Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 3

м поздоровался и обнял его. При этом был приятель Пушкина Туманский. Он обратился к поэту и сказал ему: "Знаешь ли, Александр Сергеевич, кого ты обнимаешь? Ведь это твой противник. В бытность свою в Одессе он при мне сжег твою рукописную поэму".

   Дело в том, что Туманский дал Норову прочесть в рукописи известную непристойную поэму Пушкина. В комнате тогда топился камин, и Норов по прочтении пьесы тут же бросил ее в огонь.

   "Нет, - сказал Пушкин, - я этого не знал, а узнав теперь, вижу, что Авраам Сергеевич не противник мне, а друг, а вот ты, восхищавшийся такою гадостью, как моя неизданная поэма, настоящий мой враг".

  

   17 июня 1865 года, четверг

   Самое скверное положение, когда человеку недостает ни мудрости, ни силы терпеть, ни мужества действовать.

   Неудовлетворительность положения производит какое-то всеобщее раздражение, которое обнаруживается во всем - в малых и больших делах. Каждый действует под влиянием негодования и досады, поводы к которым носятся в воздухе. Поводов этих он и назвать не в состоянии, но он чувствует и ими одними одушевляется.

   Говорят, что судебная реформа откладывается в длинный ящик. А между тем ею возбуждена томительная жажда: всякий чувствует, что без нее невозможна никакая безопасность, и всякий ожидает ее, как манны небесной. Но административная или бюрократическая сила не хочет выпустить власти из своих рук.

   Что, если ко всему прочему сбудется еще угроза повсеместного голода! При совершенно непонятной инерции власти действительно не настанет ли время всеобщей сумятицы, грабежа и не сделается ли это, в самом деле, началом насильственного переворота, о котором мечтают поляки, заграничные наши враги и домашние революционеры?

   А пожары идут своим чередом. Выгорают целые или почти целые города и селения. И об этом говорят уже как о самой обыкновенной вещи. Поджоги делаются даже с некоторым юмором. В каком-то уездном городе Владимирской губернии арестанты выпустили из острога голубя, привязав к нему зажженные горючие вещества, и вот по домам и дворам пошел гулять уже не обычный красный петух, а кроткий голубь, превращенный в страшный бич. Видно, тут подшутил какой-нибудь грамотей, знавший историю княгини Ольги.

  

   18 июня 1865 года, пятница

   Прекрасный летний день с великолепным теплым дождем. На музыке беседа с Егором Федоровичем Тимковским. Ему семьдесят два года, и в службе он пятьдесят лет без малого. Провел год в Пекине при тамошней миссии. Рассказывал много любопытного об отце Иоакинфе Бичури-не, с которым я был довольно хорошо знаком. Тимковский выручил его из валаамского заточения, где он пребывал после разжалования его из архимандритов в монахи за его великие пекинские проказы. Граф Нессельроде, по просьбе Тимковского, исходатайствовал ему освобождение, с причислением к министерству иностранных дел по китайским делам, так как он превосходно знал китайский язык, проведя в Китае четырнадцать лет, хорошо изучил и самую страну.

   "Так как вам хорошо известно все, касающееся отца Иоакинфа, - сказал я Тимковскому, - и вы с ним были так близко знакомы, то скажите мне, точно ли он вел себя в Китае так дурно, как о нем рассказывают? Ведь про него рассказывают ужасы - что он никогда не служил в церкви, что он даже распродал церковную утварь, что он пил и напропалую гулял с китаянками в неподобных местах и проч. и проч.". - "Да, - отвечал Тимковский, - все это большею частью справедливо. Он был очень даровитый, умный и даже добрый человек, но страшный эпикуреец и гуляка. Духовное звание было ему противно, да он и попал в него случайно. Он был побочный сын архиепископа или митрополита Амвросия, который доставил ему звание архимандрита в Иркутске, когда ему было всего двадцать два года. Когда по интригам графа Головкина, назначенного посланником в Пекин, архимандрит Аполлос был уволен из китайской миссии, то на его место, по ходатайству того же Амвросия, был определен Иоакинф, - и отсюда-то начинаются пекинские подвиги последнего. На Валааме он спал, гулял и попивал. Когда, бывало, поутру зайдет к нему в келью игумен и станет звать его к заутрене, он обыкновенно отвечает ему: "Отец игумен, идите уж лучше одни в церковь, я вот более семи лет не имел на себе этого греха". Потом его часто видели прогуливающимся у Симеония в монашеском подряснике, но в круглой шляпе с двумя нимфами под руку. Такой был греховодник этот почтенный отец Иоакинф! Когда я жил на даче за Лесным корпусом, он довольно часто и у меня бывал. Там за стаканом пунша он любил рассказывать про разные скандалы пекинские, не скрывая и своего участия в них. Однажды он сильно рассердился на меня, когда я выразил ему мое сомнение насчет красоты китайских женщин. "Вы судите о них, - отвечал он, - по картинкам на чайных ящиках. Это такие красавицы и такого приятного обхождения, что подобных им не найти в Европе".

