Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 2

ко бешеных собак и искусало многих людей, в том числе детей бедного инженерного полковника П. и его самого. Полиция все "принимает меры". В думе все толкуют то о намордниках, то о штрафах с хозяев и проч. - и вот уж несколько лет толкуют, а собаки по-прежнему бегают по улицам, пугают лошадей и людей, бесятся и кусают прохожих. Вообще Северная Пальмира представляет из себя чудную картину города, где безопасности граждан на каждом шагу что-нибудь угрожает.

   Впрочем, нельзя сказать, чтобы полицейское управление совсем не обнаруживало энергии. Вот, например, на днях у Гостиного двора под арками запрещено разносчикам продавать плоды, и они изгнаны оттуда, как сказано в объявлении обер-полицеймейстера, за то, что производили там нечистоту и грубо обращались с покупателями. Теперь, чтобы купить десяток яблок или груш, надобно идти или на Щукин двор, или в Милютины лавки.

   О пожарах мы знаем только, что они случились и случаются там-то, больше ничего нам не сообщается.

   В Симбирске уже двух расстреляли, признавшихся в поджогах. У них русские фамилии, хотя один из них уроженец Витебской губернии и католик. Это, впрочем, должно быть только исполнители - настоящие двигатели дела еще не открыты.

  

   27 сентября 1864 года, воскресенье

   Поутру у Воскресенского. Не застал его дома. Оставил карточку и письмо с изъявлениями благодарности совету университета.

  

   29 сентября 1864 года, вторник

   Катков и Аксаков считают себя настоящими опекунами русского народа. К Петербургу они питают ненависть и презрение и его правительственное значение считают чистой узурпацией. Стоит только жить в Петербурге, чтобы, по их мнению, потерять всякое патриотическое чувство к России. Тот не патриот, кто не орет, не беснуется, не ломает стульев и столов.

   Разнесся слух, которому я, однако, не верю, будто Московский университет просил у министра народного просвещения извинения за свой поступок с книгой Шедо-Ферроти. Я с самого начала был того мнения, что Московский университет погорячился, но лишь в том, что назвал эту книгу пасквилем. Это, конечно, было сказано крепко, - но и извинение тоже выходит крепко. Об извинении говорил Чевкин Княжевичу в Государственном совете. Княжевич послал вопрос в Москву к одному из своих приятелей, правда ли это, но ответа еще не получил.

  

   1 октября 1864 года, четверг

   Вечер у Тютчева. Тут нашел я много так называемых знаменитостей, среди которых я казался себе таким маленьким, таким маленьким! Забавно, что все эти господа осматривали друг друга, как собаки, готовые к схватке и к взаимному кусанию. Все это громадные самолюбия с претензиями на абсолютную непогрешимость и с стремлением нагадить всякому чем Бог послал, лишь только этот всякий осмелится обнаружить мнение, не согласное с их мнением. Вот наши ученые и литературные общества! В них уже никак нельзя явиться, не нося камня за пазухой. Приятное препровождение времени! Один посмотрел на меня свирепо, другой свысока, третий и вовсе не удостоил взглядом. Правду сказать, я сам обратил на все это внимание только ради его смешной стороны. Весь вечер я проговорил с Г., с его женою, моею бывшей институтскою ученицею, некрасивою, но большою умницею, и с каким-то профессором Одесского лицея. Так проведено время до половины двенадцатого ночи.

  

   2 октября 1864 года, пятница

   Не умолкают толки о Головнине, Московском университете и Шедо-Ферроти. Петербург давно не имел случая потешиться таким хорошим скандалом! А сколько лгут - не приведи, Господи! Нет решительно никакой возможности добраться до истины между этими бесчисленными: "Я сам тому свидетель", "Я слышал из уст самовидца", "Слышал от достовернейшего человека" и проч. и проч.

  

   4 октября 1864 года, воскресенье

   Поутру был с визитом у Егора Оттовича Дуве, начальника винных акцизов в Витебской губернии. От него услышал я о новом распоряжении, чтобы все поляки, служащие там, были немедленно уволены от своих должностей с предоставлением им права искать себе мест во внутренних губерниях.

   Хорошо и Должно говорить о русском элементе, о преобладании его над элементами других народностей в империи. Но пока мы будем только говорить или кричать по-московски об этом, мы не много пользы сделаем. Надобно, чтобы вся наша народность подтверждала это право на преобладание не одною своею численностью и грубой силой, а своим развитием, своими умственными, нравственными и общественными успехами. Теперь, кажется, рано еще слишком кричать об этом, потому что успехи наши не блестящи. Наша народность пока сильна только своею численностью, смутным сознанием своей силы и смутным же стремлением к самостоятельности. Разумеется, и эту силу и эту самостоятельность, равно как и сознание их, надобно всячески поддерживать, но не криком и показыванием кулаков, а более деятельными и твердыми стремлениями к развитию наших умственных и нравственных сил, к развитию народной интеллигенции. Пока это не будет засвидетельствовано опытами и очевидными результатами, до тех пор ни немцы, ни поляки не будут нас внутренне уважать, а будут только нас бояться да ненавидеть и порочить. Нам следует быть скромнее и умереннее, а не следовать примеру московских журналистов, которые хвастают, что они одни открыли и знают настоящий состав русского патриотизма, из каких специй состоит этот соус.

