Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 2

ивную веру угольщика; в деле науки я считаю себя в числе лиц, которые любят как можно меньше сомневаться". Фогт - его "Картины животной жизни". "Физиологические письма", "Чтения о человеке", месте, "которое он занимает в кругу других явлений и в истории земли", "Мысль есть выделение мозга" Мозг выделяет мысль, как печень выделяет желчь и почки урину. Бюхнер, его "Kraft und Stoff" ("Сила и материя"), Спиц, Э.Левенталь - "Сила не есть существенное условие материи, это результат соединения частиц" Фихте-сын, его "Антропология". Ульрици, его "Бог и природа". Гербарт Дробиш, Риттер, Тренделенбург, Юлиус Шиллер, Дрозбах, Титман, Михаэлис, Карл Фишер, Лотце, физиолог, защищающий спиритуализм.

   Три заседания - одно за другим: в Академии наук, в Совете по делам печати и в попечительском совете. В Совете по делам печати поднят был вопрос о нападках на студенческие правила в газетах; я говорил, что эти нападки действительно могут иметь весьма вредное влияние на юношество. Положено поручить мне составить об этом доклад.

   В попечительском совете вопрос был: дозволят ли раскольникам заводить школы так, как они о том просят?

   Положено дозволить, не препятствуя им в то же время отдавать детей своих и в общие училища, не обязывая их учиться закону Божию у православных священников. В своих же школах они могут ему учиться у своих попов или учителей.

  

   8 ноября 1863 года, пятница

   Вечером много дам, - красавица Старынкевич, или королева Анна, и проч.

  

   10 ноября 1863 года воскресенье

   Поутру у Сухомлинова и Миллера.

  

   11 ноября 1863 года, понедельник

   Обед на именинах у Владимирского.

  

   13 ноября 1863 года, среда

   В опере - "Сила судьбы", вердиевское произведение с таинственными эффектами, шумом, громом и проч., как подобает у Верди. Сегодня и Барбо пела как-то плохо. Я уехал, не дождавшись четвертого акта.

  

   14 ноября 1863 года, четверг

   В университете пока тихо; юноши, по-видимому, хотят заниматься. По крайней мере они усердно посещают лекции и ничего буйного не предпринимают. Они только поворчали на запрещение курить папиросы и, как им известно, что никакой закон у нас не крепок, то просто без шума и агитаций начали курить сперва на улице около университета, а потом и в разных уголках самого университета. Разумеется, начальство смотрит на это сквозь пальцы. Но в таком случае зачем же запрещать было? Впрочем, совет и хотел позволить, да министр не согласился, а теперь вот и вышло нарушение закона.

   Во многих газетах были вообще осуждаемы правила, но это, кажется, так, ради оппозиции всему, что делается правительством. Но это пока, по-видимому, не производит впечатления на юношество.

   Сверху собачья старость и разврат, снизу - грубое и глубокое невежество. Мудрено ли, что Европа считает нас варварами?

  

   15 ноября 1863 года, пятница

   Известная доля легкомыслия необходима, чтобы не дать нам слишком погрузиться в тревожные и мрачные думы. Вечером Вернадский и Огильви.

  

   16 ноября 1863 года, суббота

   Поутру был у меня В.М.Княжевич и долго просидел.

   Напечатаны имена лиц, участвовавших в поднесении образа М.Н.Муравьеву в его именины. Тут все аристократические имена, начиная графом Блудовым и оканчивая Помпеем Батюшковым. Гуманнейшему генерал-губернатору Суворову было предложено тоже участвовать в этом деле;

   Он отказался, сказав, что не может сделать этой чести такому людоеду, как Муравьев. О, гуманнейший генерал-губернатор! Как вы глупы! Неужели вы думаете, что бунты могут быть укрощаемы гуманными внушениями, наподобие назимовских, а не казнями?

   К несчастию, долго, а может быть и навсегда, на земле запутанные и связанные узлы страстей человеческих и глупостей будут рассекаемы мечом и топором. Почему же не повесить было нескольких ксендзов и отчаянных повстанцев, когда они вешали и мучили наших солдат, священников и всех, кто попадал к ним в руки? Но мстить не годится, скажете вы. Да разве правительство мстит? Оно наказывает. Но наказывайте мягче, говорите вы. О, гуманнейший генерал-губернатор! Разве вы не знаете, что действительное наказание может укрощать только некоторых, а не то, которое сам преступник выбрал бы для себя? А к несчастию, оказываются действительными в некоторых случаях только виселицы. Правда, вы, гуманнейший генерал-губернатор, выпускаете из тюрем воров, потакаете всяким мошенникам и довели даже полицию в Петербурге до того, что ее никто в грош не ставит; но ведь это же нехорошо. Оттого в Петербурге всякому мошеннику жить легко, а худо только честным людям. В общественном деятеле самая гуманная черта есть справедливость, а вы, гуманнейший генерал-губернатор, есть не иное что, как слабоумный господин, ищущий популярности.

