Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 2

что нужны пожертвования и т.д. Вчера он призывал Волькенштейна и сурово напал на него опять за шрифт.

   Это меня сильно расстраивает. Я подозреваю, что, нападая на типографию, министр косвенно бросает стрелы на меня. Ему не нравится мое желание удержать за редакциею известную степень самостоятельности, без которой, однако, нельзя дать газете сколько-нибудь характер, заслуживающий внимания и доверия общества. Были у меня с ним и некоторые столкновения. Он все жалуется, что его не слушают. Да, становится очевидно, что министр после всех благих намерений и разглагольствований о широких взглядах и задачах хочет в конец сузить первоначальный план газеты. Если он действительно такой ветреник, то я ему больше не помощник.

  

   9 мая 1862 года, среда

   Нет! Все наши государственные люди решительно ниже посредственности, люди бездарные, неспособные ни к какой светлой, широкой мысли, ни к какому благородному усилию воли. Какая нравственная сила в состоянии поддержать правительство, состоящее из таких гнилых элементов, из этих бюрократических ничтожеств.

  

   10 мая 1862 года, четверг

   Размыслив хорошенько, я решился написать Валуеву письмо с объяснением, что при таких порядках, .или, лучше сказать, беспорядках, и постоянных тревогах и переменах газета не может идти честно и успешно. Я хочу предложить ему, не согласится ли он определить цифру, ниже которой в расходах по содержанию газеты идти нельзя, не уронив газеты, а если он на это не согласится - подать в отставку.

  

   13 мая 1862 года, воскресенье

   Поутру отослал письмо к Валуеву.

  

   15 мая 1862 года, вторник

   Драка Писарева с Гарднером [из-за невесты первого] на железной дороге недели полторы тому назад.

   Время берет свое, время делает свое. Люди совершают неподобные дела, а время употребляет эти дела, как умный пахарь навоз, и взращает из них добрые плоды. Значит, не люди заслуживают уважения, а время и принцип, который вырабатывается временем.

   Собрание совета или профессоров, потому что собственно совета нет, под председательством попечителя Делянова. Предложен был вопрос: когда должен быть открыт университет? Положено: открыть совет в августе, а университет к первому октября приблизительно.

   К концу произошла сцена. Костомаров подал в отставку, и сегодня получен уже приказ о его увольнении. Некоторые из профессоров захотели сделать ему овацию. Поднялся Горлов и начал упрашивать его остаться в университете. За Горловым поднялись и другие и тоже начали упрашивать. Костомаров встал и как-то несвязно заговорил о своем расстроенном здоровье, потом перешел к откровенности. "Я, - сказал он, - получил более двадцати ругательных писем от студентов; мне угрожают побить меня, если я останусь в университете: что же мне делать?" Наконец он склонился на убеждения, чтобы ему по крайней мере числиться на своей кафедре, авось студенты отдумают и не захотят его больше ругать. Я ушел: мне было и жалко и стыдно.

  

   16 мая 1862 года, среда

   Большую часть жизни мы проводим в том, что собираемся жить, - и, наконец, решаемся жить, когда уже поздно и для жизни остается не больше времени, как сколько нужно, чтобы проститься с ней.

   Объяснение с Тройницким по газете, вследствие моего письма к Валуеву. Валуев сердит на меня за письмо. Он говорит, что я будто лишаю его права заниматься интеллектуальною стороною газеты. Это несправедливо. Я только стою за то, чтобы не отступать от первоначального плана газеты и от тех задач, держаться которых мне было торжественно обещано. Тройницкий прочитал мне предполагаемые цифры. Может быть, они и окажутся удовлетворительными, но я просил сначала допустить их в виде опыта.

  

   17 мая 1862 года, четверг

   Наконец совершенно летний день, а мы еще не на даче. Впрочем, нынешний год мы недалеко едем: перебираемся всего только на Черную речку.

   В человеке и в человеческой жизни очень мало счастья, еще меньше мудрости и очень много необходимостей, из которых вытекают то бедствия, то пороки.

  

   22 мая 1862 года, вторник

   На даче. Вчера переехали. Домик так себе, как говорится, ни то, ни се - ни дурен, ни хорош. Я приехал в шесть часов. Меня задержали в редакции корректуры статьи Ржевского и Леонтьев, который приехал из Москвы. Он очень жалуется на тамошнюю цензуру, которая совершенно сбита и с последнего толка. Валуев делает замечание, а Головнин пишет отношение.

   Сегодня обедал у меня Марк, который едет в четверг за границу на воды лечиться после тяжкой болезни. Вечером мы пошли гулять: скверно, холодно. В Строгановой саду, однако, пел какой-то дурак-соловей, как будто можно здесь что-нибудь делать другое, как не каркать по-вороньи.

