, Россия благодушествует и благоговеет перед Пруссией! Все это, видите, политика, дипломатия, политические интересы и т.д. Нет! Вся наша настоящая цивилизация, наш прогресс и наша наука - все это пустые слова, и человечество находится еще на очень низкой степени развития, несмотря на свои железные дороги, машины, свои фабрики и политическую экономию.

   Я не спорю, что все, что есть, есть так, как должно быть, что иначе оно и быть не может. Но в таком случае зачем кричать о величии века, о чудных успехах науки, о прогрессе и проч.? Ведь все это грубая, пошлая ложь, блеск снаружи, гниль и смрад внутри.

   Позор мецской сдачи имеет и свою выгодную сторону для Франции: она, благодаря ей, выбросила из себя последние гнусные остатки империализма.

   Только тогда человек заслуживает уважения за сделанное им хорошее дело, когда он мог его и не сделать.

   Уничтожить в человеке разные предрассудки и иллюзии - еще не значит сделать его довольнее, лучше и просвещеннее.

  

   21 октября 1870 года, среда

   Обедал у дяди Марка и виделся там с Пироговым. Лет двадцать тому назад я впервые познакомился с ним у покойного Чивилева. Теперь ему, как он сам сказал, уже семьдесят лет, но он довольно бодр еще и свеж. Он живет постоянно в своем имении в Каменец-Подольской губернии и теперь едет туда на возвратном пути из-за границы, где был, по поручению императрицы, для изучения разных средств помощи раненым. Между прочим, он говорил, что Базен сдался с своею армией вовсе не от голода: в лагере его не было соли и было мало мяса, но хлеба имелось вдоволь. Пирогов узнал об этом под самым Мецом.

   От меня нередко требовали услуг по делам печати и народного образования. Худо ли, хорошо ли я их исполнял, но услуги эти всегда покоились на основе строгой честности, то есть все, что я делал и старался делать, то было мною делано не в угоду какому-нибудь лицу или системе, не соответствовавшей моим понятиям и пользе общественной. Главною моей целью было соглашение интересов государственных с общественными. С этой целью принял я на себя и звание члена комитета для учреждения дел по печати, состоявшего из графа Адлерберга, Муханова и Тимашева. В таком духе объяснялся я лично и с самим государем. Так же точно принял я на себя основание газеты "Северная почта". Так поступал я и во время моего тесного союза с министерством народного просвещения под управлением Норова. Успехи часто не соответствовали моим - говорю, смело подняв голову, - честным и бескорыстным намерениям. Но тут уже была не моя вина, да может быть и ничья, а вот разве тех тревожных и быстро сменявшихся обстоятельств, среди которых вращались люди и вещи. Я никогда не был способен сделаться ни радикалом, ни ультраконсерватором. Глубокое, твердо укоренившееся во мне с детства чувство справедливости и уважение к правде решительно делали меня неспособным к каким бы то ни было односторонним и преувеличенным требованиям. Воздавать кесарю кесарево и Божие Богови - я всегда признавал за начало, в силу которого и должны устраиваться дела человеческие. Меня часто упрекали в идеализме. Но я полагаю, что самые недоброжелатели мои не в состоянии обвинить меня в своекорыстии и в антиобщественных стремлениях и вообще в страстях, которые были бы недостойны человека и гражданина.

   Вот что я могу, как говорится, положа руку на сердце, сказать с полным спокойствием совести. (Это часть моей чистосердечной исповеди перед Богом и людьми моего народа и моего времени.)

   Что касается моего идеализма, то он состоял в том, что я питал и продолжаю питать непреодолимое отвращение ко всяким дрязгам и мелочности в жизни, науке и литературе. Этого я нимало не вменяю себе в достоинство, напротив, думаю, что в житейском и практическом смысле это большой недостаток. Но, как говорит Манфред Байрона, в этом "я не мог преодолеть моей природы".

  

   26 октября 1870 года, понедельник

   Деспоты думают, что людьми нельзя управлять посредством благости и правосудия. Оставим в стороне благость, которая в глазах многих слывет за качество, годное для устройства царства Божьего, а не человеческого; но правосудие - это такое условие, без которого немыслимо человеческое общество. Правосудие, огражденное законом, есть главное основание общественных отношений.

   Надо признаться, что вражда национальностей вовсе не гуманное чувство. Это задаток будущих соперничеств и войн.

   Чрезвычайно верны пословицы: "смелость города берет" и "смелым Бог владеет". В самом деле, не тот прав, кто прав, а кто смел.

  

   27 октября 1870 года, вторник

   Самый лучший способ управляться с нашими раскольниками состоит в том, чтобы не преследовать их и не препираться с ними, а оставить их совершенно независимыми и заботиться только об их образовании. Разумеется, я отсюда исключаю некоторые вредные раскольничьи секты.