  

   6 октября 1864 года, вторник

   Обедал в клубе. Встретил много знакомых. Разговор в кружке, состоявшем из меня, из директора департамента сборов Марковича и Гончарова. Директор был недавно в губерниях и вывез оттуда, как он говорит, очень грустное впечатление. Везде хаос. Речь зашла о пьянстве. "Обвинять в этом акцизную систему, - сказал директор, - нельзя: это страшное, наследственное наше зло". "Однако надо же против этого принять какие-нибудь меры". - "Да,, вот мы и приняли меру: увеличение пошлины за патенты на открытие питейных заведений. Полагают, что это уменьшит их число, а с уменьшением мест питья и пьянство должно уменьшиться". - "Но это не отвратит зла. Тут надобно взять вещи глубже. Зло в нравах, и надобно бы принимать соответственные меры". - "Конечно, - продолжал директор, - полиция могла бы препятствовать несколько распространению зла. Но полиция находится в полном бездействии".

   Маркович рассказал несколько фактов, свидетелем которых был сам, - об отношениях нашего народа к полякам, группами раскиданным министерством внутренних дел по внутренним губерниям. Сначала он дико смотрит на них и негодует, что к ним насылают этих "изменников". Но так как эти "изменники" хитры и по наружности ведут себя неукоризненно, то скоро ненависть к ним уступает место самому радушному и ласковому обращению.

  

   8 октября 1864 года, четверг

   Низшее сменяется высшим, которое парализирует это низшее. Но скачками ничего не делается: через низшее нельзя перешагнуть к высшему, а надо взглянуть ему прямо в лицо и заставить его уступить высшему, потому что оно оказывается перед ним несостоятельным, как несостоятельно все слабейшее перед сильнейшим, неправое перед правым, одностороннее перед более полным и прочее. И низшее должно быть, но быть и господствовать должно высшее.

   Один труд дает право на вознаграждение, лучшее достигается одними пожертвованиями, победа - битвами. Все эти истины известны до пошлости, однако повторять их приходится часто.

  

   9 октября 1864 года, пятница

   Конвенция, заключенная Наполеоном с Виктором-Эммануилом, уже тем много говорит в пользу Италии, что она заключена с Италией, а не с Римом. Какое бы ни было ее содержание, а важно то, что существенною стороною тут признается Италия, и о делах папы трактуется не с ним, а с нею. Какого еще доказательства преобладания Италии в Италии?

  

   11 октября 1864 года, воскресенье

   У Княжевича. День его рождения. Ему минуло 72 года. Слухи, что Головнин писал к государю, откровенно признаваясь в ошибке своей, подавшей повод к известному скандалу с Шедо-Ферроти. Он оправдывается тем, что увлекся беспредельною любовью своею к великому князю Константину, и прибавляет, что если имел несчастье навлечь неудовольствие государя, то просит уволить его от должности. Государь будто бы отвечал, что это пустяки, чтоб он не беспокоился и оставался на своем месте.

  

   12 октября 1864 года, понедельник

   Странное, дикое время! Разладица всеобщая: административная, нравственная и умственная. Деморализация в народе и в обществе растет и зреет с изумительною быстротою. Умы серьезные тщетно стараются противодействовать злу. Да и много ли их, этих умов? Общественное воспитание запуталось в своих собственных сетях, то есть в разных педагогических умозрениях, не обдуманных еще и не выработанных: ему недостает твердых ни умственных, ни нравственных начал. Власть никем не уважается. О законе и законности и говорить нечего: они и прежде имели у нас только условное своеобразное значение, т.е. настолько, насколько их можно было обойти в свою пользу. Настоящей, так сказать, разумной революции нам не из чего делать: у нас нет материалов для нее, хотя, по-видимому, все к ней и клонится. Но, по свойству наших нравов и по складу нашего ума, мы способны дойти путем деморализации до состояния полной анархии, на что уже и теперь есть очевидные намеки. Странное, дикое время!

  

   13 октября 1864 года, вторник

   Светит ли Божье солнце на землю, трещит ли мороз в 20R, идет ли дождь, стоишь ли ты по колена в грязи - во всем исполняются непреложные законы природы. Кричи, сколько хочет, человеку в одном случае: "Мне тепло!", в другом: "Мне холодно и сыро!" - он этим ничему не поможет. Однако было бы ложью, если б я думал и говорил противное.

  

   14 октября 1864 года, среда

   В опере. Давали "Сомнамбулу". Увы, и тени ничего подобного с тою "Сомнамбулою", в которой некогда участвовали Виардо, Рубини, Тамбурини. Я уехал после половины пьесы.

