Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

была его связь с глуповским циклом.

   Еще теснее она в третьем из этих очерков весны 1862 года - в очерке "Глупов и глуповцы", опубликованном только в наши дни. Очерк этот не только центральный для всего цикла, но вероятнее всего, что по нему и весь цикл должен был получить свое за-главие, а самый очерк предназначался быть вступлением к нему. По крайней мере, именно в этом очерке намечается введение к теме "глуповское возрождение", которая развивается с такой подробно-стью во всех других очерках этого цикла. Попутно ставится во-прос - "что есть Глупов?" и разрешается в том смысле, что Глупов реально не связан ни а одним из городов, но связан со всеми с ними вместе. Отсюда - иронически продолжает сатирик - может возникнуть мысль, что Глупов есть "нечто обширнейшее"; но, явно издеваясь над цензурой, сатирик ставит на вид читателям, что "та-кое предположение меня огорчает"... Что Глупов есть Россия - было ясно для читателей; а для цензуры Салтыков сообщал: "Глу-пов есть Глупов: это большое наведенное место, которого абори-гены именуются глуповцами"... Далее в столь же иронических тонах описывалась география и топография Глупова, при чем попрежнему (как и в очерке "Наши глуповские дела") утверждалось, что "истории у Глупова нет". Но тут же вскрывалось тождество между Глуповым и Россией фразою - "глуповцы некогда имели торговые сношения с Византией", фразою, перешедшей впослед-ствии в "Историю одного города". Население Глупова, рассказы-вается дальше в этом очерке, состоит из уже знакомых нам Сидорычей и Иванушек; о Сидорычах и повествуется в дальнейшем изложении очерка. Так как он не увидел в 1862 году света, то Салтыков в следующем году перенес ряд мест из него (о Сидорычах за границей) в очерк "Русские "гулящие люди" за границей", позднее вошедшем в цикл "Признаков времени" (1869 г.). Прихо-дится только сожалеть, что Салтыков в свое время не мог напе-чатать очерк "Глупов и глуповцы" и назвать его именем весь стройный по мысли и цельный по выполнению глуповский цикл, который ему пришлось годом позднее разбить на две отдельные книги "Сатир в прозе" и "Невинных рассказов".

   Остается сказать о двух последних очерках этого цикла - об очерке "Наш губернский день", напечатанном в сентябрьской книжке "Времени" за 1862 год, и очерке "После обеда в гостях", появи-вшемся уже в 1863 году, в мартовской книжке "Современника". В одной из следующих глав еще будет указано, что в мае 1862 г. "Современник" был приостановлен правительством на восемь меся-цев за вредное направление; Салтыкову пришлось поэтому напеча-тать один из очерков глуповского цикла в журнале Достоевского "Время". Глуповский цикл заканчивался автором в 1862 году, и хотя последний из этих очерков, как мы только что видели, был напечатан Салтыковым уже весною 1863 года, но написан был значительно раньше и тесным образом связан с предыдущим очер-ком, напечатанным во "Времени". В этом убеждает нас сохранившийся автограф "Нашего губернского дня", представляющий собою на 14 листах расширенную редакцию текста, со включением в него и очерка "После обеда в гостях" [Бумаги Пушкинского дома, из архива Стасюлевича. Очерк "После обеда в гостях" является здесь третьей главкой рассказа "Наш губернский день" и носит заглавие "Перед вечером". Главка эта, очевидно, не была разрешена цензурой в виду того, что там в ироническом тоне выведен "наш глуповский штаб-офицер", жандармский полковник]. Таким образом оба эти очерка были написаны еще летом 1862 года и представляют единое целое, заканчивающее собою весь глуповский цикл.

   Оба очерка посвящены одной и той же теме - растерянности провинциальных властей перед новыми реформами, ставшими не-избежными после освобождения крестьян. "Откупа трещат", - слы-шим мы испуганные возгласы действующих лиц первого очерка, - вводятся "независимые учреждения", открывается "гласное судо-производство": и действительно, 1862 год был годом кануна по-следних реформ этой "эпохи возрождения". Сидорычи и Трифонычи, либералы и ретрограды, взволновались настолько, что трудно стало уловить разницу между ними. "Чего хотят ретрограды, чего доби-ваются либералы - понять очень трудно. С одной стороны, ре-трограды кажутся либералами, ибо составляют оппозицию; с дру-гой стороны, либералы являются ретроградами, ибо говорят и действуют так, как бы состояли на жалованья. Повторяю: понять очень трудно... Скажу одно: если гнаться за определенными, то первую партию всего приличнее было бы назвать ретроградною либералией, а вторую - либеральною ретроградней". Неудивительно, что при подобном отношении к провинциальным политическим груп-пировкам, Салтыков в первом очерке сцену примирения их пред-ставил в виде пародии на примирение гоголевских Ивана Ивано-вича и Ивана Никифоровича. Сатирик полагает, что обывателям волноваться совершенно не из-за чего, ибо все реформы сведутся в конце концов лишь к перемене местами обеих группировок. "Трифонычи сменяют Сидорычей, Сидорычи сменяют Трифонычей, - вот, благодарение богу, все перевороты, возможные в нашем лю-безном отечестве. Если такая перетасовка карт может назваться переворотом, то, конечно, нельзя не согласиться, что он совер-шается и на наших глазах. Пожалуй, можно сказать даже, что в настоящее время он совершается сугубо, потому что на место старых и простых Трифонычей поступили Трифонычи молодые, сугу-бые, махровые". Такое положение дел приводит сатирика к вопросу, следует ли из этой перетасовки заключать, "что на том месте, где ныне стоит любезное отечество, будет завтра дыра?..".