  

   3 ноября 1870 года, вторник

   Важное событие: отмена части Парижского трактата. Об этом напечатано в "Правительственном вестнике".

  

   5 ноября 1870 года, четверг

   Новое важное событие: объявлено о введении новой системы воинской повинности.

  

   6 ноября 1870 года, пятница

   Прочел в общем собрании Академии наук составленный мною проект адреса Михайловской артиллерийской академии и училищу по поводу празднования пятидесятилетия их существования. Проект одобрен. Меня назначили депутатом для поднесения адреса. Ассистентами моими избраны Савич и Бутлеров.

   Бесконечные толки в публике о декларации нашей в отмену части Парижского трактата, а еще больше о всеобщей воинской повинности. Относительно последней иные опасаются, чтобы распространение ее на все сословия безусловно, в том числе на ученое и учебное, не остановило бы и даже не отодвинуло бы назад нашего еще весьма юного просвещения. Германские порядки, говорят, нам не пример. Образование там так широко раскинулось и так утвердилось, что привлечение к военной повинности ученых и учащихся не может повредить ему.

  

   12 ноября 1870 года, четверг

   Один из первенствующих просвещенных народов истребляет другой подобный же с ожесточением, достойным варварских времен. И это прогресс, цивилизация! Как тут уберечься от презрения к человеку и его судьбе! Боюсь, не купили ли мы Черное море ценою слишком большого соучастия с пруссаками в убийстве Франции. Это было бы оскорбительно для чувства русского народа, от природы великодушного.

   Неужели это воздаяние Франции за Крымскую войну? Но ведь мы не злопамятны. Да притом за нее мы могли бы мстить Наполеону, а не целой нации французской.

  

   19 ноября 1870 года, четверг

   Пруссаки, продолжая терзать Францию, между прочим, оказывают услугу нам. Они на вечные времена закрепляют ненависть к себе французов, и в случае их столкновения с нами, что надо в будущем считать неизбежным, - французы будут нашими естественными союзниками.

   В.И.Капельманс, редактор петербургской французской газеты, сошел с ума. Он выказывал в своей газете сочувствие пруссакам и особенно защищал Базена. Здешние французы его жестоко преследовали и даже, говорят, как-то и куда-то заманив его, побили. Он принужден был уехать из Петербурга, и вот теперь за границей помешался.

  

   25 ноября 1870 года, среда

   Пятидесятилетний юбилей Михайловской артиллерийской академии, где я некогда читал русскую словесность. Обедня, молебен и роскошный царский завтрак. Государь приехал к молебну, затем из приемной прошел по всем комнатам, где рядами стояли бывшие и настоящие воспитанники академии, толпились сановники и разные приглашенные. Мы, бывшие профессора, находились в особой комнате. Когда дошла до нас очередь, государь очень приветливо благодарил нас за то, что мы образовали отличных офицеров. Ко мне обращались многие из моих бывших слушателей с самыми радушными воспоминаниями: почти все уже генералы, украшенные орденами и сединою. Товарищ генерал-фельдцейхмейстера, Баранцов, объявил мне, что я избран почетным членом академии, и очень любезно прибавил, что мы теперь с ним товарищи. Тосты за обедом предлагал великий князь Николай Николаевич. Первый тост, разумеется, был в честь государя и сопровождался оглушительным "ура". Второй - в честь великой княгини Елены Павловны, которую государь вел под руку.

  

   27 ноября 1870 года, пятница

   Акт в Артиллерийской академии. Депутация от двадцати двух учреждений с поздравительными адресами. Первая депутация от Академии наук. Я прочитал адрес хорошо. Все сошло не только прилично, но и торжественно. В самом начале акта прочитаны были грамота государя и благодарственные рескрипты великих князей, избранных в почетные члены; потом список наград. Мне - золотая с бриллиантами и с вензелем государя табакерка, которую в конце акта и вручил мне великий князь Михаил Николаевич-с очень ласковым приветствием.

  

   28 ноября 1870 года, суббота

   На панихиде по покойном великом князе Михаиле Павловиче, как основателе академии.

  

   29 ноября 1870 года, воскресенье

   Обед в академии. После обеда расходившееся юношество произвело качание - досталось и мне. Но все это было, хотя и шумно, однако вполне прилично. Меня юноши проводили до кареты и посадили в нее.

  

   1 декабря 1870 года, вторник

   Вместе с другими представлялся государю для принесения благодарности за полученную награду. Это было в час пополудни, в Зимнем дворце. Когда дошла очередь до меня, государь с своею ласковою улыбкою очень приветливо сказал: "Благодарю вас за вашу полезную службу; я уверен, что вы с такою же пользою будете продолжать ее и впредь".