   Тютчев написал, говорят, прекрасные стихи по поводу отказа гуманнейшего генерал-губернатора от участия в поднесении образа Муравьеву. Мне Владислав Максимович Княжевич обещал их прислать.

  

   17 ноября 1863 года, воскресенье

   Польская свобода не стоит того, чтобы сами поляки так дорого за нее платили.

   Как ужиться польскому элементу с русским, - вот вопрос. А они обречены судьбами истории и территорий своих жить вместе, следовательно, уживаться. По закону вещей, сильнейший элемент должен быть преобладающим, - а сильнейшим здесь является русский. Вот чего поляки ни понять, ни снести не могут. Полонизм и руссизм не могут слиться уже по одним религиозным причинам, но они могут соединиться. Нельзя не согласиться с тем, что этому соединению могут много, или, лучше сказать, исключительно, содействовать русские. Одними административными мерами этого достигнуть нельзя. Надобно, чтобы наш общественный дух стремился к этому соединению превосходством нравственным, превосходством образования своего и уравнением прав. Мысль о мщении должна быть выкинута из умов наших, как преступная. Но в состоянии ли наш общественный дух исполнить эту задачу? Увы! Я сильно опасаюсь противного.

  

   18 ноября 1863 года, понедельник

   Во времена софистов гуманный элемент начал вытеснять у греков их национальный элемент. Греки в понятиях много выигрывали, зато они столько же или еще более теряли в нравах, которые опирались на их национальность. Эта последняя, разлагаясь, терялась в общечеловеческом, как всякая индивидуальность, умирая, теряется в безбрежном океане и движении всеобщей жизни. Все исходит от общего и исчезает в общем.

   Новое и старое. Новое или развивается органически из старого, или прививается к нему. Во всяком случае несправедлива мысль слишком жарких поборников нового, что все старое сгнило и что надобно радикально его отбросить, чтобы насадить на место его это новое. Если бы действительно все старое сгнило, то на чем же утвердили бы новое? Последнего не к чему было бы даже привить. Если народ не имеет ни преданий, ни стремлений к лучшему, так каким образом вы приложите к нему ваши идеи этого лучшего?

   На обеде у вице-президента Академии медицинской Глебова. Лукулловский обед! Он так пленил физиолога Якубовича, что, вышед из-за стола после обеда, он обратился к толстяку-повару и обнял его. Повар этот принадлежит Английскому клубу, который славится своим столом более, чем какими-нибудь другими достоинствами. На обеде у Ивана Тимофеевича были все знаменитости медицинские, между прочим Дубовицкий, Цыцурин, Кабат, Якубович и пр. Все приукрашены эполетами генеральскими и звездами. Я один без звезды был, которой не надел, потому что не предполагал никак у скромного Ивана Тимофеевича такого помпезного обеда. К счастью, однако, все эти почтенные люди настолько были учтивы, что притворились, будто знают меня по имени, и были ко мне любезны как нельзя более. С Дубовицким и Якубовичем я особенно познакомился. Члены этого медицинского общества, по-видимому, очень дружны между собою. Праздник этот был дан по случаю именин маленького сына Ивана Тимофеевича. У него премилая жена, которая потеряла уже нескольких детей, и в том числе сына, говорят, прелестного и даровитого мальчика 14 лет, от чего почти чуть не сошла с ума. Теперь этот двухлетний ребенок ей как бы заменяет потерянных, и она не знает, как выразить свой восторг.

  

   20 ноября 1863 года, среда

   Поутру у ректора. Очень добрый, честный, благородный человек, но лишен вовсе правительственных и распорядительных способностей, так что он непременно должен будет зависеть от других.

   Если я имел какие-нибудь успехи в жизни, то обязан за них не уму моему, не способностям, ни даже характеру или каким-нибудь предварительным соображениям и плану, а чистой случайности.

  

   21 ноября 1863 года, четверг

   Маленькие обиды чувствуются иногда сильнее больших. Умер И.И.Давыдов в Москве, 15 ноября.

   Наслаждение (проповедуемое материалистами) есть нечто другое, нежели довольство самим собою (своим внутренним миром и своим бытием). Оно состоит в беспрерывном, так сказать, поглощении того, что нам приятно, в беспрерывном ощущении одного того, что соответствует нашим желаниям; довольство возможно и при отсутствии приятных ощущений. Оно состоит в сознании того, что мы живем и поступаем сообразно с идеями, которые мы признали за начало и закат нашей деятельности. Начало наслаждения ложно уже потому, что оно неосуществимо; ему противятся условия природы и условия нашего существования. Если бы, наконец, человек вполне проник в таинства природы посредством науки, то он должен бы увидеть, что она не всегда и не во всем готова удовлетворить его требованиям. Никогда она не сделается только орудием его, а не достигши этого, человек не в состоянии заключиться в одной сфере своих желаний, своих наслаждений. Таким образом, он всегда будет в необходимости, кроме начала наслаждения, принимать для своих действий какое-то другое начало. Говорить, что наслаждение можно находить и в терпении, в мужественном перенесении неизбежных страданий, - значит играть словами или лгать самому себе.