  

   23 мая 1862 года, среда

   Поутру. Уф, как холодно! Я сижу за письменным столом в теплом пальто и калошах. Перед глазами у меня торчит несколько березок, из которых нехотя тянется тощая зелень. Немного далее луг, на котором всеми неправдами кое-как пробивается из полумерзлой земли травка. Где-то вдали каркает ворона. По небу бродят тучи, из которых так и ожидаешь, что посыплет снег: вот и прелести здешней майской природы. Я, как Ричард III, ходя по комнатам, кричу: "Дров, дров - всю дачу за дрова! Топите печи".

   Люди бывают вообще чрезвычайно щедры на одолжения, которые им ничего не стоят.

  

   24 мая 1862 года, четверг

   Вчерашний день к вечеру потеплел. Сегодня тоже тринадцать градусов поутру: и за то спасибо.

   Вчера в Петербурге было разом четыре пожара в разных частях города. Один, и всех сильнее, недалеко от меня, около Лиговки. Толкуют о поджогах. Некоторые полагают, что это имеет связь с известными прокламациями от имени юной России и которые были разбросаны в разных местах.

  

   27 мая 1862 года, воскресенье

   А пароксизмы своим чередом продолжают преизрядно трепать меня, особенно по ночам.

   Моя статья о прогрессе перепечатывается в разных губернских ведомостях. Есть же, значит, люди, разделяющие мой образ мыслей. Впрочем, знает ли большая часть наших так называемых мыслящих людей, чего они хотят и к чему стремятся. В этой анархии идей нет ничего определенного.

  

   28 мая 1862 года, понедельник

   День, полный тревог и страха для всего Петербурга.

   Последние четыре или пять дней подряд в городе были пожары, а иногда и по нескольку разом. В пятницу, например, их было одновременно шесть в разных местах. Носились слухи, что поджигают. Меня даже уверяли, что поймано несколько разбойников-поджигателей.

   Сегодня часу в первом поехал я в город, на свою квартиру. Там швейцар рассказал мне, что вчера на углу Владимирской и Стремянной поймали кого-то с горючим и зажигательными снарядами в карманах. Он сам видел всю суматоху этой ловли. Удивительная беспечность правительства. Город в очевидной опасности, особенно после известных последних прокламаций, которые были везде разбрасываемы - на улицах, на площадях, в домах, в казармах. Войска у нас, слава Богу, довольно. Не следовало ли бы учредить усиленные патрули и даже оцепить более опасные и подозрительные места? Ничего этого нет. Я не встретил даже обыкновенных казачьих разъездов. При такой слабости власти, разумеется, следовало опасаться еще больших несчастий. Так и случилось.

   Я вернулся домой, то есть на дачу, часов около четырех. В шесть разнесся слух, что Петербург жгут, что пожар вспыхнул в лучшей части его, около Невского проспекта. Я вышел на Строганов мост: над Петербургом висела огромная туча дыма. Приехала дочь моя, которая гостила у своей подруги, и сообщила, что все около нашей квартиры. Щукин и Апраксин дворы в огне. Я с женой тотчас же отправился в город. У меня в квартире лежала тысяча рублей денег, все мое богатство, и некоторые документы. Мы были в большой тревоге, пока доехали до Владимирской. На улицах везде стояла сумятица, но о грабежах не было нигде слышно. Дом Фридерикса атакован был огнем с двух сторон: со стороны Щербакова переулка, который, казалось, весь пылал, и со стороны Троицкого переулка, где тоже все горело. Щукин двор и Апраксин уже не существовали. Было в огне и министерство внутренних дел. Сила пожара напирала на министерство просвещения и на Пажеский корпус. Их всячески старались отстоять. Из нашего дома почти все выносили свои пожитки. Что нам делать? Спасать больше всего надо было мой кабинет - но как? Нас с женой было только двое. Рабочие люди разбирались нарасхват. Мы собрали мои бумаги, да кое-какой скарб и связали в узлы, но вынести их было некому. Ко мне зашли князь Волконский, Капнист и Струговщиков. Все они предлагали свои услуги. Но дом Фридерикса так геройски сопротивлялся напору двух огней, что мы решились быть наготове, но не торопиться с выноской вещей. После полуночи, когда опасность для нашей квартиры несколько уменьшилась, я, оставив жену вместе с подошедшим тем временем Целинским, поехал на дачу, чтобы успокоить детей и прислать оттуда Иванова и няню - что и было сделано. Лишь под утро, не раздеваясь, бросился я на диван и кое-как заснул.

   Весь день прескверно себя чувствовал; сильный пароксизм и головная боль.

  

   29 мая 1862 года, вторник

   Пожар произвел страшное опустошение, В Чернышевом переулке и в Троицком, еще догорают дровяные дворы, и дом Фридерикса еще не в безопасности. Общее мнение, что поджигают. Рассказывают, что в разных местах задержаны люди с горючими веществами.

   Часть моих вещей перевезена в редакцию и сложена в кладовую. Серебро, которого, впрочем, у меня немного, я взял к себе на дачу. Библиотеку же и часть бумаг пришлось оставить в кабинете запертыми.