   Главная ошибка Наполеона III состояла в том, что он думал играть только на дурных страстях, забыв, что у людей бывают и хорошие.

   Всякий должен говорить языком своего сердца и своего ума. Тот слог хорош, который делается сам, а не тот, который делают.

  

   3 декабря 1870 года, четверг

   Три журнала задержаны цензурою: "Вестник Европы", "Русский архив" и "Отечественные записки".

  

   4 декабря 1870 года, пятница

   "Вестник Европы" вышел с десятью вырезанными страницами, в которых заключалась конституция, во время оно писанная Новосильцевым. Статья эта - Пыпина и составляет продолжение его статей об Александре I. Стасюлевич объяснялся по этому поводу с министром Тимашевым, который принял его очень ласково и, между прочим, сказал, что статья не была бы задержана, если б не московский адрес.

   А что это за адрес? Москва или московская дума просит в нем о свободе печати, свободе совести и церкви. Иные называют его бестактным. Я сам его не читал и потому не знаю, каков он.

   Энгельгардта, его жену и жившую с ними девицу Волкову арестовали. Арестованы также пять или шесть студентов Земледельческого училища. В чем их обвиняют, я еще не слышал. А мы в сегодняшнем заседании Академии наук присудили Энгельгардту Ломоносовскую премию за его труд по химии.

  

   11 декабря 1870 года, пятница

   Вопрос Бисмарка и вопрос Франции - это вопрос деспотизма и свободы. И мы, старые представители деспотизма, тут кстати приложились к Пруссии.

   Подобные Пиетри изобретатели заговора были не в одной Франции - были и есть.

  

   12 декабря 1870 года, суббота

   Благо - это вымысел человеческий; закон - это необходимость; долг - вот что существует в действительности.

  

   17 декабря 1870 года, четверг

   Это не пруссаки и французы сражаются: это бьется прошедшее с будущим. Призрак феодального средневекового консерватизма встал из гроба и грозит Европе.

   Немудрено презирать людей: они, может быть, и заслуживают этого. Но прежде всего надо им благотворить, потому что они еще больше заслуживают сожаления, чем презрения.

  

   20 декабря 1870 года, воскресенье

   Нет сомнения, что немецкая философия отыщет глубокий смысл, великий элемент прогресса в этой бойне, которая производится теперь немцами во Франции. Бедное человечество! Оно даже не имеет утешения сетовать о своих страданиях, а напротив, должно радоваться, слушая немецких и всяческих философов, что все эти пожары, грабежи, избиения - все это к лучшему. Не целесообразнее ли было бы этим мыслителям советовать своим гражданам меньше проливать крови, грабить и всячески свирепствовать в угождение своему Бисмарку, который, чего доброго, их же самих закует в цепи, а разбить их им опять помогут разве те же французы, если уцелеют.

  

   25 декабря 1870 года, пятница

   Прекрасны слова Лагарпа: "Обманывать людей можно и с малым умом, но просвещать их трудно и с большим".

   Почему Гогенцоллерны будут лучше для человечества, чем Наполеоны? Эти похищали власть и думали поддерживать ее железом и кровью, а те разве иначе достигают ее? Власть - все власть: один возносится на высоту, другой старается его низвергнуть с нее, чтобы самому занять его место, а иные глубокие мыслители видят в этом великие идеи и громадные успехи прогресса - в будущем. Сдается, что они употребляют ум на выработку тумана для омрачения здравого смысла, а будущее само за себя похлопочет и сделает все по-своему.

   Шувалов работает неутомимо: он беспрерывно высылает то того, то другого в отдаленные губернии, забирает людей и сажает их в кутузку - все это секретно. Все в страхе; шпионов несть числа. Словом, Пиетри и его система торжествует. Сочиняются заговоры по всем правилам полицейского искусства или ничтожным обстоятельствам придаются размеры и характер заговоров. Мудрено ли, что это вызывает и настоящие заговоры, с которыми справляться, конечно, труднее, чем с продуктами собственных изобретений.

  

   29 декабря 1870 года, вторник

   Акт в Академии наук. Я, по обыкновению, читал обозрение действий Второго отделения за истекающий год. Прочитал хорошо - громко. Публика была довольна, само собою разумеется, и тем, что я читал всего тридцать три минуты. Потом академики собрались на обычный годовой обед к Донону, в том числе и герцог Николай Максимилианович Лейхтенбергский. Он был очень мил и любезен и образовал около себя небольшой отдельный кружок. Тут были: Овсянников, Бутлеров, Грот, Безобразов, Заблоцкий, в качестве нашего почетного члена, и я. Вернулся домой около десяти часов вечера.