   Все это как нельзя более типично для характеристики отно-шения Салтыкова к этой "эпохе великих реформ". Впоследствии, и даже очень скоро, когда восторжествовала реакция, ему приходи-лось иной раз вспоминать о шестидесятых годах, как о светлом времени надежд, хотя бы и не осуществившихся; но самые эти годы он переживал как путаную эпоху "глуповского распутства", не сулившую в будущем ничего кроме "дыры". В конце очерка "Наш губернский день" он характеризует эти реформы, как безобидную смену Ивана Петровича Петром Иванычем, подчеркивая, что смена лиц не является сменою систем. В этом месте сатирик несомненно имел в виду ту чехарду министров, которая происходила как раз в 1861 - 1862 гг.: в апреле 1861 года на место Ланского министром внутренних дел был назначен Валуев, в декабре на место гр. Путятина министром народного просвещения был назначен Головнин, в январе 1862 г. на место Княжевича министром финансов был назначен Рейтерн. Смена этих лиц, разумеется, ни в чем не изменяла системы управления, так что и Сидорычи и Трифонычи напрасно боялись реформ и напрасно провинциальная бюрократия стояла в растерянности перед ними. Такова тема первого из этих двух заключительных очерков глуповского цикла.

   Последний очерк, "После обеда в гостях", посвящен той же теме в более частном ее освещении. Автор приходит в гости к "до-брому и милому приятелю, Семену Михайлычу Булановскому", под именем которого несомненно скрывается тверской жандармский подполковник Симановский (донесение его о Салтыкове мы прочли в одной из предыдущих глав). Явно для читателей, но прикровенно для цензуры, в очерке этом жандармы называются "масонами"; Булановский сообщает о проекте новой реформы - упразднения этих "масонов", к которому, однако, он относится вполне философски: "Мы возродимся - это верно. Потому, ненатурально!". Слухи об упразднении жандармских отделений не оправдались - реформы шестидесятых годов не шли так далеко; но характерно, что последний очерк глуповского цикла посвящен именно этим российским "масонам", на которых зиждилась вся глуповская система упра-вления [В рукописи (см. предыдущее примечание) везде стояло: "наш глу-повский штаб-офицер", "наш штаб-офицер" и "полковник"; в печатном тексте Салтыков иронически всюду стал говорить: "наш добрый и ми-лый приятель". Только с таким изменением очерк этот мог пройти через цензуру].

   Механически разделенные, два последние очерка остались свя-занными между собой не только концом генерала Голубчикова, ко-торый и тут и там сходит с ума в ожидании уничтожения откупов (повторяя этим конец "Генерала Зубатова"), но и основной темой - бессилия всяких реформ на глуповской почве. Этим был завершен глуповский цикл, начатый двумя годами ранее "Скрежетом зубовным".

   Цикл этот представляет для Салтыкова громадный шаг вперед после "Губернских очерков"; но интересно, что восторги читающей публики перед новым появившимся талантом значительно поостыли, и очерки нового цикла были встречены довольно равнодушно. И причины этого, и развитие Салтыкова на новом пути хорошо вскрыл еще в 1861 г. один из второстепенных публицистов той эпохи, Аполлон Головачев (которого не надо смешивать с "тверским либералом" Алексеем Головачевым) в своей статье 1861 года "Об обличительной литературе". Головачев противопоставляет громадный успех "Губернских очерков", толпу подражателей, восторги публики - раздающемуся теперь (1861 г.) вопросу: "не довольно ли?". Да, "довольно" - но почему? Потому, что старая художе-ственная форма рассказа, повести, комедии - не отвечает задачам сатиры. Охлаждение публики к обличительной литературе объясняется разочарованием ее в действительности борьбы со злом та-кими путями, как рассказы или комедии, которые к тому же у по-следователей Салтыкова были не художественны. Но теперь намечается новый путь сатиры - в новых произведениях Щедрина, который, "создав обличительную литературу, выходит и теперь на новую дорогу". Если иметь в виду, что Головачев напечатал эту статью еще до появления "Клеветы", лишь в самом начале раз-вертывавшегося глуповского цикла, то нельзя не отдать справед-ливости его верному взгляду на новые пути творчества Салтыкова. Столь же верна и вторая половина этой критической статьи, в которой Головачев подчеркивает, что понять Щедрина можно, лишь читая его произведения не в разбивку, "но в полном их со-ставе и почти в той же самой последовательности, в какой они появились в печати", ибо только тогда "вполне можно уяснить себе их истинный смысл и значение". Тогда читатель увидит, что Щед-рин, обрисовав чиновничество, обращается теперь "к современному нечиновному обществу и рассматривает составные, ныне действую-щие элементы его". От обличительных очерков Щедрин переходит теперь к подлинной сатире, которая является путем обличения самого общества; Щедрин "кладет предел обличению и, переходя к сатире общественных нравов, тем самым дает литературе, кото-рую он создал, иное направление" ["Русский Инвалид" 1861 г., No 200 (от 14 сентября)]. Все это верно от слова и до слова, и удивительно, что лишь немногие в то время так поняли и оценили значение этого нового пути в творчестве Салтыкова. То, что было понятно Головачеву, осталось книгой за семью пе-чатями для Писарева, который в своей статье 1864 года о Салтыкове (о ней у нас будет речь ниже) показал, что не только рядо-вые читатели того времени, но и сам он, не понимали разницы между крутогорским и глуповским циклами. А между тем, разница эта очень существенна. В "Губернских очерках" мы имеем начало лишь "обличительной литературы"; глуповским циклом Салтыков впервые вступил на путь сатиры.

   Широким фоном для этой сатиры послужило пресловутое "глуповское возрождение" эпохи либеральных реформ, а основной те-мой сатиры была борьба Салтыкова против всяческого либера-лизма, - темой, варьяции на которую с этих пор прошли до конца творчества Салтыкова. Сам он ясно осознал, что именно этими своими очерками 1860 - 1862 гг. вступил он на путь по-длинной сатиры; недаром значительную часть этих очерков он со-брал в том, озаглавленный именно "Сатиры в прозе".

