Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 2

10 часов.

  

   20 августа 1863 года, вторник

   День вышел такой же прелестный, как и предыдущие. Ездил в город за жалованием в министерство внутренних дел и получил его, хотя мог и не получить, по крайней мере теперь. Казначей департамента полиции исполнительной заворовался, и несколько казенных денег пропало. Имя сему казначею - Соколов.

   Говорят, великий князь Константин опять возвратился в Варшаву. А там ужасы увеличиваются. Каждый день совершается по нескольку убийств, наглейшим образом, среди бела дня, а наши власти там смотрят только сложив руки. Что за непостижимое бездействие!

  

   22 августа 1863 года, четверг

   Вчера вечером встретился я с Павловым, который только что приехал из Москвы. Он через секретаря Каткова старался добиться у последнего возвращения моей рукописи, но покуда не добился. Трудно с людьми, в ненормальном состоянии находящимися, а Катков до того полон самолюбия от газетного своего успеха, что с ним уже нельзя вести себя как с человеком в здравом уме.

   Фукс рассказывал о ссоре, возникшей у великого князя Константина с Валуевым. Великий князь упрекал последнего, что, с той поры как цензура поступила в ведомство министерства внутренних дел, печать постоянно восстает против него, а в защиту его не позволяется печатать ничего. Валуев отвечал ему с твердостью и достоинством. Однако велено было спросить у цензоров и редакторов газет: было ли что-нибудь не пропускаемо в защиту управления в Царстве Польском? Ответ был совершенно отрицательный, а некоторые из редакторов отвечали, что они желали этого, посылали даже корреспондентов в Варшаву, но никто не представлял в редакции их ни одной строчки в пользу этого управления.

   Заседание совета университета - первое с его открытия. Впрочем, настоящего открытия еще не последовало.

   Происходили приготовительные совещания о новом устройстве университета и введении нового устава. Выборы ректора, инспектора и проч. назначены на 2 сентября. Заявлено также о баллотировке тех профессоров, которые выслужили 25 лет или 5 лет сверх этого срока. К последним принадлежу я.

   Так как я уверен, что получу черных шаров больше, чем белых, то я объявил, что баллотироваться не буду и подам письменный мой отзыв. Против меня сильная партия, которая была бы очень довольна подвергнуть меня неприятности неизбрания. Что это-за люди? Разумеется, ультралибералы, остатки Спасовичей, Кавелиных, Костомаровых и пр. Но их так много, что перевес на их стороне будет без сомнения.

   Жаль мне расставаться с университетом, которому много принесено мною жертв и для которого я трудился добросовестно. А старшие профессоры что же? Это почти все люди ничтожные по характеру, которые очень тоже не прочь нагадить своему товарищу единственно за то, что он неизменно выдвигался вперед. Впрочем, есть ли кто-нибудь из них, который бы чем-нибудь не был мною обижен во время оно, когда я в министерстве был силою? Но не это меня огорчает, - я слишком хорошо знаю людей, чтобы ожидать от них чего-нибудь, кроме желания гадить, - а так просто грустно...

   Все ближе и ближе день моего уничтожения. Судьба обрезывает одну ветвь за другою с дерева, которое непременно засыхает. Но да не найдет она меня малодушным и жалким! Жизнь моя была, конечно, не иное что, как ошибка. Я должен понести за это кару на моем сердце; пусть же оно одно и знает про то.

   Мне чрезвычайно нравится изречение Веспасиана: "Император должен умирать стоя". Почему же этого нельзя применить ко всякому сколько-нибудь мужественному и честному человеку!

  

   23 августа 1863 года, пятница

   Мое великодушие не должно простираться до того, чтобы доставить многим удовольствие положить мне черный шар. Но, по совести говоря, почему ко мне такое недоброжелательство? Многим я был полезен, никому, могу сказать торжественно, с глубочайшим убеждением совести, никому не был вреден. Но, может быть, они в самом деле считают меня отставшим для науки и, следовательно, действуют против меня тоже на основании добросовестного убеждения? Конечно, говоря друг с другом об этом, они, как римские авгуры, должны закрывать головы, чтобы не дать заметить своего смеха. Нет! Мое убеждение едва ли не вернее, то есть что человек создан с инстинктом, каким не наделено ни одно животное, - с инстинктом пожирать подобных себе.

   А выставлять они будут то, что мой образ мыслей слишком консервативен для такого либерального университета, каким сделался в последнее время Петербургский. А многим не шутя колет глаза даже моя Анненская звезда.

  

   24 августа 1863 года, суббота

   Обычное заседание в Академии наук.

   Получил письмо от Погодина, который пишет, что когда он сказал Каткову о моей статье, он схватил себя за волосы, пошли извинения и пр. Погодин и от себя просит извинить Каткова. Впрочем, последний говорит, что он находит необходимым сделать в статье некоторые изменения. Я думаю, что это пустяки и только предлог к оправданию. Как мне поступить в этом случае? Подумаю и решусь.