   На нашем коридоре в театре учинено воровство: оставили без шуб трех дам. Лакей ушел в раек смотреть представление, оставив шубы на чье-то попечение; вернулся - и ни шуб, ни попечителя не оказалось больше в наличности.

  

   15 октября 1864 года, четверг

   Бесчисленные толки о поездке государя во Францию, о его свидании с Наполеоном и особенно о поездке наследника в Рим. Толки эти, разумеется, не опираясь на знание тайных пружин дипломатии, заключают в себе не много правдоподобного. Приверженцы "Московских ведомостей" говорят, что нас хотят закурить фимиамом, завлечь в невыгодные уступки по восточным делам, что Наполеон непременно нас надует и т.д. Но поездка в Рим наследника действительно является странною, - если только она состоится. Там недавно ругали нас наповал. Мы принуждены были отозвать оттуда нашего посланника, - и вот, однако, намерены сделать визит святому отцу. Непонятно! Подождем объяснений от всеобъясняющего времени.

   Поджоги у нас делаются чем-то вроде мании, чем-то вроде препровождения времени. Недавно поймали одного поджигателя. У него спросили, что побудило его к поджогу: мщение, желание воровать? Он отвечал, что ни то, ни другое, а он поджег так, и сам не знает, почему. Другой сам донес на себя и на подобные вопросы отвечал таким же точно образом. Вот широкая натура! Однако ж, что это такое? Аксаков скажет, что это - великие силы великой национальности, не направленные как должно и потому проявляющие в себе преимущественно элементы разрушения. А в сущности, я думаю, это объясняется проще. Русский человек в настоящий момент не знает ни права, ни закона. Вся мораль его основана на случайном чувстве добродушия, которое, не будучи ни развито, ни утверждено ни на каком сознательном начале, иногда действует, а иногда заглушается другими, более дикими инстинктами. Единственною уздою его до сих пор был страх. Теперь страх этот снят с его души. Слабость существующей еще над ним правительственной опеки такова, что он опеку эту в грош не ставит. Безнаказанность при полном отсутствии нравственных устоев подстрекает его к подвигам, которые он считает простым молодечеством, а нередко и корысть руководит им... Безнаказанность и "дешевка" - вот где семя этой деморализации, которая свирепствует в нашем народе и превращает его в зверя, несмотря на его прекрасные способности и многие хорошие свойства.

  

   16 октября 1864 года, пятница

   Держись крепче за что-нибудь, да, держись, чтобы вот этот прилив и напор темных мыслей не увлек тебя в бездну. Характер, нравственное самообладание, свобода - ведь это те старые ступени, на которых ты думал всегда основать и утвердить себя: неужели они сгнили и подломились?

   Был Порошин. Теперь он приехал из Парижа с целью, нельзя ли собрать здесь средства и материальные и литературные, чтобы издавать в Париже журнал о России вроде "Revue Britannique". Он жаловался мне на современную безучастность к этому делу, встреченную им как между людьми мысли и науки, так и между сильными. Его приглашают занять в университете кафедру финансовых наук.

  

   17 октября 1864 года, суббота

   Я отказался от составления отчета за нынешний год по II отделению Академии наук. Отчет должен быть читан 29 декабря. Это взял на себя Я.К. Грот.

  

   18 октября 1864 года, воскресенье

   Неужели это правда, что пожарами потешаются наши нигилисты, а не поляки, которым это сначала приписывали? Из последних только немногие привлечены к ответу по этим подвигам.

   Тело изнашивается, как платье. В нем делаются прорехи, которые медицина старается кое-как заштопать или положить на них заплату. Но, наконец, оно превращается в тряпку, годную только на то, чтобы ее выбросить и зарыть в яму.

  

   19 октября 1864 года, понедельник

   Иные люди с заслугами, так и хотелось бы их уважать. Но когда увидишь, как непомерно они себя ценят, в какое величие облекаются и как беспрестанно смотрятся в зеркало своего самолюбия до полной утраты всякой способности видеть что-нибудь, кроме себя и своей красоты, то немедленно прячешь опять свое уважение подальше. Так оно и остается едва ли не навсегда в экономии.

   До какой степени, однако, исподличались люди нашего времени, если справедливо, что пожары произведены были "прогрессистами". Ведь они, значит, поступают наподобие подлейших грабителей. И вот каким способом они хотят улучшить судьбу рода человеческого!

  

   20 октября 1864 года, вторник

   Обедал в клубе. Встреча со многими знакомыми, особенно с бывшими моими студентами, которые, по-видимому, рады были видеться со мною. Беседа с разными лицами. Все одно и то же: нескончаемые жалобы на нынешнее положение вещей, на всеобщую разладицу и распущенность. Земские учреждения никак не прививаются. Помещики жалуются, что их помазали по губам, - обещали им серьезные занятия, а вместо того дали программу, для которой не стоило делать столько ломки и шуму. Оттого между более значительными и умными помещиками возникла пассивная оппозиция. Так говорят по крайней мере. - Жалобы также на то, что пошлый демократизм принимает все большие и большие размеры и грозит важными бедами. Мужик не исполнил своих обязанностей, мужик вырубил ваш лес или каким-нибудь другим образом у вас сорвал - вы не найдете на него управы у местных властей.