   Отказавшись в свое время от мысли дополнить "Губернские очерки" четвертым томом, отказавшись позднее от намерения из-дать отдельно "Книгу об умирающих", Салтыков в конце 1862 года собрал лучшие из произведений этих двух циклов, присоединив к ним почти все известные теперь нам сатирические фельетоны начала шестидесятых годов. Так составился том "Сатир в прозе", вышедший в январе 1863 года (цензурное разрешение от 9 ян-варя). После этого у Салтыкова осталось из старого запаса чет-вертого тома "Губернских очерков" и неосуществленной "Книги об умирающих" еще несколько очерков, не включенных им в том "Сатир в прозе". Он собрал их, прибавил к ним три очерка, напечатанные под заглавием "Невинные рассказы" в No 1 - 2 "Современника" за 1863 год, присоединил к этому очерк "После обеда в гостях", напечатанный в мартовской книжке "Современника" за тот же год, воскресил "Запутанное дело", когда-то послужившее причиной его вятской ссылки - и составил из всего этого сборный том "Невинных рассказов", вышедший в свет в августе 1863 года (цензурное разрешение от 23 июля). Чтобы иметь понятие о составе этих двух сборников, надо привести содержание их по окончательному тексту третьих изданий обоих этих сборников, вы-шедших в последний раз при жизни Салтыкова в 1885 году (вторые издания их вышли тоже одновременно в 1881 году). Вот со-держание сборника "Сатир в прозе":

  

   14. К читателю.

   7. Госпожа Падейкова.

   15. Недавние комедии.

   1) Соглашение.

   2) Погоня за счастьем.

   8. Недовольные.

  

  

  

  

  

  

   9. Скрежет зубовный.

   16. Наш губернский день.

   11. Литераторы-обыватели.

   12. Клевета.

   13. Наши глуповские дела.

  

   Тут же приведу и содержание сборника "Невинных рассказов", который вместе с "Сатирами в прозе" составляет почти полную совокупность напечатанного Салтыковым в 1857 - 1862 гг.:

  

   6. Гегемониев.

   4. Зубатов.

   1. Приезд ревизора.

   3. Утро у Хрептюгина.

   18. Для детского возраста.

   19. Миша и Ваня.

   10. Наш дружеский хлам.

   17. Деревенская тишь.

   2. Святочный рассказ.

   5. Развеселое житье.

   20. После обеда в гостях.

   - Запутанное дело.

  

   Насколько Салтыков перетасовал порядок своих произведений - показывают цифры, поставленные выше в этих списках и отмечаю-щие хронологический порядок напечатания этих произведений. Сравнение этого общего списка с теми двумя, которые были при-ведены выше в начале VII и настоящей главы, показывает, как причудливо расположились в этих двух сборниках 1863 года три салтыковские цикла предыдущих годов: продолжение "Губернских очерков", "Книга об умирающих" и глуповский цикл. Неудиви-тельно поэтому, что по пестрому составу и "Сатиры в прозе" и "Не-винные рассказы" оказались одними из наиболее неудачных сбор-ников Салтыкова. Для понимания и оценки этих произведений читателям совершенно необходимо было производить ту работу, которая была проделана на предыдущих страницах: необходимо было разделить эти пестрые произведения хронологически на три раз-ные цикла и изучить каждый из них в отдельности. Только при таком изучении становится ясным и развитие идей, и эволюция формы произведений Салтыкова этого пятилетия. В том же виде, в каком они даны Салтыковым в двух сборниках 1863 года, очерки эти представляют лишь membra disjecta сложного целого, де-лающегося совершенно непонятым в этой своей разорванности и разбросанности.

   Наиболее цельным все же сохранился глуповский цикл, доста-точно полно представленный во второй половине сборника "Сатир в прозе". Правда, "Наш дружеский хлам" был намеренно перене-сен автором из этого цикла в сборник "Невинных рассказов" в виду того, что очерк этот по форме, быть может, более подходит к крутогорскому, чем к глуповскому циклу; правда, очерк "После обеда в гостях" тоже попал в "Невинные рассказы" - но уже по внешней причине: в виду того, что был напечатан уже после выхода в свет "Сатир в прозе". За этими двумя исключениями сборник "Сатир в прозе" во второй своей половине достаточно полно представляет глуповский цикл, хотя и с перетасованным порядком очерков, так затрудняющим всегда позднейшее понимание развития авторских идей. Остается еще раз пожалеть, что Салты-ков по неведомой нам причине (быть может цензурного порядка) не выполнил несомненно имевшийся у него план - объединить под общим заглавием (вероятнее всего - "Глупов и глуповцы") все очерки глуповского цикла. Тогда сборник "Невинных рассказов" мог бы составиться из всех остальных очерков 1857 - 1862 гг. - за исключением, разумеется, тех, которые Салтыков считал слиш-ком слабыми для печати и которые уже известны нам из предыду-щей главы.