   Вообще он питал какую-то страсть к Китаю и ко всему китайскому и свое собственное лицо и бородку как-то ухитрился подделать под китайский лад. Во время войны англичан с китайцами он никак не хотел верить, что первые победили вторых, и постоянно утверждал, что англичане надувают Европу ложными известиями на манер наполеоновских бюллетеней.

  

   25 июня 1865 года, пятница

   В Виленской губернии, кажется в Завилейском уезде, произошел пожар в одном селении. При самом начале его схватили мальчика лет шестнадцати, почти на самом месте преступления, то есть поджога. Он тотчас и признался. На нем были найдены и зажигательные материалы: спички и проч. При дальнейшем допросе открылось, что помещик Бекаревич и несколько других помещиков, имена которых я забыл, подговорили мальчика за сорок четыре рубля поджечь селение. В задаток он получил один рубль, а остальные ему обещаны. Одновременно произошли пожары и в двух других селениях того же округа. Та же история: те же помещики подговорили к поджогу других. По исследовании оказалось, что несколько помещиков образовали здесь комплот поджигателей. Они заманивали в свою шайку молодых людей, которым говорили: "Россию ожидают всеобщий неурожай и голод - надо ее жечь, отметить за наших повешенных и сосланных в Сибирь". О всем этом получили официальные донесения в министерстве внутренних дел. Об этом вчера в Совете рассказывал нам товарищ министра.

   В Рязанской губернии, по словам того же товарища министра, также схвачены поджигатели из поляков. Между тем во вчерашнем заседании Совета Пржецлавский заявил, что в "Московских ведомостях" Юзефович в своей статье употребил слова: "Поляки жгут Россию", и что за это, по словам его, Пржецлавского, следовало бы сделать замечание редакции. И министр внутренних дел терпит такого господина в Совете по делам печати!

   Отослал письмо к Делянову с просьбою выдать мне университетское дело о Галиче, Германе, Арсеньеве, поднятое некогда Руничем. Дело это мне нужно для биографии Галича. Вот уже два месяца или больше, как я бьюсь, чтобы получить его, и не могу.

  

   30 июня 1865 года, среда

   Сегодня ночью разразилась ужаснейшая буря в Павловске и Петербурге. В Павловске поломало много дерев, а сучьями усеяло аллеи. В Петербурге снесло и попортило деревянные мосты и несколько деревянных крыш; на Неве разбило вдребезги много барок с дровами и другим грузом; в Летнем саду повырвало деревья с корнями. Говорят, несколько человек погибло. Когда я приехал в Петербург, только и было толков, что об урагане.

  

   5 июля 1865 года, понедельник

   Отрицание не есть мысль, потому что мысль заключает в себе какое-нибудь содержание, то, что есть; отрицание же отвергает содержание и вместо чего-нибудь дает ничто. Оттого отрицание не есть прочная и серьезная деятельность ума, а род гимнастической игры, фокусничества.

  

   13 июля 1865 года, вторник

   Слышно, что в Петербурге появилась холера. Во Франции и Италии уже были случаи ее, в Константинополе тоже. Конечно, нет причины, почему бы ей не быть и у нас. Как-то будет она сильна! Немудрено, что при нынешних сильных жарах будут пить холодную воду со льдом и простуживать желудок; а простой народ - тот во всякое время воспаляет его своею дешевкою. В Александрии и Египте холера уже порядочно поработала.

  

   14 июля 1865 года, среда

   Ум при всяком серьезном деле столько же воздвигает затруднений, как и находит средство против них. Все зависит от силы характера.

   В западных губерниях открыт обширный заговор, имеющий целью жечь Россию. Замечательно, что открытие это сделано не полицией, которой у нас, кажется, ни до чего нет дела, а частными лицами. Чего же смотрят министр внутренних дел, генерал-губернатор, вообще высшие власти? Едва ли в каком-нибудь благоустроенном государстве инерция правительства доходила когда-нибудь до такой степени, как у нас. И в каких же обстоятельствах? В самых трудных. Но, может быть, это оттого и происходит, что наше государство неблагоустроенное. Земля наша велика и обильна, но порядка в ней нет.

  

   20 июля 1865 года, вторник

   Ездил в Царское Село к А.М.Раевской и был принят, как всегда, очень любезно. Она приготовила мне прекрасный фотографический портрет Ломоносова, но не отдала его еще, желая сама привезти мне.

   Вечером на музыке. Оркестр три раза повторил "Боже, царя храни" в честь празднования совершеннолетия наследника.

  

   21 июля 1865 года, среда

   Ездил в Петербург забрать в кабинете некоторые справки для биографии Галича.

  

   24 июля 1865 года, суббота

   А.М.Раевская заезжала ко мне, но, не застав меня дома, оставила лишь портрет Ломоносова.

  

   27 июля 1865 года, вторник

   Совсем собрался было в город и уже отправился на железную дорогу. На пути встретился мне один знакомый и сообщил мне, что сегодня табельный день, рождение императрицы. Значит, незачем было ехать, я и остался. Нравоучение - должно иногда заглядывать в календарь.

