Бакунин Михаил Александрович - Исповедь

естных бюрократических и консервативно-немецких кругах разговоры о широко разветвленном "славянском заговоре". Так от имени военного суда, наряженного кн. Виндишгрецом в Градчине, какой-то старший аудитор Эрнст выпустил брошюру "Die Prager Juni-Erei­gnisse in der Pfingstwoche des Jahres 1848, nach den Ergebnissen der hie­rЭber gepflogenen Untersuchung" ("Пражские июньские события в Трои­цыны дни 1848 года по данным произведенного по этому поводу расследо­вания"), 2-е издание. Вена 1849, в которой на основании "чистосердечных показаний" некоего М. Т. сообщаются невероятнейшие небылицы на этот счет. Но означенный М. Т. был не кто иной как шпион и провокатор Mapцел Туранский, словак по происхождению, подосланный венграми специ­ально для компрометации славянского съезда и записавшийся в его члены. С другой стороны какой-то венгерский корреспондент "Всеобщей Аугсбургской Газеты" поместил в N 181 от 29 июня 1848 сообщение, в котором говорил: "Все больше выясняется, что пражское возмущение было резуль­татом - хотя, и слишком рано вспыхнувшего - панславистского заговора, нити которого далеко протянулись во все славянские страны. Палацкий, Либельт и Бакунин были заранее назначены членами директории, которая должна была руководить революциею в Богемии, Польше и Венгрии. Од­новременно с чехами должны была восстать райцы в Венгрии и граничары в Кроации под .начальством Елачича и Гая" (F. Palackу-"Radhost", Прага 1873, том III, стр. 284-285). Достаточно сопоставления этих трех имен (Палацкий, Либельт, Бакунин), чтобы понять нелепость этой версии (в основу коей мог лечь тот факт, что эти три лица столь различных воз­зрений и целеустремленности редактировали манифест славянского съез­да). Но современникам да еще классово-заинтересованным, вдобавок не знавшим основных фактов, выяснившихся впоследствии, и подобные глупости могли казаться чем-то правдоподобным. О показаниях же М. Туранского, выставлявшего смиренномудрого пискаря Палацкого главою ужасного рево­люционного заговора, вообще распространяться не приходится.

   Палацкий приписывал восстание влиянию каких-то таинственных вен­ских агитаторов, полицейские провокаторы приписывали его влиянию самого Палацкого; в действительности оно было повидимому вызвано, спровоциро­вано самою камарильею, ее пражскими представителями Виндишгрецом и Лео Туном, которых в этом деле поддерживали все реакционные элементы как среди чехов, так и среди немцев. Славянский съезд пошел или точней обнаружил стремление пойти не по тому пути, по которому он должен был идти согласно видам австрийской камарильи; ее агенты в лице Палацкого, Шафарика и пр. не сумели держать его как следует в руках, и потому он подлежал роспуску. Средством для этого явилось спровоцированное восста­ние демократической молодежи. Таким образом камарилья сразу убивала двух зайцев: избавлялась от начавшего становиться неудобным съезда и вместе с тем разбивала центр демократического сплочения среди чехов, одновременно подготовляя психологическую почву для аналогичной распра­вы с демократическими элементами других национальностей.

  