   В заключение - несколько замечаний чисто внешнего порядка. В первом издании "Сатир в прозе" сцена "Недовольные" называлась еще, как и в журнальном тексте, "Погребенные заживо" и входила третьим номером в "Недавние комедии"; заглавие "Недовольные" она получила лишь во втором издании "Сатир в прозе" (1881 г.) и тогда же была выделена из общей рубрики "Недавних комедий". Что же касается сборника "Невинные рассказы", то те три рас-сказа начала 1863 г., по которым этот сборник получил свое название ("Деревенская тишь", "Для детского возраста" и "Миша и Ваня"), еще будут разобраны нами в одной из следующих глав (гл. X), когда речь будет итти о работе Салтыкова в "Современнике" 1863 - 1864 гг. Наконец, последнее замечание: поместив в кон-це "Невинных рассказов" свою юношескую повесть "Запутанное дело", сыгравшую такую видную роль в его жизни, Салтыков не счел возможным переделывать это свое произведение 1848 года. Он ограничился тем, что в разных местах повести вычеркнул 170 строк журнального текста (около 4 журнальных страниц из общего чи-сла 70), почти совершенно не коснувшись во всем остальном текста этого своего столь юного во всех отношениях произведения. Вряд ли сам автор придавал ему литературное значение; но оно было дорого ему не столько по литературным, сколько по весьма острым житейским переживаниям. К тому же, вероятно, соблазняла мысль показать современному читателю, за какое произведение можно было попасть в долголетнюю ссылку пятнадцатью годами ранее.

   Издав "Сатиры в прозе" и "Невинные рассказы", Салтыков подвел этим итоги своей литературной деятельности за целое пяти-летие после "Губернских очерков". Мы уже знаем, каковы были эти итоги, и можем еще раз выразить их короткой формулой, пере-брасывающей мост от прошлых "Губернских очерков" к будущей "Истории одного города": от бытовых обличительных очерков Салтыков перешел к социальной сатире. Путь этот он несомненно осознал - и собирался итти по нему и в дальнейшей своей лите-ратурной деятельности, тесно связанной с журналистикой. Недаром Салтыков, выйдя в отставку весною 1862 года, задумал приступить к изданию собственного журнала.

  

   Можно считать несомненным, что, выходя в отставку (февраль 1862 года), Салтыков твердо наметил два основных направления своей дальнейшей деятельности; во-первых, он будет издавать боль-шой литературно-политический журнал, во-вторых - будет хозяйни-чать на основе "вольного труда" в только что приобретенном им подмосковном имении "Витеневе". Оба эти плана не осуществи-лись: журнал не был разрешен правительством, а попытка хозяй-ничать на земле очень скоро закончилась совершенной неудачей. Не прошло и года, как Салтыкову пришлось вернуться к постоян-ному сотрудничеству в "Современнике", близко подойти к этому журналу и стать одним из трех его редакторов.

   Нас интересуют, конечно, журнальные планы Салтыкова, а не его агрономические начинания; поэтому о последних скажем лишь несколько слов, да и то лишь в виду того, что начинания эти впоследствии отразились на ряде художественных произведений Салтыкова (особенно на "Убежище Монрепо"). Несколько выше (в конце гл. VI) было уже упомянуто, что небольшое подмосковное имение Витенево (около станции Пушкино Ярославской железной дороги) Салтыков купил как раз около времени своего выхода в отставку. Вся история этой покупки известна нам из позднейших воспоминаний тверского друга Салтыкова, А. М. Унковского, который рассказывает, как Салтыков купил это имение на занятые деньги "с целью заняться хозяйством" и как эта затея принесла ему большой убыток. "Он приехал покупать имение зимою и осмот-рел его a vol d'oiseau, не справляясь с планами. Покупка была сделана им в расчете на особую ценность большого строевого леса и громадных запасов сена, от которых, повидимому, ломились большие сараи. Между тем, немедленно после совершения купчей и вручения денег продавцу, показанный ему лес оказался принадле-жащим к соседней даче графа Панина, а сена оказалось не более нескольких пудов, которыми были заделаны ворота сараев. Одним словом, имение, за которое он заплатил 35000 р., могло давать дохода не более 600 р. Он принялся было за хозяйство, но и тут его постоянно обкрадывали"... Возня с имением продолжалась до середины семидесятых годов и поставила Салтыкова в крайне затруднительное положение, особенно в виду больших сделанных для покупки имения денежных займов. "Все эти операции, - про-должает Унковский, - заставили Салтыкова изменить самый образ его жизни. С половины шестидесятых годов он по необходимости сделался крайне расчетливым, не пускался уже ни в какие опе-рации, платил долги и боялся больше всего сельского хозяйства" [Воспоминания Унковского о Салтыкове - и "Русских Ведомо-стях" 1894 г., No 115]. Все это, вплоть до курьезных мелочей, отразилось впоследствии в "Благонамеренных речах" и в "Убежище Монрепо", где встре-чаются и ворота сенного сарая, замаскированные несколькими пудами сена, и строевой лес, принадлежащий другому имению, и вообще рассказ Салтыкова о неудачных попытках своих хозяй-ничать на земле в начале шестидесятых годов.

  

  

  

  

   Но все это лишь между прочим; переходим теперь к другой, столь же неудачной попытке Салтыкова стать в 1862 году изда-телем и редактором большого журнала; впрочем, на этот раз неудача попытки была вызвана совсем другими обстоятельствами - цензурными препонами и недоверием правительства к "благонамеренности" отставного вице-губернатора Салтыкова и его со-трудников по предполагаемому журналу, известных уже нам "твер-ских либералов". На этом эпизоде следует остановиться довольно подробно, особенно в виду того, что в нем решается вопрос, насколько в те годы Салтыков, неустанно боровшийся с либера-лизмом, сам примыкал к левым либералам той эпохи, и насколько это взаимное сотрудничество их было случайным или не случайным.

