Бакунин Михаил Александрович - Исповедь

силы. Написал ряд исторических сочинений, в том числе историю Праги, Яна Жижки и пр. Ему принадлежит также "Историческая справка о славян­ском съезде", напечатанная в "Временнике Чешского Музея" и тогда же (1848) изданная отдельно, которую мы использовали в комментарии к томам III и IV. и в приложении к которой даны официальные акты праж­ского конгресса. В 1848-49 был членом австрийского рейхстага, с 1861 до 1895 членом чешского ландтага, а с 1885 назначен пожизненным чле­ном палаты господ.

  

   124 Mилоpадов, Алимпий-поп из Белой Криницы, в Буковине, где находилась митрополичья кафедра раскольничьего архиерея, постав­лявшего священников для поповского согласия в Россию. Эта расколь-ничья иерархия создана была крупной русской буржуазией, державшейся, "старой веры", в 40-х годах XIX века после разорения Николаем I иргиз-

   ских старообрядческих монастырей и запрещения староверам принимать "перемазанных" беглых попов. С разрешения австрийского правительства эта раскольничья иерархия была водворена в Белой Кринице, где давно уже существовала российская эмигрантская колония из беглых старооб­рядцев. Эта колония поддерживала постоянные сношения с единомышлен­никами в России. Но ничего революционного в этих колонистах и их по­пах, равно как в поддерживавшей их богатой купецкой буржуазии, не было. Не было его и в Алимпии Милорадове, на которого Бакунин в силу присущего прежним русским революционерам неправильного воззрения на раскол напрасно возлагал некоторые надежды не только в 1848 г., но и в 1862 г., когда снова встретился с ним в Лондоне.

  

   125 Так как Бакунин и Милорадов были единственными русскими пред­ставителями, то им ничего другого не оставалось как вступить в одну из трех существовавших секций, и естественно, что они избрали польско-ру­синскую, к которой только и могли примкнуть. В списке чешской "Справ­ки" Михаил Бакунин указан как депутат от польско-русинской секции в юго-славянскую секцию (разумеется в русской брошюре М. И. К.- на, представляющей в большей своей части просто перевод с чешского ориги­нала, имя Бакунина всюду выпущено: ведь в это время он находился в сибирской ссылке, и имя его было опальным). Милорадов же указан там как член "великого выбора" (общего собрания делегатов от секций) от поль­ской секции. О том и другом упоминает и Бакунин.

  

   126 Через полгода после пражского съезда Палацкий пытался утверж­дать, что Бакунин действительным членом его не был и выступал на нем не в таком духе, в каком говорил в своем воззвании к славянам конца 1848 года.

   Брошюра Бакунина "Воззвание к славянам" сильно задела Палацкого

   как своим революционным направлением, которому он не сочувствовал, так и резкими нападками на него и подобных ему чешских деятелей, служив­ших австрийской монархии. Она задевала его еще и с другой стороны:

   немецкие реакционеры использовали временное сотрудничество Палацкого с Бакуниным на пражском славянском съезда для того, чтобы выставить" самого Палацкого в виде скрытого бунтовщика, подготовлявшего подрыв всех основ дунайской монархии. В таком духе и написана была статья, по­явившаяся в официальной немецкой газете "Prager Zeitung" от 19 января 1849. Такое обвинение было для Палацкого еще более неприятным, чем все остальные. И он счел себя вынужденным нарушить молчание и ото­зваться на брошюру Бакунина главным образом для того, чтобы снять с себя тяжелое обвинение в революционности и в нелояльности по отношению к австрийскому правительству. Это он и сделал в статье "Вынуж­денное объяснение", напечатанной в приложении к названной "Пражской Газете" от 26 января 1849 года и впоследствии перепечатанной в сборнике его мелких статей и речей на немецком и чешском языках.

   Брошюру Бакунина Палацкий прочел вскоре после ее выхода, на рож­дество 1848 года. По его словам он не боялся ее пагубного влияния на чешский народ, на который подобная "политическая галиматья" никак не могла де подействовать. В доказательство нелепости бакунинской брошю­ры Палацкий приводит призывы Бакунина к чехам объединиться с немцами и мадьярами, которых сам же он дескать называет заклятыми вра­гами славянства, и способствовать разрушению австрийской монархии. "Я спрашиваю, - победоносно заключает этот жалкий мещанин, - что это: политическая мудрость или глупость?"

   Указывая на то, что Бакунин подписывает свою брошюру "член сла­вянского конгресса" и участие в нем считает за величайшую честь в своей жизни, Палацкий ехидно бросает замечание, что "членом съезда он в соб­ственном смысле не был". Формально Палацкий пожалуй прав, ибо по-уставу съезда членами его могли быть только австрийские славяне, дру­гие же-только гостями. Но фактически съезд не считался с подобными замыслами его инициаторов, желавших быть и остаться лояльными поддан­ными австрийского императора. Гораздо важнее другое указание Палацкого:

   он утверждает, что Бакунин пражского съезда и Бакунин брошюры - политически не одно и то же лицо, что в Праге он выступал далеко не в том духе, в каком высказывается в воззвании к славянам.