  

   30 августа 1863 года, пятница

   Сегодня обедало у меня человек до тридцати по случаю именин, моих и Саши. Я ужасно устал. Вечером гости разъехались довольно рано, чему я был очень рад.

  

   31 августа 1863 года, суббота

   Заседание в факультете. Я объявил, что баллотироваться не намерен. Но, по наведении справки, оказалось, что баллотировка и не нужна. Несколько месяцев остается мне дослужить до второго пятилетия.

  

   1 сентября 1863 года, воскресенье

   Прошедший месяц был не только августейший, но и всемилостивейший! Первые признаки сентября, что стало немного холоднее. Однако все-таки 13R тепла.

   Каковы бы ни были проекты общественных преобразований и усовершенствований, но ни один из них не устоит пред голосом разума, если не признает главными руководящими началами - начала нравственности, и справедливости.

  

   2 сентября 1863 года, понедельник,

   В факультетском собрании было положено, чтобы каждый профессор определил, сколько он будет читать лекций. Так как теперь будут открыты только первые курсы, то каждый профессор должен ограничиться двумя, не более. Я намерен прочитать моим слушателям в первый семестр (который для меня, собственно, один и есть, потому что в январе 1864 года я выслуживаю уже второе пятилетие) "Введение в литературу и историю ее", что будет заключать в себе основные идеи литературы и истории ее вообще и русской в особенности. В этом смысле надо будет представить и план этих интересных чтений. Это последний мой труд для университета.

   Был назначен совет для выбора ректора, но не знаю, почему-то отменен, и я даром проездился в университет.

   Поговаривают о выборе в ректоры меня или Ленца. Что касается меня, то это пустяки. Против меня, во-первых, существует сильная партия, и во-вторых, я оканчиваю службу мою при университете.

  

   3 сентября 1863 года, вторник

   Вчера получил письмо от Гилярова. Катков извиняется тем, что он раздумывал все о статье, - ему не нравится, что я считаю молодое поколение какою-то корпорацией. Это сущий вздор и нелепость. Буду отвечать Гилярову, чтоб он похлопотал о скорейшем возвращении мне статьи.

  

   5 сентября 1863 года, четверг

   Проклятый день - весь в напряженной, а между тем глупой и бесплодной работе. В 10 часов утра я отправился в заседание Академии - одно из бесплоднейших заседаний в мире, потом в университет для бесплоднейшего экзамена каких-то болванов, которые хотят быть кандидатами и, без сомнения, достигнут этого. Все это продолжалось до половины второго часа, и я едва успел прибежать в Совет министерства внутренних дел, где через несколько минут открылось заседание, продолжавшееся на сей раз не так долго, до четырех часов. Затем зашел к Доминику, где за полтора рубля оставлен полуголодным. Что за мерзость эти обеды в наших отелях! Они подают обыкновенно пять блюд, гнусно изготовленных и из какого материала - Богу единому да повару известно. А что бы сделать три блюда, да порядочных?

   Выкурив сигару, отправился я в заседание совета университета, и там в буквальном смысле прозаседал до десяти часов с шести, толкуя о многих бесплоднейших вещах. Ну, не проклятый ли день? Приехал домой в половине двенадцатого ночи. В совете был выбор ректора; избрали Ленца 22 голосами против трех. Я получил 8 шаров. Но были и менее меня получившие, и их было много.

  

   6 сентября 1863 года, пятница

   Я никогда не дойду до того, чтобы мне не принимать самого теплого и глубокого участия в делах человеческих, в их скорбях и усовершенствовании. Но я решительно не в состоянии питать уважения ни к их судьбе, ни к их нравам. Мне кажется первая в высшей степени ничтожною, а вторые - в высшей степени мелкими, пустыми, лишенными всякого морального достоинства. Эгоизм, ложь, лицемерие, тщеславие и корысть суть главные их двигатели. Оптимисты ссылаются на некоторые благородные черты, проявляющиеся то там, то сям; но они мелькают именно как черты, лишенные определенного и полного образа. Характеров, которые одни составляют полного и хорошо организованного, здорового и сильного человека, вовсе нет. Ум как будто бы для того только и существует у них, чтобы составлять нелепые теории, умствовать о том, чего они не знают и знать не могут, обманывать и плести более или менее удачную ткань для прикрытия своего тщеславия. Разумеется, я не веду с ними войны за их глупости и пороки; они не должны даже знать о моих сердечных к ним отношениях. На что им это знать? Но я не могу, зная их хорошо, питать ни уважения, ни доверия к ним. Я стараюсь обезопасить себя от их нападений, являюсь среди их вооруженным с ног до головы, чтобы не быть застигнутому ими врасплох, хотя не всегда с одинаковым успехом и благоразумием. Но по крайней мере ложь их меня не обольстит.