  

   29 июля 1865 года, четверг

   С тех пор как Жан-Жак Руссо написал и издал свои записки, или свою исповедь, всякому умному человеку должна опротиветь мысль писать и издавать свои записки. Руссо опошлил это дело. Он выразил в них столько высокомерия и самолюбия, наговорил столько пустяков и вздору, что становится стыдно и за него и за тех, которые, подобно ему, захотели бы исповедоваться перед современниками и потомством. В них поучительно одно: вы видите, сколько в умном и даже гениальном человеке может заключаться того, что вовсе не гениально и не умно. Не в том дело, что он выставляет напоказ всякую мелочь, извлекаемую из своего сердца или из своей жизни, а в том, что он эти мелочи выдает за нечто весьма важное. В этом сходен с ним и Шатобриан.

  

   31 июля 1865 года, суббота

   Я много видел ничтожных вещей на свете, но ничтожнее человеческих добродетелей ничего не видел; неуменье показать, как товар лицом, свой ум, свой характер, свое достоинство многими считается за их отсутствие.

   Ездил в Петербург, где виделся с Деляновым. Я хотел поблагодарить его за учтивое письмо о доставлении мне дела из его канцелярии, которого, однако, там не оказалось. Теперь он мне сказал, что дела этого нет и у Е.М.Феоктистова и что он напишет об этом министру. Я застал Делянова как-то усталым. Было говорено о современных событиях, пожарах, повальном пьянстве и проч. Валуев недавно объявил в Комитете министров, что в течение двух летних месяцев в России было более 400 пожаров. Но, повидимому, все это не особенно заботит высшие правительственные лица.

  

   1 августа 1865 года, воскресенье

   Был на водоосвящении, которое здесь, в Павловске, совершается очень торжественно и живописно. Зашел к Норову и неожиданно встретил там Базили, которого не видал больше пятнадцати лет. Он облобызал меня, как старого близкого знакомого, и представил мне своего сына, молодого человека лет двадцати. Сам он теперь в отставке, живет достаточным помещиком в Бессарабии. Сей прекрасный грек успел очень хорошо провести свой кораблик в тихую пристань.

  

   2 августа 1865 года, понедельник

   Увы, красное лето проходит. В природе начинаются всякие неурядицы, а по службе - возня и разные гадости. Скоро позовут в Совет и в Академию. Ни там, ни здесь не было заседания полтора месяца.

  

   4 августа 1865 года, среда

   Любопытное зрелище в саду вокзала. Укротитель зверей показывал публике шесть львов, входил к ним в клетку, дразнил их, бил, ложился с ними и на них, клал свою голову в разверстую пасть одного из них. Львы прыгали, метались из стороны в сторону, рычали, особенно один из них, самый большой и, по-видимому, очень недовольный обращением с ними хозяина. Он ярился и заставлял трепетать зрителей страшными взрывами своего рева. Зрителей была толпа. Представление продолжалось не более четверти часа. Как объяснить эту непонятную власть, которую человек приобретает над самым могучим и лютым из зверей? Разумеется, он должен был взять этих львов маленькими и дрессировать их долго и постепенно. Нельзя ли объяснить этого тем, что в продолжение длинного периода мало-помалу можно не изменить инстинктов животного, но направить его способности, его психологические элементы так, что они, раз погнувшись на один бок, уже всегда будут склоняться на одну сторону и не будут уже в состоянии, так сказать, выпрямиться и стать в свое естественное положение - в положение своего природного инстинкта?

   На днях прочитал я в одном из журналов статью о курении табаку, где, между прочим, говорится, что излишнее курение ослабляет зрение. А как у меня действительно с некоторых пор глаза становятся не так хороши, как были, то я и решился умерить курение сигар, которому предавался-таки довольно неумеренно. Вот уже несколько дней, как я ровно наполовину сократил свою обычную порцию и намерен и впредь соблюдать эту диету, тем более что она полезна для кармана.

  

   6 августа 1865 года, пятница

   Вечер в вокзале. Народу было множество, но, как всегда в Павловске, толпа вела себя чинно, без скандалов. Музыка исполняла серьезные пьесы; освещение яркое. Множество нарядных женщин мелькали, как бабочки, или, сидя на скамьях, представляли из себя роскошные пестрые гряды цветов.

   В сегодняшнем N 171 "Русского инвалида" напечатана очень любопытная статья о поджогах. Теперь раскрыто и уже не подлежит ни малейшему сомнению, что существует целая обширная система поджогов, созданная и весьма настойчиво применяемая польской партией, здешней и заграничной. Но кроме того, существует еще партия и русских заграничных ренегатов, которые действуют с нею заодно.

  

   8 августа 1865 года, воскресенье

   Был Пекарский, недавно вернувшийся из Ревеля, а потом заходил мой верный и неизменный Орест Миллер.

  

   11 августа 1865 года, среда

   К чему же все это, если ничего нет постоянного, кроме вечного изменения?