  

   30 мая 1862 года, среда

   Пожар на Песках. Я поехал в город в 11 часов утра. На Царицыном лугу были войска и государь. Город в большом волнении. В поджигательстве никто не сомневается. Рассказам, слухам, толкам нет конца.

   Вчера и сегодня ветер ревел и по временам превращался в бурю. Сильно холодно.

  

   31 мая 1862 года, четверг

   Несомненно, кажется, что пожары в связи с последними прокламациями. Если бы поджоги производились простыми мошенниками, то были бы покушения к грабежу: их нигде не оказалось...

   Объявлено от полиции, что по высочайшему повелению составлена комиссия для оказания пособия пострадавшим от пожара. Многие совершенно все потеряли. Между такими находится и добрый мой благородный Воронов. Семейство его отправилось на лето в Псков. Сам он тоже ездил туда на Троицын день и когда вернулся в понедельник вечером, то застал квартиру свою в пламени, и уже ничего нельзя было спасти.

   Объявлено от правительства, что всех, кто будет взят с поджигательными снарядами и веществами или задержан по подозрению в поджигательстве, а равно и подстрекателей к беспорядкам судить будут военным судом в двадцать четыре часа.

   Сегодня также на Мытной площади происходила казнь Обручева за распространение возмутительного сочинения против государя и верховной власти, то есть над его головой была переломлена шпага и объявлено ему: каторжная работа на три года, а затем вечное пребывание в Сибири.

   Приняты меры: все дворы заперты; у ворот сидят дворники, которые обязаны смотреть, чтобы во двор не проходили люди подозрительные. Усилены патрули. Вечером был на даче у министра Валуева. Однако объяснения по делам редакции не состоялось. Министр готовился к докладу государю.

  

   2 июня 1862 года, суббота

   Ужасно холодно в комнатах; на воздухе семь градусов. Пожары укротились.

   В восемь часов вечера получил от товарища министра статью для завтрашнего номера об открытии в Сампсониевском и во Введенском училищах злоумышленнического преподавания о том, что надо Петербург жечь и проч. Это проповедовалось в воскресных школах, заведенных в этих училищах для рабочего класса. Наряжена комиссия для исследования. Я поехал тотчас в типографию, и при мне набрали статью.

   Разговор с радикалом.

   - Надо все разрушить: бей направо и налево.

   - Для чего же?

   - Разумеется, чтобы истребить все накопившееся зло и достигнуть чего-нибудь лучшего.

   - Но кто же построит на место разрушенного лучшее?

   - Сама жизнь.

   - Хорошо, но, во-первых, кто же вам дал право насильственно вести людей к этому лучшему? Они не хотят иметь вас своими вождями: вас никто к тому не уполномочивал. Кто вы? Где ваши кредитивы? А во-вторых, где гарантии, что это лучшее, ради которого вы требуете столько жертв, будет действительно достигнуто?

  

   3 июня 1862 года, воскресенье

   Утром у товарища министра. Объяснялся о кое-каких делах по редакции. Просил и его доставить кое-какие факты о пожаре: иначе мы не можем ничего напечатать. Обещал.

   Пойманы и признались двое поджигателей: мужик и баба, которым кто-то дал по 25 рублей за это ужасное дело. Но этого кто-то или этих не могут отыскать. А в них-то и вся сила.

   Государь не соглашается на смертную казнь. Народ все думает, что поджигают студенты. Головнин писал Валуеву, чтобы тот сделал объявление в том смысле, что напрасно обвиняют студентов. Валуев отвечал отказом. Флигель-адъютант граф Ростовцев арестован.

   Очевидно, существует какой-то заговор, ветви которого распространены далеко. Бедная Россия! Каким хаосом тебе угрожают!

  

   4 июня 1862 года, понедельник

   Народ толкует, что поджигают студенты, офицеры и помещики.

  

   5 июня 1862 года, вторник

   Разумеется, ультрапрогрессисты хотят сломить все старое: тут нет ничего необыкновенного. Но разумеется также и то, что они должны встречать противодействие со стороны умеренных. И те и другие необходимы в процессе движения. Разрушение необходимо, в порядке вещей; но тоже необходимо и созидание. Эти две силы должны уравновешивать себя взаимно. Смерть без жизни была бы только смерть; жизнь без смерти лишилась бы обновления, оцепенела бы, сделалась бы минералом, не более. Во всем этом есть своя логика, своя правильность.

   Виновных в поджоге ведено судить полевым уголовным уложением, а право конфирмации государь предоставил военному генерал-губернатору.

  

   9 июня 1862 года, суббота

   Бедное мое отечество! Видно, придется тебе сильно пострадать. Темные силы становятся в тебе все отважнее, а честные люди все трусливее...

   Передо мной программа двух лекций из нравственной философии, которые намерен читать публично Лавров. Программу эту я взял как член факультета для того, чтобы представить на нее свои замечания. Боже мой, что за философия... Я написал протест и послал его в факультет.