  

   31 декабря 1870 года, четверг

   Конец 1870 года.

  

  

   1 января 1871 года, пятница

   Сегодня один из тех моих дней, в которые глупость, несчастия человеческие и собственное ничтожество поражают меня до мозга костей.

   Заезжал к графине Блудовой. Встретил у ней Каткова, приехавшего на несколько дней из Москвы хлопотать у министра за классицизм. Катков поздоровался со мною как со старым приятелем. Хотя у меня и была причина лично негодовать на него, однако я давно об этом забыл из уважения к его несомненным достоинствам и услугам, которые он во всяком случае оказал своею газетою народному русскому делу. Катков скоро ушел, сказав, что непременно хочет побывать у меня. Затем к графине вдруг неожиданно вошел государь Александр Николаевич, в полной форме и ленте, поздравить ее с Новым годом; я, разумеется, тотчас отправился восвояси, но по пути заехал еще к Княжевичам.

  

   2 января 1871 года, суббота

   Ко мне заезжал Катков, но не застал меня дома. Бесконечные толки о Скарятине, который нечаянно нанес себе смертельную рану во время царской охоты, вблизи самого государя. Охота была на медведя. Скарятин успел только сказать государю: "Ваше величество, я умираю". Государь, говорят, чрезвычайно этим огорчен.

  

   3 января 1871 года, воскресенье

   Поутру сделал несколько визитов, в том числе Платову, от которого получил великолепно переплетенный экземпляр истории Михайловской академии, по случаю ее пятидесятилетнего юбилея, и выбитую в честь того же события бронзовую медаль.

   Заезжал к Каткову, но также не застал ere дома. Он сегодня уже обратно едет в Москву.

   Одна только глубокая и праведная скорбь о бесчисленных человеческих бедствиях может сдавать многоопытный ум от презрения к людям.

  

   7 января 1871 года, четверг

   Есть люди, которые ни перед чем не бледнеют да ни от чего и не краснеют.

   Единственная действительная мудрость и мораль жизни - та, которой мы научаемся из собственных наших ошибок и падения. К сожалению, эта мудрость и эта мораль дают нам результаты своих уроков тогда, когда уже поздно ими пользоваться.

  

   10 января 1871 года, воскресенье

   Вечер у Я.К.Грота. Спор о Карамзине. Некоторые защищают статью о нем Страхова, написанную против Пыпина. На днях мой Орест Миллер имел сильное препирательство с автором статьи, уничтожая ее в прах, но в жару спора очень крепко отозвался и о Карамзине.

  

   11 января 1871 года, понедельник

   Девять академиков - должно быть, по числу муз, - сегодня обедали у Донона. Тут был и я, один среди естественников, и вступил в прение с Чебышевым и Веселовским в защиту идеала.

   Вечером в комиссии о центральной типографии. Протестовали против слияния типографий министерства: военное, морское, путей сообщения и народного просвещения, которого я представитель. Председатель, сенатор Врун, кажется, тянет на сторону слияния всех типографий в одну. Впрочем, сегодня были только предварительные прения.

  

   14 января 1871 года, четверг

   Опять после теплой погоды двадцатиградусные морозы. Вечер у одной из моих бывших учениц, Елены Карловны Богдановой. До сих пор мне не известный поэт Апухтин читал свои стихи "Гадальщица" и "Севастополь". Я вообще мало доверяю стихам нынешних новых поэтов, но настоящие, к моему удовольствию, оказались прекрасными, особенно "Севастополь". Собрание было большое для маленьких комнат хозяйки. Разговор вертелся около Ферзена, который, как оказывается теперь, убил нечаянно Скарятина на царской охоте, и около Франции. И здесь, как почти во всех обществах, где мне случается бывать, выражались неприязнь к победоносным пруссакам и сочувствие к бедствиям Франции. От мала до велика, мужчины и женщины, люди простые и образованные - все единомышленны в этом отношении.

   Один артиллерийский генерал рассказал мне следующее, ручаясь за правдивость своих слов. Некто из его знакомых недавно проезжал через Германию и виделся там с одним весьма известным ученым немцем, с которым он находится в дружеских отношениях. Зашел между ними разговор о войне. "Знаете ли вы, - сказал русскому путешественнику немецкий ученый, - кто виноват во всех ужасах и в продолжительности этой варварской войны? - вы!" - "Как мы?" - воскликнул наш россиянин. "Да, вы! Если б вы в самом начале этой бойни приняли твердое положение и стали в позицию настоящего, а не притворного нейтралитета, думали только об истинных интересах своих и Европы, держась здравой политики, то, поверьте, этих ужасов не было бы. Тут не было никакой нужды в деятельном вмешательстве в войну со стороны России. Дела были такого свойства, что одно разумно и твердо сказанное Россией слово остановило бы притязания военного властолюбия, и далее намеченной ею черты пруссаки не пошли бы". "Вот как судят сами немцы", - заключил свой рассказ артиллерийский генерал.