   Мы все спускаемся по скату и с неудержимой быстротой мчимся в пропасть, которой пределов и дна - не видно. Что делать! История ничего даром не дает, видно, и нам приходится поплатиться. Ведь с Петра Великого мы находимся в неестественном и напряженном состоянии. Надобно же, чтобы это разрешилось каким-нибудь кризисом. Я не верю в необходимость сочиняемых революций. Но если их сочиняет история? Надобно, однако, стараться купить у ней то, что она неизбежно и неотразимо навязывает как можно дешевле, - заплатить 50, когда она запрашивает 100. Долг каждого честного человека содействовать этому удешевлению, а не накапливать дел, за которые придется платить страшные проценты. Вот почему я мой либерализм смягчаю консервативным принципом.

   Либерализм надобно просеивать сквозь сито консерватизма: пусть выпадает чистая мука, а шелуха выбросится вон.

  

   21 октября 1864 года, среда

   Обсуживать факт столько же необходимо, как и иметь о нем понятие. Обсуживать факт - значит открывать смысл его, его отношение к другим фактам и место, занимаемое им в ряду их. Впрочем, многие другие интересы могут сопрягаться с известным фактом и входить в суждение о нем. Мыслящий ученый должен обсуждать факты.

  

   22 октября 1864 года, четверг

   Память по Неверовском в церкви института слепых. Служба была очень хороша, так же как и пение бедных слепых.

  

   24 октября 1864 года, суббота

   Если вы не будете чувствовать отвращения ко всему злому и безобразному, то как же вы почувствуете расположение к доброму и прекрасному?

   Заседание в Академии наук. Последовало соглашение между членами II отделения насчет необходимости поддерживать самостоятельность последнего, на которую, было, посягнула комиссия для рассмотрения проекта нового устава. Сперва только я и Срезневский были защитниками этой самостоятельности, но когда предложена была комбинация, чтобы от III отделения взять русскую историю и древности и присоединить их, по сродству предметов, ко II отделению, тогда к нам пристали Грот и Пекарский. Один против всего этого оставался Билярский, из каких видов, уж не знаю.

   Еще Гротом предложено было, чтобы членов-корреспондентов раз в месяц приглашать на наши заседания - "для литературного оживления". Против этого восстал Пекарский - почему? - казалось непонятным. Впрочем, он объявил, что к литературе и литераторам не питает ни малейшего сочувствия. Он хочет быть верен одной науке, но о науке имеет самое странное, одностороннее понятие. Он, по-видимому, думает, что она состоит единственно в выписках из архивных актов и в накоплении материалов наподобие того, как он это сделал в своей книге о литературе и науке в эпоху Петра Великого. Положим, труд этот - труд почтенный, но тем не менее нельзя смотреть на науку так узко. Для Пекарского, кажется, мысль не существует в науке: факты, цифры, буквы- - вот все, что он признает в ней. Срезневский согласился со мною на предложение Грота и даже упомянул о философском и художественном элементе в изучении литературы.

   Срезневский и Билярский опять столкнулись в заседании. Билярский утверждал, что он мог бы быть в Академии (в III отделении) представителем философии языка, а Срезневский уверял его, что он не мог бы быть таким представителем, потому что он не знает иностранных языков или знает лишь немногие. Билярский рассердился и заметил Срезневскому, что не ему бы об этом говорить, так как он сам ничего не знает и т.д., но я и Грот поспешили прекратить это, обратив внимание отделения на другие предметы.

  

   26 октября 1864 года, понедельник

   Вы поддерживаете материальную сторону науки, - надобно же, чтоб были и такие представители ее, которые поддерживали бы и ее духовную сторону. Только в этом уравновешении интересов материальных с внутренними и духовными наука находит и свою точку опоры и обещает счастливые результаты. Разъединение этих сил и элементов в науке было бы более чем когда-либо великою несообразностью.

   Писатели - представители живой движущей мысли; академики - представители мысли установившейся, утвердившейся. Но так как мысли человеческой не суждено стоять на месте, а напротив, суждено вечно идти вперед, то ей нужно и пособие силы движущейся и, следовательно, движущей точно так же, как этой последней нужна сдерживающая сила мысли академической.

   Неужели талант есть что-нибудь чуждое Академии? Если Академия его не вырабатывает, то из этого не следует, что она не должна его уважать или обязана от себя отпихивать там, где представляются точки соприкосновения между ею и им, как, например, в исследовании отжившего языка и литературы с живым языком и литературою. Отделение русского языка и словесности менее всего может уединяться от жизни и общества, потому что в языке и литературе лежат и выражаются самые драгоценные их интересы.