   150 Реакционные и немецко-патриотические элементы, объяснявшие пражское восстание обширным панславистским заговором, направленным к разрушению Австрийской империи, обыкновенно связывают это объяснение с приписыванием Бакунину руководящей роли как в мнимом славянском за­говоре, так и в самом восстании. Впрочем такие нелепые слухи распростра­няли не только немцы, но и консервативные чехи. Так писатель и государ­ственный деятель чех Иосиф Иречек (1825-1888) уверял, что "тай­ное правительство восстания заседало в Клементинуме: там сидел Бакунин со своей компанией около стола, на котором лежали планы Праги, и оттуда давал приказания о продолжении сопротивления" (сообщено у Yakuв Ma1у-"Nase znovurozeni", II, стр. 81). Чейхан в примечании 115 своей книги сообщает, что в рукописном отделе библиотеки чешского Народного музея имеется письмо Константина Иречека, сына вышеназван­ного, датированное 27 января 1896 из Вены, и в этом письме передаются слова его отца о том, что тот однажды застал во время славянского съезда у швейцара Клементинума за большою картою Бакунина и Цаха (Франьо, мораванин, тоже член съезда, из Сербии, впоследствии сербский генерал), причем оба они о чем-то горячо спорили (Цах, Франц (1807-188?)-сербский генерал; родом из Ольмюца (чех или мораванин), он изучал право в Брюнне и Вене, служил в суде. Желая принять участие в польской революции, он в 1832 перебрался через австрийскую границу в Краков, но опоздал; после того вернулся в Моравию; опасаясь отдачи под суд, бежал во Францию, где занимался военными вопросами. Был библиотекарем во дворце Фонтенебли, а затем был при­командирован к французскому посольству в Константинополе, откуда в качестве драгомана перешел во вновь открытое французское консульство в Белграде. В 1848 участвовал в славянском конгрессе в Праге, где вы­ступал активно. По возвращении в Белград был назначен директором вновь учрежденной сербской Академии и произведен в полковники сербской ар­мии, а позже в генералы. Избрав Сербию своею второю родиною, много работал над созданием сербской армии.)

   Но если даже допустить (как предполагает Чейхан), что К. Иречек описался, и что нужно читать не "во время съезда", а "после съезда", то что же это доказывает? Вот на основании таких росказней таких господ, как И. Иречек, и создавались ле­генды о панславистском заговоре и о руководящей роля Бакунина в вос­стании. На самом деле рассказу Бакунина о его скромном участии в вос­стании, которое явилось для него полною неожиданностью, можно вполне верить. Он был рядовым участником восстания, и только под конец подал инсургентам дельный совет относительно ареста соглашателей, парализовав­ших восстание своими переговорами с Виндишгрецом, и об установления военно-революционного комитета с диктаторскою властью. Этому совету не последовали, возможно потому, что он, как говорит Бакунин, был подан очень поздно.

   Между прочим в своих показаниях перед австрийскою следственною комиссиею Бакунин 15 июля 1849 года показал, что не принимал никакого участия в боевых действиях, если не считать того, что "невооруженный находился на баррикадах, присматриваясь к сражению" (Чейхан, цит. соч., стр. 30 и 77). В "Исповеди" же он говорит, что ходил с ружьем и даже несколько раз стрелял. Надо полагать, что последнее заявление вернее.

   И. Фрич, который в июньские дни был комендантом Клементинума и который возможно тогда и познакомился с Бакуниным, в своих воспо­минаниях ("Раmeti, т. 3, стр. 278 сл.) так рассказывает об участии Ба­кунина в этих событиях: Бакунин предложил повстанцам в Клементинуме свои услуги вместе с Блудеком, Штуром и Пахом (это происходило видимо 15 июня). Цах и Блудек преподали бойцам военные советы, Бакунин же обратился к выстроившимся в ряды бойцам с речью, в которой стремился поднять их дух и заставил их дать обещание, что они будут драться до последней капли крови, и что враги сумеют пройти только по их трупам- "Так, - прибавляет Фрич, - обстояло дело с грозной таинственной вла­стью", придуманной Я. Малым и Иречеком. Прибавим кстати, что по рас­сказу Фрича Карл Сабина 16 июня один стоял за решительное сопротив­ление, когда другие предлагали сложить оружие (стр. 286).

   Так как капитуляция Праги произошла 17 июня, то выходит, что Бакунин выехал оттуда 18 июня, следовательно в Бреславль (вероятно через Дрезден) попал обратно 19 или 20 июня. Выехал он из Праги с проходным свидетельством от 16 июня, факсимиле которого напечатано у Керстена на стр. 50.

