Иванов-Разумник Р. В. - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

печатано в "Колоколе" его "Письмо из провинции", подписанное "Русский человек", - письмо, заклю-чающее в себе объявление войны и либералам, и правительству, и призывавшее к революционным действиям: "только топор может нас избавить, и ничто, кроме топора, не поможет!". О причинах революционного настроения в обществе Чернышевский подробно рассказал в "Письмах без адреса", не пропущенных цензурой в 1862 году и увидевших свет лишь десятилетием позднее в зару-бежном журнале "Вперед" (1873 г., т. I). Эти письма якобы "без адреса" имели явного адресата - Александра II и говорили о том, что половинчатость реформ и неудовлетворительное проведение их не могли не вызвать роста в обществе революционных на-строений.

   Настроения эти особенно резко стали проявляться с середины 1861 года, тотчас же после опубликования Положения 19 февраля. Летом этого года вышла первая революционная прокламация "Ве-ликоросс" и привела правительство в паническое состояние; вскоре появились прокламации "К молодому поколению" Михайлова и "К солдатам" Шелгунова; годом позднее нашумела наиболее резкая из прокламаций, "Молодая Россия", вышедшая из кружка первого и замечательного русского якобинца Заичневского. В это же самое время организовалось первое подпольное общество "Земля и Воля", действовавшее до 1864 года и тоже выпустившее ряд прокламаций. Правительство ответило на эти революционные призывы арестами и террором. По делу "Великоросса" был арестован и сослан на катор-гу Обручев (отрывок из воспоминаний которого о Салтыкове был приведен выше); Михайлов и Шелгунов были арестованы в 1861 году, и первый из них сослан на каторгу; Обручев и Михайлов подверглись "гражданской казни" - стояли на площади у "позорного столба". 7 июля 1862 года были арестованы Чернышев-ский и Н. А. Серно-Соловьевич по обвинению в сношении с Гер-ценом; Чернышевский сверх того вскоре был обвинен в составлении прокламации "К барским крестьянам". Дальнейшая судьба его из-вестна - "гражданская казнь", многолетняя каторга и ссылка. На каторге погиб Н. Серно-Соловьевич. Интересно отметить, что во время ведения дела последнего (с июля 1862 по декабрь 1864 года) вышли в свет "Сатиры в прозе" и "Невинные рассказы" Салтыкова, на обложке которых значилось: "издание книжного магазина Серно-Соловьевича". Почти одновременно с Чернышевским и Серно-Соловьевичем был арестован и Писарев по обвинению в участии в подпольной типографии; несколько раньше арестован был Заичневский, сосланный на каторгу; Писарев отделался четырьмя го-дами Петропавловской крепости. В процессах Заичневского, Михайлова и Чернышевского замешан был и А. Н. Плещеев, против которого, однако, не было собрано достаточных улик. Так или иначе, но все эти аресты и процессы косвенно задевали и Салтыкова: Чернышевский и Плещеев были намечены им как сотрудники "Русской Правды" (Плещеев, повидимому, близкий к редакции), а Серно-Соловьевнч был издателем двух его сборников 1863 года.

   Революционная деятельность не только таилась в подполье, но выходила и на площади, и в залы собраний. С конца 1861 года в Петербурге и Москве начались студенческие волнения, резуль-татом которых было закрытие университетов и выработка нового университетского устава. На вечере Литературного Фонда 2 марта 1862 года приятель Салтыкова, профессор П. В. Павлов, произнес речь о тысячелетии России, за которую немедленно же был сослан в Ветлугу. Нелепый праздник "тысячелетия России" был официально назначен на 8 сентября 1862 года; но еще за несколько месяцев до него тысячелетие это было ознаменовано страшными петер-бургскими пожарами мая месяца. Кто производил поджоги - оста-лось невыясненным; есть данные, что их производили крайние реакционеры, желая этим запугать правительство и поставить его на путь репрессий против революционеров, а также и сорвать предполагаемые реформы. Но консерваторы и либералы пустили другой слух, будто поджоги эти производит революционная мо-лодежь, "нигилисты" и "мальчишки". Последний термин принадлежал Каткову, громившему "мальчишек" на страницах "Русского Вестника"; мы скоро увидим, как Салтыков в "Современнике" 1863 года боролся с Катковым, защищая "мальчишек". Что же касается "нигилистов", то термин этот, встречавшийся и ранее, получил права гражданства, как известно, после романа Тургенева "Отцы и дети", появившегося в февральском номере "Русского Вестника" за 1862 год. Как бы то ни было, но петербургские пожары 1862 года и польское восстание 1863 года явились пово-ротными пунктами не только в действиях правительства, но и в настроении громадного большинства "либерального общества", бы-стро растерявшего былые свои либеральные убеждения. Харак-терным признаком этого явилось почти полное падение авторитета могущественного доселе "Колокола", падение к 1865 году подписки на "Современник" вдвое и втрое по сравнению с недавними годами и постепенно укрепившееся могущество Каткова, который с этих пор мог уже третировать и цензуру, и министра внутренних дел.

   Петербургские пожары немедленно отразились на судьбе "Со-временника" и "Русского Слова": уже в мае 1862 года учреждена была особая следственная комиссия под председательством реакцион-ного кн. А. Ф. Голицына для исследования дел о пожарах, а в июне и "Современник" и "Русское Слово" были приостановлены на восемь месяцев, до февраля 1863 года. Видную роль в этой судьбе двух передовых журналов сыграл либеральный профессор Никитенко, составивший озлобленную докладную записку о вредном влиянии этих журналов на молодое поколение. И как нельзя более харак-терно, что именно в это время Салтыков решительно примкнул к "Современнику", сделавшись не только его ближайшим сотрудником, каким он был и в предшествующие два года, но и членом редак-ционной коллегии и одним из главных публицистов этого журнала, возобновившего свою деятельность с февраля 1863 года.