   "Я знал Бакунина во время славянского конгресса в Праге как гу­манного и свободомыслящего человека. Однако содержание упомянутой брошюры убеждает меня в том, что он или не высказал тогда полностью свой образ мыслей, или с тех пор изменил его. Тогда казалось, что он ду­мает лишь о любви к людям и о человеческом счастье, о свободе и о пра­ве; теперь он думает только о революции и притом только ради револю­ции, а не ради свободы. Понимание последней он по-видимому утратил совершенно, так как сам отрицает ее возможность на том основании, что мы, австрийские славяне, по его мысли не имеем якобы иного выбора как быть или угнетателями, или угнетенными".

   Палацкий решительно выступает против основной мысли Бакунина о необходимости разрушения Австрийской империи в интересах освобожде­ния порабощенных ею народов, мысли, которую Бакунин к негодованию Палацкого связывает с пражским съездом. Палацкий утверждает, что Ба­кунин совершенно не понял цели и смысла этого съезда, который (Палац­кий хочет сказать: инициаторы которого) ставил себе вовсе не те цели, ка­кие вычитывал в нем и приписывал ему Бакунин. И нам кажется, что здесь Палацкий прав, ибо идеализм и абстрактный революционный энту­зиазм Бакунина действительно заставляли его зачастую закрывать глаза на реальные отношения и смотреть на них сквозь призму своих индивидуаль­ных стремлений и оценок. Пражский славянский съезд по словам Палац­кого (а он был одним из его инициаторов и руководителей и знал его за­кулисную историю, которая для Бакунина оставалась книгою за семью пе­чатями), "как известно, не имел более важной и настоятельной задачи, чем предотвращение угрожавшей тогда преимущественно вследствие франк-фуртско-мадьярских происков гибели Австрии путем объединения всех сла­вянских племен империи. История этого съезда пока еще окутана отчасти густым туманом, развеять который сможет только будущее; однако его

   цели и стремления с самого начала не были тайною ни для кого, а все его дебаты и решения становились общеизвестными через прессу. И кто следил за событиями 1848 года внимательно и с пониманием, от того не укроется, насколько мысли, вкорененные в умах славянских народов этим конгрессом, способствовали в критические моменты последнего года сохра­нению Австрии как великой державы. Конечно члены славянского конгрес­са уже тогда, как и теперь, имели в виду новую, справедливую, неискус­ственную Австрию, союз свободных и равноправных народов под властью наследственного сильного императора, а не очаг старого абсолютизма, гнездо реакции, рай для бюрократии. Что г. Бакунин на съезде ни разу не выступал с возражениями против подобных стремлений, может быть в случае надобности доказано документально и даже его собственными сохранившимися записками. Если бы он в то время выражался так, как ныне, то я могу удостоверить, что он у всех членов съезда, не исключая поляков (?), пожал бы только возмущение"

   (Ра1асkу-"Spisy drobnИ", Прага, 1898, том I, стр. 90-92; по-немецки в "Gedenkblatter", Прага,, 1874, стр. 181-183).

   Статья в "Prаger Zeitung", пытавшаяся на основании брошюры Ба­кунина скомпрометировать все чешские партии, в том числе и благонаме­ренные, дала толчок к полемике, охватившей все чешские газеты, а также вовлекшей в спор выходившие в Праге немецкие газеты, венскую, юго-сла­вянскую и германско-немецкую прессу. Перечисление газет, принявших участие в этой схватке, можно найти у Пфицнера, в цит. книге, стр. 85. Чешскими буржуазными депутатами был даже внесен запрос в рейхстаг по поводу вновь возбужденного Бакуниным вопроса о пражском славян­ском съезде.

  

   127 Первые русские революционеры и Бакунин в том числе думали найти в раскольниках, а особенно среди сектантов, удобную почву для про­паганды революционных и даже социалистических идей. Как мы знаем, мысли в таком духе Бакунин высказывал в своих первых же литературных работах, в частности в брошюре "Русские дела" (см. том III). Практическую попытку применения этих идей он сделал в начале

   60-х годов, когда пос­ле бегства из Сибири одно время стоял довольно близко к кружку Гер­цена. Об этом см. вo втором томе нашей работы

   "М. А. Бакунин. Его жизнь и деятельность".

  

   128 Снова отмечаем, что Бакунин всегда протестовал против казенно-государственных форм панславизма, выгодного тому или иному захватни­ческому правительству и им пропагандируемого, в частности против авст­рийского панславизма, выразителями которого были чешские заправилы пражского съезда, и против российского панславизма, проповедуемого сла­вянофилами всяких оттенков и лившего воду на мельницу царизма. Сам же он сочувствовал в то время и позже так называемому революци­онному панславизму, бывшему одним из проявлений его кре­стьянского социализма. То, что в определенной исторической обстановке и революционный панславизм мог играть реакционную роль, это - другой вопрос, который был уже отмечен в статье Энгельса против Бакунина в "Новой Рейнской Газете" от 15 и 16 февраля 1849 года (см. "Демокра­тический панславизм" в собрании сочинений Маркса и Энгельса, том VII,, стр. 203-220, и первый том моей книги о Бакунине, стр. 325 ел.).