  

   150а Бакунин имеет здесь в виду свое выступление 26 июня 1848 года

   в бреславльском центральном демократическом клубе в защиту своего предложения об издании манифеста в пользу свободы и независимости славян Так как его речь затянулась, то ввиду позднего времени собрав­шиеся громко требовали отложить продолжение прений до следующего раза. Этот шум и крики по словам Пфицнера Бакунин и принял за неже­лание дать ему договорить (цит. статья, стр. 266). Но Бакунин прав в том отношении, что настроение немецкой и в частности бреславльской демо­кратии к славянскому вопросу и к нему как выразителю демократического панславизма в рассматриваемое время резко изменилось. И он не мог это­го не почувствовать. Вероятно эта неудача была одной из причин его пе­реезда в Берлин через насколько дней (см. комментарий 3 к N 528 в томе III настоящего издания).

   Так как письмо его в редакцию "Всеобщей Одерской Газеты" (том III, N 501) датировано "9 июля 1848 г., Бреславль", то ясно, что в Берлин он уехал после этого числа. А так как 15 июля газеты отмечают его пребывание уже в Берлине, то очевидно, что он прибыл сюда между 11 и 14 числом этого месяца.

  

   151 О руссофильских настроениях части поляков в 1848-1849 годах см. выше в комментарии 45 к N 542 (защитительной записке Бакунина).

  

   152 Рассказ Бакунина об этом не посланном письме к царю произво­дит впечатление выдумки. В то время он был еще полон революционных надежд и не дошел до такого упадка духа, при котором мыслима была бы подобная затея. Зачем же ему была нужна эта выдумка? Для того, что­бы внушить Николаю I ту мысль, что если бы он стал во главе славянского движения, то мог бы привлечь к себе даже симпатии революционеров. Ду­мал ли таким образом Бакунин послужить общеславянскому делу или об­легчить собственное положение? Мы думаем, что второе вернее.

  

   153 Об этом обвинении мы говорили выше :в комментарии 5 к N 541 (письмо к адвокату Отто).

  

   154 Подробно об этом инциденте см. в комментарии, 1-3 к N 500 в томе III.

  

   155 В начале июля Бакунин находился еще в Бреславле, как видно из его письма в редакцию "Всеобщей Одерской Газеты", датированного 9 июля 1848 (напечатано в томе III, N 501). Следовательно он мог попасть в Берлин не раньше второй декады июля; во всяком случае 15 он там уже находился.

  

   156 Как мы знаем, с Эманюэлем Араго Бакунин был знаком еще в Париже; в Берлине он встречался с ним между прочим у Беттины фон Арним (Варнгаген, т. V, стр. 120). Араго имел обширные знакомства сре­ди польской демократической эмиграции и сочувствовал программе восста­новления Польши. Демонстрация 15 мая, показавшая недовольство демо­кратических масс политикою Ламартина и их симпатии к Польше, хотя в общем и закончилась неудачею, но произвела некоторое впечатление, по крайней мере со стороны своих внешнеполитических требований, ибо более энергичной внешней политики требовал не только пролетариат, но и зна­чительная часть мелкой буржуазии. В циркуляре, посланном французским послам в Берлине, Вене и Петербурге 23 мая 1848 г., Ламартин уже вы­сказывался в пользу Польши и поручал своим представителям заявить на­званным дворам, что французское правительство желает мира с ними и будет стремиться мирно договориться с ними на основе применения прин­ципа справедливости к слабым народам, но что первым условием этого мира и его прочности является то, "чтобы между вами и нами не стала Польша, подвергшаяся захвату, угнетению, преследуемая в националь­ном отношении, лишенная политической и религиозной самостоятельности". Замена прежнего посла Сиркура старым республиканцем Э. Араго также знаменовала уступку требованиям масс, хотя и формальную. Араго много сделал для освобождения арестованных поляков, в частности Мерославского. Позже, в июле, французское правительство протестовало в Берлине против раздела Познанского герцогства.