   Авторитет отделения выиграет от соединения с живыми силами литературы, потому что он будет поддержан силами, имеющими важное влияние на общество. Этим соединением отделение докажет свое уважение к тому, что дорого обществу.

   И почему считать ничтожным суждение живого талантливого писателя о достоинствах и заслугах какого-нибудь автора, уже приобревшего себе имя в истории?

   Академия, конечно, должна привлекать в свои стены только тех писателей, которые обнаруживают несомненный талант и сильно содействуют эстетическому и умственному развитию общества. Принятие в свои сочлены и соучастники таких литературных деятелей, я полагаю, не унизит Академии, а даст ей новый блеск и значение. Она со временем может даже присвоить себе как бы род санкции значения писателя и того внимания, какое ему оказывает общество. Тогда если бы явился талант сомнительного свойства или с такими принципами, которых Академия не может одобрить, и она отвергла бы его, то это уже не могло бы служить ей укором. Всякий знал бы, что это происходит не от равнодушия ее или невнимания к успехам живой отечественной словесности, а от других, совершенно уважительных причин.

   Возражение, что Академия тем самым вовлечется в омут разных литературных сплетен текущей литературы, мне кажется, не заслуживает серьезного внимания: это значило бы сомневаться в способности Академии поддерживать собственное ее достоинство.

   Вчера заезжал ко мне Норов: убедительно просит к себе обедать. Чудак, ей-Богу! Я обещался.

  

   27 октября 1864 года, вторник

   Это неправда, будто Московский университет извинялся перед министром Головкиным по делу о книге Шедо-Ферроти. Это была одна из тысячи сплетен.

   К несчастью, те, которым всего нужнее знать .истинное положение дел, узнают о нем всегда слишком поздно. Поздно будет вразумлять массу в уважении к закону, к правам собственности помещиков и пр., когда "передовые люди" развратят ее настолько, что она захочет всего. Тогда всякое обращение к порядку, к закону будет сочтено за реакцию.

   У нас еще не выработалось и не установилось никаких понятий о законности и праве, и потому нет ничего легче, как впасть нашему народу в совершенную анархию.

   Из иных голов, довольно, впрочем, пустых, выпрыгивают по временам легонькие, красивенькие идейки, которым страсть как хочется побегать по свету и погулять на воле. Слабоумные родители их ни в чем не хотят их руководить или стеснять, и идейки до того расшаливаются и становятся такими своенравными, раздражительными, что начинают идти наперекор здравому смыслу, который тогда, в свою очередь, на них ополчается. Иногда он не прочь даже и посечь их. Самая чувствительная для идеек в таком случае розга есть насмешка.

  

   1 ноября 1864 года, воскресенье

   Утром зашел к Ржевскому. Там разговор с здешним предводителем дворянства Татищевым. Он показался мне человеком толковым. Жалобы на демократические притеснения помещиков в отношении к крестьянам. О земском учреждении говорит, что вряд ли его можно применить, что дворянство не хочет такого ничтожного учреждения, и проч. и проч.

   Ни одна из многих сил, действующих в обществе, не должна преобладать над другими. Все силы должны уравновешивать друг друга, и это стремление к равновесию есть разум общества, его благодетельный ангел-хранитель.

   В науке, например, стремление собирать и хранить материалы полезно и необходимо. Но необходимо дать место и мысли, теории. Буквоеды говорят обыкновенно; дайте прежде накопить материалов, а там после, когда-нибудь, вы их осмыслите и оживотворите мыслию и духом. Но когда же? Законченных полных результатов вы никогда не дождетесь, важен самый процесс деятельности, ибо человек есть беспрерывная деятельность. Но хорошо ли в самом процессе деятельности опираться только на одну силу, исключая другие, столь же важные и необходимые? Хорошо ли вместо четырех или двух колес ехать на одном или смотреть одним глазом, прищурив другой?

   Вечером у Сухомлинова. Беседа с Лохвицким, Чебышевым, Дмитриевым и пр. Лохвицкий умен, но немножко смахивает на ярыгу. Его завтра будут баллотировать в профес-соры здешнего университета по юридическому факультету. Университет, пожалуй, сделает в нем приобретение в отношении науки, особенно при нынешнем безлюдье, - но держи ухо востро, университет! Он постарается прибрать в руки всю ученую братию, а как это ему, конечно, не удастся, то покушения его будут источником больших нестроений в корпорации.

   Долго разговаривал с Костомаровым. Его статья "Вече в России" заарестована в цензуре Бог знает за что. Цензорам показалось, что не следует напоминать, что когда-то давно у нас народ собирался рассуждать о своих делах. Мне хочется помочь Костомарову, и как Совет по делам печати, по его жалобе, передал статью на мое рассмотрение, то я надеюсь, что мне удастся не допустить цензуру до этой глупости.