   Небольшое отступление: дадим здесь портрет Салтыкова той эпохи, каким он запечатлелся от одной случайной встречи в па-мяти одного из революционеров той эпохи (впоследствии видного генерала) В. Обручева, попавшего на каторгу за распространение прокламации "Великоросса" и незадолго до того встретившего Салтыкова в конце 1861 или в начале 1862 года у Чернышевского. Полувеком позднее вот как обрисовывал В. Обручев этот навсегда запомнившийся ему облик Салтыкова: "молодой человек в ак-куратном виц-мундире министерства внутренних дел,... рубашка со стоячим воротом, узенький галстук, всё такое, как редко при-ходилось видеть в наших сферах. Волосы темные, довольно длин-ные, лицо моложавое, бритое, немного мальчишеское, скорее незна-чительное, кроме большого открытого лба и упорного взгляда"... Обручев вспоминает, с каким радостным оживлением Чернышев-ский назвал ему имя Салтыкова, - и уже это одно может служить некоторым введением к вопросу о том, насколько серьезно можно говорить о либерализме Салтыкова той эпохи. Близость его с Чернышевским была не случайна - особенно если иметь в виду то обстоятельство, что в сотрудники предполагавшегося журнала Салтыков в первую очередь привлек именно Чернышевского [Нарисованный В. Обручевым портрет Салтыкова находится в его воспоминаниях "Из пережитого" ("Вестник Европы" 1907 г., No 5, стр. 133). Дополнить его можно следующим отрывком из неизданного письма А. Н. Плещеева к Достоевскому из Петербурга от 10 апреля 1859 года (подлинник в бумагах Пушкинского Дома): "Был здесь недавно Щедрин (Салтыков), раза два заходил ко мне (он в Рязани вице-губернатором), все так же самолюбив; но сделался как-то общественнее, менее резок и в обществе удивительно потешен. У него есть свой особенный юмор, аляповатый и цинический - но который невольно заставляет хохотать"].

   Итак - перехожу к рассказу об этой попытке Салтыкова создать свой собственный литературно-общественный большой жур-нал. Первый и еще туманный намек об этом замысле мы находим в письме Салтыкова к Анненкову из Твери от 3 декабря 1861 го-да. "Не поедете ли вы как-нибудь в Москву? - говорил Салты-ков в этом письме. - Вы меня истинно облагодетельствовали бы, если бы заехали в Тверь. Есть одно обстоятельство, которое мне хотелось бы передать вам, обстоятельство очень важное, но ко-торое не желаю передать бумаге". Можно предполагать с до-статочной долею вероятности, что "обстоятельством" этим было намерение Салтыкова выйти в отставку и всецело предаться жур-нальной деятельности: замысел о журнале, реализовавшийся весною 1862 года, очевидно задолго до этого должен был созреть в мыслях Салтыкова и его тверских друзей и служить предметом многочисленных обсуждений и соображений. В это время Салтыков очень повышенно относился к журнальной деятельности и считал, что русская журналистика выходит теперь на широкую дорогу. Еще за два года до этого он писал Дружинину 13 февраля 1860 г. из Рязани: "Журналы русские ждет самая блестящая будущность, ибо число читающих постоянно увеличивается. Но надобно больше современности, больше полемики, и это очень понятно, потому что публика живет не отдаленными, а ежеднев-ными, насущными интересами". ["Письма", т. I, NoNo19 и 15] Уже отсюда можно заключить, в каком приблизительно направлении собирался Салтыков вести свой журнал, к мысли о котором он подошел года через полтора после этого своего письма к Дружинину.

   В одном из невиданных до сих пор писем А. Н. Плещеева к Достоевскому из Москвы от 19 марта 1862 года встречается упоминание о первых шагах для разрешения задуманного Салты-ковым журнала. "Здесь тоже затевается орган, - писал Плещеев, - журнал двумя книжками в месяц. Может с сентября, может с января. На Святой пойдут хлопотать о разрешении. Кружок сгруп-пировался очень хороших людей - и совершенно враждебных мо-сковскому доктринерству... Редактором будет Салтыков (Щедрин). Но до времени - прошу тебя держать это в тайне" [Бумаги Пушкинского Дома, письма А. Н. Плещеева к Ф. М. Досто-евскому]. Кружок очень хороших людей - это, кроме Салтыкова и Плещеева, уже известная нам группа "тверских либералов", Унковского, Голо-вачева и Европеуса. Предположение, что всем этим лицам, из числа которых было три петрашевца (Европеус, Плещеев и Сал-тыков), разрешат издавать литературно-политический журнал - было, конечно, очень наивным, особенно если иметь в виду те уже известные нам кары, каким еще так недавно подверглись Унковский и Европеус. Но если даже оставить в стороне эти кары, то совершенно ясным предзнаменованием судьбы ходатайства о разре-шении журнала могло служить хотя бы то обстоятельство, что еще в начале 1860 года последовал отказ на ходатайства Унковского, Головачева и Европеуса об учреждении тверского общества сельского хозяйства и садоводства. Отказ в утверждении устава этого общества министр внутренних дел Ланской мотивировал тогда "неблагонадежностью" учредителей его; последние подали в Сенат жалобу на Ланского за оскорбление. Министр в своем объяснении Сенату заявил, что в этом своем отзыве имел в виду не всех учредителей, а только Унковского, Европеуса и Головачева - т.-е. еще более усугубил "оскорбление", если таковое было [Вся эта история подробно рассказана в "Материалах для истории упразднения крепостного состояния помещичьих крестьян в России" (Берлин 1861 г., т. II, стр. 348)]. Наивно было думать поэтому, что, запретив этим лицам в 1860 году учредить общество сельского хозяйства и садоводства, министер-ство разрешит им же в 1862 году издавать литературный и по-литический журнал. Просьба о разрешении журнала была таким образом заранее обречена на неудачу.