   Если твой хороший знакомый или приятель начинает оказывать тебе особенную приязнь - берегись! Это значит, он непременно собирается тебе нагадить.

  

   17 августа 1865 года, вторник

   Человек совершенно как слепой бродит от самой колыбели. Опыт и несчастие потом его постепенно вразумляют в главных истинах жизни, и под конец он прозревает для того, чтобы увидеть свою могилу и лечь в нее.

  

   18 августа 1865 года, среда

   Одни страдания составляют существенную сторону жизни. Все прочее - мечта, сон, тень. На что это? - вот вопрос, который невольно возникает при всяком явлении, исчезающем без следа после минутного пребывания.

  

   19 августа 1865 года, четверг

   Все вертится в голове мрачный, роковой вопрос: на что это?

   По поводу напечатания проекта нового устава Академии возникла сильная полемика. На проект напал Московский университет с яростью, которая сильно вредит его даже справедливым замечаниям. Он оскорблен тем, что Академия называет себя первенствующим ученым сословием в империи. В прибавлениях к "Русскому инвалиду" напечатана статья, также неблагоприятная для проекта Академии и для самой Академии. Ее приписывают Шульгину. Изо всех этих недоброжелательных и свирепых толков начинает казаться, что вопрос просто-напросто должен быть поставлен так: нужна ли и возможна ли в России Академия? Уж не лучше ли прежде подумать о школах, чем об ученых обществах? И впрямь, нам, пожалуй, еще рано заседать в Академиях. Нам прежде надо выучиться уважать науку.

  

   22 августа 1865 года, воскресенье

   На прогулке в парке познакомился с Лисицыным, который принимает такое участие в дочери Павского, оставшейся почти нищею. Он рассказал мне удивительные вещи про В.Б.Бажанова, который своим нынешним местом обязан Павскому, а теперь отказался употребить свою силу и влияние, чтобы помочь бедной его дочери. Невероятно, но факт, что ей назначено пенсиону 118 р. в год - ей, дочери законоучителя и духовника царствующего императора России! И какого духовника - Павского, одного из благороднейших, просвещеннейших и ученейших людей Русской земли. Неужели это сделал Александр II, образец доброты и великодушия! Между тем недостойные, презренные какие-нибудь интриганы, люди, не имеющие и тысячной доли заслуг и достоинств Павского, осыпаны милостями двора, и дети их благоденствуют. "О, как ничтожен, мал и суетен деяний ход на свете!" 118 рублей пенсиону дочери Павского, томящейся в бедности!

   Говорил с некоторыми лицами об Академии. Да, действительно, вопрос должен быть поставлен так: нужна ли России Академия? Очевидно, не Академия не соответствует государству, но государство не дозрело до Академии. Общество в ней не нуждается, да и ученых в ней оказывается недостаток: недаром же мы все стремимся выписывать их из-за границы, как заморские вина или плоды.

   Имей дело поляки только с русским правительством, отстаивай свою национальность в Царстве и не заявляй бессмысленных притязаний на западные губернии, вообще не ставь вопроса так: не Россия, а Польша, - конечно, они расположили б в свою пользу и многих рассудительных и мыслящих людей в самой России, чему и удивляться нечего было бы. А то вот ко всему безумию еще такие гнусные средства, как поджоги и угрозы ядом! В самом деле, при таком положении дел для чего же рассудительный и мыслящий человек предпочел бы Польшу России? Если Россия не много привлекательного в себе заключает, то Польша разве больше представляет? Худо быть так управляемым, как управляем русский народ. Но Боже сохрани попасть под управление польское и под власть польской интеллигенции! Уж лучше оставаться так, как есть, да питать кое-какие надежды на будущее, чем идти прямо на все мерзости польского и католического угнетения и бесправия.

  

   23 августа 1865 года, понедельник

   Нигилисты изливают целые мутные потоки ругательств на всех наших писателей до Чернышевского и Добролюбова, которые одни у них великие люди. Писарев обругал Пушкина. Я одобряю такие решительные действия: гораздо лучше, когда пьяница напьется так, что свалится с ног и перестанет задирать добрых людей, чем когда он пишет мыслете и толкает прохожих [т.е. выделывает ногами кренделя в виде буквы "м", которая и называлась "мыслете"].

  

   24 августа 1865 года, вторник

   Из призыва из-за границы академиков, ну право же, прямой вывод, что Академии у нас рано быть.

  

   28 августа 1865 года, суббота

   Приехав сегодня в город, нашел у себя письмо от Турунова с надписью: весьма нужное, от 26-го числа, с приглашением явиться к министру. Мне было досадно, что эту повестку послали ко мне не в Павловск, а на городскую квартиру, где я заведомо не часто бываю. Я тотчас поехал на Аптекарский остров. В приемной министра было много ожидавших аудиенции. Меня первого позвали в кабинет, что я счел недобрым предзнаменованием, потому что Валуев всегда, когда хочет уязвить кого-нибудь, то прежде помажет его маслом. Так было и тут. Он принял меня чрезвычайно любезно и прежде всего начал извиняться в том, что приглашение мне было отправлено не в Павловск, отчего и произошло замедление, лишившее его возможности со мной посоветоваться о деле, о котором теперь намерен сообщить мне. Его величество уезжает в Москву, и откладывать нельзя. Дело касается меня.