   Вы хотите кровавыми буквами написать на ваших знаменах: свобода и анархия. Мы напишем на своих: свобода, закон и власть, охраняющая свободу и закон.

   Человек так гадок во всех своих проявлениях, что не знаешь, кто хуже: притеснители или те, которые выдают себя за защитников угнетаемых.

   Если революция не переродила и не улучшила французов, то из-за чего же столько шуму и хлопот, столько пролитой крови?

   Но кто удержит бурю, когда она разыграется? Ум и труд - вот в чем состоит гарантия человеческого существования и самое право на него человека. Потому-то, если вы не развили своего ума, если вам недостает знания, которое, как известно, есть сила науки, и если вы не трудитесь, - вы непременно должны впасть в зависимость или от природы, или от подобного себе, более знающего и более трудящегося. Что не уступает уму и труду, то уже выходит из-под власти человека; тут остается только терпеть.

  

   10 июня 1862 года, воскресенье

   Был у Плетнева на даче за Лесным корпусом. Он все еще болен. Рана на груди его до сих пор не закрывается. Он очень изменился. Уж не начало ли это конца? Мне стало грустно. Было время, я ему верил...

   Погулял немного по тем местам, где лет пятнадцать мирно протекали наши дачные дни. Еще грустнее стало. Вечер очень холодный. Когда вернулся домой, было всего восемь градусов. Ночь исполнена всяких мерзостей. Заснул только под утро.

  

   11 июня 1862 года, понедельник

   Известны слова Шварценберга: "Мы (то есть австрийцы) удивим мир нашею неблагодарностью". Не пришлось бы нам удивить мир бессмыслием наших драк, наших пожаров, нашего поклонения беглому апостолу революции Герцену, из Лондона, из безопасного приюта командующему на русских площадях бунтующими мальчиками.

   Находят сходство между временем Людовика XIV и Николая I, между временем Людовика XVI и Александра II: какой прекрасный повод повторить французскую революцию во всех ее фазисах! Нам ничего и не нужно более. Подражать и только подражать - в этом наше умственное превосходство. У них все опошлено: злодейство у них считается геройством. Трусливое "прятание за спиной английского полисмена" - благоразумием, аплодисменты мальчиков - популярностью. Ложь, ложь и ложь - даже не заблуждение, а ложь. Познакомился в редакции с Киттары, нашим будущим корреспондентом с лондонской выставки.

   Еще прекрасная новость: говорят о подметных письмах, в которых обещают отравлять пищу и питье жителей.

  

   12 июня 1862 года, вторник

   Вот она и реакция, как и следует быть после таких бессмысленных и гадких дел, какие наделали наши красные. Воскресные школы велено закрыть; женский пансион в Вильно также. Школы будут преобразованы и подчинены строгому правительственному контролю. Журналы "Современник" и "Русское слово" закрыты на восемь месяцев. Но главное неудобство всякой реакции, а особенно нашей, будет в том, что тут правое потерпит наравне с виноватым. Мысли грозит опять застой и угнетение, а мыслящим людям, писателям, ученым - неприязненные нападки невежд и ретроградов.

   Вечером у товарища министра. Комиссия для открытия поджогов действует плохо. Она очень мало до сих пор открыла.

   Программа Лаврова - это верх бесстыдства и шарлатанства. Я написал мои замечания и отправил в факультет.

  

   13 июня 1862 года, среда

   В "Нашем времени", в 122-м номере, напечатана довольно откровенная статья о пожарах. Там, между прочими о них толками в обществе, говорится о пытке, будто бы предложенной одним из членов следственной комиссии.

   Скверно, сумрачно, холодно, сыро.

  

   14 июня 1862 года, четверг

   Лето и для Петербурга даже изумительное. Отвратительный холод и дождь. Температура колеблется между шестью-семью градусами тепла. Живущие на дачах особенно терпят. На этот раз и нам попался прескверный дом, хотя и с печами, но очень ветхий. Топим каждый день, и притом березовыми дровами, как зимою, а тепло не держится. Ко всем прелестям еще сильный ветер, насквозь пронизывающий.

   Дурное свойство реакции то, что она, как коса, проходит полосами и срезывает все - и дурные травы и хорошие.

   В массе надолго подорвано уважение к именам ученого, литератора, студента.

  

   15 июня 1862 года, пятница

   Более тридцати лет я в Петербурге и ничего подобного не помню: весь почти июнь свирепствует холод и такие переходы, например, как от тринадцати градусов вдруг в несколько часов-до девяти, восьми, семи и шести. Сегодня с самого утра буря, дождь, а тепла только на пять градусов. Невыносимая мерзость. Мы топим по два раза в день. Я работаю в калошах, в сюртуке и в теплом пальто.

   Приказано в сентябре открыть физико-математический факультет при здешнем университете. А через год и остальные.