   В настоящей главе мы подробно познакомимся с этой деятель-ностью Салтыкова в "Современнике" 1863 - 1864 гг.; теперь же закончим краткий обзор событий второй половины шестидесятых годов упоминанием о громадном впечатлении, произведенном на молодежь романом Чернышевского "Что делать?", появившемся на страницах "Современника" начала 1863 года. Организация артелей, кружков и мастерских на коммунистических началах, бывшая след-ствием этого романа, не могла, конечно, сыграть большой практи-ческой роли, - вскоре все они были разгромлены правительством; но уже в них можно видеть те первые шаги сближения с "народом", ко-торые проявились и раньше в организации воскресных школ (1860 - 1862 гг.), тоже разгромленных правительством после петербургских пожаров, и позднее - в том "хождении в народ", которое начало собою семидесятые годы. Роман Чернышевского быть может сыграл не малую роль в суровом приговоре Сената, потому что вызвал против себя всеобщее озлобление и консервативной, и "либеральной" части общества. Замечу кстати, что провокатор и предатель Все-волод Костомаров, погубивший Чернышевского своими показаниями и поддельными письмами, в своей записке "Разбор литературной деятельности Чернышевского", представленной в июле 1863 года шефу жандармов, много внимания уделил и доносам на глуповский цикл Салтыкова, посвятив ему XI главу этой своей записки.

   Все эти преследования и административные кары не понизили духа "Современника" за те два года, когда в редакции его нахо-дился Салтыков. Мы увидим, что уже первые номера журнала по его возобновлении были проникнуты боевым духом - поскольку, конечно, он мог выразиться в цензурных формах. Несмотря на реакцию правительства и общества, революционное настроение пи-талось надеждою на взрыв крестьянского недовольства, который должен был произойти в середине 1863 года, по миновании двух-летнего обусловленного Положением 19 февраля срока "временно обязанных" служить помещику крестьян. Такую революцию пред-сказывал и Чернышевский на последних страницах романа "Что делать?", отдаляя, впрочем, срок ее еще на два года. Надежда обманула, и правительственная реакция продолжала свое дело, пробавляясь в то же время последними реформами, о которых было уже сказано выше. Но реакция эта еще не дошла тогда до своего предела; предел этот был воочию показан русскому обще-ству после неудачного выстрела Каракозова 4 апреля 1866 года в Александра II. Прославленный палач поляков Муравьев-Виленский был поставлен во главе комиссии, исследовавшей "заговор Кара-козова"; доброволец сыска Катков обвинял Муравьева в "слишком мягких действиях" этой комиссии, - а действия эти доходили до пытки Каракозова. Что творилось тогда в Петербурге - об этом Салтыков красочно рассказал впоследствии в "Господах ташкентцах". 15 мая 1866 года был дан рескрипт на имя председателя комитета министров кн. Гагарина, в котором общество приглашалось даже в своем домашнем быту бороться с тлетворными идеями, направ-ленными против религии, собственности и коренных начал обще-ственного порядка. На место "либерального" Головнина министром народного просвещения был назначен реакционный гр. Д. Л. Тол-стой, однокашник Салтыкова по лицею; этому министру Салтыков посвятил много едких страниц в дальнейших своих произведениях. Наконец, правительственным сообщением от 1 июня 1866 года "Современник" и "Русское Слово" были закрыты навсегда, вслед-ствие "доказанного с давнего времени вредного их направления. Дикий разгул реакции продолжался в течение целых двух лет.

   В это время Салтыков уже не был членом редакции "Современника", не был даже и сотрудником его, снова поступив на службу с конца 1864 года и совершенно отказавшись на целые три года от всякой литературной деятельности. Но это уже приводит нас к концу шестидесятых годов, общая линия развития которых наме-чена на предыдущих страницах; теперь же надо вернуться к ра-боте Салтыкова в "Современнике" 1863 - 1864 гг., работе почти совершенно неизвестной широким кругам читающей публики. Эти два года были годами необычайной по напряжению публицистиче-ской деятельности Салтыкова; именно в эти годы окончательно выковал он свой стиль, нашел свой собственный путь, по которому после трехлетнего перерыва с новыми силами пошел вперед к вер-шине своей литературной деятельности семидесятых и восьмидеся-тых годов [Литература об эпохе шестидесятых годов огромна; большое коли-чество ссылок на нее можно найти в популярном исследовании А. А. Корнилова "Общественное движение при Александре II" (Москва 1909 г.). Подробное изложение по архивным документам революционного движения шестидесятых годов можно найти в двух книгах М. К. Лемке "Очерки освободительного движения шестидесятых годов" (Спб. 1908 г.) и "Политические процессы в России 1860-х годов" (Москва 1923 г.). Недавно издан сохранившийся в архивах стенографический отчет по делу Каракозова (Москва 1923 г.). Богатейший материал находится в "Колоколе", целиком вошедший в "Полное собрание сочинений и писем" А. И. Герцена, под редакцией М. К. Лемке (тт. VIII - XI и XV - XXI)].

  

   Хотя первый после приостановки номер "Современника" должен был выйти лишь в феврале 1863 года, но редакторство Салтыкова в этом журнале началось еще с осени предыдущего года. Надо было заблаговременно подобрать материал для первой двойной (январь - февраль) книги журнала, написать целый ряд руководящих публицистических статей, улаживать дела с цензурой, читать типограф-ские корректуры. В воспоминаниях П. Боборыкина есть рассказ о том, как осенью 1861 года (Боборыкин ошибся годом - это могло происходить лишь в 1862 году) Писемский передавал Боборыкину: "Сейчас засылал ко мне Некрасов Салтыкова при-торговать мою новую вещь". И далее Боборыкин рассказывает: "А какая это была "новая вещь"? Роман "Взбаламученное море"... Конечно, если б Некрасов познакомился предварительно со всем содержанием романа, вряд ли бы он попросил Салтыкова поехать к Писемскому позондировать почву... К нему заслали, и заслали кого? Самого Михаила Евграфовича, тогда уже временно - между двумя вице-губернаторствами - состоявшего в редак-ции "Современника" [П. Бобыркин, "За полвека", "Минувшие Годы" 1908 г., No 4]. Боборыкин ошибся не только в годе, но и в ядовито подчеркнутой им фразе "между двумя вице-губернаторствами", так как в редакцию "Современника" Салтыков вошел уже по выходе в отставку и никогда больше не возвращался на административный пост вице-губернатора; но здесь для нас инте-ресен самый факт участия Салтыкова в работах редакции "Современ-ника" уже с осени 1862 года.