  

  

  

  

  

  

   Дальнейшая судьба этого ходатайства была такова. В апреле 1862 года Салтыков подал в цензурный комитет (ошибочно по-меченное мартом) прошение о разрешении ему, Унковскому и Головачеву издавать в Москве журнал "Русскую Правду", имеющий выходить дважды в месяц книжками до 12 печатных листов каж-дая, заключающими в себе отделы словесности, наук, критики, современного обозрения и смеси. Это прошение Салтыков сопро-водил намеренно краткой программой журнала, сохранившейся, вместе с прошением, в делах цензурного комитета; более под-робная программа, предназначавшаяся для печатных объявлений о выходе в свет "Русской Правды", сохранилась в бумагах Салты-кова и недавно опубликована в первом томе его писем. Дело об этом журнале было разрешено с чрезвычайной быстротой. Пер-вая регистрационная дата цензурного комитета на прошении Сал-тыкова - 21 апреля 1862 года; прошению дан был ход 27 апреля, а уже 4 мая заведенное "дело" было закончено ответом министра народного просвещения Головкина, который сообщил, что "не при-знает возможным... разрешить издания журнала Русская Прав-да", под предлогом "пересмотра в высочайше учрежденной комис-сии постановлений по делам книгопечатания". Таким образом "Русская Правда" не могла появиться на свет, и планы Салтыкова с его тверскими друзьями о возможности издания собственного журнала рухнули [Цензурное дело о журнале Салтыкова напечатано Ю. Оксманом в статье "Несостоявшийся журнал М. Е. Салтыкова-Щедрина Русская Правда" ("Красный Архив" 1923 г., т. IV)].

  

  

  

  

  

  

   Предлог, выбранный министром для неразрешения журнала, был, конечно, шит белыми нитками; действительной причиной была, разумеется, "неблагонадежность" всех учредителей журнала, включая в их число и Салтыкова. Неизвестно, не оказало ли влияния на отрицательный ответ министерства и то обстоятель-ство, что по странному случаю как раз в это время, в марте и апреле 1862 года, в Петербурге были выпущены две печатные противоправительственные прокламации от имени тайного обще-ства "Русская Правда" [Прокламации "Русской Правды" напечатаны в книге М. К. Лемке "Очерки освободительного движения шестидесятых годов" (Спб. 1903 г.), стр. 441. Автор сообщает там об этом тайном обществе: "Что это за общество, какова была его организация, планы, задачи и тактика - неиз-вестно. Нигде мне не пришлось встретить указаний на это: ни в лите-ратуре, ни в архивах"]. Петербургские прокламации "Русской Правды" не имели, конечно, никакой связи с "Русской Правдой" Салтыкова, но в правительственных кругах одно это совпадение заглавий могло оставить весьма неблагоприятное для Салтыкова впечатление.

   Если эта причина и могла быть одной из существующих, то во всяком случае не главной: главной была несомненно "неблаго-надежность" всех учредителей журнала. Так или иначе, но жур-нал не был разрешен - и надо думать, что к счастью для Салты-кова. Не успел министр наложить запрет на ходатайство о раз-решении этого журнала, как в Петербурге начались знаменитые майские пожары 1862 года, послужившие поводом резкой пра-вительственной реакции, которая в первую же очередь отразилась на журналистике. После выхода майской книжки 1862 года "Сов-ременник" был приостановлен на восемь месяцев; 7 июля был арестован и заключен в Петропавловскую крепость Чернышев-ский - один из предполагавшихся Салтыковым сотрудников "Рус-ской Правды". Начинать при таких условиях новый журнал было бы делом безнадежным, если бы даже он и был разрешен. Не делая поэтому новых попыток создать новый журнал, Салтыков вошел в редакцию "Современника" и стал одним из деятельнейших его сотрудников, лишь только закончился восьмимесячный срок кары, наложенной на этот журнал июньским постановлением правитель-ства. Одним из редакторов и деятельнейших сотрудников "Современника" Салтыков оставался в течение целых двух лет (1863 - 1864 гг.); как нельзя более характерна эта близость его к опаль-ному журналу, показывающая, что к проблематическому "либе-рализму" Салтыкова в предполагавшейся "Русской Правде" нужно относиться с большой осторожностью.

   Впрочем, обо всем этом речь еще впереди; здесь же закончу рассказ о попытке Салтыкова создать собственный журнал его же собственными словами. Во второй половине 1862 года он написал записку под заглавием "Замечания на проект устава о книгопеча-тании", сохранившуюся в его бумагах и впоследствии подробно изложенную в "Материалах" К. Арсеньева. Проект устава о книго-печатании составила в это время особая комиссия при министерстве народного просвещения; пересмотренный впоследствии другой ко-миссией министерства внутренних дел, проект этот послужил осно-ванием известного закона о печати от 6 апреля 1865 года. В своих интереснейших замечаниях на первоначальный план проекта Сал-тыков отстаивает свободу печати, возражая против зависимости ее от администрации. Между прочим возражает он и против той статьи проекта, согласно которой от администрации зависит раз-решение или неразрешение новых периодических изданий. Он ука-зывает, что отказы в разрешении часто будут неосновательны, а между тем каждый такой отказ равносилен сопричислению просителя к разряду людей неблагонамеренных. В виде примера Салтыков приводит свою собственную попытку издавать журнал; этими его словами мы и закончим наше знакомство с историей неосуществившейся "Русской Правды".

   "Пишущий эти строки, - говорит Салтыков - на себе испы-тал неудобство такого порядка вещей. В апреле настоящего года он просил, через Московский цензурный комитет, разрешения на издание в Москве двухнедельного журнала, но г. министр народ-ного просвещения не счел нужным дать просимое разрешение на том основании, что так как рассматриваются новые законоположения о книгопечатании, то и принято за правило до окончания этого дела не разрешать новых журналов. Законоположения эти до сих пор не рассмотрены, а между тем с тех пор разрешено не мало-таки новых журналов. Что означает этот факт? Не то ли, что просто-на-просто хотели отказать в издании журнала именно Салтыкову; но почему же Салтыкову, который четырнадцать лет служил по министерству внутренних дет, и из них четыре года был вице-губернатором? Салтыков мог, на общем законном осно-вании, принести жалобу Сенату; почему же он не воспользовался этим правом? А потому просто, что в то время, когда вышел отказ, он думал, что и в самом деле существует какое-то правило о временном неразрешении журналов; когда же он впоследствии убедился, что такого правила нет, или что оно нарушается, то срок на подачу жалобы прошел".