   Ну право же, это просто общественное бедствие вроде пожаров: теперь уже только 4 градуса на воздухе, а у меня в кабинете после вторичной топки едва дотягивает до 8 градусов.

  

   16 июня 1862 года, суббота

   Есть одна истина - Бог. Все прочее или полуистины, истины относительные, или чистая ложь.

   В литературе у нас привыкают всякую умную статью или суждение называть бесцветными, если в них нет резкого тона и выражений радикального свойства. Так приучают общество к спирту и мешают ему находить вкус в том, что не опьяняет сразу.

   Ну, право же, главный редактор официальной газеты сильно смахивает на каторжника. Он отвечает за каждую букву, за каждую запятую, которые поставлены или выпущены. Пока не вышел номер, он в тревоге; вышел номер - он еще в большей тревоге. Там может быть сделана ошибка, здесь она уже сделана, и поправить ее нельзя. Публика недовольна тем, что номер не весь по ее вкусу; начальство - тем, что вы литератор или ученый, а не чиновник. Словом, надо иметь большой запас мужества и еще больший запас той философии, которая учит многое презирать... Я разумею, конечно, редактора, который хочет добросовестно вести дело, который имеет свои определенные виды и не хочет, не может отступать от однажды признанных за ним полномочий...

  

   19 июня 1862 года, вторник

   Эти мнимые народные учителя, вместо того чтобы учить народ, навязывают ему свои мысли. Для сеяния некоторых истин надо прежде удобрить, подготовить почву ума. И потому эти пресловутые учителя наши очень похожи на пустых болтунов, которые заботятся не о том, чтобы сделать дело, а о том, чтобы поскорее выболтать то, чего они начитались или наслышались.

   Я забыл отметить в моем дневнике, что я в субботу поздно вечером получил для напечатания в "Северной почте" депешу о том, что Лидере ранен пулею в Саксонском саду, в Варшаве, на минеральных водах. Местность, где это произошло, и обстановка заставляют думать, что выстрел сделан не из личных видов, но что он - следствие какого-нибудь заговора. Преступник не схвачен. Значит, ему среди бела дня дали способ уйти. Сегодня в половине двенадцатого получил депешу, что Лидерсу хуже.

  

   22 июня 1862 года, пятница

   Депеша утром из Варшавы, что в великого князя Константина сделан выстрел из пистолета при выходе его из театра. Пуля пробила мундир на груди, однако до тела едва коснулась. Виновник схвачен на месте. Найдутся красные, которые назовут это геройством. Однако что же такое будет с обществом, если всякому будет позволено или всякий присвоит себе право осуществлять свои политические идеи, свои проекты о благе народов и человечества посредством пистолета, пожаров и т.п.?

   Некто приехал, чтобы постучаться в двери службы, но нашел, что двери эти для него заперты на замок. Посмотрел в щелочку замка: видит, что хозяева дома, значит не хотят принять. С тем он и уехал опять заграницу.

  

   23 июня 1862 года, суббота

   Человек гадок, жизнь гадка, а еще гаже, зная это, не уметь сносить их такими, каковы они есть.

   Выстреливший в великого князя - какой-то подмастерье, портной Ярошинский.

  

   26 июня 1862 года, вторник

   Вчера выдался день порядочный, без ветра, без дождя и с 13R тепла. Сегодня опять заворотило на прежнее. Ветер, дождь и холод.

   Опять неурядица в типографии, впрочем, все по части корректуры. Сделана ошибка в поправке ошибки по поводу запрещения Аксакову издавать газету "День".

   Министр придал этому чрезмерное значение и сделал типографии и редакции несоответственно строгий выговор. Это с некоторых пор его обыкновенный способ выражать лично мне свое нерасположение. Нет, решительно надо подавать в отставку. Всякое живое слово в газете вызывает в нем досаду, которую он срывает на опечатках и тому подобных мелочах. Газете грозит ограничиваться простою перепечаткою его циркуляров и других официальностей.

   Третьего дня я переменил главного корректора. Первый вздумал было по своему усмотрению исправлять статьи газеты. В одном номере он не напечатал несколько строк, говоря, что так лучше. Теперь я определил кандидата нашего университета.

  

   27 июня 1862 года, среда

   Поутру предварительно объяснялся с Тройницким. Он подтверждает, что министр недоволен газетою, придирается ко всему и придает особенную важность безделицам вроде опечаток, упуская из виду главное или не желая на нем останавливаться. Я объявил Тройницкому о своем решении подать в отставку. Он не отговаривал меня от этого, соглашаясь, что так дело дольше вести нельзя.

   Приехав домой, я написал просьбу об увольнении и коротенькое письмо к министру с изъяснением причин, заставляющих меня отказаться от должности главного редактора. Был уже час, когда я поехал в редакцию и оттуда послал просьбу и письмо к Валуеву.