   Симпатии Э. Араго делу демократической Польши также могли быть

   одним из мотивов, сближавших его с Бакуниным, который стоял на той

   же позиции.

   Сиркур, Адольф, граф (1801-1879) - французский журналист и политический деятель; легитимист, выступавший в печати в пользу ста- рейшей линии Бурбонов. На государственную службу вступил в 1822 г., сначала в мин. внутренних дел, а затем в мин. иностранных дел. В 1830 г. после июльской революции, которую он в качестве убежденного монар­хиста считал бунтом, вышел в отставку. Женился на русской, Анастасьи Хлюстиной, совершил путешествие по ряду стран, в том числе и России. Вернулся в Париж в 1837 г., здесь его жена открыла монархический салон, посещавшийся многими тогдашними знаменитостями политического и литературного мира, в том числе и Ламартином, с которым Сиркур со­шелся. После февральской революции 1848 г. Ламартин не нашел ни­чего лучшего как послать этого убежденного реакционера представителем французской республики при берлинском дворе. Здесь этот "республи­канец", сочувствовавший монархии вообще и царизму в частности, нена­видевший революцию, социализм и всякое проявление свободы (поляков, стремившихся к национальному освобождению, он называл "сектою"), про­был до 5 июня, когда был заменен Араго. Его воспоминания о посоль­стве в Пруссии вышли в 1908-09 гг. в двух томах в Париже под загла­вием Adolphe de Circourt-"Souvenirs d'une mission Ю Berlin en 1848". Через жену был хорошо знаком с Мейендорфом, российским послом в Бер­лине, и от него почерпал сведения о Бакунине, которые отсылал в Париж. К Бакунину относился весьма враждебно. См. комментарий к N 499 в третьем томе настоящего издания.

  

   157 Бакунин в Берлине встречался с рядом писателей, общественных деятелей и пр., немцами, поляками и т. д. Известно о встречах его с анар­хистом Максом Штирнером (которого он впрочем мог знать еще по преж­нему проживанию в Берлине, в 1841 г.), с старым знакомым по Швейца­рии Юлием Фребелем, с А. Руге, с Оппенгеймом, Якоби, Дестером, Гек-замером, Рейхенбахом, Ю. Штейном, Липским, С. Борном, с Варнгагеном фон Энзе, записавшим в своем дневнике (т. V, стр. 130) о своей встрече 22 июля с Бакуниным, которого он нашел веселым, бодрым, здоровым, полным мужества и радужных надежд, что несколько противоречит заяв­лениям Бакунина в "Исповеди". Возможно впрочем, что перед посторон­ними Бакунин притворялся, не желая обнаружить перед ними свое дейст­вительное настроение. "Живет он здесь,-пишет Варнгаген,-под именем Жюля (воспоминание об эпохе Жюля Элизара.-Ю.С.), министры Кюль- веттер и Мильде об этом знают, граф Рейхенбах - его друг. Он рабо­тает над одним произведением (вероятно "Воззвание к славянам". - Ю. С.) и держится замкнуто. От меня он пошел к Араго, с которым хорошо зна­ком со времени своего пребывания в Париже". Только в словах о том что Бакунин держался замкнуто, можно усмотреть подтверждение рассказа Бакунина о его тогдашнем настроении в "Исповеди" (хотя сам Варнга­ген повидимому связывает замкнутый образ жизни Бакунина с его рабо­тою над своею брошюрою).