   К последним месяцам этого года работа Салтыкова становилась все более и более разнообразной; так между прочим, в письме от 27 ноября Некрасов просил управляющего III отделением Пота-пова "выдать под расписку товарищу моему по редакции "Совре-менника" Михаилу Евграфовичу Салтыкову" рукописи Чернышев-ского, сидевшего тогда в Петропавловской крепости [М. Лемке, "Политические процессы в России 1860-х гг.", стр. 235]. Сохрани-лось большое письмо Салтыкова к Некрасову от 29 декабря 1862 года, в котором идет речь о целом ряде цензурных и типо-графских хлопот, связанных с выходом в феврале первого двойного номера "Современника" за 1863 год ["Письма", т. I, No 25].

   Номер этот появился в середине февраля и представлял собою огромный том в тысячу с лишним страниц; в апрельском "Свистке" (о нем еще будет сказано ниже) в сатирическом стихотворении В. Монументова (В. Буренин) иронически описывался завистливый разговор издателей и публицистов других журналов, Краевского, Достоевского и Громеки об этом номере "Современника":

  

   - Появился! - Вот он! - Эка

   Толщина-то, толщина!

  

   Из тысячи журнальных страниц Салтыкову в этом двойном номере принадлежало целых двести - и беллетристики, подписан-ной обычным псевдонимом "Н. Щедрин", и псевдонимных статей, и не подписанных рецензий, и тоже не подписанного отдела "Наша общественная жизнь", который с этих пор Салтыков вел в течение целого года. Соредактору Салтыкова по "Современнику", А. Н. Пыпину, мы обязаны подробным перечислением почти всего, напеча-танного Салтыковым за эти два года на страницах журнала, с подробным изложением этих совершенно неизвестных читателям собрания сочинений Салтыкова статей [А. Н. Пыпин. "М. Е. Салтыков" (Спб. 1899 г.); список статей Салтыкова см. на стр. 235 - 238. Дополнение к этому списку - в книге В. Е. Евгеньева-Максимова "В тисках реакции" (М. 1926 г.), стр. 133]; однако надо обратиться к изучению самого журнала, чтобы получить полное представление о громадности совершенной Салтыковым за эти два года художественной и публицистической работы. Что касается ее размеров, то достаточно сказать, что за один 1863 год Салтыков напечатал в "Современнике" свыше 40 печатных листов художественных про-изведений, очерков, статей и рецензий. Почти полный список их приложен к указанной выше книге Пыпина и дан в хронологи-ческом порядке; здесь нам придется расчленить этот список в ска-зать сперва о художественных произведениях Салтыкова, потом об его публицистике и критических статьях и, наконец, о мелких его сатирических и полемических произведениях, почти заполнив-ших собою единственный номер "Свистка" за 1863 год, приложен-ный к апрельской книжке "Современника".

   За эти два года Салтыков напечатал на страницах "Совре-менника" девять художественных произведений; вот перечисление их в хронологическом порядке:

  

   1 - 3. Невинные рассказы:

   I. Деревенская тишь.

   II. Для детского возраста.

   III. Миша и Ваня.

   1863 г., No 1-2.

   4. После обеда в гостях.

   1863 г., No 3.

   5. Как кому угодно.

   1863 г., No 8.

   6. "Прощаюсь, ангел мой, с тобою!"

   1863 г., No 9.

   7. "Здравствуй, милая, хорошая моя!"

   1864 г., No I.

   8. "На заре ты ее не буди".

   1864 г., No 3.

   9. "Она еще едва умеет лепетать".

   1864 г., No 8.

  

   Первые три рассказа, давшие своим общим заглавием назва-ние сборнику Салтыкова, вышедшему в середине 1863 года, нам уже известны по разбору этого сборника "Невинных рассказов" (см. гл. VIII); здесь остается сказать еще несколько слов о каждом из трех этих рассказов в отдельности. "Деревенская тишь", по содержанию своему явно примыкающая к давно брошенному Сал-тыковым циклу "Книги об умирающих", описывает гнетущую тоску крепостника-помещика, оставшегося не у дел после освобождения крестьян. Этот красочный очерк надо соединить, однако, не со старыми и заброшенными планами Салтыкова, а с будущими его произведениями, темы которых здесь намечены уже совершенно ясно. Мечтания помещика Кондратия Трифоныча о том, как вдруг "будущим летом во всех окрестных имениях засуха, а у него у одного все дожди, все дожди", как "окрестные помещики не собе-рут и на семена, а он все сам-десят, все сам-десят", как в его имении на месте паршивого кустарника "в одну минуту вырастает высокий и частый лес" - мечтания, которым Салтыков отводит целую страницу, через много лет отразились в знаменитых и совершенно тождественных по форме мечтаниях Иудушки Головлева ("Господа Головлевы"), психологически неизмеримо более углубленных. Эта же нить протягивается от "Деревенской тиши" и к сказке Салты-кова "Дикий помещик" (1869 г.), с которой "Деревенскую тишь" связывает еще и сон Кондратия Трифоныча (он "сделался медве-дем"): в сказке "Дикий помещик" этот сон превращается в фан-тастическую явь. Небольшая частность: в "Деревенской тиши" дей-ствующим лицом выводится какой-то "батюшкин брат", в беседе с которым Кондратий Трифоныч пытается разогнать щемящую скуку; этот "батюшкин брат" - несомненно произведение цензуры, а не Салтыкова, так как в одном месте рассерженный Кондратий Трифоныч обращается к "батюшкиному брату" с угрозой: "Ну, и ступай! ну, и пропадай! Только ты у меня смотри: ни всенощных, ни молебнов... ни-ни!". Это показывает, что первоначально в тексте рассказа действовал не "батюшкин брат", а сам "батюшка", сель-ский священник, не пропущенный в таком виде цензурой.