  

   Каково же должно было быть направление журнала "Русская Правда"? Смешно говорить о направлении несостоявшегося жур-нала, но представляет значительный интерес для характеристики взглядов Салтыкова того времени - выяснение тех основных положений и взглядов, с которыми собирался выступить он в каче-стве редактора журнала. Здесь предстоит поставить и решить, в сущности говоря, только один основной вопрос: действительно ли журнал "Русская Правдам, часть редакции которого принад-лежала к "тверским либералам", судя по программе своей соби-рался быть органом земского либерализма? А если это так, то насколько сам Салтыков, всегда боровшийся с либерализмом, на этот раз выступал в качестве его идеолога?

   За решением этого вопроса напрасно было бы обращаться к сохранившимся воспоминаниям самих "тверских либералов", как например Унковского. К слову сказать, знакомство Салтыкова с Унковским началось еще в лицее (Унковский поступил в лицей, когда Салтыков находился уже в последнем классе) и возобно-вилось в начале 1857 года в Петербурге, когда оба они, по свидетельству Унковского, "сошлись весьма близко". Позднее они часто виделись и в Твери, и в Москве, и в Витеневе. Ошибаясь на один год, Унковский вспоминает: "В конце 1862 г. было у нас с ним намерение издавать вместе ежемесячный журнал под наз-ванием "Русская Правда". Мы подавали об этом прошение, но разрешения не получили" ["М. Е. Салтыков в посмертных воспоминаниях друга", записки А. М. Унковского ("Русские Ведомости" 1894 г., No 115).]. Вот и все, что сохранилось в памяти Унковского через тридцать лет после описываемого события; по крайней мере в воспоминаниях его нет больше ни слова о жур-нале "Русская Правда".

   Ответа на поставленные вопросы надо искать в двух сох-ранившихся программах журнала (краткой и подробной) и в слу-чайно уцелевших письмах Салтыкова об этом журнале к Н. Г. Чернышевскому и Б. И. Утину. Особенный интерес представляют, конечно, обе программы, заслуживающие самого серьезного вни-мания, - особенно вторая из них. Впрочем и в первой программе, составленной специально для цензуры, есть ряд мест, ясно на-мечающих то, что более подробно высказано во второй про-грамме, предназначенной для широких кругов читающей публики. Уже в программе, представленной в цензуру, заявлялось, что жур-нал будет изучать жизненные явлении, "устраняясь, насколько это возможно, от области отвлеченных теорий", и "будет иметь направление более практическое, нежели теоретическое". Салтыков заявлял в этой программе, "что существующие теории общест-венного устройства, выведенные из явлений, чуждых нашей жизни, совершенно неприложимы к разрешению насущных вопросов, возникающих в среде русского народа, которого быт еще не опре-делился окончательно и представляет много новых элементов, непредвиденных господствующими политическими теориями".

   О чем здесь идет речь, о каких "существующих теориях" и господствующих политических партиях? Эти стрелы могли быть направлены только в два лагеря, каждый из которых имел в то время свои теории общественного устройства: с одной стороны - лагерь катковского "Русского Вестника", в то время стоявшего еще на позициях либерализма и преклонения перед английскими государственными и общественными формами, а с другой стороны - лагерь социалистического и революционного "Современника", главным идеологом которого был в то время Чернышевский. Но к последнему совершенно не подходит тот выпад программы "Рус-ской Правды", острие которого направлено против теорий, вы-веденных из явлений, чуждых нашей жизни и "совершенно непри-емлемых к разрешению насущных вопросов, возникающих в среде русского народа": теория и практика Чернышевского, его борьба с либерализмом за общину - выводились как раз из явлений русской народной жизни, под которые подводился глубокий тео-ретический фундамент научного социализма. Салтыков не стал бы приглашать Чернышевского к участию в "Русской Правде", если бы направлял свои стрелы против существующих теорий общественного устройства" на теоретические и практические твер-дыни, с таким блеском защищавшихся Чернышевским. С последним Салтыков расходился лишь в частностях и, как увидим, достаточно ясно выразил это расхождение во второй, более подробной про-грамме своего предполагавшегося журнала.

   Итак, повидимому, стрелы Салтыкова были направлены против Каткова, его "Русского Вестника" и либерального англоманства "московских доктринеров", с которым сражался в те же годы (1858 - 1862 гг.) и Герцен в своем "Колоколе". Это подтверждается и уже известной нам борьбой Салтыкова с "Русским Вестником" Каткова в известном нам глуповском цикле, и приведенным выше письмом Плещеева к Достоевскому о "Русской Правде". Говоря о редакции этого журнала, Плещеев сообщал: "кружок сгруппировался очень хороших людей - и совершенно враждебных московскому доктринерству". Это решает вопрос о той позиции, которую должна была занять "Русская Правда" относительно "отвлеченных теорий", не связанных с русской жизнью: главным врагом в этом случае был "Русский Вестник" с его англоманствующим либе-рализмом.