   А между тем странно: первое впечатление мое при встрече с каждым человеком - это то, чтобы думать о нем хорошо и быть с ним в лучших отношениях. Прежде это служило для меня источником больших ошибок, но теперь я научился это впечатление держать в границах и не мешать предосторожностям.

   Заседание в Академии наук.

  

   8 сентября 1863 года, воскресенье

   Вечером приехал ко мне Рудницкий, которого увольняют от управления департаментам по государственному имуществу за то, что он поляк. Не знаю, подал ли он к этому какой-нибудь повод сам, или это начинает быть системою правительства. Зеленый говорил ему, что на него есть доносы, которые передал ему князь Долгорукий. Впрочем, ему ничего особенно худого не делают, да он этого и не заслужил. Конечно, в Рудницком сидит немного польского духа, но он не из революционных поляков. И вообще это благородный и умный человек Он показывал мне письмо, которое намерен подать Зеленому. Я советовал ему кое-что в нем исправить. От него я узнал о полученной из Варшавы телеграмме, что во время проезда по какой-то улице Ф.Ф.Берга под карету его брошена начиненная порохом граната, разрывом которой ранило его и убило и переранило восемь казаков.

  

   9 сентября 1863 года, понедельник

   Знакомыми надобно обзаводиться, как мебелью.

  

   10 сентября 1863 года, вторник

   Отослал письмо к Гилярову, все по поводу задержанной Катковым статьи моей. Я написал, что решительно не хочу иметь с ним никакого дела и прошу об одном - возвратить мне мою статью.

  

   11 сентября 1863 года, среда

   Нам недостает двух вещей - искусства и добросовестности.

   Проработал утро над запискою в завтрашнее заседание Совета по делам печати по донесению Одесского цензурного комитета.

  

   12 сентября 1863 года, четверг

   Заседание в Академии наук, куда пришел пешком. Час с небольшим ходьбы. Тут, как и всегда, ничего. Эти господа совершенно зарылись, как мыши в подполье, в свои тесные кружки буквоедных и мелких фактических изысканий и высокомерно презирают всякого, кто смотрит немножко шире и выше. Надобно видеть, с каким умилением и сладострастием они предъявляют, что, например, у такого-то старого писателя буквы стоят не на том месте, как предполагалось (а писатель-то гроша железного не стоит), или такой-то вариант нашелся там-то и пр. О, добросовестные ослы, подбирающие сухие былия на ниве человеческих знаний и довольствующиеся этим, как сочною и питательною пищею!

   Новые сведения из Варшавы показывают, что Берг не ранен и казаки не убиты, но двое или трое ранено да лошади. Там, впрочем, начинают принимать энергические меры для прекращения убийств и для подавления революции.

   Напечатаны ноты трех держав и наши ответы, при которых приложен особый меморандум. Как первые пошлы, бесцветны и фальшивы, так наши ответы благородны, умны и дышат правдою. Меморандум особенно написан превосходно. Право, старая европейская дипломатия бледнеет перед нашею молодою. Да и то сказать, за нас - право и правда, за них - покушение к насилию и ложь.

  

   16 сентября 1863 года, понедельник

   Переезд с дачи.

   Вечером заседание в совете университета. Очень много дела. Между прочим, выбирали декана филологического Факультета. Выбрали опять Срезневского. Я охотно положил ему белый шар. И тут выразилось недоброжелательство ко мне. Из четырех голосов я получил один, и то этот дан был мне Срезневским. Прочие получили по два утвердительных и по два отрицательных.

   В это заседание я также поднял сильную борьбу с советом. В восточном факультете есть несколько исправляющих должность ординарного профессора, которые настоящими ординарными не могут быть, потому что не доктора. Еще при открытии университета получено было высочайшее повеление, чтобы не имеющие докторской степени профессора озаботились непременно приобретением ее. Восточный факультет представил, что так как в России вся восточная наука сосредоточивается в С.-Петербургском университете, и именно в тех профессорах, которые не имеют степени доктора, то приходится этим совсем не быть ординарными профессорами, так как им и экзаменоваться было бы не у кого. А потому факультет просит, в уважение такого исключительного положения профессоров не докторов, исходатайствовать им на этот раз утверждение в ординарное профессорство и помимо докторства. Тут есть смысл, и я охотно подал мой голос в пользу этого ходатайства.

   Но далее вдруг читают новое представление того же факультета, чтобы четырем или, кажется, пяти его профессорам дать докторские степени по причине их знаменитости в ученом свете. Надобно знать, что новый устав дает университетам право возводить знаменитых ученых, приобретших всеобщую известность своими учеными трудами, прямо в степень доктора, без испытания. Это что за речи? Университет открыл в своем сословии вдруг пять знаменитостей, о которых никто, кроме его, не знает. Очевидно, этим хотят подорвать силу закона. Я воспротивился сильно против такого злоупотребления, объявив, что это произведет самое невыгодное впечатление в публике.