   Рассказ "Для детского возраста" - один из слабых очерков Салтыкова, который, повидимому, и сам сознавал это, так как, посылая его Некрасову, просил "печатать только в таком случае, если он не слишком уж слаб" ["Письма", т. I, No 24]. Этот рассказ вполне мог бы войти в серию прежних салтыковских "Губернских очерков", и сам Салтыков подчеркивает его "провинцильность" автобиографическою фразою о том, как он "благоденствовал в Вятке и процветал в Перми, жуировал жизнью в Рязани и наслаждался душевным спокойствием в Твери". Заслуживает, однако, упоминания одна, казалось бы, шуточная фраза, с которой автор обращается к детям, играющим вокруг елки: "Коля, мой друг! не отплясывай так бойко казачка, ибо ты не будешь советником питейного отделения! Скоро придет бука и всех советников оставит без пирожного!.. Митя не будет вице-губернатором! Скоро придет бука и всех вице-губер-наторов упразднит за ненадобностью!". Если в первом обращении речь может итти об уже известном нам уничтожении откупов, то во втором имеется в виду, конечно, более решительное изме-нение судеб российской бюрократии. Нам уже известно всеобщее ожидание крестьянского восстания к лету 1863 года, и почти несомненно, что в приведенной шутливой фразе Салтыков совсем не шуточно под "букою" понимал восставший народ.

   Третий рассказ, "Миша и Ваня", сопровождается подзаголов-ком "Забытая история" и возвращает нас к уже известному нам эпизоду из времен пребывания Салтыкова вице-губернатором в Рязани. В своем месте (гл. VI) мы подробно ознакомились с делом рязанской помещицы Кислинской, истязавшей своих крепостных, доведшей до самоубийства крепостную девушку Ольгу Михайлову и до попытки самоубийства двух мальчиков, Ивана и Гаврилу, которые зарезались столовым ножом, доведенные до отчаяния истя-заниями помещицы. Все это мы находим теперь в рассказе "Миша и Ваня", написанном через четыре года после этой "забытой исто-рии". Мрачный рассказ этот вызвал очень резкий отзыв цензора Пржецлавского, заявившего по начальству, что рассказ этот "опи-сывает возмутительные черты жестокости и разврата бывших помещиков в их отношении к бывшим крепостным людям". Цензор полагал, что "очень неуместно и даже вредно разжигать страсти, и в освобожденном от гнета населении возбуждать чувства нена-висти и мщения за невозвратное прошедшее"... По мнению цензора, "журнал истинно-патриотический должен был бы понимать это и воздерживаться от помещения подобных статей" [Архив председателя Спб. цензурного комитета В. А. Цеэ, No 59 (рукописи Публичной Библиотеки). Докладная эаписка цензора тайного советника Пржецлавского за No 18 от 24 апреля 1863 г.: "О трех первых книжках "Современника" за 1863 г.". См. также "Исторический Вестник" 1911 г., No 9, стр. 980]. Быть может, имея в виду именно подобные отзывы цензуры, Салтыков попытался заранее обезвредить их в самом тексте рассказа, где о крепостном праве находится следующее место: "Теперь все это какой-то тяжкий и страшный кошмар; это кошмар, от которого освободило Россию прекрасное, великодушное слово царя-освободителя... Кто же может утверждать, что такому порядку вещей не суждено было про-длиться и еще на многие лета, если бы сильная воля не вызвала нас из тьмы кровавого добродушия и бездны ехидной веселости?". Быть может, впрочем, место это вызвано и не одними цензурными условиями, так как крестьянскую реформу Салтыков считал, не-смотря на все ее темные стороны, единственным светлым пятном во всей эпохе преобразования шестидесятых годов. К тому же еще одно подобное место находится и в публицистических статьях Салтыкова, напечатанных в том же номере "Современника". Ре-волюционером Салтыков не был, несмотря на близкую свою связь с целым рядом радикально настроенных деятелей той эпохи и на свое участие в "Современнике" Чернышевского [Это верноподданническое место из рассказа "Миша и Ваня" было тогда же с осуждением отмечено радикальной печатью. Годом позднее появления этого рассказа, в острой полемической статье "Глуповцы, по-павшие в Современник" ("Русское Слово" 1864 г., No 2), Варфоломей Зайцев, нападая на Салтыкова, писал: "Зачем сами вы, почтенный муж, представлялись недовольным и делали вид, что чего-то желаете?.. Ваше недовольство было будированием, да и не мне одному это известно, а всякому, кто с вниманием прочел, например, рассказ "Ваня и Миша", имеющий солидарность с вашими фельетонами; но спрашиваю я вас, из-за чего же вы представлялись чающим и стучащимся?". - Об этой статье В. Зайцева еще будет упомянуто ниже (гл. XI)].