  

   22 ноября 1863 года, пятница

   Вот уже более двух недель, как продолжаются прискорбные толки о прекращении в Государственном банке платежей звонкою монетою. Это взволновало весь город или, лучше сказать, всю Россию. Винят министерство финансов: Рейтерна, Ламанского, Штиглица, который теперь уехал за границу для каких-то финансовых операций, и об нем говорят, что он бежал. Слухи носятся даже, будто Рейтерн увольняется. Одна газета даже советует ему застрелиться. Словом, в денежном и промышленном мире страшная суматоха.

   Вечером Вильский с женою.

  

   23 ноября 1863 года, суббота

   Обедал у графа Блудова. Я давно не видал старика, кажется с того времени, как я виделся с ним в нашей церкви в Париже. Он ветшает. Прежде после обеда он обыкновенно разливался речами, как колокольчик, а теперь немножко поговорил со мною, М.О.Кояловичем, да и заснул в креслах. Антонину Дмитриевну Блудову принесли в креслах в гостиную: она почти совсем не владеет ногами. Хотя во всем прочем здорова, как деревенская работящая девка. После обеда еще оставался часа два.

  

   24 ноября 1863 года, воскресенье

   Поутру у Делянова и Тютчева. У последнего встретил Жандра, на днях приехавшего из Киева. Он говорит, что сначала Н.Н.Анненков тоже хотел действовать гуманным и миротворительным образом (наподобие Назимова, верно?); но, наконец, убедился в решительной невозможности этой системы с поляками. По мнению Жандра, который хорошо знает край, потому что много лет служит там, единственный способ умиротворить страну - это истребить дотла польский элемент. Они непримиримы во вражде к нам и непоколебимы в уверенности, что польское королевство и может и должно существовать в пределах, существовавших до раздела. Массу русского и малороссийского народа тех губерний они считают за совершенное ничто и думают, что Польша - это шляхетство. Между тем народ страшно их ненавидит, и если бы не правительство, то в первом взрыве восстания он растерзал бы каждого поляка. Из всего этого следует, что между двумя национальностями не может быть других отношений, кроме радикального истребления одной другою. Россия, разумеется, не может согласиться на уничтожение себя, и как она сильнее, то дело должно кончиться истреблением польской национальности. Кажется, и правительство, наконец, поняло эту печальную необходимость и начинает принимать меры, ей соответствующие. Мелкую безземельную или малоземельную шляхту оно намерено переселить в Оренбургскую, Самарскую и другие губернии, а богатых помещиков заставит продать свои поместья русским.

  

   25 ноября 1863 года, понедельник

   В совете университета. Ничего особенного.

  

   27 ноября 1863 года, среда

   Работы - составление отчета по Академии, записка в Совет по делай печати. Все это трудная работа, потому что все - пустяки. Против обычая моего, я как-то мало о них забочусь, а между тем они, как говорится, на носу стоят. Вечером в опере. Давали прелестную, грациозную "Ченерентолу" и пели прекрасно, как всегда: Кальцолари, Нантье-Дидье и пр.

  

   28 ноября 1863 года, четверг

   Не был сегодня в заседании Академии - занимался составлением записки по поводу отзывов газет об университетских правилах и напрасно только потерял восемь рублей; вопрос об этом отложен до следующего заседания.

   В заседании Совета по делам печати Пржецлавский требовал, чтоб запретили такие книги для народного чтения, как сонники, гадательные и пр. "Для чего?" - спросил я. "Чтобы не усиливать народных предрассудков". - "Предрассудки эти будут и без книг, пока народ будет в невежестве. Запрещением вы тут ничего не сделаете, а только раздражите умы". Совет отверг предложение Пржецлавского.

   Гончаров указал на одно место в "Дне", где повествуется, каким образом один православный священник (кажется, в Волынской губернии) в имении графини Потоцкой доказывал в церкви крестьянам, что они свободой своей обязаны единственно своей помещице, и кончил тем, что провозгласил в молитве ее имя, как провозглашаются имена лиц царствующего дома. Совет определил довести об этом до сведения министра.

   "Московские ведомости" сильно нападают на киевского генерал-губернатора Анненкова.

  

   29 ноября 1863 года, пятница

   Вечером Ульшевский с женой.

  

   30 ноября 1863 года, суббота

   Бедная моя Катя с самого переезда с дачи страдает. Это одна из тех жестоких скорбей жизни, против которых бессильны все средства. Вся жизнь ее есть не иное что, как страдание.

  

   1 декабря 1863 года, воскресенье

   Проклятый отчет меня давит. Записку я сегодня уже кончил.

   Иметь власть хорошо не для того, чтобы выситься над другими, а для. того, чтобы, держа людей в страхе, препятствовать им делать тебе пакости, заставлять их чувствовать, что они не могут сделать тебе зло безнаказанно.