   С первого сентября вводятся новые порядки в Управлении по делам печати, вследствие чего должен измениться и состав управления. Поэтому он, министр, хотел узнать: не угодно ли мне будет лучше удалиться из Совета? При этом государю императору угодно произвести меня в тайные советники, а он, Валуев, будет хлопотать об увеличении мне пенсиона. Далее министр говорил, что при новом устройстве цензуры легко может случиться - этого даже необходимо ожидать, особенно вначале, - что лица, принадлежащие к этому управлению, не раз будут поставлены в положение не слишком для них приятное, будут предметом взысканий и проч. "А этого ни по вашему имени, ни по вашим заслугам с вами нельзя будет допустить. Новая система требует новых деятелей - новое вино вливается в новые мехи. Я говорил о вас государю, выставил ему вас с наилучшей стороны. Впрочем, он вас лично знает и хорошо к вам расположен".

   После всех этих и многих других фраз я, разумеется, счел для себя "угодным" принять любезное предложение Валуева. Понятно, что ему хочется от меня избавиться. Я все время открыто высказывался против его проекта, напирал на необходимость расширения прав Совета и ограничения произвола министра. Теперь, когда его проект восторжествовал и он является полновластным хозяином в Совете, мое присутствие там мозолило бы ему глаза. Да и что, в самом деле, делал бы я теперь там? Дело печати проиграно, и я действительно был бы лишен возможности ему честно и независимо служить, как это делал до сих пор.

  

   30 августа 1865 года, понедельник

   Прибавку к моему пенсиону я, по совести, считаю себя вправе принять и надеюсь, что Валуев в данном случае сдержит свое обещание. В противном случае положение мое будет очень затруднительное, особенно с чином тайного советника, который мне ни на что иное не нужен, как разве только на то, чтобы прибавить мне новое бремя. Может быть, мне следовало бы с большей энергией говорить Валуеву о своих правах. Но, во-первых, мне это всегда бывает как-то противно, а во-вторых, как-то странно и смешно распространяться и настаивать на каком-нибудь праве или справедливости там, где не верят ни в какое право, ни в какую справедливость.

  

   1 сентября 1865 года, среда

   Получил уведомление, что я произведен в тайные советники.

  

   3 сентября 1865 года, пятница

   Три заседания в Академии: общее, в отделении и в комиссии по Уваровской премии за драматические сочинения.

   Я не оберусь поздравлений по случаю пожалования меня в тайные советники. Право, кажется, все хотят и мне самому вбить в голову, что это так важно. Между тем теперь у меня главная забота хоть сколько-нибудь обеспечить существование моей семьи и мое собственное, ибо тайное советничество грозит превратиться в явную несостоятельность.

  

   5 сентября 1865 года, воскресенье

   Вы хотите делать много посредством литературы: постарайтесь же сделать ее уважаемою.

  

   8 сентября 1865 года, среда

   Итак, теперь окончательно выяснилось, что Валуеву нужны не люди, служащие делу, а лица, раболепно исполняющие его волю.

  

   9 сентября 1865 года, четверг

   Заседание в Академии наук. Срезневский привез из Москвы много любопытных рисунков наших древностей, одежд и проч., снятых им в тамошнем музее, патриаршей ризнице и проч. Это хотя не филологическое дело, но все-таки дело и для науки годится.

  

   10 сентября 1865 года, пятница

   Напрасно наши ультраруссофилы так восстают против Запада. Народы Запада много страдали, и страдали потому, что действовали. Мы страдали пассивно, зато ничего и не сделали. Народ погружен в глубокое варварство, интеллигенция развращена и испорчена, правительство бессильно для всякого добра.

  

   12 сентября 1865 года, воскресенье

   Сегодня рассказали мне случай, происшедший несколько недель тому назад, но о котором я, живя на даче, до сих пор не слышал. Курочкин с двумя ассистентами забрался в квартиру к редактору "Русского слова" Г.Е.Благосветлову и надавал ему пощечин за какие-то печатные ругательства.

  

   14 сентября 1865 года, вторник

   Валуев действительно постарался как можно выгоднее для меня обставить мое увольнение. Он хотел назначить мне в прибавку к моему пенсиону (1700 руб.) две тысячи пятьсот рублей, что, разумеется, могло бы меня весьма успокоить. Но К. К. Грот этому воспротивился и назначил всего пенсиона три тысячи. Во всяком случае, спасибо Валуеву. Сыт с этим, разумеется, будешь, но придется испытывать немалые лишения. Так постепенно я подвигаюсь к последнему скорбному лишению - лишению жизни.