   Оказывается, что у Валуева гораздо более бюрократический склад ума и гораздо более узкий взгляд на вещи, чем он заставил меня думать сначала. На нашу газету, о которой вначале он так много и высокопарно толковал, он в конце концов смотрит как на вместилище циркуляров и указов. Он вовсе перестал говорить о существенных интересах или задачах ее.

   Кроме того, он хотел бы, чтобы газета сразу приобрела чуть не десять тысяч подписчиков. Он не понял, что доверие общества может быть заслужено только постепенно.

   Когда же мне случалось напирать на важность дела и ссылаться на его собственные первоначальные намерения, он сердился, жаловался, что я его учу...

   Что же, в самом деле, мы, люди пожившие, благомыслящие, друзья прогресса, в состоянии сказать, по совести, молодому, нетерпеливому, волнующемуся поколению, что можем мы сказать ему о наших правительственных деятелях?

  

   28 июня 1862 года, четверг

   Выходит старая песнь, что честный и прямодушный образ действий почти всегда обращается в невыгоду тех, которые так действуют.

  

   29 июня 1862 года, пятница

   Поутру у Тройницкого. Продолжительный разговор о делах "Северной почты" и о моей отставке. Выходит все то же: министр желает дать газете такой оборот, что мне решительно в ней нечего делать.

   Министр повез сегодня доклад государю о моем увольнении.

  

   30 июня 1862 года, суббота

   Получил письмо от Валуева об увольнении меня от звания главного редактора "Северной почты". Письмо исполнено самых лестных для меня вещей. Мы расстаемся с ним "в самых дружественных отношениях". Да, а дела все-таки не могли вместе делать.

   А врачи опять гонят меня к морю. Теперь, пожалуй, это и может состояться.

   Вечером многие съехались ко мне, в том числе Тройницкий и Небольсин. Мы пили чай на балконе, а вокруг нас шумели великолепная гроза и дождь. Было очень тепло - необычайно для нынешнего лета.

  

   1 июля 1862 года, воскресенье

   Был у Валуева. Принят очень хорошо. Просил об отпуске. Он согласен.

  

   4 июля 1862 года, среда

   Вчера был у Делянова. Разговор о Головнине. Дурно идет управление министерством: шаткость, вмешательство посторонних лиц, незнакомых с делом, искание популярности. Барон Николаи, как человек благородный и способный, был бы, полагают многие, лучшим министром в настоящее время.

   Сегодня не без грустного чувства передал я мои обязанности новому редактору. Дело это было мне дорого; я многого от него ожидал, как оказывается, напрасно... Я не мог продолжать его долее, не утратив моей самостоятельности.

   Страшная сырость на этой Черной речке! Да и дожди же одолели.

  

   5 июля 1862 года, четверг

   Странные и страшные слухи ходят по городу, - будто во дворце получено подметное письмо следующего содержания: "Говорят, что во время отсутствия государя и государыни (которые собираются ехать в Либаву) будут исполнены над зажигателями смертные казни. Если это произойдет, то неминуемая смерть посредством отравления будет внесена в самое царское семейство. А чтобы это не показалось одною пустою угрозою, то на днях увидят фактическое тому подтверждение". Вслед за этим, говорят, в одном полку вдруг заболело сорок человек явными признаками отравления. Разумеется, я этому не верю, но распускание подобных слухов уже имеет свое значение.

  

   7 июля 1862 года, суббота

   Поздно вечером приехал ко мне Арсеньев, и мы вместе составили телеграфическую депешу к Гончарову в Москву, приглашая его скорее вернуться в Петербург. У Валуева есть намерение поручить ему главную редакцию "Северной почты".

  

   8 июля 1862 года, воскресенье Ездил навещать Плетнева. Здоровье его не улучшается: все та же рана на груди. Это очень его ослабляет; при этом ноги плохо служат. Я посидел у него часа два. На возвратном пути меня преследовал сильный дождь, а ветром сломало зонтик, так что я с трудом укрывался его лоскутьями. К счастью, было тепло.

   Плетнев мне рассказывал о том, какой радушный прием сделала императрица Кохановской: последняя была восхищена ее добротой. Прощаясь, императрица сказала ей:

   - Желаю вам всего лучшего на свете.

   - Так позвольте же, государыня, просить у вашего величества теперь же исполнения этого желания: благословите меня, - сказала Кохановская, тронутая ласковым обращением всего царского семейства.

   Удивительно, как при виде приближения к роковой развязке близко стоявшего к вам человека в памяти отчетливо возникает ваше общее с ним прошлое и как притом жало зла притупляется, все темное стушевывается, а светлое выступает и осеняет вас отрадным чувством примирения.

  

   10 июля 1862 года, вторник

   Холодно, сыро, бурно. В сердце тоска. Говорят, арестовали Серно-Соловьевича, Чернышевского и Писарева.

  

   11 июля 1862 года, среда

   Создать верования мы не в силах, а потрясти их можем.