   Завязались горячие прения. Совет по слабости, кумовствам и проч. видимо склонялся в пользу предложения факультета. Однако некоторые поддерживали, хотя слабо, мою мысль. Решили отложить это дело до следующего заседания. Я принял твердое намерение не уступать и даже подать письменное мнение. Тут может пострадать честь университета. Просто это нахальство восточных профессоров, которые сами себя производят в знаменитости.

  

   17 сентября 1863 года, вторник.

   Вчера я выбран в члены совета при попечителе. Я, конечно, не был бы выбран, если бы избрание происходило баллотировкою. Но это делалось так, по вызову председателя совета, который и спрашивал у профессора, не желает ли он принять на себя это звание. Я отвечал, что не считаю себя вправе отказываться от какого бы то ни было служебного назначения. Ну и положено представить меня вместе с прочими попечителю.

  

   19 сентября 1863 года, четверг

   Заседания в Академии и в Совете по делам печати. Ничего особенного.

  

   23 сентября 1863 года, понедельник

   У немцев наука часто превращается в ремесло. Они из себя выходят, чтобы приправить истины известные новыми комбинациями, представить их в новой форме, разжижить или сгустить их в своем уме, хотя от этого ни наука, ни образованность не подвигаются ни шагу вперед. И все это делается для того, чтобы в огромной конкуренции ученых удержать за собою такое-то место или добиться нового. Истины науки у них фабрикуются точно так же, как сукно, сапоги и пр.

  

   24 сентября 1863 года, вторник

   Бурное заседание в совете университета. По выслушивании некоторых дел и предложений выступил на сцену опять вопрос, поднятый восточным факультетом в прошедшее заседание, о производстве за знаменитость вдруг четырех докторов из его членов. Закипела страшная битва. Главными действующими лицами тут были я, Срезневский, Казембек и сами проектируемые доктора, которые сами защищали свою знаменитость и предъявляли свои права на докторство: Березин - меньше всех, впрочем, - профессор еврейского языка Хвольсон и другие.

   Видя, что партия докторантов усиливается, я решился прочитать заготовленную мною по этому случаю записку, к чему послужили некоторым введением слова Андриевского, который, как маленький куличок, обыкновенно бегает от одного убеждения к другому и сует свой носик во все мнения, добывая оттуда то, что ему нужно. Слова его относились к поддержанию чести университета и, следовательно, клонились в пользу моего предложения. Записка моя была выслушана с большим вниманием и вызвала страшнейшую бурю со стороны Срезневского. Впрочем, несмотря на ярость защиты своего факультетского предложения, Срезневский не вышел из пределов приличия. Он начал с сожаления, что должен поддерживать мнение, противное моему, и настаивал на знаменитости предлагаемых докторантов. Я продолжал, с своей стороны, настаивать, что не нам самим следует признавать знаменитость своих сочленов, а надо, чтобы это сделал ученый свет. Но вот поднялся Казембек и прочитал свою записку, очень умно и остроумно написанную, которая окончательно добивала восточный факультет. Слова его как ориенталиста имели значительный вес.

   Решено было спросить начальство: можно ли разуметь закон таким образом, что университет может признавать знаменитостями и давать по этой причине докторство своим собственным сочленам? Вопрос в сущности смешной, но так как факультет все-таки не достигал своей цели, то я и Казембек не противоречили этому решению. Срезневский видимо утих и смирился. Вообще спор хотя был жаркий, много кричали и шумели, однако ни дерзостей не было, ни скандала, кроме одного того, что лица, служившие поводом к прению, принимали в нем сами участие, разумеется в свою пользу. Я возвратился домой в одиннадцатом часу.

  

   25 сентября 1863 года, среда

   Прелестнейший день, какой и в июле редко встречается: 15R тепла. Да почти и весь сентябрь таков.

   Хотел я оставить разум с его беспощадною логикою, с его суровыми истинами, вроде спинозианских, и прилепиться к чувству, чтобы жизнь не казалась такою страшною махинацией с столь же страшным выполнением законов необходимости. Но чувство, обещающее так много, само утомляется, колеблется и требует опоры в той же самой мысли, которая ничего слышать не хочет о чьих бы то ни было правах, кроме своих собственных. Прибегаю я к фантазии, но фантазия, обольстив меня на минутку своими блестящими миражами, сама преклоняется перед всесильною действительностью, которая или повелительно требует отправляться с грезами фантазии в дом сумасшедших, или покоряться своим превратностям. Как бы примирить разум, чувство и фантазию?

   Заседание в Академии по случаю Уваровской премии. Я читал отчет о присуждении награды Островскому за его драму "Грех да беда на кого не живет". Отчет мой, кажется, был немного длинноват и слишком много ударял на теорию драмы.