  

   16 сентября 1865 года, четверг

   Встретил молодого парня с очевидными признаками серьезной болезни. Он едва передвигал ноги. Он спросил у меня, далеко ли до Николаевского моста, куда он брел, чтобы найти там на барке своего земляка, который помог бы ему отправиться на родину. Его два раза лечили в Мариинской больнице и оба раза выпроваживали едва начинающего выздоравливать. Когда он на днях опять явился туда совсем больной, доктор ему сказал: "Убирайся прочь! Заморю - тотчас помрешь". Я дал этому бедняку немного денег. Он - рабочий на барках.

  

   27 сентября 1865 года, вторник

   Первая в нынешнем году лекция в Римско-католической академии. Студенты, по обыкновению, встретили меня очень приветливо и радушно и, по обыкновению же, поднесли мне великолепный букет цветов.

   В N 246 "С.-П. ведомостей" напечатано первое предостережение министра этой газете за статью о банке Френкеля. Я читал статью. Она вызвана полемикой "Северной почты" и потому уже не должна бы служить поводом к такой крутой мере. Притом она написана очень мягко. Мне кажется это ошибкою и потому уже, что такие крутые меры несовместимы с властью, которая не внушает, ни страха, ни уважения, ни доверия к себе. Ведь это не более как вспышки, симптомы произвола, которому эта власть не в состоянии предаваться последовательно и систематически и который, таким образом, ведет лишь к раздражению умов - и ничего более. Но Валуев, кажется, решился идти напролом. Посмотрим, долго ли и как это будет продолжаться. Как, однако, я должен быть ему благодарен за то, что он отставил меня. Конечно, я не мог бы разделять подобных взглядов и мер и немедленно сам подал бы в отставку, отчего очутился бы в очень плохом положении. Да, я должен сознаться - Валуев поступил со мною, что называется, благонамеренно.

  

   22 сентября 1865 года, среда

   Всякий чиновник есть раб своего начальника, и право, нет рабства более жестокого и позорного, чем это рабство. Чиновник еще счастлив, если он глуп: он тогда, пожалуй, даже может гордиться своим рабством. Но если он умен, положение его ужасно. Он должен насиловать перед своим господином свою волю, свое чувство, свои убеждения, и как вообще начальник не любит в подчиненном ума, то этот подчиненный каждую минуту должен трепетать или за свою честь, или за свой жребий. Положение его несколько смягчается, когда начальник сам настолько умен и просвещен, чтобы не слишком бояться ума у других, и чувствует потребность в умных подчиненных, умея извлекать из них пользу. Но и в таком случае бедный чиновник только терпим. Внутренне его боятся и ему не доверяют.

   Понимая это, он поставлен в необходимость льстить, делать вид, что он разделяет взгляды и убеждения своего начальника, когда он вовсе их не разделяет и когда его собственные мнения диаметрально противоположны мнениям, которые он, однако, должен чтить как закон. Кто в состоянии эмансипировать этих рабов в таком бюрократическом государстве, как Россия, где, кроме того, произвол начальника не находит нигде обуздания: и общественное мнение, и печать ему нипочем.

  

   23 сентября 1865 года, четверг

   В три часа я пошел прогуляться по Невскому проспекту и вдруг на перекрестке у Садовой улицы почувствовал сильное головокружение. Колеблющимся шагом я кое-как перешел улицу и остановился на тротуаре. Это так быстро случилось, но так же быстро и прошло.

   Римско-католическая академия хлопочет об увеличении мне жалованья на сумму, урезанную от моего пенсиона.

  

   24 сентября 1865 года, пятница

   Получены из Москвы известия, что Николай Романович Ребиндер умер. Так все реже и реже становится вокруг, все темнее и темнее, пока самому придется погрузиться в вечный мрак.

  

   25 сентября 1865 года, суббота

   Заседание в Академии для присуждения Уваровских премий. За драму - никому не присудили. Было представлено три - оказались одна из рук вон плоха, а две посредственные. Полная премия (1500 руб.) присуждена некоему Носовичу за словарь западнорусского наречия и кому-то другому за статистико-историческое сочинение об Юго-Западном крае.

  

   27 сентября 1865 года, понедельник

   Ездил в Царское Село к князю П.А.Вяземскому, который нездоров. Он отдал мне стихи свои под названием "Подмосковное", прося отдать их в типографию для напечатания. Ему хочется поднести эти стихи императрице в память ее пребывания в Ильинском.

  

   28 сентября 1865 года, вторник

   Получил премилое письмо из Дублина от Печерина. В том-то и дело, что одного знания недостаточно и что человек должен пополнять себя из других источников.

   Вот откуда вышло предостережение "С.-П. ведомостям". Гернгросс, товарищ министра государственных имуществ, вместе с тем состоит и директором Френкелевского банка. Когда в Государственном совете была принята в уставе банка фраза, что и казна может закладывать в нем свои имущества, обеспечивая их всем государственным достоянием, то Гернгросс тотчас дал о том знать Френкелю, который, в свою очередь, поспешил разгласить об этом по всей Европе. Это страшно взволновало наших капиталистов. Поднялись толки, невыгодные для правительства, и появилась статья в "С.-П. ведомостях". Гернгросс - большой приятель Валуева и тотчас бросился к нему, а Валуев, желая угодить великому князю, суммы которого находятся в банке Френкеля, поспешил разразиться грозою над газетою совершенно невинною. Значит, тут главную роль играли личные интересы, подлая угодливость министра этим интересам, словом, все те гнусности, какими отличается наша администрация. Впрочем, все эти вещи так не новы у нас, что никого и удивлять не могут.