  

   13 июля 1862 года, пятница

   Приготовления к отъезду. Опять новый поход к морю. Не скажу, чтобы мне улыбалась эта, третий раз предпринимаемая, погоня за призраком здоровья. Но врачи требуют, мои настаивают и упрашивают, - едем.

  

   14 июля 1862 года, суббота

   Сегодня выезжаю по железной дороге на Эйдкунен в Булонь.

  

   19 июля 1862 года, четверг

   Еще в Берлине встретились мы с Страховым и до сих пор все бродим вместе и по Дрездену. До наивности добрый, мягкий и умный, он очень приятный спутник. Сегодня мы вместе посетили картинную галерею. Вот опять божественная Мадонна Рафаэля. Нынешний раз она мне показалась еще совершеннее. Я около часу смотрел на нее, разбирая каждую черту картины отдельно и потом снова соединяя их. Нет, ничего подобного еще не производило искусство, да вряд ли в состоянии произвести еще когда-нибудь. Для создания такого лика нужна детская беззаветная вера, время для которой навсегда миновало. Я было встал, чтобы идти смотреть на другие картины, и опять вернулся к Мадонне, да так и просидел перед ней все время, что пробыл в галерее. Затем только мельком взглянул на Мадонну Гольбейна, на Корреджиеву ночь, на брак в Кане Галилейской Веронезе, на Мадонну Мурильо. Здесь же в Дрездене встретил я князя Г.П.Волконского с сыном его, юношею двадцати лет, который едет продолжать учение в Боннский университет. Он уже пять лет учился в Веве и сдал в Женеве приемный экзамен в университет. Молодой человек произвел на меня хорошее впечатление. Князь-отец возлагает на него большие надежды.

  

   20 июля 1862 года, пятница

   Остроумие такой спирт, который очень скоро выдыхается, если его часто откупоривают.

   Поутру у Вольфсона. Он принял меня дружески. Жаловался, что ему не высылают из Петербурга субсидий, книг, журналов. Рассказал мне анекдот о М.А.Бакунине, когда тот бушевал в Лейпциге, в 1848 г. Бакунин находился в большой опасности; его преследовали, и если б он был пойман, то его расстреляли бы. Спасаясь от преследователей, Бакунин явился к Вольфсону и просил у него убежища на ночь. Вольфсон скрыл его у себя. В следующее утро на прощанье Бакунин сказал ему: "Ты оказал мне услугу, потому предупреждаю тебя: если наша возьмет верх - не попадайся мне: повешу или расстреляю". Во время резни в Дрездене в том же году Бакунин, по словам того же Вольфсона, направлял пушки на картинную галерею.

   Вечером заезжал за мной князь Волконский, и мы вместе отправились за город на народный праздник и немного побродили там в толпе, среди ярмарочных палаток и столов с пряниками и разными другими сластями. Затем проехали на Брюлевскую террасу, посидели там, а в заключение и на террасе отеля "Бельвю", и в ночном полумраке любовались Дрезденом, усеянным сверкающими огоньками.

  

   22 июля 1862 года, воскресенье

   Вечер у Вольфсона, где познакомился с актрисою Янаушек. Она чешка и, по словам Вольфсона, великая артистка. Наружность у нее изящная и эффектная. Она собирается в Петербург.

  

   25 июля 1862 года, среда

   В Брюсселе. Вечером успели еще побывать в саду, который не лучше и не больше нашего Летнего, но содержится гораздо менее чисто, а между тем оттуда уже с десяти часов вечера изгоняется публика: это в июне и в июле, а в августе и в сентябре с девяти часов. Кроме того, по саду и среди бела дня запрещается ходить с узлами и пакетами. Мы несли с собой бумажный мешочек с двумя фунтами вишен. К нам подошел блюститель порядка в форменной одежде и учтиво, но внушительно попросил нас удалиться, так как в городской сад не допускают никого с "ношею". Дворец против сада ни величествен, ни богат. Впрочем, вообще Брюссель на вид прекрасный, один из лучших в Европе городов. Общая его физиономия сильно напоминает Париж. Но окрестности его мало привлекательны: страна кругом плоская и местами болотистая. Бельгийцы тоже напоминают собой французов: та же живость в языке и в движениях.

  

   26 июля 1862 года, четверг

   Ровно в полночь приехали в Булонь. Благодаря позднему часу у станции железной дороги не оказалось экипажей, и мы, взяв носильщика, пешком отправились в отель "Брайтон". Бушевала страшная буря. Ветер безжалостно рвал и трепал нас. Но мне было хорошо. Я с жадностью глотал влажный, йодистый, бодрящий воздух. С океана среди рева волн иногда раздавались пушечные выстрелы.