  

   129 Речь идет об "Основах новой славянской политики", напечатанных в томе III настоящего издания, стр. 300-305. Подчеркиваем, что по словам-Бакунина это - только отрывок, что впрочем сразу бросается в глаза при ознакомлении с этим документом. К сожалению в более полном виде он нам не известен. В документе этом развивается план крестьянской утопии, рисуется проект федерации с неограниченным земельным фондом, из ко­торого каждый член федерации, каждый славянин может свободно полу­чать надел для самостоятельного хозяйства, откуда исключены классовые деления и противоречия и т. п., тогда как заправилы съезда рисовали себе желательную им федерацию или в виде реформированной австрийской мо­нархии или в лучшем случае в виде славянского буржуазного государства с несколько более расширенной основой. С этой точки зрения Чейхан по­жалуй прав, когда говорит, что Бакунин не понял ни программы, ни целей пражского съезда. Он подошел к съезду с точки зрения революционного ро­мантизма и крестьянского социализма, тогда как действительные руководи­тели и вдохновители съезда преследовали определенные практические задачи, охарактеризованные нами в предыдущих комментариях.

  

  

  130 Т. е. румынам, населявшим Трансильванию, входившую тогда в со­став Венгрии. По поводу взглядов Бакунина на этот вопрос см. его отры­вок "Восстание валахов и русская интервенция" (том III, N 526).

  

   131 Здесь мы опять-таки имеем дело с явным ответом на поставленный Бакунину вопрос, и притом вопрос, наиболее интересовавший российских жандармов: естественно, что Бакунин, прекрасно понимавший это, был в ответах на этот вопрос особенно сдержан и осторожен. Впрочем все, что он говорит об отсутствии у него революционных связей и сношений с Россией, представляет совершенную правду. Для революционных конспирации в Рос­сии до 1848 года не было подходящих элементов, во всяком случае в той среде, с которою тогда общался Бакунин.

   Варнгаген фон Энзе, любовно собиравший всякие слухи о Бакунине во время сидения его в тюрьмах, сообщает в своих дневниках (том VIII, стр. 385, запись от 19 октября 1851 г.), будто в русской армии существовал союз "Друзей Бакунина". На чем основано это утверждение, решительно неизвестно. Это - один из многочисленных неосновательных слухов, возни­кавших вокруг имени Бакунина, но не имевших под собою фактической почвы.

  

   132 И здесь Бакунин довольно точен: с начала 1843 года и до его ареста он написал родным в Россию всего 12 писем (по крайней мере боль­ше в Прямухинском архиве не сохранилось, а там они подобраны довольно тщательно), причем из Парижа не более трех. Сколько писем получил из России Бакунин, мы с точностью не можем установить, но, судя по его жалобам на молчание и трусость родных (а от других вряд ли он мог по­лучать тогда письма), он получил их меньше, чем послал сам.

  

   133 Во всеподданнейшем отчете шефа жандармов за 1848 год указы­вается, что из 70 случаев неповиновения крестьян по всей Империи за этот год 5 произошло в "малороссийских" и 35 в западных губерниях и преимущественно в Киевской. Вызваны были эти случаи главным обра­зом введением "инвентарных правил", подававших повод к недоразуме­ниям. Конкретно названо только одно волнение в Чигиринском уезде Киев­ской губернии в имении пом. Трипольского, закончившееся преданием кре­стьян по приказу царя военному суду, прогнанием зачинщиков сквозь строй и ссылкою их в каторжные работы ("Крестьянское движение 1837- 1869 годов". Изд. Центроархива. Москва 1931, выпуск I, стр. 85).

  

   134 Здесь мы имеем дело с одною из тех выходок Бакунина по адре­су царизма в "Исповеди", которые он позволял себе после вынужденных "покаянных" заявлений. Поговорив о "безнравственности" и "бессовестно­сти" своих революционных замыслов, он тут же отводит душу уколом вра­гу, ибо трудно яснее выразиться насчет того, что самодержавное прави­тельство не допускает ознакомления других с действительным положением народа, и что оно само тоже не имеет понятия об этом действительном положении.

  

  

  135 Весь контекст этого абзаца показывает, что и в данном случае Ба­кунин отвечает на вопрос или точнее вопросы, определенно ему постав­ленные. Судя по точности и порядку расположения вопросов, можно ду­мать, что они были зафиксированы в письменной форме, и что бумажка с ними лежала перед Бакуниным, когда он писал свою "Исповедь". Вопросы - типично жандармские, причем последний особенно интересовал сле­дователей.

   Отвечая на эти вопросы, Бакунин никакого материала, нужного сыщикам, не дал, но зато представил такую критику самодержавных порядков, какой Николай I вероятно не слыхал никогда в жизни, особенно от "арестанта", обвиняемого в "тягчайших преступлениях" и якобы полностью в них "раскаявшегося".

  

   136 Это место почти буквально повторяет то, что сказано у Бакунина в главе IV брошюры "Русские дела", напечатанной в томе III настоящего издания (стр. 399-426)

  

   137 Здесь Бакунин совершенно правильно подчеркивает свой крестьян­ский демократизм, свой "крестьянский социализм". Впрочем в эпоху, когда крестьянство являлось главным производительным классом в России, когда вопрос об его раскрепощении составлял основной вопрос русской жизни и необходимое условие ее движения вперед, развития ее производительных сил, подъема ее культурного уровня и т. д., всякий последовательный де­мократизм неизбежно превращался в крестьянский демократизм, который в свою очередь при данной исторической обстановке превращался в кре­стьянский социализм (и представляющий особую форму крестьянского демократизма). Во всяком случае подчеркиваем крестьянско-демократический характер выставляемой им здесь программы: дать народу свободу, -собственность и грамотность (на самом деле Бакунин, как мы знаем, шел гораздо дальше).