   Следует отметить еще одно, хотя и мелкое, но характерное обстоятельство, связанное с позднейшими изменениями текста этого рассказа. В журнальной редакции и в первом отдельном издании "Невинных рассказов" очерк этот заканчивался патетическими обращениями автора к злодейке-помещице и к "матери-земле", когда самоубийство Миши я Вани уже совершилось: "Земля-мать! Если бы ты знала, какое страшное дело совершается в этом овраге, ты застонала бы, ты всколыхалась бы всеми твоими морями, ты заговорила бы всеми твоими реками, ты закипела бы всеми твоими ручьями, ты зашумела бы всеми твоими лесами, ты задро-жала бы всеми твоими горами!". В знаменитой статье "Цветы не-винного юмора", посвященной творчеству Салтыкова вообще и "Невинным рассказам" в частности, Писарев зло вышутил эту неудачную и вообще несвойственную Салтыкову реторику: "Ах, мои батюшки! Страсти какие! Не жирно ли будет, если земля-мать станет производить все предписанные ей эволюции по поводу каждого страшного дела, совершающегося в овраге! Ведь ее, я думаю, трудно удивить; видала она на своем веку всякие виды"... Пристрастная критика Писарева, главного сотрудника враждеб-ного "Современнику" "Русского Слова", вообще говоря не затро-нула Салтыкова; но в этом случае он признал справедливость слов своего критика, признал неудачный патетизм и реторичность такого окончания рассказа "Миша и Ваня" - и вычерк-нул это место из всех последующих изданий "Невинных рассказов". Салтыков мог доходить и доходил до глубокого пафоса, но выражал его не в обычных реторических формах - и только тогда он ему удавался и производил огромное впечатление своей внут-ренней силой, а не внешними стилистическими украшениями.

   В следующем номере "Современника" (No 3) появился очерк Салтыкова "После обеда в гостях", тоже вошедший через полгода в сборник "Невинных рассказов", но, в сущности, составляю-щий заключительный очерк глуповского цикла, как это уже было выяснено выше (гл. VIII). Не возвращаясь поэтому к разбору этого очерка, укажу только в дополнение к сказанному о нем при рассмотрении глуповского цикла, что заглавие этого очерка Салтыков пародически заимствовал из напечатанной в "Русском Вестнике" повести Кохановской "После обеда в гостях". Всю язви-тельность пародии может оценить только тот, кто прочтет эту знаменитую когда-то повесть писательницы, очень ценившейся Сал-тыковым, как мы это скоро узнаем из его рецензий. Ценя ее художественный талант, Салтыков, однако, совершенно отрица-тельно относился к основам ее мировоззрения.

   Уехав на лето 1863 года в Витенево, Салтыков написал там кроме интересной публицистической статьи "В деревне", еще и большое полухудожественное, полупублицистическое произведение, задуманное как начало большого цикла. Озаглавил он его "Как кому угодно", с подзаголовком "Рассказы, сцены, размышления и афоризмы" и с обычной под его художественными произведениями подписью "Н. Щедрин". Подзаголовок совершенно ясно говорит о том, что задумана была целая серия рассказов; об этом же говорит и следующее примечание к заглавию: "Сочинению этому должны предшествовать два письма, которые, быть может, и поя-вятся впоследствии". Они не появились, как не появились и другие рассказы и сцены из этой задуманной серии.

   Произведение это состоит из трех частей, первой из которых является "Слово к читателю". В этом слове сатирик ставит тему о "долге", об "алтарях" и о "краеугольных камнях" общества. "Всякое общество имеет свои алтари, свои краеугольные камни, около которых группируются, на которые устремляют свои взо-ры", - говорит сатирик, и в виде примера такого краеугольного камня берет семью. Рассказу об этом "алтаре" общества и посвя-щен второй очерк, носящий заглавие "Семейное счастье". В очерке этом мы уже имеем первый черновой набросок к будущим "Госпо-дам Головлевым" и к их семейной истории; Марья Петровна Боловитинова этого очерка совершенно совпадает с Ариной Петровной Головлевой, три сына ее - соответствуют трем молодым Головлевым, при чем даже черты будущего "Иудушки" уже явно намечены в Сеничке, хотя последний и отличается от Иудушки своей неудачливостью в достижении маменькиной любви. В своем месте, говоря о "Господах Головлевых", мы еще будем иметь случай убедиться в автобиографичности ряда описаний Салтыковым этой семьи своей матери; здесь укажу только, что именно в это время середины шестидесятых годов у Салтыкова с матерью были особенно обо-стрены отношения. В начале 1865 года он, например, писал Аннен-кову, что снова поступил на службу, "потому что милая моя роди-тельница засеквестровала все доходы с моего имения, и я решительно оставлен теперь на произвол судеб и министерства финан-сов" ["Письма", т. I, No 34]. Автобиографичность рисунка семьи в "Семейном счастьи" Салтыков постарался затушевать тем обстоятельством, что нелю-бимому сыну Сеничке, почти генералу и вице-губернатору (т.-е. самому, себе), он придал черты будущего Иудушки Головлева, основой для портрета которого послужил брат Салтыкова Дмитрий. Так или иначе, но темой рассказа был распад семьи; тема эта легла впоследствии в основу громадного цикла "Благонамеренных ре-чей", - и неудивительно поэтому, что Салтыков включил "Семейное счастье" в отдельное издание именно этого своего цикла (1876 г.), не перепечатывая никогда очерка "Как кому угодно" целиком.

   Третья часть этого очерка озаглавлена "Размышления" и под-водит итоги рассказу "Семейное счастье". В рассказе этом перед читателем прошел глубокий распад семьи, признание долга в тео-рии, забвение его на практике. Марья Петровна - недостойная мать, - говорит Салтыков, - Сеничка, Митенька, Феденька - недо-стойные сыновья; "а между тем спросите у Марьи Петровны или у самого Сенички: что такое союз семейственный?.. Сеничка ска-жет: семейственный союз - это зерно союза гражданского, это алтарь, это краеугольный камень... Но если алтарь, так и служи же ему! Если это краеугольный камень, так и наблюдай же за его неприкосновенностью! Ясно ли?". И сатирик еще больше поясняет это положение рассказами про три "семейные союза", заключаю-щими весь очерк и иллюстрирующими на резких примерах раз-ложение семьи.