  

   26 сентября 1863 года, четверг

   Дай Бог, чтобы я ошибся, а мне кажется, война неизбежна, и жестоко те ошибаются, которые думают, что движение национальное, обнаружившееся у нас в последнее время, в состоянии отстранить ее. Война за Польшу задумана Наполеоном уже во время или, может быть, ранее итальянской войны. Успех поощрил его только в этих планах, которые риторическая история, по своему обычаю, назовет великими, но которые в сущности не иное что, как кровавый эгоизм Наполеоновской династии. Освободитель Италии и Польши, организатор Мексики должен быть, без сомнения, властелином Европы. Это та же завоевательная теория Наполеона I, только в другой форме. От Наполеонов не будет покоя Европе, пока она не сокрушит их вконец. Нынешний Наполеон считает себя прямым наследником и исполнителем замыслов первого. Он льстит массам демократическими тенденциями; льстит народностям независимостью, а между тем становится страшным деспотом всякого образованного либерализма. Он считает себя избранным орудием для совершения революции социальными реформами, которые каким-то чудесным образом должны произойти от него и через него.

  

   27 сентября 1863 года, пятница

   На выставке в Академии художеств. Очень хвалили картину Ге "Тайная вечеря". Картина эта сделала на меня неприятное впечатление. Христос похож на какого-то молодого парня, кручинящегося о чем-то. Это они называют простотою в духе новейшего искусства. Ведь идеалов положено не иметь ни в поэзии, ни в живописи, хота человек на каждом шагу их творит сотнями, потому что синтезис, идеализация в его природе. Если простота есть естественность, отсутствие преувеличений и лжи, то кто будет спорить против нее? Но если она есть не иное что, как так называемая натура, обнаженность от всех возвышенных проявлений и выражений духа, то что же она, как не пошлость, жалкое отражение наших ежедневных жалчайших сплетней, интересов и пр.? Ученические картины выставки суть ученические. Хороши две картины Айвазовского, особенно "Вечер в Малороссии".

  

   28 сентября 1863 года, суббота

   Разговор с Ф.И.Тютчевым. Он в близких отношениях к А.М.Горчакову и ко двору. Я изъявил ему опасения о войне; он не разделяет этих опасений, полагая, что Наполеон без Англии не начнет войны, а Англия не расположена к ней. Я спросил его, какое положение Австрия принимает в отношении к нам? Разумеется, она не выражает никаких определенных видов. Она боится России, но не хочет отстать и от Запада; боится также Франции. А Пруссия? Пруссия тяготеет к нам - это натурально. Но идиотское нынешнее правление в ней делает из нее что-то нелепое. Германское единство - чистая и пустая фантазия.

   Но я все-таки уверен, что война неизбежна. Наполеон с Италией и еще с кем-нибудь может ринуться на нас. Может быть, этого и добивается Англия "по дружбе" своей к Наполеону. Как бы то ни было, а мы не должны впасть в грубую ошибку, то есть считать войну невозможною и вследствие этого оставаться, как говорится, спустя рукава.

  

   29 сентября 1863 года, воскресенье

   Уж так созданы поляки, кто-то сказал, что они если не бунтовщики, то подлецы. Возникают иногда в сердце человеческом хорошие и благие стремления. Ты в радости спешишь протянуть им, так сказать, руки и - схватываешь воздух: они, едва родясь, улетели или тут же схвачены были другими, более сильными эгоистическими стремлениями и проглочены ими, как маленькие певчие птички поглощаются каким-нибудь коршуном.

   Вечером посетил меня старинный мой университетский товарищ, бывший профессор политической экономии, Виктор Степанович Порошин. Получив по наследству богатое имение в Каменец-Подольской губернии лет тому пятнадцать назад, он продал его и постоянно уже жил в Париже, женат на какой-то гувернантке-француженке. Сюда он приехал поискать каких-нибудь занятий - если не в университете, так в Археографической комиссии или в Статистическом нашем бюро при министерстве внутренних дел. Он теперь преимущественно занимается историей России, особенно в соприкосновении ее с Польшею. Он являлся к разным высокостям здешним и знаменитостям и получал везде тощие и неопределенные ответы. Валуев принял его, по своему обыкновению, живописно, поговорил с ним на четырех языках и обещал подумать. Мы просидели и протолковали с Порошиным до половины первого ночи.

  

   1 октября 1863 года, вторник

   Был у Вальца. Кроме объяснений о здоровье, разговор о заграничных толках о нас, так как Вальц на днях только возвратился из-за границы. Два мнения весьма основательные, основанные на этих толках, он мне передал. Первое, - что мы непременно должны действовать на общественное мнение Европы посредством прессы: до сих пор мы не умели обратить ее в свою пользу. Тут нужны и деньги. Второе - что было бы чрезвычайно полезно открыть Петербург для некоторых ученых съездов.

  

   2 октября 1863 года, среда

   Опера "Любовный напиток" - очень милое, грациозное создание Доницетти, сыгранное и спетое итальянскими артистами с обыкновенным искусством прелестными голосами. С удовольствием просидел часа три в театре.