  

   138 Последние два абзаца представляют явную насмешку над царем, лицемерно пожелавшим сделаться исповедником своего узника. Чего стоит один намек в начале первого абзаца, что царь в тысячу раз лучше его, Бакунина, знает про все безобразия и подлости, чинимые в самодержав­ном государстве, где все делается шито-крыто при полном отсутствии гласности, в условиях убиения гражданского чувства и т. д ! Или мнимое покаяние в том, что он, Бакунин, разоблачая злодеяния царизма перед об­щественным мнением Западной Европы, повинен лишь в том, что нарушал мудрое правило "не выносить сора из избы". Или то место, где он якобы смиренно подписывается под основным лозунгом самодержавия, что не де­ло подданных - рассуждать о политических предметах. Николай I несомнен­но почувствовал насмешку во всей этой части "Исповеди": во всяком слу­чае в этих местах его цензорский карандаш остался без употребления, и ни одной "высочайшей" пометки в этих местах бакунинской рукописи не имеется.

  

   139 Для узника, сидевшего в Петропавловской крепости во власти беспо­щадного тирана, безжалостно расправлявшегося со своими жертвами, ответ положительно недурной, решительно противоречивший маске смирения и раскаяния, напяленной на себя автором "Исповеди", но временами им озорнически с себя срываемой.

   И здесь невидимому Бакунин отвечает на поставленный ему вопрос. Это был в известном смысле центральный в его положении вопрос: раскаи­вается ли он в своих заблуждениях и отказывается ли от них? Поставлен­ный вплотную перед этим вопросом, Бакунин иногда отвечал на него по­ложительно, но нередко (как например в данном случае) в нем заговари­вала революционная гордость, и он давал на него ответ настолько неопре­деленный, двусмысленный, что он мог почитаться и прямо отрицательным. Таких мест в "Исповеди" немало, и это делает ее зачастую мало похожей на подлинные "покаянные" документы из области тюремной литературы.

  

   140 И здесь мы усматриваем явную насмешку узника над коронован­ным палачом.

  

   141 Уже и в то время Бакунин высказывался против политики завое­ваний, территориальных захватов и национального угнетения и признавал право наций на полное самоопределение. Впоследствии, в 60-х годах, он отчетливо сформулировал свою национальную программу в своих речах на Бернском конгрессе Лиги мира и свободы (1868 г.).

  

   142 Здесь прямо устанавливается, что Бакунин должен бы л отве­тить на данный вопрос, а это лишний раз подтверждает наше предпо­ложение, что ему поставлены были определенные вопросы, и может быть даже в письменной Форме, причем список этих вопросов лежал перед ним во время писания "Исповеди".

  

   143 Здесь Бакунин отвергает буржуазный парламентаризм и политику либерализма с точки зрения крестьянского революционера. Но делает ли он это во имя анархизма? Как видим, в данном месте нет: он предлагает вме­сто буржуазного либерализма с его разделением властей, обессиливающим и обезоруживающим революцию, не анархизм, как он это делал в письмах к Г. Гервегу от августа и декабря 1848 года (см. том III. NN 507 и 521), а революционную диктатуру, программу которой он подробно развивает ниже, когда рассказывает о задуманном им восстании в Чехии весною 1849 года. Но здесь нет противоречия по существу: мелкобуржуазный, в частности крестьянский демократизм в своем логическом развитии может в зависимости от конкретных исторических условий облекаться в форму то анархизма (вспомним мечты Бакунина об анархической крестьянской рево­люции в Германии, о которой он говорит в декабрьском письме к Гервегу 1848 года), то революционной диктатуры для политической и экономической экспроприации помещиков, а отчасти и финансистов, ростовщиков и спеку­лянтов, таких же врагов крестьянства и городского мещанства, и для отпора контр-революции в случае ее сопротивления (как он это предполагал в сво­ем плане радикальной революции в Чехии 1849 года и как фактически де­лали французские якобинцы в 1 793-1794 годах).

   Это кстати показывает, что несмотря на попадающиеся в то время у Бакунина отдельные анархистские декларации, он в общем еще не стоял. тогда твердо и определенно на анархистской точке зрения, а напротив скло­нялся к предпочтению революционной диктатуры для осуществления глубо­кого разрыва с старым полуфеодальным обществом и монархическим режи­мом. Заявлений в пользу диктатуры у него встречается в данный период больше, чем в пользу анархии, и сверх того у него имелся целый довольно разработанный план диктатуры, проводящей радикальную программу преоб­разований политического и социального характера.

  

   144 Конечно и это место "Исповеди" нельзя принимать всерьез: Бакунин в своих планах именно себе отводил роль главного диктатора. Уже в относящемся к ноябрю 1842 года письме брату Павлу и И. С. Тургеневу (том III, стр. 163) он говорил: "я чувствую и беспрестанно более и более убежден, что здесь мое место, что здесь я яснее всех вижу, чувствую и знаю что нужно". Относительно плана чешской революции

   1849 года он пря­мо говорит, что строил всю организацию так, чтобы "все главные нити дви­жения сосредоточились в его руках" (см. подробно ниже). И хотя в цент­ральном комитете, который должен был объединять три задуманные им общества и руководить всем движением, он отводил себе скромно второе место, на первое же ставил Арнольда, но совершенно очевидно, что действи­тельно первое место он предназначал себе. Да иначе и быть не могло, ибо в его окружении не было равного ему человека.