   Ко всем этим темам Салтыков вплотную подошел лишь десяти-летнем позднее, в цикле "Благонамеренных речей"; но уже здесь перед нами ясно и твердо поставлен вопрос, означающий собой первый подход Салтыкова к темам глубокого социального зна-чения. До этого времени он писал картины губернских очерков, был родоначальником обличительной литературы, рисовал типы уми-рающих в эпоху реформы людей, боролся с враждебными общест-венными течениями, обобщал свои выводы в широко задуманном, но цельно неосуществленном глуповском цикле; здесь впервые он подошел к одному из трех китов социального устройства - и уст-ройства не только дореформенного. Тремя китами современного ему общества Салтыков считал семью, собственность и государство; когда-то они были прогрессивными явлениями и "идеалами", но теперь пришли к разложению и к распаду. Мысль эту Салтыков ясно осознал лишь десятилетием позднее и выразил ее в "Благо-намеренных речах"; первый подход к ней мы имеем именно в этом очерке "Как кому угодно" и в центральном его рассказе "Семейном счастьи". Впервые здесь речь идет не о тех или иных недостатках общественного строя, а о том, что самые основания его прогнили. В таком выводе заключается самая большая внутренняя револю-ционность, которой Салтыков обладал постольку же, поскольку был чужд революционности внешней. В дальнейшем мы будем следить за этими тяжелыми ударами, которые сатира Салтыкова наносила "краеугольным камням", вскрывая их расшатанность и распад в современном ему обществе [Сохранившиеся в собственноручном автографе Салтыкова две первые части "Как кому угодно" (Бумаги Пушкинского Дома, из архива М. Стасюлевича) показывают, что сперва Салтыков не задумывал обшир-ною цикла "рассказов, сцен, размышлений, афоризмов", так как вместо этого подзаголовка из журнального текста в рукописи стоит подзаголовок "Сцены семейного счастья", ограничивающий весь этот очерк второй его частью, впоследствии выделенной в особый рассказ. Первая часть, "Слово к читателю", в рукописи сперва носило заглавие "Вместо введения". - Ниже (гл. XI) мы еще увидим, что враждебная Салтыкову критика тогда же обвинила его за этот рассказ в фурьеризме, и что Салтыков не оспаривал такого "обвинения", а до известной степени согласился с ним].

   В заключение перехожу к четырем очеркам, тесно связанным между собою и по темам, и по заглавиям. Это - рассказы "Про-щаюсь, ангел мой, с тобою!" (1863 г., No 9), "Здравствуй, милая, хорошая моя!" (1864 г., No I), в подзаголовках которых стояло "Провинциальный романс в действии", - и затем "На заре ты ее не буди" (1864 г., No 3) и "Она еще едва умеет лепетать" (1864 г., No 8), в подзаголовке помеченных просто как "Романс". Из одного этого видно, что Салтыков задумал тогда целую серию таких "романсов", о чем, впрочем, и сам он подробно говорит в заключении второго из них. Все эти романсы в то время были очень популярны; как известно, "Здравствуй, милая, хорошая моя!" - народная песня, "Прощаюсь, ангел мой, с тобою" - популярный романс начала XIX века, "На заре ты ее не буди" и "Она еще едва умеет лепетать" - романсы на слова Фета и Майкова (1842 и 1857 гг.). Таких "романсов" Салтыков собирался написать целый цикл, посвятив их деяниям послереформенных провинциальных гу-бернаторов, которых он лишь через несколько лет окрестил пом-падурами. Первый рассказ посвящен увольнению старого губер-натора еще дореформенного типа; три остальных - деяниям нового губернатора, Феденьки Кротикова, в окончательном тексте пере-именованного в Козелкова; о причинах такой замены еще будет сказано при разборе цикла "Помпадуров и помпадурш", так как все эти четыре "романса" и послужили первой основой этого знаменитого впоследствии цикла.

   Второй из этих "романсов" Салтыков закончил кратким после-словием, в котором говорил о плане всего задуманного цикла этих "романсов". Это послесловие в две страницы представляет большой интерес, особенно если иметь в виду; что Салтыков изъял его из текста отдельного издания "Помпадуров и помпа-дурш" и что оно поэтому остается совершенно неизвестным чита-телям его собрания сочинений. На этих заключительных страницах Салтыков объясняет читателям, почему он задумал этот "романсный" цикл и какие цели он преследует. Иронически сооб-щает он, что в былые времена (т.-е. во времена "Губернских очерков") он имел покушения "на создание какой-то художест-венной картины,... но увидев тщету их, тотчас же отложил попе-чение", обратившись к более скромной, хотя и довольно полезной роли этнографа и монографиста, и ие пытаясь соперничать с Тургеневым, Писемским, Гончаровым, Авдеевым и Григоровичем. Достаточно знать ироническое отношение Салтыкова к беллетри-стике Григоровича и Авдеева, чтобы оценить всю ядовитость этих скромных признаний сатирика. Он заявляет, что "просто хо-тел написать для начинающих администраторов несколько кратких наглядных руководств, которые могли бы послужить руководя-щею нитью для их неопытности", выбрав на первый раз два мо-мента (в двух первых "романсах") - "прощание и вступление на скользкий административный путь". "Это для меня рамка, которую я впоследствии обязываюсь наполнить", - прибавлял сатирик, со-общая читателям "по секрету", что у него "уже готово еще одно подобное же руководство", под названием: "Я все еще его, безум-ная, люблю", и что этот рассказ он непременно напечатает в жур-нале "при самой первой возможности". Мы увидим впоследствии, что возможность эта представилась только через четыре года, когда на страницах уже не "Современника", а "Отечественных Записок" Салтыков напечатал свой знаменитый очерк "Старая помпадурша". Замечу кстати, что в очерке "Она еще едва умеет лепетать" име-ется намек еще на один "романс", в котором должна была изла-гаться дальнейшая судьба губернатора Костикова; романс этот должен был носить название:

  

   Уж он ходом, ходом, ходом.

   Ходом на-ходу пошел...