   Вчера в заседании Совета по делам книгопечатания сильное прение между председателем и Туруновым. Этот последний, в качестве председателя Петербургского цензурного комитета, пропустил карикатуру в "Искре" на цензуру, довольно едкую. Представлены в лице женщин две статьи:

   до цензуры - одна, и другая - после цензуры. Первая - молодая, прекрасная женщина, вторая - изуродованная и безобразная. Внизу подпись: до цензуры, после цензуры. Турунов очень неловко защищал пропуск этого, а Тройницкий очень логически сильно на него напирал. Боже, Турунов решительно не понимает тонкостей литературного и цензурного дела! Вольно же было Валуеву поручить ему эту важную часть. Валуев, кажется, сам не лучше его понимает это дело. Так по крайней мере выходит из назначения Турунова.

   Вечером Порошин и Тимофеев.

  

   5 октября 1863 года, суббота

   Поутру телеграмма от Рудницкого из Берлина. Приехал благополучно.

  

   6 октября 1863 года, воскресенье

   Сегодня молебен в университете по случаю открытия в нем лекций. Я опоздал, пришел уже к концу, но так как был только двенадцатый час в начале, а повестка была к одиннадцати часам. Затем в час диспут Бауера на степень доктора, который, однако же, я принужден был оставить, только что он начался. Дело происходило в большой зале, которая не была еще ни разу нынешнею осенью топлена, и в ней было порядочно холодно. Я помню, как однажды жестоко простудился в нетопленной аудитории университета, и потому, боясь того же и теперь, предался бегству. Вышел как-то нынешний день нелепо.

   Бедная моя Катя опять заболела. Целая жизнь этого бедного существа не что иное, как переход от болезни к выздоровлению и от выздоровления к болезни.

  

   7 октября 1863 года, понедельник

   Совет университета. Возвращался оттуда около десяти часов вечера. Ужасная буря, дождь, мрак и ни одного извозчика до Полицейского моста. Тут попался нам один, и мы с Срезневским уже доехали до Аничкова моста. Ночью пальба с крепости: видно, жителям взморья приходилось плохо.

  

   8 октября 1863 года, вторник

   Начало лекций в Римско-католической академии. Там давно меня ожидали.

  

   9 октября 1863 года, среда

   Первая моя лекция в университете. Большая аудитория буквально была битком набита. Лекция выслушана была с большим вниманием.

  

   11 октября 1863 года, пятница

   Сегодня вооружен двумя рубашками, особенно для университетских зал, где до сих пор не топят.

   Век радикально хочет изменить быт человечества. Он стремится разрушить старый нравственный и общественный порядок. В первом он уничтожает верования и духовность, противопоставляя им знание и материю. Во втором он видит повсеместное рабство и противопоставляет ему безусловную свободу и общество без власти, существующее и поддерживающееся единственно устройством отношений.

   О людях надобно жалеть: они очень немощны - немощны, чтобы восторжествовать над своею слабостью, немощны, чтобы воспротивиться своей силе, которая влечет их далее возможности и разума.

   Вторая лекция моя в университете и прочитанная прескверно, как я иногда и даже нередко читаю, когда мысль моя не проникнута одушевлением. Иногда решительно я бываю так настроен, что не могу, несмотря на все мои усилия, прочитать хорошо, а иногда мои иллюстрации бывают истинно блестящи. Не тогда они бывают особенно дурны, когда я к ним не готовлюсь, а именно, по крайней мере большею частью, тогда, когда я готовился к ним тщательно. С этим я борюсь во всю мою профессорскую карьеру. Следствием этого, разумеется, бывает крайнее недовольствие самим собою, доходящее нередко до уныния. Так и теперь. Но теперь я побеждаю это тягостное состояние духа чем-то вроде равнодушия к требованиям собственной личности, которая, однако, не лишает меня бодрости. Надо поставить себя выше успеха и неуспеха и не потворствовать самолюбию, жаждущему во всем первого и потому слишком чувствительному к последнему.

   Вечером заседание в попечительском совете, где, между прочим, было рассуждаемо о дозволении так называемых учительских съездов наподобие германских. Ведь без подражания нам жить нельзя. Я выразил мнение, что этому препятствовать никоим образом не должно. Но и слишком восхищаться этим также не следует. Беда, однако, в том, что тут потребуются деньги от казны.

   Без меня были у меня Щебальский, Воронов и Майков. Последнего я еще застал. Был также Крамской, с которым я имел прения о картине Ге. Он находит, что она - удивительная вещь, и я нахожу, что она удивительная по изображению Христа, который представлен в виде здорового, румяного парня, кручинящегося о какой-то неудаче. Майков согласен со мною, хотя находит, что во многом картина очень хороша. Да я о прочем не говорю, но Христос, Христос! Главное, она меня возмущает не сама собою, а тем, что служит выражением того грубого материализма, который хочет завладеть искусством, так же как нравственным порядком вещей.