  

   145 Все это место конечно ничего общего с действительностью и с под­линными чувствами Бакунина не имело и было написано специально для Николая I.

  

   146 Явный ответ на вопрос, ему поставленный (об этом мы уже гово­рили выше).

  

   147 И. Фрич в журнале "Чех" также упоминает об этом обществе, причем называет его "Братством славянской будущности". Кто участвовал в этом "Братстве", трудно установить, но можно предполагать, что в него кроме И. Фрича входил вероятно Л. Штур, может быть Урбан, Янечек, Блудек и т. п. Судя по письму Л. Штура Бакунину от 12. IХ 1848 г. и письму Бакунина к неизвестному от 2/Х того же года (см. том III, стр. 516 и 324), в этом "Братстве" во время пражского съезда говорилось о выступ­лении против венгров. И если верно, что, как предполагает В. Ч е й х а н (op. cit., стр. 35) на основании названных двух документов, что это "Брат­ство" послужило одним из исходных пунктов юго-славянского выступления против венгров, сыгравшего столь печальную роль в судьбах революции 1848-1849 годов и оказавшего столь существенную помощь мировой ре­акции, то это лишний раз показывает, какие неожиданные для их инициа­торов последствия могут иметь иногда действия исторических деятелей" направленные к одной цели, но нередко приводящие к прямо противополож­ным результатам, а особенно такие двусмысленные действия, как насаждение и пропаганда панславизма, т. е. течения, таящего в себе самые неожидан­ные выводы и следствия. Бакунин очутился в положении курицы, высидевшей утят, когда близкие ему славянские деятели взялись за оружие якобы во имя национального освобождения, а на деле оказались орудиями в руках злейшего врага всякой национальной свободы, а именно австрийской кама­рильи.

  

   148 Действительно вопреки замыслу своих инициаторов и надеждам инспрукского правительства пражский съезд начал постепенно принимать Другой характер. Это выразилось в принятии съездом порядка дня, пред­ложенного К. Либельтом, в выработке манифеста съезда к европейским народам (куда Либельт и Бакунин включили революционные абзацы), в уравнении гостей с делегатами от австрийских славян и т. п. Съезд таким образом начал приобретать либеральный, подчас даже радикальный харак­тер, он становился всеславянским, поляки начинали играть на нем все более видную роль, оттесняя на задний план чешских лакеев австрийской кама­рильи. он таким образом переставал служить специальным видам австрий­ского двора и угрожал из орудия контрреволюции превратиться в орудие революции. Разумеется камарилья не могла этого стерпеть, и ее агент Виндишгрец, этот австрийский Паскевич, решил положить ему конец.

   В "Исповеди" Бакунин ни словом не упоминает о своем участии в составлении съездовского "Манифеста". Между тем это участие несомненно и подтверждается рядом источников. В "Исторической справке", стр. 11, сказано: "Манифест к европейским народам был выработан после ряда совещаний дипломатическою комиссиею и именно Палацким на основе про­ектов, представленных Цахом, Либельтом и Бакуниным" (само собою разу­меется, что в русском переводе этого места в брошюре М. И. К-ина, стр. 19, имя Бакунина выпущено). А. Р., т. е. А. Пыпин, в своей цитиро­ванной нами статье (стр. 326), перечисляя названных лиц, обозначает Ба­кунина буквою Б. Наконец сам Бакунин в показании перед саксонскою следственною комиссиею выражается на этот счет довольно определенно:

   "Прошлогодний славянский съезд в Праге решил опубликовать к Европе манифест, составление которого было поручено Палацкому, членам же кон­гресса предложено было принять участие в его составлении. Составлен­ный мною на французском языке проект был использо­ван, и весь манифест был напечатан в одной неизвестной мне пражской газете" ("Пролетарская революция" 1926, N 7, стр. 207; "Материалы .для биография М. А. Бакунина", том II, стр. 142). Бакунин только ошибается насчет газеты: манифест был напечатан в числе приложений к цитированной нами "Исторической справке", помещенной в "Временнике Чешского Музея" за 1848 год и в отдельном оттиске из него.

   Сам Палацкий, перепечатывая частично этот манифест в третьем томе сборника своих статей под заглавием "Rаdhost", стр. 34-37, сопроводил его примечанием, в котором говорит, что приводит только те места, которые вышли из-под его пера и соответствуют его мыслям, дабы не быть обвинен­ным в присвоении чужих мыслей (вернее, что сей хитроумный дипломат просто хотел лишний раз проявить свою австрийскую лояльность). М. Дра­гоманов, напечатавший в приложении к изданной им переписке Бакунина рус­ский перевод манифеста (и весьма неудачный, прибавим мы), не успел закончить перевода и дал его без конца, причем места, сознательно опу­щенные Палацким и им, Драгомановым, восстановленные, заключил в прямые скобки.