  

   Это ироническое обещание находится тоже лишь в журнальном тексте, и быть может об этом своем обещании Салтыков вспом-нил через десять лет, когда написал на эту тему о том же герое один из последних своих очерков помпадурского цикла - "Помпадур борьбы, или проказы будущего". Пока же он заключал послесловие к очерку "Здравствуй, милая, хорошая моя!" обещанием продолжать эти свои руководительные "романсы" для губернаторов и выпустить их отдельной книжкой под названием "Тезей в гостях у Минотавра, или спасительница Ариадна". Трудно считать серьез-ным проект такого наименования цикла, но несомненно, что цикл был задуман и впоследствии обратился в знаменитых "Помпа-дуров и помпадурш". Говоря о них, мы еще будем иметь случай вернуться к этим первым четырем "романсам" 1863 - 1864 гг.

   Перечисленными выше произведениями ограничивается худо-жественная работа Салтыкова в "Современнике" этих двух лет. Впрочем и публицистические его статьи пересыпаны художествен-ными страницами - по той новой манере письма, которую Салтыков выработал еще в глуповском цикле. Обратимся теперь к этой своеобразной его публицистике двух лет напряженной работы в "Современнике".

  

   Перечень публицистических работ Салтыкова в "Современнике" 1863 - 1864 гг. дан в указанной выше книге о Салтыкове А. Н. Пыпина; вот это перечисление в более полном виде:

   1. Наша общественная жизнь

   1863 г., NoNo 1 - 2, 3, 4, 5, 9, 11, 12;

   1864 г., NoNo 1, 2, 3.

   2. Московские письма, I и II.

   1853 г., NoNo 1 - 2, 3.

   3. Петербургские театры, I и II.

   1863 г., NoNo 1 - 2, 11.

   4. Несколько слов по поводу "Заметки", по-мещенной в октябрьской книжке "Рус-ского Вестника" за 1862 год.

   1863 г., No 1 - 2.

   5. Драматурги-паразиты во Франции.

   1863 г., No 1 - 2.

   6. Известие из Полтавской губернии.

   1863 г., No1-2.

   7. Дополнение к известию из Полтавской губ.

   1863 г., No 3.

   8. Еще по поводу заметки из Полтавской губ.

   1863 г., No 5.

   9. Несколько полемических предположений.

   1863 г., No 3.

   10. В деревне.

   1863 г., No 8.

  

   Из всех этих статей только "Московские письма" были под-писаны новым для Салтыкова псевдонимом "К. Гурин" и "Несколько слов по поводу Заметки" были подписаны буквами "Т-н" (несомненно - "Тверянин"); все остальные статьи были анонимны, что не мешало, однако, читателям легко узнавать Салтыкова ex ungue leonem. Самое поверхностное ознакомление с этим перечнем по-казывает, что почти вся публицистическая работа Салтыкова в "Современнике" падает на 1863 год; в одной только двойной первой книжке журнала за этот год публицистические статьи Салтыкова занимают около двухсот страниц. Подробнейшее изложение их уже сделано А. Н. Пыпиным в его книге "М. Е. Салтыков"; огра-ничусь поэтому лишь самым существенным и - главным образом - серией статей "Наша общественная жизнь", которые в будущем полном собрании сочинений Салтыкова должны составить отдель-ный и глубоко замечательный том. Но сперва - несколько слов о других публицистических произведениях Салтыкова из приведен-ного выше списка.

   Оставляя в стороне три заметки, касающиеся "известия из Полтавской губернии", в которых речь идет о столкновениях помещиков с мировыми посредниками, - обратимся к статье "Несколько слов по поводу Заметки", заключающей в себе оценку нового проекта законов о печати. Для этой статьи Салтыков использовал уже известные нам "Замечания на проект устава о книгопечатании" (см. гл. IX), так как сравнение этих его "Замечаний", приведенных в "Материалах" К. Арсеньева, со статьей в "Современнике" показы-вает, что Салтыков в обеих этих заметках не только проводит одни и те же мысли, но и пользуется одинаковыми выражениями. Особенный интерес представляет начало журнальной заметки, в котором мы находим отзыв о благодетельном правительстве, анало-гичный хвалебным словам о царе-освободителе в рассказе "Миша и Ваня". Однако не представляет никакого сомнения, что насколько хвалебные слова в очерке "Миша и Ваня" вовсе не были ирониче-скими, настолько же в этой заметке похвала правительству про-никнута тайной иронией. Зная из всего предыдущего подлинное мнение сатирика об эпохе "глуповского возрождения", мы легко вскрываем всю ядовитость похвал, щедрой рукой рассыпанных "Тверянином" в начале своей заметки. Автор указывает, что ряд преобразований, "блистательно начатый отменою крепостного права", не истощается, но продолжается непрерывно, что готовятся земская и судебная реформы, изменения в организации полиции и податной системы и т. д. "Нельзя не быть благодарным прави-тельству за такую очевидную заботливость о благе отечества", - иронически замечает автор, подчеркивая свою иронию тем доводом, что к участию в этих реформах "и к составлению многочисленных проектов, сюда относящихся" - "призываются особенно назначае-мые просвещенные чиновники", беспристрастие которых обеспечено полным отсутствием их своекорыстных интересов в этих реформах... Вся ядовитость этой фразы ускользнула в свое время от цензуры, но совершенно ясна нам, хорошо знающим отношения сатирика и к составлению "многочисленных проектов", и к "просвещенным чиновникам", и к отсутствию у них "своекорыстного интереса".