  

   13 октября 1863 года, воскресенье

   Утром заезжал к Ливотовой и Княжевичам, которых не застал дома.

  

   16 октября 1863 года, среда

   Что вводит в заблуждение материалистов? Новейшие открытия в области физиологии и психологии действительно показали, что все наши способности действуют по законам, которые в теле находят свои приложения. И если на этом остановиться, то можно прийти к результатам, не очень утешительным для человека. Но в том-то и дело, что на этом остановиться нельзя. Все отправления наших способностей с их законом не иное что, как подготовка для чего-то другого - "и над этой бездной ношашеся дух". Этого-то духа ни материалисты и никто разгадать никогда не может.

   Лекция в университете поправила вторую. Но все-таки я не совсем еще доволен.

  

   17 октября 1863 года, четверг

   Я постоянно был уверен и теперь остаюсь уверенным, что война неизбежна. Мысль об ослаблении России и об отстранении ее от дел Востока слишком засела в голове Наполеона и других, чтобы они могли от нее отказаться. Да и Польшу они слишком начинили горючими веществами, из которых примирения и тишины не сделаешь.

   На днях напечатано распоряжение военного министерства о сильном комплектовании армии офицерами. Неужели теперь только правительство наше не питает сомнения относительно войны? Кажется, и нехитрому уму это давно уже видно.

  

   18 октября 1863 года, пятница

   В понедельник в совете университета было читано любопытное отношение Потапова к министру, в котором передается показание одного польского юноши в Вильно, каким образом он находился в нашем университете и что происходило в нем у студентов. Студенты разделились на три партии: красных, отчаянных революционеров, либералов, которые не прочь от революции только в крайнем случае, и умеренных, которые науку считали единственною целью своего пребывания в университете. Другие называли их в насмешку матрикулистами. Все три партии собирались в студенческой библиотеке в лице своих депутатов, где и толковали о материях важных, политических, социальных. Отсюда-то и возникли известные университетские беспорядки.

   Вечером неожиданно Ребиндер из Москвы. Мы очень обрадовались друг другу. Он вообще в порядочном состоянии и физически и нравственно. Мистическое расположение исчезло. Он говорит, что нашел в Москве общество по себе между женщинами, которым очень доволен. Пробыл у меня часа два. Послезавтра обратно в Москву.

   Когда с Валуевым кто-то завел речь о губернаторах, он сказал: "У меня нет губернаторов, а есть мои агенты". Оттого он и делает губернаторами дураков, как на днях сделал Мансурова в Самару. Но бояться умных людей, избрать себе помощниками дураков не значит, кажется, много самому иметь ума.

  

   20 октября 1863 года, воскресенье

   Поутру у Воронова. Головнин не хочет, чтобы Каткову отвечали с некоторою силою на его нападки на министерство народного просвещения, против которого он ратует свирепо и ругательно. - Я считаю такое попущение решительно неуместным там, где дело идет об отражении наглости и лжи, особенно в глазах нашей публики, которая смелость считает за право.

  

   21 октября 1863 года, понедельник

   Правда ли, что прожито все, чем обыкновенно живут? Нет! Кажется, еще есть кое-какие остатки капитала: надо только благоразумно их употреблять.

   Редко сыновья наследуют таланты своих отцов, но пороки очень часто.

  

   24 октября 1863 года, четверг

   Заседание в Совете по делам печати. Мне поручено было рассмотреть просьбу Павлова о дозволении вновь издать запрещенные в 1835 году его три повести. Я представил мое мнение, что две повести: "Аукцион" и "Именины" могут быть пропущены беспрепятственно, но что "Ятаган" я не считаю возможным пропустить. Повесть эта производит ужасное впечатление относительно гнета начальника над подчиненными, к чему дает полное средство военная дисциплина. Рассказ о происшествии вымышленном легко превращается в тенденцию. Совет утвердил мое мнение.

   Потом я читал записку об усилившейся литературе по части раскола, особенно о современном его движении, об учреждении им своих епископий, об окружном названии могильских раскольников, что все печатается в "Русском вестнике". Я ставил повод, что правительство должно серьезно подумать о делах раскола, который после патриотических адресов раскольничьих общин действует открыто и усиливается создать свою церковную иерархию. Я полагал из этого один выход: если церковь не может признать этой иерархии, то она вместе с правительством должна оказать этому такую же терпимость, какая оказывается у нас прочим религиозным верованиям. При этом я полагал, однако, приостановиться печатанием статей о современных действиях раскола. Совет совершенно одобрил все. Что-то скажет министр? По словам Тройницкого, он намерен действовать в отношении к расколу тоже либеральным образом.

   Потом было суждение о непостижимой наглости "Московских ведомостей" и "Современной летописи", в которых Катков доходил до неистовства в отрицании, например, министерства народного просвещения. Он просто ругается, как пьяный мужик. Председатель выразил мысль, что надобно будет просить меня составить записку об этом.