  

   2 ноября 1864 года, понедельник

   Поутру приходил Костомаров для объяснений по своей статье. Я посоветовал ему пожертвовать двумя-тремя словами и одной фразой, чтобы не дразнить...

  

   3 ноября 1864 года, вторник

   В некоторых произведениях художественной литературы характеры являются искусственно сложенными, а не органически развитыми. Таковы, например, характеры в немецких романах. Немец-романист сам себе скажет: вот надобно составить характер чудака-профессора. Является идея чудака-профессора в виде схемы. Вот, например, встречается рожа с особенно педантичными ужимками, - давай ее сюда! Черта берется и бережно откладывается в сторону. Далее следуют некоторые эксцентрические понятия о жизни, людях и проч. Все это прикладывается одно к другому, и когда накопится порядочное количество этих кусочков идеи, по мнению автора достаточное, чтобы наполнить ими схему, он их сортирует, складывает, и выходит чудак-профессор, то есть автомат без малейших признаков жизни или с признаками, пугающими воображение читателя, как пугают зрителя восковые фигуры с смотрящими стеклянными глазами и с механически размахивающими руками. Это настоящие Парацельсовы гомункулы.

   На чтении в клубе. Читал В.А.Полетика на тему: земледельческое ли государство Россия? О самом вопросе он не много сказал, но вообще говорил очень легко, живо и умно. Ему часто хлопали.

  

   4 ноября 1864 года, среда

   Наше время принято называть переходным. Но не все ли времена переходные, то есть не все ли они служат ступенью от прошедшего к будущему? Каждое время не есть что-нибудь самостоятельное; оно стоит в средине между тем, что было, и между тем, что будет. От одного оно заимствует причины и основания, а для другого, в свою очередь, служит причиною и основанием. Если за признак переходности считать беспорядки, брожения, - отсутствие прочно постановленных начал и учреждений - словом, ломку отжившего, то это несправедливо. Переходят всегда не к более прямому или разумному, а к новому. Это не иное что, как закон вечного движения - закон perpetuum mobile.

  

   5 ноября 1864 года, четверг

   Заседание в Совете по делам печати. Совет, после некоторых возражений, утвердил мое представление о дозволении напечатать статью Костомарова "О вече" в журнале Е.Н.Ахматовой "Дело и отдых".

   Пржецлавский читал свою записку о "злокачественности" "Московских ведомостей". Он говорит в ней, что газета эта была очень полезна, возбуждая народное чувство во время польского восстания, но потом она присвоила себе право, дозволенное только в государствах конституционных, - порицать все действия правительства и высших правительственных лиц, сделавшись настоящим органом оппозиции. Записка, надо отдать ей справедливость, написана ловко и умно. Так как члены Совета, при первом заявлении Пржецлавского, объявили, что они не подпишут протокола, ибо они не могут согласиться с безусловным осуждением московской газеты, хотя и не отвергают, что она вышла из пределов, дозволенных у нас в печати, то Пржецлавский доставил записку свою прямо министру. Поэтому Совет определил: принять ее к сведению и ожидать дальнейшего распоряжения министра.

  

   6 ноября 1864 года, пятница

   В прошедшем заседании Географического общества Безобразов в присутствии великого князя читал записку о гирлах у Ростова-на-Дону, о их засорении, необходимости очистки их и проч. Тут находился, между прочим, городской голова Ростова, человек, говорят, умный и значительный. Выслушав записку Безобразова, он попросил слова. Он говорил о том же, приводя и свои мнения.

   В заключение он сказал: "Но между неудобствами, которым в настоящее время подвергается Ростов, есть еще одно весьма важное для местного населения. Это то, что ни один обыватель не может быть спокоен, если не имеет в своем распоряжении револьвера".

   Общее месячное собрание в Академии наук. Ничего.

  

   8 ноября 1864 года, воскресенье

   Утром у Тройницкого. Он очень болен. Я застал у него четырех докторов. Худой знак! Я спросил у Пеликана: "Какая у него болезнь? Говорят, ревматизм?" - "Чистейшая подагра", - отвечал он. А между тем больной уверен, что у него ревматизм. Скверно то, что подагра летучая. Она открылась у него вдруг. Я просидел у больного часа два. Он, казалось, был доволен моим посещением и удерживал меня. Тут я познакомился с доктором Тильманом и с директором земского отдела Замятниным. При уходе встретился с министром Валуевым, с которым не виделся больше года. Очень любезен.

   Вот какой скандал произошел в Большом театре. Давали какую-то оперу. Великий князь начал хлопать г-же Барбо. Со всех сторон вдруг раздались шиканья. Великий князь захлопал сильнее; шиканья усилились, так что хлопанье должно было умолкнуть.

  

   9 ноября 1864 года, понедельник

   Как ни гадко у нас все и как ни гадки мы сами, а все-таки мы не немцы, не французы, не англичане, а русские, и должны оставаться русскими.