   В качестве противника связанных с радикальными переворотами кровавых потрясений я иногда видел в Наполеоне III если и зло, то зло, необходимое для отвращения другого, большего зла - кровавых анархических оргий. Каюсь, я жестоко ошибался. Видно, плохо клин клином выбивается. Этот человек своим грубым эгоизмом погубил Францию. Подобных ему немного найдется в истории. А теперь в Европе распоряжается Бисмарк - конечно, одаренный несравненно большим умом, но такой же эгоист и представитель материальной силы. И вот кто двигатели истории и властелины народных судеб! На Пруссию хотя и надели императорскую корону, но из-под нее торчат ослиные уши, за которые Бисмарк ее держит и ведет куда угодно.

  

   18 января 1871 года, понедельник

   Собрание у Ильи Ильича Ростовцева для разбора и приготовления к изданию сочинений, оставшихся после Щербины. В собрании участвовали, кроме хозяина: Корнилов, Благовещенский, Николаевский, Филиппов и я.

  

   20 января 1871 года, среда

   Смотри корреспонденцию из Пермской губернии в "Московских ведомостях". Пермская губерния является в ней сценою такого административного произвола, который кажется необыкновенным даже в такой классической стране произвола, как Россия. А между тем наши мудрые государственные мужи стараются как можно больше увеличить в губерниях, то есть сделать там почти неограниченною, власть губернаторов и полиции.

  

   24 января 1871 года, воскресенье

   Вечером у Т.И.Филиппова. Толпа народу. Как и всегда, в толпе почувствовал себя тоскливо и скоро ушел.

  

   25 января 1871 года, понедельник

   У меня была на рассмотрении для Уваровской премии комедия Потехина "Рыцари". Несмотря на кое-какие достоинства, я не нашел ее достойною премии. Недавно она была поставлена на сцену и, говорят, превосходно, не без успеха разыграна, но уже под другим названием: "Мутная вода". В комедии, между прочим, два главные действующие лица: баронесса немка и немец Кукук - оба мошенники, оплетающие и надувающие русских. Театральное начальство признало это непозволительным и велело немцев преобразовать в русских, из чего выходит, что русские могут быть подлецами, а немцы нет. Так поняла это публика, и об этом много говорят.

  

   26 января 1871 года, вторник

   Любопытно знать, как история и философское глубокомыслие объяснят падение Франции. Немецкие философы, вероятно, скажут, что человечество должно много от этого выиграть и, конечно, порадуется этой смене всемирного значения французов в политическом и социальном смысле прусско-германскою грубою материальною силою. Францию, скажут, развратили идеи, а она развратила мир. Назначение Пруссии - возвратить его разуму и здравым понятиям, конечно не иначе, как посредством крови, железа и казарменной дисциплины. Под сенью благодетельных прусских штыков мир успокоится, и все вопросы, волнующие общество, будут разрешаться в главном прусском штабе.

   "Я не вижу Европы", - сказал Бейст, и сказал на этот раз очень верно. Действительно, мудрено видеть то, чего нет. Нынешняя Европа - это страна мертвых, умирающих и только начинающих еще жить, но начинающих под ферулою тех, которые захотят ими командовать и их учить.

   Религия поучает нас покоряться воле Божией, философия - закону необходимости. Да и что же, в самом деле, остается, как не покориться такому ничтожному существу, как человек? Но можно ли оставаться равнодушным к бедствиям человеческим? Можно ли спокойно смотреть на миллионы погибших и гибнущих человеческих существ в предположении, что эта гибель необходима для устроений лучшего порядка вещей, для достижения благой цели? Ужели, в чувстве глубокого сострадания к ним, не позволено спросить: почему одни должны так жестоко страдать, чтобы другие немного лучше пожили? Да, много надо веры, почти больше, чем может вместить в себе сердце человеческое, чтобы согласить все это с идеею беспредельного милосердия и всемогущества.

  

   29 января 1871 года, пятница

   Итак, Франция гибнет, и гибнет не потому только, что ее сокрушает материальная внешняя сила, но потому, что благодаря Наполеону в ней самой недостаток великого духа, способного отстаивать свою честь и самостоятельность. Она должна склонить голову перед позорным условием мира, который ей предписывает Бисмарк, должна потому, что в ней нет единства, нет моральной силы, которая в минуту опасности одушевила бы ее сынов. Один Л.Гамбетта, но один в поле не воин, да он и не воин. Но неужели в самом деле историческая роль Франции кончена? Нет, быть не может. Она воспрянет, должна воспрянуть и снова занять передовое место в кругу европейской семьи. Но когда, каким путем, какие жертвы и страдания ожидают ее еще впереди?