   Вот И.И.Давыдов, скончавшись, такую нехорошую память по себе оставил, что вчера члены Академии нашего отделения просили меня вовсе не говорить о нем в отчете, так как дурно, то есть правдиво, о нем что-нибудь сказать, особенно с кафедры, не приходится, а хорошее все было бы сочтено за ложь, и никто бы этому не поверил. В самом деле, однако, так ли он был виноват? Разумеется, он был не лучше, да и не хуже других. Хуже других он был только тем, что был невоздержнее в господствующих или главных своих пороках - корыстолюбии и мелком честолюбии. А невоздержность эта не то чтобы заставляла его делать другим зло, - он вовсе не был зол по природе своей, - а заставляла унижать себя пресмыкательством перед сильными и исканиями. Я всегда называл его ловцом пред господом житейских благ. Но он готов был даже услуживать другим, делать нечто вроде добра им, конечно, если это не было противно его выгодам. Да кто же иначе и поступает? Опять повторяю, он превосходил всех других невоздержанием в своих пороках, а не самыми пороками. Умей он немножко себя обуздывать, он оставался бы тем, чем был, не казавшись таковым, и оставил бы по себе память человека даровитого и почтенного, потому что он был очень даровит. Многие были лучше его единственно потому, что были скрытнее его.

   Поутру у Вернадского.

   Человек бывает хорош, и то ненадолго, только один раз в жизни - в молодости. Потом он становится все хуже и хуже, портится, воняет, - и если его не просолить всего насквозь, до костей, высшими верованиями, идеями, то задолго до смерти он загноится и совершенно протухнет.

  

   2 декабря 1863 года, понедельник

   Я не знаю, почему хуже оказывать какие-нибудь услуги с намерением получить за них известную сумму денег, нежели снискать протекцию, получить место и т.п.

   В уме у нас нет недостатка, но величайший недостаток в характере и честности.

   Статья Прудона о трактатах 1815 года, разразившаяся страшною грозою над поляками, производит большое впечатление.

   Вчера был у меня поутру Ф.И.Тютчев и подтвердил известие, что недалеко от Варшавы, на железной дороге, Ф.Ф.Трепов накрыл четырнадцать членов главного революционного правления.

   Был Ф.В.Чижов, на несколько дней приехавший из Москвы. Он сделался совершенно промышленным человеком. У него седенькая небольшая бородка клином.

   Вечер Ахматовой, издательницы периодического собрания романов. Тут были два Стасовы - один с огромною бородою и огромнейшим чувством самодовольства и высокомерием на лице, другой Д.В. поскромнее и с меньшею бородкою; Гаевский Виктор, от которого я теперь только узнал, что он под следствием как замешанный в дело о сношениях с Герценом, которое производится в сенате. Он поэтому и не служит, надеясь, впрочем, что его оправдают, в чем я сильно сомневаюсь: ибо едва ли он действительно не скомпрометировал себя сношениями с Герценом. Было время, когда наши либералы считали за особенную честь прикоснуться к этому подлецу писаньем или рукопожатием, для чего нарочно ездили в Лондон, где раболепски выпрашивали у него улыбки и милостивые слова. У Ахматовой был также Краевский, с которым на этот раз можно было вести беседу, ибо он как-то менее обыкновенного был умен и важен. Я просидел у Ахматовой до половины двенадцатого часа.

  

   4 декабря 1863 года, среда

   Вместо того чтобы сколь можно более умягчить и облегчить приятельские смерти, человек обставил их всевозможными декорациями ужасов, как, например, в наших похоронах, где поэзия скорби доведена, кажется, до последней степени. К чему это? Эти сентиментальные обряды, это вытягивающее душу пение, эти молитвы о вечном покое, то есть о небытии и недействии, - во сто раз представляют страшнее и безотраднее то, для чего нужнее человеку мужество и тихая покорность законам природы.

   Лекция в университете. Доволен.

   В опере. Давали "Фаворитку". Барбо была чудо хороша - и как певица и как актриса.

  

   5 декабря 1863 года, четверг

   Надобно очень любить Россию, чтобы не чувствовать отвращения ко всей безалаберности нашей администрации, умственному и нравственному разврату так называемого образованного общества, глубокому невежеству и дикости масс и вообще отсутствию всякого понятия законности и честности во всем народе. По глубокому сознанию моему могу сказать, что я люблю отечество и сколько мог служил ему честно. Но как часто моей любви приходится бежать под защиту великодушия от тысячи бесчестных или бестолковых явлений нашей общественности. Сколько раз эта любовь была оскорблена самыми недостойными поступками моих соотчичей, а более всего их грубейшим нарушением правил самой обыкновенной общественной честности. Довериться в чем бы то ни было своему соотечественнику в большом деле или малом - значит непременно остаться в дураках. Когда и как мы выйдем из этого?

   Что ни говори оптимисты, а война у нас на носу. В политической атмосфере так сперся воздух, столько накопилось всяких испарений, что все это должно непременно разрешиться грозою. Я с самого восстания Польши ни на одну минуту не сомневался в неизбежности войны.

   Что такое наука? Опыт, наблюдение, система и вывод.

   Несмотря на прославленную гуманность века, вражда и разъединение между людьми, кажется, никогда не доходили до такой степени, как ныне. Чем это объяснить?