   Этот фронт против Каткова определяется и во второй, подробной программе журнала, хотя и без упоминаний каких бы то ни было имен собственных. Но, исходя из сказанного выше, мы можем с уверенностью заключить, что именно против Каткова и "Русского Вестника" был направлен ряд мест этой программы, в которых говорилось об отвлеченных теориях, идеалах общест-венного устройства и общественных форм. Салтыков подчеркивал что журнал его не навязывает народной жизни "никаких иных форм, кроме тех, которые для нее самой в данную минуту желательны", и что "принять какое-либо другое основание для общественной дея-тельности, значило бы, по нашему крайнему разумению, принять основание призрачное, значило бы преднамеренно вводить народ в заблуждение относительно его интересов". В этих словах мы ви-дим объявленный поход нового журнала против "московских док-тринеров" с их требованиями дворянского самоуправления, двухпалатной системы и пересадки на русскую почву английских об-разцов; впрочем, очень скоро - именно с мая 1862 года и петер-бургских пожаров, а еще более после начала польского восста-ния 1863 года - эти либеральные доктринеры скатились в низины самой темной реакции, представителями которой с этих пор и были "Русский Вестник" и "Московские Ведомости" Каткова. Борьбу с этими представителями уже не либерализма, а дворянской реакции, Салтыков продолжал до конца своей литературной деятельности. Место Каткова скоро заняли представители уже не дворянского, а буржуазного либерализма семидесятых годов - и мы еще увидим, как непримиримо относился Салтыков и к этим новым глашатаям либерализма, получившим бессмертие в салтыковской сатире под именем "пенкоснимателей".

   Выше было отмечено, что, направляя главные удары против Каткова и "московских доктринеров", Салтыков в своей подробной программе журнала подчеркивал и частные свои расхождения с Чернышевским; они относились, главным образом, к непримири-мости последнего в его борьбе с идейными противниками, Салтыков думал - и думал ошибочно, - что "великая партия прогресса" может объединять людей самых разнообразных оттенков мыслей. "Поло-жим, - говорил он, - что А. материалист, но разве это может ме-шать ему уважать идеалиста Б., в смысле полезного политического деятеля, разве он дает ему право не признавать в идеализме силы, которая с несомненным успехом может бороться против общего врага. Другой пример. А. социалист, а Б. экономист - расстоя-ние между ними, конечно, огромное, но разве это мешает им подать друг другу руку в бесчисленных пунктах ближайшей прак-тической деятельности. Нет, и тысячу раз нет". Здесь мы видим слишком явный намек на деятельность социалиста и материалиста Чернышевского в его борьбе с такими идеалистами, как Юркевич, и с такими экономистами, как профессор Вернадский. Борьба эта касалась не частных вопросов, но доходила до самых основ миро-воззрения и до основных проблем построения новых форм народной жизни в России эпохи реформ. Салтыков напрасно думал, что могут подать друг другу руки сторонник поземельной общины на социалистической основе Чернышевский и глашатай прав частной земельной собственности Вернадский. В этом случае Салтыков задавался целью примирить непримиримое; но характерно уже и то, что в сотрудники своего журнала он приглашал именно Чер-нышевского, a не Вернадского. В письме к Чернышевскому от 14 апреля 1862 г. он высказывал надежду, что "хотя по отношениям своим к "Современнику" вы и не можете принять деятельного уча-стия в нашем журнале, но не откажете нам в сотрудничестве, которое для нас особенно важно, как доказательство вашей сим-патии к задуманному нами делу" ["Былое" 1506 г., N 2, стр. 250]. Салтыков не мог бы пригла-шать Чернышевского сотрудником и ожидать его симпатий к но-вому журналу, если бы выпады программы против доктринерства и сектантства направлялись на "Современник", а не на "Русский Вестник'.

   Здесь надо подчеркнуть, что в выпадах этих Салтыков только повторял те мысли, которые были высказаны им в это же самое время в очерке "Каплуны", не увидевшем света по желанию и совету именно Чернышевского, как мы это уже знаем из пре-дыдущей главы. Там мы видели, что под "каплунами будущего" Салтыков имел в виду именно самоуслаждающихся и самоудовлетворенных либералов, против которых он направлял мысль, "что следует из тесных рамок сектаторства выйти на почву практиче-ской деятельности". Мы знаем, что Чернышевский спорил с этой мыслью и убедил Салтыкова не печатать очерк "Каплуны". Про-исходило это как раз в то самое время, когда те же самые мысли Салтыков выражал и в подробной программе "Русской Правды".

   К слову сказать, программа эта связана и с другим салтыковским очерком глуповского цикла, а именно с очерком "Наши глуповские дела", в котором сатирик, иронизируя над "глуповским возрождением", все же оптимистично заявлял, что глуповское миросозерцание находится в агонии и что на смену "древле-глуповскому миросозерцанию" пришли уже "новоглуповцы", являю-щиеся, по мысли сатирика, "последними из глуповцев". В программе журнала Салтыков высказывает столь же твердое убеждение, что не следует придавать "особенного значения еще проявляющимся по временам попыткам возвратиться к отжившим формам жизни"; он иронизирует над "современным человеком", коренные и за-душевные убеждения которого "враждебны прогрессу". Послед-няя фраза вызвала недоумение Б. И. Утина в его ответном письме Салтыкову по поводу сообщенной ему программы "Русской Правды"; он, очевидно, не знал, какой смысл вкладывал Салтыков в ирони-ческое понятие "современного человека" и как издевался над ним в своем глуповском цикле.

   Продолжая оптимистическую линию заключения очерка "Наши глуповские дела", Салтыков утверждал в своей журнальной про-грамме, что теперь "и между слугами произвола завелась своего рода стыдливость" (мы еще увидим, какое большое значение по-лучит этот "стыд" в дальнейших произведениях Салтыкова) и что будущее прогресса можно считать обеспеченным, а преткно-вения - "временными и отнюдь не серьезным". По иронии судьбы мысли эти высказывались Салтыковым как раз накануне петер-бургских пожаров, послуживших для правительства предлогом для самой необузданной реакции, которую десятилетием позднее Сал-тыков так красочно изобразил в своих "Господах ташкентцах". В этом случае