  

   30 января 1871 года, суббота

   Большая конфузия в административной сфере по поводу напечатанных в "Московских ведомостях" статей о делах, чинившихся в Пермской губернии администрацией. Разыскивается, кто сообщил в московскую газету сведения об этих делах, которые почему-то должны были считаться секретом даже тогда, когда о них производил расследование сенатор Клушин.

   Самое прискорбное явление нашей эпохи это то, что принципы, казавшиеся способными одушевлять людей в дни кризисов, то есть патриотизм, свобода, оказываются несостоятельными перед напором грубой материальной силы. Франция - эта классическая страна чести, патриотизма и свободы - склоняется в прах перед Пруссией. Сорокамиллионный народ не может соединиться и настроиться в одном духе, чтобы отстоять свое, чем мог он, по справедливости, гордиться, или чтобы иметь право сказать вместе с Франциском I: "Все погибло, кроме чести". Прусские пленные офицеры в Лионе ведут себя на улицах с непозволительным нахальством, а французские граждане тешат себя остроумными против них выходками на словах.

  

   31 января 1871 года, воскресенье

   Напрасно полагают, что с принижением дворянства у нас образуется настоящая демократия, а с нею вместе и свобода. Забывают при этом одно, что у нас не может быть сплошной демократии, что народ наш всегда разделялся и всегда, или еще по крайней мере очень долго, будет разделяться на народ собственно и на чиновничество, или бюрократию, которая и будет стоять во главе его, потому что она непосредственно связана с самодержавием.

  

   2 февраля 1871 года, вторник

   В лице Бисмарка Европа подпадает под власть, подобную той, хотя в другой форме, которая тяготела над нею в лице Меттерниха. Там был Священный союз властителей против их народов, прикрытый идеями человечности и христианства. Здесь выдвигается вперед Пруссия в союзе с грубою материальною силою. Но о чем они бьются - все эти обскуранты и деспоты? О том, чтобы властвовать беспрепятственно. Но на какой же конец? Они прикрываются желанием содействовать благу народов посредством всякого рода угнетений и воспрещений. Но разве возможно благо на этом основании? Вот и у нас бюрократия бьется из всех сил, чтобы задушить участие народа в собственных делах при самом его рождении, обещая царю спокойное возлежание на его прерогативах, а народу - безмятежное пребывание во сне, которое она считает величайшим благом. Но утешительно по крайней мере то, что судьба если и смеется над усилиями людей окончательно выбиться из-под ига грубого самовластия и произвола, то, с другой стороны, она не меньше издевается и над усилиями этого произвола вконец поработить себе дух человеческий.

   Я имею привычку каждый день перед сном пересматривать и контролировать все, что я делал, говорил и даже думал в течение дня. Всегда почти оказывается, что я имею причину быть недовольным собою в одном из этих отношений, а чаще всего - во всех трех. Хуже всего, что контроль этот не мешает и в следующие дни иногда повторяться тем же ошибкам. Тем не менее этот метод обращаться с самим собою нельзя считать совсем бесплодным. Если накануне произнесенный над самим собою приговор не ускользает при обычном житейском волнении из моей памяти, то он содействует по крайней мере уменьшению глупости, готовой повториться. Значит, надо особенно налечь на память.

  

   4 февраля 1871 года, четверг

   В первые годы нынешнего царствования я был пленен прекрасными и благородными начатками, обещавшими России лучший порядок вещей, без потрясений и жертв. Способным людям было тогда стыдно и преступно не помогать правительству в его благих намерениях, и так как меня тоже считали в числе людей способных и вызывали на деятельность, то я с жаром устремлялся на подобные призвания, помимо моей ученой и литературной карьеры. Воодушевленный этими стремлениями, я находился при министре Норове, принимал участие в комитете из графа Адлерберга, Тимашева и Муханова, взялся за основание, официальной газеты и проч., несмотря на порицания крайней партии. Но немного времени прошло, как мне пришлось горько разочароваться и убедиться, что всему хорошему у нас суждено начинаться, но никак не продолжаться и доходить до цели. Может быть, и я сам действовал не с тем тонким благоразумием, которое в борьбе различных мнений, интересов и страстей все-таки успевает что-нибудь приобрести в пользу добра.