   М. И. К-ин также дал в приложении к своей брошюре русский перевод манифеста, но во-первых и его перевод далеко не точен и не полон, а во-вторых он не делает и того различения отдельных частей текста, которое вслед за Палацким делает Драгоманов, по той причине, что он взял мани­фест не из книги Палацкого, а из чешской "Исторической справки", которая опубликовала манифест как единый документ, каким он и вышел из обсуж­дений съезда (он был принят съездом на утреннем заседании 12 июня). Таким образом полного и точного русского перевода этого важного исторического документа, в составлении которого несомненно принимал участие Бакунин (по его словам один из проектов даже принадлежал ему), не су­ществует, а поэтому мы даем его здесь. Вот этот манифест (места, от кото­рых Палацкий отрекся, но которые он в свое время все-же подписал, мы приводим в прямых скобках) :

   "Славянский съезд в Праге есть явление новое как для Европы, так и для самих славян. Впервые с тех пор, как о нас упоминает история, со­шлись мы, разрозненные члены великого племени, в большем числе из дале­ких краев, дабы, сознав в себе братьев, мирно обсудить свои общие дела. И мы поняли друг друга не только нашим прекрасным языкам, на котором говорят восемьдесят миллионов, но и созвучным биением сердец наших и сходством наших душевных стремлений. Правда и прямота, руководившие всеми нашими действиями, побудили нас высказать перед богом и перед. людьми то, чего мы хотели и какими .принципами руководствовались в на­ших действиях.

   "Народы романские и германские, некогда прославившиеся в Европе как могучие завоеватели, тысячу лет тому назад силою меча не только добились своей политической независимости, но и сумели всемерно обеспе­чить свое господство. Их государственное искусство, основывавшееся пре­имущественно на праве сильного, предоставляло свободу только высшим сословиям, управляло посредством привилегий, народу же оставляло одни лишь обязанности. Только в новейшее время силе общественного мнения, носящегося подобно духу Божию над всеми землями, удалось разорвать все оковы феодализма и снова вернуть людям неотъемлемые права человека и гражданина. Напротив среди славян, у которых любовь к свободе искони была тем горячее, чем слабее проявлялась у них охота к господству и заво­еваниям, у которых тяга к независимости всегда препятствовала образованию высшей центральной власти, одно племя за другим с течением времени попадало в состояние зависимости. С помощью политики, давно уже осуж­денной по заслугам в глазах всего света, напоследок лишен был и герои­ческий польский народ, наши благородные братья, своего государственного существования. Казалось, что весь великий славянский мир всюду очутился в порабощении, добровольные холопы которого не преминули отрицать за ним даже способность к свободе. Однако эта нелепая выдумка в конечном счете исчезает перед словом Божиим, говорящим сердцу каждого из нас в глубоких переворотах нашего времени. Дух наконец добился победы; чары ста­рого заклятия разрушены; тысячелетнее здание, установленное и поддержи­ваемое грубою силою в союзе с хитростью и коварством, рассыпается в прах на наших глазах; свежий дух жизни, веющий по широким нивам, тво­рит новый мир; свободное слово и свободное дело стали наконец реально­стью. Теперь поднял голову и долго притеснявшийся славянин, он сбрасы­вает с себя иго насилия и мощным голосом требует своего старого досто­яния-свободы. Сильный численностью, еще более сильный своею волею и ново обретенным братским единомыслием своих племен, он тем не менее остается верен своим прирожденным свойствам и заветам своих отцов, он не ищет ни господства ни захватов, но требует свободы как для себя, так и для каждого, требует, чтобы она была повсюду без изъятия признана священнейшим правом человека. Поэтому мы, славяне, отвергаем и нена­видим всякое господство грубой силы нарушающей законы; отвергаем вся­кие привилегии и преимущества, а также политические разделения сословий; желаем безусловного равенства перед законом и равной меры прав и обя­занности для каждого: там, где между мильонами родится хоть один пора­бощенный, действительная свобода еще не существует. Итак свобода, равенство и братство всех граждан государства остается как тысячу лет назад, так и теперь нашим девизом.

   "Однако мы возвышаем свой голос и выставляем свои требования не только в пользу отдельных личностей в государстве. Не в меньшей сте­пени, чем человек с его прирожденным правом, священна для нас нация (narod) с совокупностью ее духовных потребностей и достижений. Жизнь и история судили некоторым народам более совершенное человеческое развитие сравнительно с другими, но вместе с тем они свидетельствуют о том, что способность этих последних народов к развитию ни в каком случае не может почитаться более ограниченною. Природа, сама по себе не зная благородных и неблагородных народов, не призвала ни одного из них к господству над другими и не предназначила никакой народ к тому, чтобы служить другому средством к достижению собственных целей этого послед­него. Равное право всех на благороднейшую человечность есть закон божий, преступить который ни один из них не смеет безнаказанно. К сожалению и в наши дни этот закон повидимому еще не признан и не соблюдается, как должно, даже у наиболее цивилизованных народов. То, от чего они уже добровольно отказались по отношению к отдельным личностям, а именно владычество и опекунство, они еще повсюду присваивают себе по отноше­нию к отдельным народам: присваивают себе господство во имя свободы, как бы не умея отделять ее от себя. Так свободный британец отказывается признать ирландца вполне равным себе; так немец угрожает насилием мно­гим племенам славянским, если они не пожелают способствовать созданию политического величия Германии; так мадьяр не стесняется присваивать се­бе одному право национальности в Венгрии. Мы, славяне, решительно клеймим все подобные притязания и отвергаем их тем энергичнее, чем неправильные они прикрываются именем свободы. Однако, верные своим прирожденным склонностям и отстраняя от себя чувство мести за былую кривду, мы протягиваем братскую руку всем соседним народам, готовым вместе с нами признать и на деле отстаивать полную равноправность всех народностей независимо от их политического могущества и величины.