   Гончаров говорил мне сегодня, что у них в Совете хаос;

   председатель Щербинин - полное ничтожество; во всем силится господствовать Фукс. Там вспоминали меня, говоря, что я один мог бы противодействовать.

   Быв у князя Вяземского, я откровенно высказал ему, какую огромную ошибку сделал Валуев, приняв на свою личную ответственность дела печати и так обезличив Совет. Он поплатился за это. Как ни странно и ни глупо может казаться в глазах некоторых, а ведь и у нас дурные вещи вызывают дурные последствия. В публике всеобщее негодование против Валуева.

   Хотели сделать предостережение "Дню" за его статью о духовной цензуре, да и не сумели сформулировать этого. А Щербинин хвалился в сенате, что они отдадут под суд И.С.Аксакова!

  

   1 октября 1865 года, пятница

   Виделся с Ф.И.Тютчевым. Разговор о последних происшествиях по делам печати. Тютчев говорил мне о Каткове, с которым он часто виделся в Москве, откуда приехал несколько дней тому назад. Я не ошибся, полагая, что Катков не выносит своего успеха и величия. Им овладело невыносимое, непомерное высокомерие, и он страшно нетерпим к мнениям других. Как не жалеть об этом? При неотъемлемых его заслугах такие ребяческие замашки!

  

   3 октября 1865 года, воскресенье

   Меня приглашала г-жа Ладыженская, с которою я недавно познакомился: она желала со мною посоветоваться о воспитании своих детей - двух мальчиков и одной девочки. Как все-родители настоящего времени, не исключая и меня самого, она не знает, что с ними делать, - как, где и с чьею помощью их учить.

   В таком хаосе находятся наши школы по милости мудрого и попечительного управления последних министров народного просвещения. В гимназиях, например, набивают головы детей бесчисленным множеством предметов, то есть имен и цифр, без всякого смысла и сознания цели, куда это и к чему поведет. Да и теперь еще не решен знаменитый спор: быть ли гимназиям классическими или реальными? А педагогия наша с новыми теориями, взглядами и проч. пришла, наконец, в такое состояние, что решительно всех запутывает, как и чему должно теперь учить. Во всем этом классического один хаос. А между тем материалистическое и нигилистическое направление растет в юношестве и грозит приготовлять из него дурных людей и дурных граждан. Но какое кому до этого дело! Только бедные отцы и матери трепещут за будущность своих детей. Вот это так несомненный факт.

  

   5 октября 1865 года, вторник

   "Колокол" дребезжит, как разбитый кусок железа. Герцен потерял голову от неудачи. Он думал, что поднимет всю Россию идти с ним, или, вернее, за ним, к пересозданию, или, лучше сказать, к разрушению, самой себя, - но не успел в этом и теперь ругается самым непристойным образом, "разводя яд своих чернил слюнями бешеной собаки". Письмо его к государю по случаю кончины наследника - верх непристойности. Оно даже не умно. Тут Герцену не помогает даже остроумие памфлетиста, талантом которого он, бесспорно, одарен. Кого хочет он убеждать грубыми ругательствами? А между тем как мог бы он быть полезен даже теперь, говоря только дело, без яростной злобы, критикуя смело, энергически, но без оскорбительных ругательств, не давая воли своим личным антипатиям и не растворяя слов своих горечью обманутого или оскорбленного самолюбия. Теперь только и видишь, что он бесится, но бешенство не есть доказательство: им никого не убедишь. А для критики правдивой и умной у нас так много материалов, и мы не только не оскудеваем в них, а напротив, каждый день прибавляем новые. Нужны ли ему типы? И в них недостатка нет. Боже мой, да вот один Валуев может послужить предметом для чудесной характеристики высоко мнящего о себе бюрократа, или Головнин для типа... интригана.

  

   8 октября 1865 года, пятница

   Общее заседание в Академии наук, и весьма интересное. Президент предложил вопрос, следует ли Академии отвечать на замечания, сделанные Московским университетом на проект нового устава Академии и напечатанные в издании "Московского общества истории и древностей"? Самые замечания были прочитаны секретарем. Они такого свойства, что, по моему мнению, на них отвечать не следует. Главное, в чем Московский университет обвиняет Академию, - то, что, состоя большей частью из иностранцев, не знающих русского языка, она не распространяет в народе знаний и не приносит никакой пользы государству. Отвечать на это значило бы из вопроса ученого или корпоративного сделать вопрос национальный и поднять страшную бурю, что в настоящее время особенно неудобно. И потому, когда дело дошло до собирания голосов, я объявил себя против ответа и выразил ту мысль, что было бы крайним неприличием, если бы две главные просветительные силы в государстве вышли на публичный бой. Московские замечания не иное что, как ругательства. Академия уронила бы себя, если бы стала отражать такие недостойные удары. Собрали голоса, и значительное большинство оказалось одного со мною мнения, хотя секретарь сильно настаивал на противном: большая часть замечаний падает на объяснительную записку, которую составлял он.