  

   10 ноября 1864 года, вторник

   Положение великого князя, говорят, упрочивается. Заходил к Норову. Встречен с объятиями. У нас с ним возобновились дружеские отношения. Жалкий министр, он как человек имеет свои привлекательные качества, и с возвращением его к частной жизни качества эти опять вступили в свои права. Наши отношения теперь уравновешены.

   Норов издал книгу "Даниил игумен" и снабдил ее своими примечаниями.

   Отчего у людей честных меньше мужества делать честные дела, чем у мошенников делать злые?

  

   16 ноября 1864 года, понедельник

   Прегнусная ночь. В голове барабанило и давило, как уже давно не было.

   Навещал больного Тройницкого. Ему лучше.

  

   18 ноября 1864 года, среда

   Депутация остзейских крестьян, прибывшая сюда просить государя о распространении на них Положения 19 февраля, принята дурно. Она атаковала как-то государя в Царском Селе и была отослана с флигель-адъютантом к Валуеву, а тот велел ей немедленно отправляться восвояси. Депутация московского купечества совсем не была принята. Она, как говорят, являлась для объяснений по поводу торговой конвенции, которая будто бы заключается не в пользу русской торговли на основании принципа свободы.

   Великий князь, видимо, усиливается. На днях Головнин давал в честь его обед, на который был приглашен и Валуев. Рейтерн и Головнин крепче, чем когда-либо.

   Министр внутренних дел велел рассмотреть в Совете по делам печати записку Пржецлавского о "Московских ведомостях" и доложить по ней свое заключение, когда выздоровеет Тройницкий. До меня не дошла еще она. Дело это весьма щекотливое. Пржецлавский подкрался для нанесения удара газете как раз в пору, то есть когда известная партия заметно усиливается. Я поступлю, как всегда, по своему крайнему убеждению.

   Говорят, Головнин многих из московских профессоров представил к обычным наградам. Государь всем отказал. Значит, и правосудие удовлетворено и Головнин выказал свое великодушие.

  

   19 ноября 1864 года, четверг

   Накопилась пропасть дел. Надобно еще писать замечания на академический устав. Мой протест, однако, помог.

   По новому уставу решено не сливать II отделения,с прочими и предоставить ему самостоятельность.

  

   22 ноября 1864 года, воскресенье

   Поутру у Войцеховича. Разговор о нынешних делах неутешительного свойства. Он человек умный и честолюбивый, сильно добивался власти и участия в делах, а теперь он только сенатор. О нем говорят, что он нечисто поступал в делах раскольничьих, которые при Николае I были ему поручены, - будто бы он брал с раскольников взятки, а между тем проповедовал чуть не крестовый поход против них. И теперешний взгляд его на раскольников не отличается либеральностью. Он уверен, что в них таятся семена важных социальных и политических переворотов.

   У него встретился я также с князем Урусовым, который назначен докладчиком по делам Человеколюбивого общества. Эти дела, как и все другие у нас, страдают большими неурядицами, особенно в денежном отношении.

  

   23 ноября 1864 года, понедельник

   Человек жалуется на скоротечность жизни. А что бы он делал с жизнью более продолжительною?

   Жизнь - не дар, а долг. Притча о талантах заключает в себе глубокую истину.

  

   24 ноября 1864 года, вторник

   В честном сердце существует потребность прямо и откровенно высказаться, когда от него требуют мнения. Об остальном оно не заботится: это уже не его дело.

   Из многих опытов жизни я узнал, что в сумятице человеческих страстей и своекорыстий идея редко одерживает верх, если она не поддержана вещественною силою или властью. Высказывайте смело и откровенно идею, если сердце ваше бьется для нее: это долг честного человека. Но не унывайте в тщетности ваших усилий дать ей перевес в человеческих делах: это невозможно, если вы не вооружены властью. Довольно, что вы бросили ее в водоворот человеческой мысли: может быть, она там и не потонет. Но вам уже не знать вашего собственного детища, и, может быть, семя вашей идеи взрастет только на могиле вашей.

  

   26 ноября 1864 года, четверг

   Вчера еще послал Веселовскому мои замечания на проект нового академического устава. Вероятно, на меня будут некоторые, а может быть, и многие сердиться за то, что я сильно восстал против вызова ученых из-за границы и против увеличения пенсий некоторым из должностных лиц по Академии, как то: секретарю, вице-президенту, директорам библиотеки и типографии.

  

   29 ноября 1864 года, воскресенье

   Обедал у Княжевича. Владислав Максимович, между прочим, рассказал анекдот о Канкрине. Канкрину говорили о каком-то господине, который будто бы мог быть хорошим министром финансов. "Да, - отвечал Канкрин, - он человек умный, только, чтобы быть действительно хорошим министром финансов, ему недостает поэзии".

  

   1 декабря 1864 года, вторник

   В руках человека трудолюбивого и искусного, как в природе, ничто не должно пропадать даром.