   Но с другой стороны, что делать, когда целая система на вас напирает и увлекает за собою все высшие силы, располагающие судьбою дел? Хоть бы вы и умея действовали, а в конце концов все-таки вам придется или действовать с нею совсем заодно, или устраниться, а то и быть устраненным. Так было и со мною. Весьма естественно, что в общем ходе вещей меня нашли неспособным идти общею дорогою. Я и сам пришел к подобному же заключению, но полагаю, что это не столько по духу сопротивления и обдуманному плану, сколько по инстинктивным влечениям моей природы, что, конечно, не доказывает большой мудрости.

   А между тем все это так просто и естественно. Самодержавие обеими руками держится за свою божескую власть; чиновники держатся за самодержавие и поддерживают его, потому что они, как насекомые, появляющиеся с сиянием солнца и с ним исчезающие, только им и держатся; народ, еще не пробудившийся от тысячелетнего сна, шевелится, переваливаясь с боку на бок и не зная, идти ли ему и куда идти; интеллигенция борется с чиновничеством, стараясь скрыть, что она посягает на самодержавие, хотя посягает на него уже тем, что дерзает бороться с его орудиями и рабами. Что из всего этого выйдет?

  

   8 февраля 1871 года, понедельник

   Нынешняя зима приводит всех в изумление своею лютостью и своим постоянством. Почти весь январь и февраль по нынешний день мороз держится между двадцатью и двадцатью пятью градусами, а в местах более открытых доходит и до тридцати.

   Сколько бы ты ни приобрел друзей, а все-таки при конце твоей жизни ты останешься один с своею совестью.

   Говорят, Бисмарк есть только орудие исторической Немезиды, карающей французов за их легкомыслие, тщеславие, за тревоги, какие они возбуждали в народах своею революционною пропагандою, и проч. Допустим, что это так, но разве завидная доля быть палачом?

  

   14 февраля 1871 года, воскресенье

   На акте в университете. Речь Хвольсона о семитических народах. Он полагает, что народы семитические стоят выше арийских. Впрочем, о семитических народах вообще он говорил мало. Вся диссертация его посвящена почти исключительно восхвалению высокой образованности и качествам евреев. Хвольсон - сам еврей. Много натяжек, много поверхностного в своей речи. Одно место, однако, вызвало громкие рукоплескания. Это то место, где оратор, восхваляя мирные доблести евреев, неблагосклонно выражается о воинственных стремлениях европейцев и изъявляет желание, "чтобы пушки и ружья переделаны были в плуги, а казармы - в школы". Жаль только, что это было приведено в речи, как говорится, ни к селу, ни к городу, а только ради эффекта.

  

   17 февраля 1871 года, среда

   Акт православной духовной академии. Акт этот замечателен тем, что он первый торжественный и публичный акт в этой академии. Ректор Янышев прочитал отчет, искусно составленный, в котором не было недостатка в любезностях обер-прокурору графу Д.А. Толстому, митрополиту Исидору, государю, наконец самому Иисусу Христу. Потом Коялович прочитал речь "О безверии в нашем обществе в настоящее время". Речь вышла довольно слабая. В ней, вместо безверия нашего времени, было говорено о ересях XIV, XV и XVI веков. Автор, кажется, не сообразил, что эти ереси были не безверием, а разногласием в вере, тогда как безверие нашего времени, если уж на то пошло, идет вообще против принципа всякого верования, в чем большая разница. Впрочем, Коялович вовсе не коснулся последнего, так что речь оказалась не тем, что обещало ее заглавие.

   Я между прочим, познакомился здесь с известным протоиереем Богословским и с двумя профессорами академии, Чистовичем и Нильским.

   Мир Пруссии с Францией, или, вернее, перемирие, потому что бисмарковские условия, на которые Франция в настоящую минуту принуждена согласиться, таковы, что ни один народ, не погибший окончательно, не может считать их для себя навсегда обязательными. .Можно только бояться, чтобы французы, по пылкости своего темперамента, не покусились свергнуть с себя оковы этого невозможного мира прежде, чем они вполне приготовятся к новой войне.

  

   18 февраля 1871 года, четверг

   Сегодня похороны Татаринова, бывшего государственного контролера. Это один из тех деятелей нашей высшей администрации, каких у нас немного. На место его назначен А.А.Абаза.

   Если есть честный, не фальшивый человек, не лицемер, не лжец в нынешнем политическом мире, так это Бисмарк. Он не прячет своих целей под цветами вымышленных добродетелей и мнимогуманных стремлений. Он прямо и смело делает то, что хочет. У него железная воля и железная рука: он прямо простирает ее над Европою, не заботясь даже одеть ее в бархатную перчатку.

  

   21 февраля 1871 года, воскресенье

   Храмовой праздник в Римско-католической академии и обед. Превосходная рыба, множество любезностей и улыбок, гимн "Боже, царя храни" и в заключение даже тост за меня.