   ["Равным образом мы отвергаем и клеймим ту политику, которая поз­воляет себе обращаться с территориями и народами как с вещью, подчи­ненною государственной власти, брать, менять и делить их по усмотрению и по произволу, не считаясь с племенною принадлежностью, языком, нра­вами и наклонностями народов, не обращая внимания на их естественную связь, на их права на самостоятельность. Суровая сила меча одна решала участь побежденных народов, часто не успевавших даже вступить в бой; от них обычно и не требовали ничего другого кроме солдат и денег для уве­ковечения насильнической власти и выражения внешнего угодничества перед насильниками.]

   "Основываясь на убеждении, что могучее духовное движение настоя­щего времени требует нового политического творчества, и что государство должно перестроиться если не в новых границах, то во всяком случае на новых основах, мы представили австрийскому императору, под конститу­ционною властью которого мы в большинстве живем, проект преобразования его империи в союз равноправных народов, отдельным потребностям кото­рых должно уделяться не меньше внимания, чем единству государства. В та­ком союзе мы усматриваем спасение не только для нас самих, но и для свободы, просвещения и вообще гражданственности и верим в готовность образованной Европы придти нам на помощь в деле его осуществления. Во всяком случае мы решились добиваться в Австрии всеми доступными нам способами полного признания за нашими народностями таких же прав в го­сударстве, какими уже пользуются нация немецкая и мадьярская, полагаясь при этом на мощную поддержку, которая найдется для правого дела в каж­дом истинно-свободном сердце.

   ["Врагам нашей народности удалось напугать Европу страшилищем политического панславизма, угрожающим якобы гибелью всем достижениям свободы, просвещения и гражданственности. Но мы знаем одно волшебное слово, которого одного достаточно для того, чтобы заклясть это пугало, и мы в интересах свободы, просвещения и гражданственности не хотим утаить его от народов, и без того встревоженных угрызениями собственной сове­сти: это слово-справедливость, справедливость и к славянской народности вообще и к угнетенным ее ветвям в частности. Немец хвалится, что он преимущественно пред другими нациями способен и склонен уважать и правильно оценивать все своеобразные особенности иных народов.

   Допустим и пожелаем лишь, чтобы слухи о положении славян не доказали лживости этого утверждения. Возвысим решительно голоса наши за не­счастных братьев наших поляков, которые низким насилием лишены своей самостоятельности; взываем к правительствам, чтобы они наконец смыли этот старый грех, это наследственно тяготеющее проклятие кабинетской их политики; мы полагаемся в том на сочувствие целой Европы. Протестуем также против произвольного отторжения земель, подобного тому, какое в настоящее время замышляется в Познани; ожидаем от правительств прус­ского и саксонского, что они наконец откажутся от систематической дена­ционализации славян в Лужицах, Познани, Восточной и Западной Пруссии. Требуем от венгерского министерства, чтобы оно безотлагательно переста­ло прибегать к тем бесчеловечным, насильственным средствам, которые оно употребляет против славянских народов в Венгрии, против сербов, хорватов, словаков и русин, и чтобы как можно скорее вполне обеспечены были при­надлежащие им национальные права. Надеемся наконец, что бесчувственная политика недолго будет препятствовать нашим славянским братьям в Турции полностью отстаивать свою национальность и попутно развивать свои при­родные дарования. Заявляя здесь решительный протест против столь недо­стойных поступков, мы делаем это как раз из уверенности в благодетельном действии свободы. Свобода внушит больше справедливости народам, кото­рые до сих пор были господствующими, и заставит их понять, что неправда и своеволие приносят стыд не тому, кто принужден их терпеть, а тому, кто их применяет.

   "Выступая снова на политическое поприще Европы как самые млад­шие, но отнюдь не слабейшие, мы тут же выдвигаем проект созыва всеоб­щего европейского конгресса народов для разрешения всех международных вопросов, и мы глубоко убеждены в том, что свободные народы легче стол­куются, чем состоящие на жаловании дипломаты. О если бы этот проект привлек к себе внимание прежде, чем реакционная политика отдельных дворов снова приведет к тому, что охваченные злобою и ненавистью наро­ды сами начнут губить друг друга.]

  

   "Во имя свободы, равенства и братства всех народов.

  

   Франтишек Палацкий,

   староста славянского съезда".

  

   Как видим, наиболее боевые и демократические места манифеста, кое-где проникнутые даже интернационалистским духом, принадлежат не Палацкому. Они вышли из-под пера Либельта и Бакунина, а может быть и одного Бакунина, соответствующие писания которого той поры они живо напоми­нают.