  

   27 июля 1862 года, пятница

   В отеле такая дороговизна, что нет возможности оставаться в нем. Я решился отправиться в пансион госпожи Вильбен, где останавливался в первый раз. Мадам Вильбен меня тотчас признала и выразила большую радость: я чуть не задохся в благоуханной атмосфере розовых улыбок, которых она напустила на меня целую тучу. Но главное оказалось, что у нее есть две свободные комнаты, и те самые именно, которые мы занимали прежде. Прекрасно! Мы тотчас их взяли и сладили дело по прежней цене, то есть за восемьдесят франков с двоих в неделю, что ровно вполовину дешевле, чем в отеле.

   Как-то грустно и странно видеть себя в том же жилище, где жил два года тому назад, но при других условиях. Здесь все по-старому: та же мебель, те же постели, вся прежняя обстановка. Так и кажется, вот войдет Казимира со своей добродушной и нежной заботливостью обо мне и спросит, не идти ли нам на жете, или погулять по городу, или на рынок за плодами.

  

   29 июля 1862 года, воскресенье

   Мы провели преприятный вечер. Было тихо; луна выплыла из-за туч и бросала свой серебристый свет на город и океан. Вдали мелькали огоньки маяка. Пришел слепой певец с гитарою и под аккомпанемент ее и шума волн звучным и приятным голосом пропел прощание матроса с сушею. Все это было чрезвычайно эффектно, и для довершения живости впечатления мимо нас пронесся английский пароход в даль океана, а навстречу ему плыл другой из Англии.

  

   3 августа 1862 года, пятница

   Ровно в шесть часов утра пушечные выстрелы возвестили о сегодняшнем празднике - именины Наполеона. У домов вывешены трехцветные флаги. Увидим, что будет далее. Но празднику, кажется, угрожает дождь, хотя очень тепло. Да вот уж и пошел - теперь 9 часов.

   Вечером все казенные дома были иллюминованы. Особенно хорошо был иллюминован дом супрефекта. Флаги пестрели у всех домов. Толпы народа весело, живо волновались по улицам. Мы отправились к верхнему городу, где и без того теперь довольно шумно, потому что тут ярмарка. Но сегодня стекались сюда, кажется, тысячи народа - стар и млад, мужчины и женщины. Тут в балаганах дают разные представления. Музыка в разных местах то ревет с барабанным стуком и трубами, то дребезжит и гудит как-то дико и нелепо; крик, гам, писк, пение, говор, пускание ракет - словом, как говорится у нас, светопреставление. Самое большое и пестрое сборище и хаос лиц, слов, движений - у карусели. Вечер был тихий и теплый, следовательно, как нельзя более благоприятствовал веселью. Да и мастера же французы веселиться! На одной площадке заиграли польку. Несколько рыбачек и горничных, охватив друг друга за талию, вдруг выскочили из толпы и, прыгая под такт музыки, живо завертелись вокруг водоема. Это было очень оригинально, весело и живо. Здешние француженки из простого класса особенно цветущи и красивы. Лица их чисты и как будто отчеканены легким, деликатным резцом. Черные оживленные влажные глаза, черные волосы, необыкновенная живость и грация движений - все это очень привлекательно даже почти во всякой девочке-замарашке.

  

   4 августа 1862 года, суббота

   Я встретился в Дрездене с князем Юсуповым. Речь у нас зашла о Герцене и его революционных листках, которыми он наводняет Россию. Вот что он рассказал мне по этому случаю: "В Берлине покупал я в книжном магазине кое-какие немецкие книги. "А не хотите ли вы русских?" - спросил у меня услужливый книгопродавец. - "Каких же?" - "Да вот, например, герценовских; у меня есть всевозможные его сочинения; и прежние и самые новые". - "Нет, - отвечал я, - у нас ныне очень строго преследуются эти вещи, и я боюсь, что не довезу их до Петербурга: у меня отберут на границе". - "Вот пустяки! Я вам доставлю в Петербург сколько угодно, прямо в ваш дом, в ваш кабинет". - "Это удивительно! Но если я вздумаю задержать того, кто мне их принесет?" - "Не беспокойтесь! Вы не в состоянии будете этого сделать, вы и не увидите того, кто вам принесет их".

  

   5 августа 1862 года, воскресенье

   Вопрос: общество ли делает человека негодным, или человек общество?

   В четыре часа пошли смотреть церковную процессию. Несколько девушек в белых платьях, в белых покрывалах и с белыми венками на голове держали голубой покров и сопровождали огромную корзину с цветами. Впереди несли хоругви, позади их отряд зуавов-музыкантов. У некоторых домов, особенно у казенных, были вывешены флаги - белые с голубым. Процессия эта вошла в церковь в Готевиле, где и началась служба. Служил епископ. Мы вошли в церковь, но не дождались конца. Между тем пошел дождь. И испортил процессию.

  

   8 августа 1862 года, среда

   Надобно везде являться на помощь и всегда, сколько есть наших сил, поддерживать все честное, истинное и справедливое. Вот мой девиз, и я во всю мою жизнь старался следовать ему и по влечению моих нравственных инстинктов и сознательно. Ибо мы можем только помогать созиданию, а не созидать.

   &nb