  

   22 февраля 1871 года, понедельник

   У графини Блудовой, где опять поспорил с нею и с братом ее за французов, которых они считают скверными и вполне достойными постигшей их участи. Но нельзя же смотреть на народ так односторонне, только со стороны его недостатков и ошибок, в противном случае - куда бы и нам деваться?

  

   7 марта 1871 года, воскресенье

   Красные и Наполеон III, кажется, решились соперничать, кто из них вернее погубит Францию.

  

   8 марта 1871 года, понедельник

   Две враждебные силы атакуют Петербург: эпидемическая оспа и эпидемическая холера. Последняя как-то вдруг поднялась и выросла. Первою жертвою ее был сын принца Ольденбургского, а там пошла она косить. Да какая свирепая - в три, в четыре часа кончает дело смерти, точно пруссак, в шесть месяцев разгромивший Францию. Оспа, хотя не так смертоносна, однако все пустились прививать ее себе. Хорошее времечко: люди и природа спорят друг с другом, кто больше истребит людей. А вот и во Франции новая революция.

  

   12 марта 1871 года, пятница

   Умер Александр Григорьевич Тройницкий, член Государственного совета. Это потеря и для общества и лично для меня. Он был честный, благородный человек и просвещенный администратор. Мне он был близкий человек, понимал меня и любил. Он несколько времени тому назад, месяца три, был очень болен, но совсем оправился. Недели за две я был у него, и мы поговорили с ним часа два, по обыкновению очень дружески и приятно. В среду он почувствовал припадки холеры, а в пять часов утра его уже не было на свете.

  

   13 марта 1871 года, суббота

   Похороны Тройницкого. Бесчисленное множество звезд и лент. Были: государь, наследник, великие князья Константин и Николай. Я проводил моего старого приятеля от его дома до Владимирской церкви. Его повезли на Волкове.

   Пихлер, обокравший Публичную библиотеку, - говорят, он украл более 4000 томов, - посажен под арест и предан суду.

  

   16 марта 1871 года, вторник

   "Московским ведомостям" дано предостережение уже второе. Они, по обыкновению своему, сильно и справедлива говорили о сепаратических стремлениях остзейских немцев, но, к сожалению, по обыкновению своему, впали в чересчур резкий и заносчивый тон. В обществе нашем вообще сильно распространено мнение, что у нас слишком покровительствуют немцам и пруссакам, даже в подрыв русским народным интересам. Недавно какой-то варшавский жид, как говорят, в союзе с берлинскими капиталистами, едва не овладел всем волжским судоходством под предлогом очистки засорившегося в некоторых местах русла реки. Это грозило страшною монополией, которая должна была обратить в ничто все наше пароходство на Волге. Рейтерну принадлежит честь, что он разрушил этот пагубный замысел, на который было согласился государь по ходатайству графа Бобринского. Но Рейтерн больной поехал к государю и объяснил ему дело в настоящем свете. Государь был этим очень огорчен и сделал выговор Бобринскому, причем между прочим сказал, что он очень дурно окружен. Бобринский захворал и больше не управляет министерством. Говорят, что по ведомству путей сообщения открыто много злоупотреблений.

  

   18 марта 1871 года, четверг

   Литература наша скачет на одной ноге, глядит одним глазом.

  

   27 марта 1871 года, суббота

   Страшно за Францию. Она в данную минуту точно перестала быть народу отечеством, государством и становится страною, территорией. В ней есть социалисты, коммунисты, конституционисты, легитимисты, орлеанисты, империалисты, но нет французов. Замечательно, что в разных воззваниях вы редко встретите обращение к французам, а почти всегда к идеям партии, от которой идет воззвание. Партии раздирают Францию, и каждая тянет к себе кусок, не заботясь об остальном.

   Англия предлагала Пруссии, не желает ли она спасти Париж и Францию от ужасов междоусобной войны. Францию могут спасти только французы, найдутся ли они?

  

   8 апреля 1871 года, четверг

   Все сильно заняты одесским происшествием. Непостижимы действия, или, лучше сказать, бездействия, местной администрации. Она не только не позаботилась предотвратить народное волнение против евреев, чего можно было опасаться по прежним примерам, но дала разгореться настоящему бунту, который свирепствовал целых три дня и почти повсеместно сопровождался грабежом. Говорят, генерал-губернатор Коцебу играл здесь жалкую роль. Существует подозрение, что администрация умышленно бездействовала. Враждуя с судами, она будто бы притворилась, что они парализовали ее власть, и ссылалась на то, что полицейские чины потому и не смели принять энергических мер. Впрочем, администрация, наконец, приняла их: спустя три дня она немилосердно секла и правого и виновного, кто только подвернулся ей под руку. Пишут, что несколько человек отвезены на кл