  

   Либельт. Карл (1807-1875) - польский писатель и полити­ческий деятель, родился в Познани; с отличием участвовал в революции 1831 г. и получил при этом чин поручика; в молодости готовился к научной карьере, но увлекся политической борьбой, за участие .в которой сидел не­которое время в тюрьме. В середине 40-х годов принял участие в нацио­налистическом заговоре и был намечен членом будущего революционного правительства в Кракове. 2 февраля 1846 г. был арестован и по процессу 1847г. приговорен к смертной казни, замененной ему 20-летним заключени­ем в крепости. Освобожденный мартовскою революциею, стал во главе польского комитета в Берлине, избранного для руководства предстоявшими событиями. Вскоре вызван был в Познань, где вошел в Национальный ко­митет; здесь старался завязать связи с немецкими демократами, за соли­дарные действия с которыми стоял; был участником военных действий про­тив пруссаков. Участвовал в польской конференции с галичанами, в поль­ском съезде в Бреславле 5 мая 1848 г. и в пражском славянском съезде, везде занимая демократическую позицию. Стоя в этом отношении близко к взглядам Бакунина, участвовал вместе с ним в дополнении составленного Палацким проекта манифеста к народам Европы. Выступал в защиту поль­ского национального дела в Берлине и во Франкфурте на Майне. Вернув­шись в Познань, основал в июне 1849 г. демократический "Dziennik Polski", запрещенный в 1850 году. Был депутатом прусского ландтага и председа­телем польского Коло. Его 20-летний сын погиб во время польского восста­ния 1863 года.

  

   149 В среде самой чешской нации естественно не было солидарности. и действовали классовые противоречия. Несмотря на национальную борьбу между богемскими немцами и чехами, умеренные элементы обеих наций бы­ли согласны в сочувствии консервативной партии и во вражде к демокра­тии. Напротив чешские радикалы сочувствовали немецким прогрессистам, особенно венским революционерам. Вот как выражается П. Ровинский (цит. ст., стр. 113) относительно тогдашних настроений в Праге: "Реакционную партию составляло дворянство; но здесь оно имело больше значения и боль­ше успеха. Оно с самого начала успело завладеть народною гвардиею, в ко­торой дворянством была занята большая часть офицерских постов. Дворянство здесь втерлось и в народный (т. е. национальный.-Ю. С.) комитет и произвело там раздвоение сил. Оно привлекло на свою сторону главных деятелей из мещанства и, что всего важнее, успело отделить от народа тех людей, на которых он рассчитывал как на своих предводителей. Самая юная молодежь, студенты, молодые литераторы, мелкие мещане и разного рода ра­бочие - вот что составляло в Праге партию движения. Видя, что народный комитет действует в духе исключительно дворянских интересов, партия эта отделилась и составила свой отдельный комитет, который держал совещания в Каролинуме (так называется одно из университетских зданий). В этих совещаниях участвовали также польские эмигранты, Бакунин и представите­ли Вены, с которою с этого времени партия эта вступила в самые тесные от­ношения. С этого времени собственно настает в Праге революционное бро­жение".

   В то время как национальный комитет, в котором господствовали пред­ставители дворянства и реакционной буржуазии во главе с Ф. Палацким, послал императору адрес с выпадами против демократической Вены, студен­чество после майских событий отправило венцам адрес с выражением рево­люционной солидарности. Часть пражского мещанства, не попавшая под вли­яние реакционеров, также выражала свою солидарность с студентами. Не­смотря на наступление каникулярного времени, часть студенчества не разъез­жалась из Праги в ожидании событий. Население было раздражено вызы­вающим поведением солдатчины, особенно усилившимся с назначением Виндишгреца главнокомандующим. Убранные по требованию народа с площа­дей пушки были поставлены на Вышеграде, угрожая городу. Студенты и мещане отправили к Виндишгрецу депутацию с требованием снять с Вышеграда пушки и выдать им то оружие, которое они могли получить согласно министерскому распоряжению. Но Виндишгрец отверг все их требования. прибавив, что он подчиняется распоряжениям не министерства, а императора, с которым непосредственно сносится.

   Это и послужило поводом к столкновению, которого сознательно иска­ли камарилья и реакционеры. После неожиданного нападения гренадеров на манифестантов, проходивших мимо дворца главнокомандующего, начались 12 июня в Духов день уличные столкновения. На баррикадах сражались против войск студенты, рабочие, и подскальцы (ремесленное население пред­местья Подскалье). Правительственные войска особенно старательно стреля­ли картечью по музею, где в тот момент находились не успевшие разъехать­ся члены славянского конгресса. Кое-где сельское население, прослышав про бомбардировку Праги войсками, двинулось было на помощь городу но не успело дойти до него, как восстание было разбито. Мещанство и гвардия разных городов, спешившие на помощь пражанам, были остановле­ны войсками, причем кое-где дело дошло до кровавых столкновений.

   В письме к наместнику Богемии графу Лео Туну от начала июля 1848 года Палацкий приписывает июньские волнения влиянию таинствен­ных венских радикальных агитаторов, стремившихся дескать сорвать кон­сервативный и дружественный монархии славянский съезд. "Лично я,- пишет он, - склоняюсь к тому взгляду, что остающиеся еще пока неизвест­ными (венские) зачинщики этих достойных сожаления беспорядков по существу стремились также к насильственному роспуску конгресса, хотя я на­перед должен сознаться, что в подтверждение этого взгляда я могу сослать­ся только на моральное убеждение, но не могу привести никаких положи­тельных фактов" (F. Palackу-"GedenkblДtter". Прага 1874, стр. 168).

   Наряду с инсинуациями о венских "зачинщиках" и "агитаторах", исхо­дившими из консервативных славянских кругов Ю la Палацкий, пользова­лись распространением в изв