   Несмотря на все эти хвалебные слова, цензура все же не прошла мимо этой статьи безыменного автора. Цензор, тайный советник Пржецлавский, составивший для председателя Петербург-ского цензурного комитета В. А. Цеэ уже цитировавшуюся нами докладную записку о направлении первых трех книжек "Совре-менника" за 1863 год, обратил особенное внимание на эту заметку и на критику в ней проекта устава о книгопечатании. Цензор указывал, что в заметке этой "осуждается передача ценсуры в веде-ние министерства внутренних дет, и находил, что такое суждение и осуждение "противно III-му ¿ Временных Ценсурных Правил". "Надобно прибавить, - заключал цензор, - что протест этот не име-ет характера искренности; автор сознательно смешивает понятие обыкновенной, так сказать, уличной полиции с понятием о выс-шей полиции, о полиции слова... Ошибочными выводами своими автор увлекается до того, что в одном месте (стр. 9) говорит: "Положительно можно сказать, что направление (периодических изданий) есть плод предупредительной цензуры". Из этого следо-вало бы, что там, где такой ценсуры нет (например, в Англии), газеты не имеют никакого направления (!)". Подчер-кивание слов и восклицательный знак принадлежат самому цен-зору, за нелепость вывода которого Салтыков, однако, нисколько не ответственен. Особенно опасным показалось цензору то место, в котором автор заметки говорит: "Что мы, русские, не имели до сих пор свободных учреждений и не пользовались парламентарными прениями, - тут, конечно, хорошего мало". Цензор указывал, что такого рода рассуждения воспрещены как временными цензурными правилами, так и в особенности "известным высочайшим повеле-нием, объявленным собраниям дворянства" [Рукописи Публичной Библиотеки, архив В. А. Цеэ, No 59; доклад-ная записка цензора Пржецлавского за No 18]. Как видим, эта не-большая заметка Салтыкова привлекла к себе более чем достаточ-ное внимание рачительного цензора. В его отзыве для нас интерес-нее всего то место, в котором цензор довольно проницательно усмотрел в прикровенных словах автора отсутствие "характера искренности"... Как видим, Салтыкову не удалось утаить и от цензуры иронический характер ряда своих рассуждений и выраже-ний в этой заметке.

   Более значительны если не по темам, то по размеру "Москов-ские письма", начатые Салтыковым (под псевдонимом К. Гурин) в первых двух книжках журнала, но потом не имевшие продолжения. В первом из этих писем говорится о московском Малом театре и о премьере пьесы "Пасынок", содержание которой излагается под-робнейшим образом, с выводом: "глупые пьесы следует играть как можно сквернее". Второе московское письмо имеет своей темой полемику на злободневные темы с московскими публицистами "Русского Вестника", "Нашего Времени" и "Дня". Письмо заканчи-вается 18-ю небольшими отрывками, "слухами" - точно такого типа, как отрывки из "Характеров", напечатанных Салтыковым тремя годами ранее в "Искре" (см. гл. VIII). Как и там, почти все вы-пады направлены здесь против Каткова и Лонгинова, если не счи-тать нескольких безобидных стрел против знаменитого тогда в Москве и в Малом театре М. С. Щепкина. В одном из этих "слу-хов" (десятом) мы находим курьезное заимствование, столь редкое у Салтыкова. Сообщается, что июньская книжка "Русского Вест-ника" выйдет в октябре, и что "от этого один из подписчиков, получив книжку в октябре, подумает, что на дворе еще июнь и пойдет купаться. Искупавшись, схватит горячку и умрет". Под-робный рассказ о таком фантастическом событии находится в "Альбоме Ипохондрика" Н. Щербины, полностью напечатанного лишь недавно, но ходившего в многочисленных списках по рукам с конца пятидесятых годов; там в "Отрывках из анекдотической истории русской литературы" рассказывается о подписчике журнала "Мос-квитянин", с которым произошел совершенно такой же случай, с той лишь только разницей, что июльский номер этого журнала вышел в декабре (как это с ним бывало в действительности). Заимствование это, в котором трудно предположить совпадение, можно отметить лишь как курьез [Н. Ф. Щербина, "Альбом Ипохондрика" (Госиздат, 1929 г.), стр. 102].

   Непосредственно связанными по теме с "Московскими пись-мами", и именно с первым из них, являются статьи Салтыкова "Петербургские театры", появившиеся без всякой подписи в пер-вой и предпоследней книжках "Современника" за 1863 год. В пер-вой из этих статей рассказывается о новых постановках в петер-бургском Александрийском театре и особенно о ничтожной пьесе некоего Ф. Устрялова "Слово и дело". На пьесе этой Салтыков остановился так подробно потому, что видел в ней бездарное и вредное продолжение темы о нигилизме, намеченной год тому назад Тургеневым в "Отцах и детях". Здесь представляет интерес лишь мнение Салтыкова об этом романе, в котором он видел только "повесть на тему о том, как некоторый хвастунишка и болтушинка, да вдобавок еще из проходимцев, вздумал приударить за важною барыней, и что из этого произошло". Другого смысла в романе Тургенева Салтыков не видел, - и этим бросил перчатку Писареву, который в своих статьях в "Русском Слове" дал восторженный отзыв о типе Базарова, как о положительном типе молодого поколения. Годом позднее из-за этого загорелась непримиримая война между "Русским Словом" и "Современником", в которой, как увидим, принял участие и Салтыков.

   Особенный интерес представляет для нас вторая половина первой статьи о "Петербургских театрах"; в ней Салтыков под видом письма "от одного из провинциальных знакомцев" описывает впечатление от оперы Россини "Вильгельм Телль", которая и в это время середины шестидесятых годов все еще шла под цензурным названием "Карла Смелого". Автор письма подробно рассказывает об этом спектакле "с точки зрения общественного благоустройства" и возмущается "нигилистами", бурно приветствовавшими все ре-волюционные места этой оперы. Почти десять страниц этого ядо-витейшего письма написаны Салтыковым явно под впечатлением тех мест из юношеской его повести "Запутанное дело", в которых герой повести Мичулин присутствует на представлении "Вильгельма Телля" и выносит из него то же самое революционное впечатление, как и "нигилисты" этого письма шестидесятых годов. Именно в это время Салтыков подгото