   Самостоятельность, свобода личности, без сомнения, великое приобретение современной цивилизации; но они же порождают этот дух разъединения, дух обособления, по которому каждый не только считает себя заимодателем самого себя, но и всех других людей.

   Можно ли на принципе взаимной выгоды основать союз общественный и основать мир и порядок между людьми - на что так горячо надеются социалисты? Во-первых, понятие о выгоде очень неопределенно и широко, так что, идя от него, легко можно перешагнуть рубеж, отделяющий мои выгоды от выгод других, и, как говорится, запустить лапу в чужой карман. Во-вторых, выгоды так изменчивы и разнообразны, что чрезвычайно трудно установить для них какое-нибудь общее мерило, которое бы одного заставило уважать в другом то, что ему принадлежит и прилично. То, что я считаю для другого неважным, в сущности может быть очень важным для него, и наоборот.

   Кто в состоянии не только сказать, но и исполнить "на земли мир и в человецех благоволение"!

  

   6 декабря 1863 года, пятница

   Если женщина захочет завладеть теми же правами, как мужчина, ей придется хуже: она лишится тех услуг и покровительства, которые получает от мужчины взамен некоторых недостающих ей прав. Мне кажется, таким образом, что те худую услугу ей оказывают, которые стараются о так называемой ее эмансипации и об уравнении прав ее с правами мужчины.

   Где неодинаковы силы, там неодинаковы и права. Краевский мне говорил, что Стендер, попечитель Казанского университета, сделал представление министру Головкину с жалобою на газеты, особенно на "Голос", что они восстанавливают юношество против университета, нападая на составленные им для них правила. Головнин призвал по поводу этого на совещание Краевского и прочитал ему проект ответа своего Стендеру, где он делает ему почти выговор и объявляет, что печать хорошо делает, замечая недостатки управления по министерству народного просвещения, что он всегда этого желал и пр. Что же такое Головнин этот - подлец или дурак? Он один в своем либерализме не понимает, что брань на студенческие правила вовсе не составляет тех замечаний, которыми бы могло воспользоваться министерство, и что, напротив, она очень вредна, поселяя в молодых людях, и без того слишком своевольных, нерасположение к законам университета, ограничивающим их поведение и произвол.

  

   9 декабря 1863 года, понедельник

   Что если Наполеон, наскучив всеобщим к нему нерасположением и недоверчивостью европейских правительств, вздумает им бросить в глаза всеобщую революцию в демократическом и. социальном духе? Ведь он недаром считает себя главою демократического союза в Европе и покровителем национальностей.

   В совете университета. Выбрали в ординарные профессоры истории Востока Григорьева, а в профессоры ботаники Бекетова. Я, разумеется, положил на обоих белые шары, хотя уверен, что особенно последний охотно нагадил бы мне черным шариком, если бы я вздумал баллотироваться еще на пять лет профессуры. Но в факультете я воспротивился проекту сделать вдруг несколько докторов, в том числе и Леонтьева. Зачем, сказал я, вдруг делать несколько докторов, так опрометчиво и так нескромно пользоваться правом, которое вверено нам для серьезного и справедливого пользования? Будем немножко умереннее, чтобы не уронить самого принципа. Соблюдем по крайней мере постепенность: сперва одного, потом другого, а не вдруг четырех или пять. Благовещенский сильно настаивал на пожаловании в доктора Костомарова. Я не противоречил этому, хотя сердце мое не лежит к этому фальшивому человеку, который на публичной лекции предал анафеме тех, которые мечтают об отделении Малороссии, а сам погряз в сепаратизме и славянской федерации.

   Еще выбрали архитектора Харламова. Было шесть кандидатов и один, за которого стоял ректор.

  

   10 декабря 1863 года, вторник

   Говорят о Кербице и его сильном участии в восстании польском и арестовании.

  

   11 декабря 1863 года, среда

   Опера "Маскарад".

  

   12 декабря 1863 года, четверг

   Президент Академии навязывает нам выбор в члены-корреспонденты отделения Каткова и Аксакова. Отделение, как и вся Академия, сильно на это негодует. Сверх того, графу Блудову хочется, чтобы мы избрали в почетные члены Рейтерна и Буткова. В сегодняшнем заседании отделения было о всем этом рассуждение. Только один Срезневский не против домогательств президента. Веселовский и Грот поехали к Блудову попытаться, нельзя ли отклонить его от несчастной мысли выбрать Каткова. Против Аксакова не столько восстают. Разумеется, я не могу быть в пользу Каткова. Вообще странное и нелепое положение Академии, что она должна расточать знаки своего уважения по приказанию начальства. Но это ли одни странности у нас?

   Говорят, что Россия есть страна чиновников без правосудия и хорошего управления. Теперь можно будет сказать, что она есть и страна докторов и членов ученых обществ без науки.