   Вечером был у меня А.Г.Тройницкий, третьего дня возвратившийся из-за границы. Разговор о делах печати. Тройницкий, как умный человек, тоже видит большую ошибку в том, что наделано Валуевым, да и вообще в том, что он взял на себя роль единственного судьи и направителя литературы.

  

   11 октября 1865 года, понедельник

   А.С.Воронов на днях рассказывал мне о подвигах Головкина, как он сыплет государственными деньгами, арендами, чинами на самых ничтожных чиновников. Иные получили по две и по три награды в год или в полтора года. Стендер, уволенный за неспособность от должности попечителя в Казани и живущий теперь за границею, получил чин тайного советника и аренду. Пирогов, тоже находящийся за границею, кроме 4000 руб. содержания, получил аренду. Директор департамента Петере в течение года получил тайного советника, ленту и аренду, и проч., и проч. Конечно, Пирогов выделяется изо всех. по уму и способностям, и кроме того, он достойный человек, но все-таки не следует так бросать государственные деньги.

  

   13 октября 1865 года, среда

   Читал Сидонскому предисловие к биографии Галича

  

   15 октября 1865 года, пятница

   Получил от Рождественского некоторые материалы, то есть отрывки лекций, для биографии Галича. Из них для меня важны: его трактат о философии в виде "Письма к Агатону" и отрывок из истории человечества.

  

   16 октября 1865 года, суббота

   Холера уже, говорят, в Копенгагене. Значит, она приближается к нам. Вальц советовал некоторые предосторожности относительно чистоты и пищи, а затем не думать о ней и заниматься своим делом.

   Нет опаснее животного, как литератор или ученый, когда раздражать его самолюбие.

   Заседание в Академии наук. Толки, кого избрать в члены нашего отделения. На Бычкова все согласились единогласно.

   Мы ужасно далеко идем в нашей прилепленности к фактам, то есть мы стараемся только добыть факт и вовсе не заботимся о том, чтобы приобрести о нем ясное и точное понятие. Да на какой же черт нам дан ум, как не на то, чтобы судить о факте, добиваться его значения и отношения к другим фактам! "Искра" удачно назвала московского Лонгинова "гробокопателем".

  

   17 октября 1865 года, воскресенье

   Мрачно, мокро, тепло. Кажется, в милосердной природе идет дело о подготовке к холере.

   Странные противоречия могут уживаться в одном и том же человеке. Вот, например, я так мало доверяю всему человеческому - добродетелям, уму, благу, жребию людей, а между тем у меня сильное влечение ко всему великому и прекрасному, постигать которое и видеть можно только в человечестве же. Я также сильно сомневаюсь в конечных целях творения, а между тем верую, и горячо верую, в высочайший творческий и всевидящий царственный разум, во власть и силу выше природы и вселенной - словом, верую в бога в духе христианских понятий. Я не уважаю людей, а готов служить им верою и правдою, хотя уверен, что они на каждом шагу меня обманут и готовы сделать мне всякое зло.

  

   20 октября 1865 года, среда

   Виделся в Царском Селе с князем Вяземским. Рассказ князя об усиливающемся спиритизме. Чудеса со столами, приводящие в недоумение даже людей рассудительных, - всё, по словам князя.

  

   21 октября 1865 года, четверг

   Заседание в Академии наук. Странно, как люди, желая показаться важными, толкуют горячо о пустяках со всеми признаками глубины и серьезности. Вышел бурный спор. В прошедшее заседание было решено выбрать в члены Бычкова. Но Гроту захотелось непременно сказать в протоколе, что Бычков избран для составления словаря. Он же предлагал выбрать еще члена для издания сочинений Ломоносова. Первый воспротивился этому я. Мне казалось неудобным выбирать кого-либо в члены Академии для исполнения такого-то поручения, а не для отдела или категории науки, по которой вообще может быть полезна специальная деятельность избираемого. В проекте нового устава сказано, что мы должны иметь шесть членов: двух для славянской и древнерусской литературы, двух для средней и двух для после-петровской. Так и следует поступать. К моему мнению присоединился Срезневский, который прибавил, что второго члена он требует для славянской литературы, так как сам он занимается ею в связи с древнерусскою. Это мнение мне показалось основательным и согласным с проектом нового устава. Что касается до словаря, то этому делу должны содействовать все. Пекарский с обычным своим педантизмом разделял мнение Грота и, между прочим, сказал: "В науке не нужно никаких убеждений". - "Как же! - возразил я, - вы науку считаете чем-то чужим для человека, а человека машиною, выделывающею ученые игрушки".

   Тогда он поправился