  

   26 октября 1863 года, суббота

   Всякий фанатизм подозрителен: он непременно есть нечто искусственное, насильственное и экзальтированное.

  

   27 октября 1863 года, воскресенье

   Заезжал к Бунге отдать ему визит, но не застал его дома. Потом у Пинто, который недавно женился на очень милой женщине.

  

   28 октября 1863 года, понедельник

   Некоторые из профессоров (Кавелин, Спасович, Утин, Березин, Костомаров, Стасюлевич) вздумали было подготовлять юношество в университете к политической деятельности. Оно бы и ничего, да только они забыли про способность юношества считать себя готовым во всякое время. Да притом настоящая подготовка состоит в строгом и ос-новательном изучении науки. Оттого и вышло, что юноши начали было действовать, когда совсем не были готовы, да и наделали чепухи.

   Кажется, во мне никогда не кончится эта гамлетовская борьба между притязаниями на высшее нравственное и умственное достоинство и слабосилием духа. Но так и быть! Все-таки надобно бросить оружие и кричать: "Пардон!"

   Уж такова моя природа: в ней есть что-то слабое, всегда готовое преувеличить опасности и препятствия, и есть какая-то нравственная тягучесть, способность выбиваться из-под внутреннего гнета, каким бы он ни был.

   Тронная речь Наполеона, по обыкновению его, замысловатая и ничего определенного не выражающая. Он, как страус, сует голову в конгресс, хотя вовсе не говорит, как он может состояться. Тут, впрочем, есть все: и мир, и война, комплименты Александру, и угрозы, и скромность, и наглое хвастовство, что Европа не может не принять его высочайшей воли за закон. Это должно и отуманить французов и понравиться им.

   Я с самого восстания Польши не переставал верить в войну. Судя по нашим теперешним приготовлениям, в этом, кажется, и не может быть сомнения.

  

   29 октября 1863 года, вторник

   Правительству нужно при себе держать собаку вроде Каткова, чтобы она лаяла на воров или на тех, которых можно подозревать в воровстве; но ее надобно держать на цепи. Взбесившись, она, кусая проходящих, может укусить и своих.

   Надобно стараться делать хорошо вещи из такого материала, какой нам достался: ежели простой камень - из простого камня; мрамор - так из мрамора. Можно хорошо сидеть и на стуле из березового, а не красного дерева, хотя нет сомнения, что красное дерево наряднее.

  

   30 октября 1863 года, среда

   Какая нелепая басня ходит по городу! Будто сосланный в Ярославль варшавский епископ Фелинский составил из живущих там поляков комплот, который заказал в Борисоглебском уезде огромное число полушубков для повстанцев; будто бы эти полушубки охотно были сшиты нашими мастерами и проч. Государь будто бы за это велел Ярославскую губернию переименовать в Ново-Псковскую и с ярос-лавцев взять рекрут вместо 10 с тысячи по 20.

  

   1 ноября 1863 года, пятница

   Пушкин, восхищаясь Баратынским, изощрял на нем свое беспристрастие: он знал, что он тут ничего не потеряет. Так Петр Великий украшал князя Ромодановского атрибутами своей власти, и никто, конечно, от этого не мог вместо настоящего царя в самом деле считать царем Ромодановского.

   Вчера во II отделении Академии рассуждали об отчете к 29 декабря и по обычаю возложили на меня составление его. Четвертый год сряду я уже исполняю эту неблагодарную работу. В этот раз Пекарский выразил мысль, чтобы отчеты наши не состояли из общих мест. Мысль совершенно основательная, но так как я должен был принять ее на свой счет, то сегодня я решился объяснить мой отказ по этому предмету. Меня, однако же, не допустили до этого Срезневский и сам Пекарский. Последний очень горячо извинился, уверяя, что он имел в виду не меня, но плетневские отчеты. Тем дело кончилось. Я не счел себя вправе отказаться более от этого поручения, хотя оно очень неприятно.

  

   3 ноября 1863 года, воскресенье

   Утром у Бунге. Побеседовал с ним около часа; после отправился к графу Блудову, которого не застал дома: он поехал в Царское Село.

  

   4 ноября 1863 года, понедельник

   Совет в университете. Ничего особенного. Произвели в доктора ориенталиста Григорьева и выбрали в профессоры физиологии Овсянникова. Он получил 19 избирательных и 2 отрицательных.

  

   7 ноября 1863 года, четверг

   Без полной нравственной независимости от людского мнения не бывает ни хорошего истинного характера, ни истинно хорошего дела.

   В Германии на стороне материализма Молешот - его "Кругооборот жизни", где теза "Без материи нет силы, без силы нет материи" - всемогущество превращений природы. Вагнер - его слова: "По мне, ни один из результатов физиологии не приводит меня к необходимости допустить душу, отдельную от тела; но порядок нравственный требует этой гипотезы". О религии: "В делах религии я люблю простую и на