   Жаль, что корреспонденты отделений не баллотируются в общем собрании Академии. В этом случае можно было бы, наверное, предполагать, что креатуры президента прогулялись бы на вороных. У мира шея толста: ее не так-то легко перерубить топором власти, как у одного или двух человек. Достижение счастья, поставляемого главной целью в школе утилитаров, требует необходимо известных ограничений, которые невозможны без свободного решения воли. Нужно отказаться нередко от удовольствия не ради высшего или другого удовольствия, а ради исполнения долга или содействия благу других и проч. Следовательно, счастье здесь отодвигается на второй план, и место его заступает другое начало.

   "Но ведь это-то самопожертвование и составляет один из элементов счастья?" А если нет? Если я чувствую болезненно эту необходимость пожертвования?

   Милль и другие принимают за основание начала пользы просвещенный эгоизм.

   Есть поступки, которых нельзя назвать ни воровством, ни подлостью, никакими другими унизительными именами, поступки, которых нельзя предать ни общественному позору, ни правосудию, но которые тем не менее заставляют сомневаться в благоустроенности души того, кто их себе позволяет, так что вы теряете невольно доверие или к уму, или к характеру его, или к тому и другому вместе.

   Граф Блудов решительно не сделал ничего полезного для Академии, а вред он успел сделать. Во-первых, он навязал Академии, вопреки закону и ее выгодам, вместо Краевского для газеты Корша и, во-вторых, надавал ей почетных членов вроде графа В.Ф.Адлерберга, Буткова и проч.

  

   14 декабря 1863 года, суббота

   Читаю, между прочим, "Записки" Ермолова. Они ничего не прибавляют к его славе. Язык чрезвычайно напыщенный, и резкие приговоры о всех деятелях двенадцатого года не возбуждают особенного доверия.

   Вчера в заседании Академии, по предложению графа Блудова, выбрали в почетные члены Буткова и Рейтерна, а сама Академия - Даля. Стыдно президенту, что он навязал нам такого господина, как Бутков. Это позор для Академии. А как было бы кстати выбрать князя А.М.Горчакова.

   От Каткова мы кое-как отделались, представив причину, что комплект членов-корреспондентов полон и нет вакансий, хотя, собственно говоря, это не причина. Выбрали Островского, Н.С.Тихонравова и Даничича в Белграде.

   Знание, право, законность: отсюда нравственное уважение самих себя и всех принципов человечества. Вот что более всего нам нужно, а не демократические, аристократические или социальные тенденции.

   Обедали у Дена: я, Арсеньев, Гончаров, Краевский, Фукс, Ржевский, Клевецкий и Розенгейм.

  

   15 декабря 1863 года, воскресенье

   Вечером литературное чтение у Фуксиньки. Читал роман свой некто Жандр. Этот Жандр лет тому семь или восемь назад читал уже мне отрывки его. Он сочинял его лет восемнадцать и, несчастный, пришел к убеждению, что произведение его составит эпоху в русской литературе. Три часа, с десяти до половины второго, он морил нас плохими стихами и избитым сюжетом о том, как княжна Алина сначала любила некоего Сергея, как потом влюбилась в другого некоего графа, как этот граф оказался бездельником и как эта глупая женщина была наказана за свою ветреность тем, что принуждена была умереть от чахотки; как Сергей, тоже больной, очутился у ее предсмертной постели и т.д. Сперва мне было жаль чтеца-автора, как жаль всякого человека, который напрашивается на публичное осрамление. Потом меня одолела скука, а затем - досада.

   Тут я познакомился со Скарятиным. Очень умная и привлекательная физиономия. Я приехал домой в третьем часу ночи, отказавшись от ужина, предложенного гостеприимным хозяином.

   Диспут в университете на докторскую степень Березина и Васильева. Оба меня упрекнули, что это я заставил их диспутоваться. "Ничего, господа, - сказал я, - вы возьмете свое в честном бою и нам доставите удовольствие вас послушать".

   Диспут в университете на докторскую степень касался слишком специальных вопросов. Березин защищал свои тезы с достоинством, выказывая в себе человека даже с внешним образованием. Васильев - немножко дубовато, но видно, что у него огромные знания в его предмете, то есть в китайском языке. Но он горячо любит свой предмет, что не видно в Березине. Разумеется, они оба были удостоены степени доктора восточных языков, и я искренно поздравил их.

  

   18 декабря 1863 года, среда

   В опере. Было "Риголетто" Верди. Если шум, треск, крики и завывание составить могут хорошую оперу, то "Риголетто", без сомнения, опера очень хорошая.

  

   19 декабря 1863 года, четверг

   Неумолкаемые слухи о Кербице: иные говорят, что он уже в здешней крепости; другие - что он арестован и находится в Варшаве; третьи - что он там только под строгим наблюдением полиции; а есть и такие, которые уверяют, что он уже и казнен. Попробуйте поверить чему-нибудь из этих рассказов, в которых рассказчик уверяет, что он все это слышал от достовернейших людей, чуть не от самого Кербица, который ему одному даже пересказал, как его повесили, - попробуйте поверить, и вы останетесь в дураках.