   Что такое деспотизм? Односторонность, поглощение всех одним, подчинение одним интересам всех других интересов человечества или общества, одной идее - всех других идей, одной силе - всех других сил. Он нехорош, потому что противен природе вещей, - и одинаково нехорош, в какой бы форме ни являлся: в форме ли политической, нравственной, умственной или социальной.

  

   2 декабря 1864 года, среда

   Вечер у Благовещенского. Там, между прочим, познакомился с К.Н.Бестужевым-Рюминым, кажется, будущим профессором истории в здешнем университете.

  

   4 декабря 1864 года, пятница

   Общее собрание в Академии наук. Избран в адъюнкты Безобразов (Владимир Павлович) по части статистики и политической экономии на место П.И.Кеппена. За него было 22 голоса, против него - 9.

   Но самое важное в Академии - это было суждение о замечаниях, сделанных разными членами Академии на проект нового устава. Толки о том, чтобы все издавалось в Академии на русском языке. Вряд ли это возможно. В таком случае мы не имели бы никаких связей с ученою Европою, которая не знает по-русски. Есть вещи в науке, которые должны быть обнародываемы на языке всем доступном, а именно на французском. В проекте было сказано, что Академия издает свои сочинения на иностранных языках и на русском - "по своему усмотрению". Я предложил поправку: "смотря по потребности", потому что слово "усмотрение" отзывается произволом. Поправка эта принята единодушно. В проекте II отделение (русско-славянское) было почему-то переименовано в III. Грот стоял за старое название. Возникли довольно сильные прения. Решено удержать старую цифру. Я согласился с большинством. М.И.Броссе насмешил Академию. Возражая Срезневскому по-русски, он выразился, что мнение последнего несогласно "с добрым умом".

   Второе заседание будет в среду.

   Литке показал много такта и умения направлять прения. Он и по-русски говорит совершенно правильно и чисто. Заседание длилось четыре часа. Да перед этим наше, в отделении, около двух часов. Итого я высидел шесть часов и досиделся до головной боли.

  

   5 декабря 1864 года, суббота

   Читал обнародованные на днях законы о судах. Вот великолепный монумент нашего времени! Дело это станет рядом с освобождением крестьян. Между тем о нем, за исключением небольшого круга, непосредственно соприкасающегося с этим делом, очень мало говорят и думают в обществе. Какая-нибудь журнальная сплетня производит больше впечатления, чем это бессмертное дело. Я пробовал заговорить об этом хоть с некоторыми из товарищей по Академии, но нашел мало сочувствия.

   Новые законы сначала наделают много суматохи. Их не сумеют ни понять, ни оценить, ни применить. Но не должно приходить от этого в отчаяние, как не должно приходить в отчаяние от летнего дождя, который смачивает на вас платье, но приготовляет обильную жатву.

  

   6 декабря 1864 года, воскресенье

   Когда семья накормлена, сам сыт и все в тепле, чего же больше?

   Демократизм демократизмом, но закон и право должны бы иметь также некоторую силу.

   Все больше заняты теперь займом и лотереей, чем новым законодательством, которое, конечно, составляет эпоху в истории русского народа. Конечно, и то дело, да как же так мало принимать участия в одном из величайших событий народной жизни.

   Навещал больного Тройницкого. Ему теперь гораздо лучше. Да самому-то мне не лучше. Скверные дни и еще более скверные ночи.

  

   7 декабря 1864 года, понедельник

   Вечер у Литке. Много знакомых. Продолжительный разговор с Устряловым и Овсянниковым.

  

   8 декабря 1864 года, вторник

   Иметь в виду три монографии в виде воспоминаний:

   1) О Якове Ивановиче Ростовцеве как писателе. 2) О Вронченко Михаиле Павловиче. 3) О Галиче.

   Сегодня обедала у меня молодая и хорошенькая девушка из породы тех, которых ведут путем прогресса передовые люди вроде Лаврова. Я дразнил ее либерализмом и философиею. В жару защиты того, на что, ей казалось, я особенно нападал, а именно - что повиноваться никто и ничему не обязан, эта милашка, наконец, до того завралась, что стала защищать анархию и с энтузиазмом воскликнула:

   "Анархия - самое лучшее состояние общества!" Я очень смеялся этому и сказал ей, что с удовольствием вижу, что семена такого великого философа, как Петр Лаврович, упали не на бесплодную почву. Она еще больше рассердилась, тем не менее мы расстались друзьями.

  

   10 декабря 1864 года, четверг

   Чрезвычайное собрание в Академии наук. Дочитывались и разбирались замечания на проект устава. Мое замечание о том, что из проекта следует исключить слова: "Из двух кандидатов на вакантное место в Академии - иностранного и русского - при равном достоинстве предпочтение отдается русскому", - не встретило такой оппозиции, как я ожидал. Я того мнения, что в деле общечеловеческой науки, представительницею которой является и наша Академия, единственное решающее значение должны иметь ученые труды и заслуги, а не происхождение избираемого. Однако определено внести в проект поправку Срезневского, что иностранец избирается только в таком слу