   Совет по делам печати. Я читал записку мою о статьях, напечатанных в разных газетах против студенческих правил. Непостижимо поведение здесь Головкина. Правила составлены почти буквально по его циркуляру, а между тем он велит писать на них опровержения, сам исправляет их, делает строгий выговор казанскому попечителю за то, что тот донес ему о вредных действиях, производимых этими статьями на студентов. Что это такое: тупоумие, подлость ли или еще что-нибудь другое? Между тем он представляет все действия пред государем в благовидном свете. Есть ли на свете подобное правительство, где была бы допущена такая бестолковость? Муравьев нещадно вешает и разоряет помещиков в своем округе, а в соседних с ним губерниях, управляемых Анненковым, зло проникло тоже глубоко в край, если не глубже, чем в Литве; там чуть не по головке гладят поляков. В Киеве перед носом генерал-губернатора продолжают носить траур. Вот сюда приехал Анненков; все думали, что он уже не возвратится к своему посту. Ничего не бывало - он опять туда едет для делания глупостей или для ничегонеделания. В "Московских ведомостях" прямо выставлена неспособность Анненкова; Ген, киевский гражданский губернатор, пустился защищать киевское управление и выразил, между прочим, ту мысль, что адреса, поданные в округе Муравьева, были вынуждены им и пр.

  

   20 декабря 1863 года, пятница

   Греч написал ко мне письмо, прося моего содействия о избрании его в члены Академии. Как тут содействовать, когда большая часть членов против него и помнит его действительные и вымышленные грехи? Я читал его письмо в отделении и, разумеется, встретил сильное противодействие, так что о предложении его в члены и думать нечего. Все это надобно старику передать как-нибудь помягче.

   Лекция в университете, и, кажется, последняя. Праздниками я должен буду подать просьбу об увольнении меня, так как баллотироваться я не намерен, а баллотироваться не намерен потому, что не чувствую себя настолько великодушным, чтобы доставить недоброжелателям моим удовольствие набросать мне черных шаров. Но зачем и почему эти недоброжелатели? Право, не знаю. Я, конечно, не намерен сравнивать себя с Аристидом, но совершенно уверен, что многие бросят в урну осуждающие меня шары по той же причине, по которой афинянин желал бросить свой черепок против Аристида. Я уверен, что Андриевский, Березин и пр. будут в состоянии собрать достаточное число голосов, чтобы меня забаллотировать. Это так для меня достоверно, что с моей стороны было бы большим неблагоразумием идти на явную неудачу и скандал.

  

   21 декабря 1863 года, суббота

   Отчет, несносный отчет.

   Они роются в навозе и заднепроходной кишке науки и, конечно, полезны для нее. Худо только то, что они, во-первых, все испражнения человеческого ума считают за главное дело, а, во-вторых, себя самих за такие органы науки, в сравнении с которыми все другие ничего не значат. А нечего делать! Вот я пишу академическую речь и должен, зажав нос, во всеуслышание восклицать: "Сор славянский! пыль родная! слаще ты, чем мед и сот!"

   Вечер у Клеванова. Досадно! Хозяин удержал меня у себя до двух часов. Я приехал к нему после факультетского заседания, где мы экзаменовали Бестужева-Рюмина и Добракова на звание магистров. Дома очень обо мне беспокоились, и Казимиру я нашел в слезах: я забыл ей сказать, что из университета проеду к Клеванову.

  

   22 декабря 1863 года, воскресенье

   Занимался весь день отчетом.

  

   23 декабря 1863 года, понедельник

   К чему приведет нас эта страшная деморализация сверху до самого низу? Внизу, конечно, меньше ее, но тут глубина невежества, совершенно варварское состояние, равняющее нас чуть не с краснокожими, и полнейшее отсутствие всяких понятий о долге, справедливости и законе - особенно о законе.

   Я не верю в спокойствие наших университетов и добропорядочность учащегося в них юношества. Оно вступает в них с подготовленными понятиями и стремлениями, которые навевают на него время и явные и тайные прогрессисты. Университеты хотят опереться на науке; науку в среде своей сделать господствующею и, увлекши ею юношество, побороть в его сердце незрелые политические и социальные влечения. Мысль сама по себе основательная и верная. Но дело в том, что университеты не имеют силы для ее осуществления. Им недостает для этого двух главных вещей - единства и согласия корпорации профессорской, и, во-вторых, талантов в самих профессорах. Есть люди, достойные уважения, хорошие преподаватели: но этого мало для настоящего времени. Увлечению надобно противопоставить нечто равносильное, а этого-то равносильного и нет. Срезневский очень доволен, когда три или четыре студента, разумеется, из плохих или посредственных, с великою ревностью выписывают у него разные кавыки и юсы из старых шпаргалов, и думает, что юноши зело прилежат учению книжному. Но он не видит, что делается вокруг его и За спиною его.

  

   24 декабря 1863 года, вторник

   Читал у Грота отчет свой, который, впрочем, не приведен еще в порядок. Тут были Срезневский и Билярский. Беда с такою работою, в которой каждый по мере сил своих и самолюбия хочет участвовать. Тот хочет арбуза, а этот соленых огурцов, а главное - все хотят, чтобы было сердито и дешево, а между тем у отделения решительно нет ничего, из чего бы можно было составить интересный для публики отчет. Языком и словесностью почти совсем не занимались, а каждый делал то, что случайно попадало ему в руки, - то в архиве, где он официально занимается, то для своих лекций и пр. Я возился с этими господами с двенадцати до трех часов и объявил им, что в последний (пятый) раз составляю отчет и ни за какие блага уже не примусь за эту смешную и неблагодарную работу.

  

   25 декабря 1863 года, среда

   Поутру боль в груди сильнее, кашель меньше, небольшой насморк. Посылал к Вальцу. Надобно знать, могу ли я выходить?

   Был Вальц; велел остаться дома и велел принимать по две капли какого-то бромина через каждые два часа. Я думаю, что это вздор. Предписана диета.

  

   26 декабря 1863 года, четверг

   Нет! Этот глупый бром, как и все гомеопатические средства, чистая мистификация. Сегодня все то же.

   К черту все бромы! Давайте мне что-нибудь посущественнее! Вечером я бросил глупые гомеопатические капли и велел на грудь положить свиного жиру на сахарной синей бумаге да намазал жиром нос. Мне присоветовали также напиться отвару яблочного с розовыми листьями.

  

   27 декабря 1863 года, пятница

   Вальц, по обыкновению обманул вчера, не приехал. Черт с ним! Он, кажется, теперь больше занят своими торговыми спекуляциями, чем больными. Тому назад недели три он просил у меня взаймы тысячи три. А где я их взял бы! Весь мой капитал состоит в билете Коммерческого банка в 2000 рублей; отдать их напропалую - значит быть дураком. Но он, кажется, на меня сердит за это. Это уже в другой раз, что он думал поживиться от меня деньгами. За визит я плачу ему исправно и более договорного. Но человек всегда свинья.

  

   28 декабря 1863 года, суббота

   Сегодня окончательно надобно исправить гнусный академический отчет к завтрашнему прочтению. Вальц говорил вчера, что я могу выехать без малейшего опасения.

   День провел дурно - отсутствие энергии, голова пуста и к вечеру и ночью болела. Между тем надобно было работать за гнусною речью, кое-что поправлять и кое-что выкидывать, переставлять и пр. Я диктовал, наконец, Казимире и насилу кончил в половине двенадцатого. Вечером написал еще записку к графу Блудову о том, почему я не мог к нему явиться для прочтения речи.

  

   29 декабря 1863 года, воскресенье

   Жизнь! Какая страшная бездна! Как не закружиться голове, заглядывая в нее!

   Акт в Академии наук. Я приехал в половине первого с Тимофеевым, который зашел ко мне. Через несколько минут сказали, что приехал и президент наш, граф Блудов. Вышед в прихожую, я нашел этого бедного старика сидящим на стуле, в своей голубой ленте, в совершенном изнеможении. Он совершенно был похож на умершего или умирающего, тяжело дышал и стонал. Его утомил всход на лестницу. Когда немножко он оправился, я сказал ему, что как ни приятно нам видеть его в среде нашей, но он лучше сделал бы, если бы поберегся и остался дома. Отдохнув, он отправился в залу и сказал мне: "И вы приносите жертву, вы ведь тоже больны". Вскоре, однако, он оправился, и хотя с трудом, но храбро высидел все время и выслушал наши речи. По временам он обращался ко мне с шутливыми замечаниями: я сидел возле него на эстраде по левую руку, а вице-президент В.Я.Буняковский - по правую. Сначала я чувствовал себя порядочно, но потом в голове моей поднялось брожение, и я боялся, что мне сделается если не дурно, так что-нибудь такое, что помешает выполнить мое дело. Наконец дошла очередь до меня. Речь мою я прочитал прескверно. Кроме того, что у меня не хватило голоса от моего проклятого гриппа, я беспрестанно спотыкался и путался. Чтобы не мучить себя и других, я пропускал многие места. Я возвратился домой в половине третьего, усталый и изможденный.

  

   31 декабря 1863 года, вторник

   Конец 1863 года.

  

  

   1 января 1864 года, среда

   Принялся убирать свой кабинет и приводить.в некоторый порядок книги, находящиеся у меня в ужаснейшем хаосе. К сожалению, место в кабинете моем не допускает расположить мою библиотеку так, чтобы я мог ею пользоваться. Теперь я иной нужной книги совсем не могу отыскать; все свалено в шкафах в куче. Мне хотелось хоть один шкаф очистить для необходимейших книг. Пренеприятная работа, сильно меня утомившая. Я хотел пойти погулять, но устал уже так, что не мог. Да и кое-кто приехал: например Барановский, дядя Марк, Глебов; с ними я заговорился и уже потерял охоту к прогулке.

  

   2 января 1864 года, четверг

   Весьма важный вопрос при определении какой-нибудь эпохи в истории: литература; что тут считалось в произведениях словесности хорошим, что трогало и одушевляло сердца, занимало умы. Иногда мысль должна быть обставлена иглами, чтобы они отбивали охот