   Встретился там Бакунин и с К. Марксом, причем по его словам друзья заставили их обняться после объяснения, в котором Маркс пред­ставил резоны, побудившие его опубликовать известную заметку в "Новой Рейнской Газете"; Бакунин в рукописи "Мои личные отношения с К.Марк­сом", которая будет опубликована в одном из последующих томов настоя­щего издания, сообщает, что после этого объяснения они помирились и даже расцеловались. Встречался он и с радикальным кружком Г. Мюллера-Стрюбинга, которого хорошо знал еще с 1840 г. и у которого теперь проживал. Наконец особенно часто встречался он с членами прусского национального собрания, особенно с поляками, как К. Либельт, А. Пешковский, Лукашевич (Лукашевич, Леслав (1811-1855)-польский литератор и поли­тический деятель, уроженец Галиции. Принадлежа к "Stowarzyszenie Ludu Polskiego" в Кракове, был в 1845 г. по процессу о заговоре приговорен к смертной казни, но подобно другим сопроцессникам выпущен на свободу с зачетом предварительного заключения. Был активным участником кра­ковских событий в 1848 году. Принимал участие в пражском славянском съезде, где сошелся с Бакуниным, к направлению которого стоял близко Арестованный в 1850 г., он умер в крепости. Подобно своему брату, тоже журналисту и демократу, очень хорошо относился к Бакунину и помогал ему по мере сил.) и пр., преимущественно конечно с демократами, но иногда и с либералами и даже консерваторами. Следом и свидетельством этих встреч является тот листок из дневника Бакунина от 11 сентября 1848 года, который был отобран у него при обыске и напечатан в томе III насто­ящего издания (N 508).

   В это время берлинские демократические лидеры, видевшие наступле­ние реакции и готовые бороться с нею активными средствами, почти бес­прерывно заседали в отеле Милиуса, обсуждая между прочим и планы вооруженных выступлений как в самом Берлине, так и в провинции. Ба­кунин участвовал в этих заседаниях и был во многое посвящен. При этом он естественно остерегался выдвигаться на первый план, хотя никаких следов недоверия к нему как со стороны немецких демократов, так и польских в то время не было заметно. Впоследствии, когда Бакунин уже сидел в Дрездене, берлинский следователь счел возможным на основании полицейских донесений выдвинуть против него следующее обвинение: "Во время своего пребывания в Берлине в 1848 году Бакунин находился в интимнейшем общении с Дестером, Рейхенбахом, Шраммом⁽¹⁾ , Иоганном Якоби, Вальдеком⁽²⁾ и привлекался к самым секретным совещаниям край­них левых, очень часто встречался с известным Липским, помогал при ор­ганизации Центрального комитета демократической партии и вообще был душою революционных стремлений, назревавших тогда в Берлине" (см. цит. статью Пфицнера, стр. 280-281).

  

   Конечно здесь много преувеличе­ний (Вальдек в частности позже отрекался от близости к Бакунину и был прав), но что Бакунин среди немецких и польских демократов в Бер­лине занимал видное место как человек дела, видно не только из донесе­ний Мейендорфа, сообщавших, что берлинская полиция считает Бакунина кандидатом на роль предводителя эвентуального вооруженного выступ­ления, но и из того факта, что когда в ноябре в Берлине начали погова­ривать о необходимости вооруженного отпора наглеющей реакции, то при намечении кандидатов на место командира революционных сил наряду с именем Мерославского упоминали и имя Бакунина, а так как их обоих в тот момент в Берлине не было, то с предложением занять этот пост обратились к его приятелю, польскому демократу В. Липскому (цит. вос­поминания Г. Шумана, стр. 177). Конечно "душою" всех берлинских революционных предприятий он не был и не мог быть, но участником совещаний и вероятно советником по некоторым вопросам он наверное был.

   Но нигде мы не встретили указаний на то, чтобы заметка в "Новой Рейнской Газете" оказала какое-либо влияние на отношение к Бакунину его старых или новых знакомых. Напротив, судя по разнообразию тех кругов, в которых вращался тогда Бакунин, можно сделать заключение. что никакого особого вреда заметка Бакунину не причинила. Более того, когда в сентябре 1848 г. "Реформа" Руге была официально признана орга­ном демократической партии (и "левой Национального Собрания"), а сре­ди редакторов газеты оказался ряд приятелей Бакунина, начиная с Якоби к кончая Зигмундом, то в список сотрудников газеты наряду с Рейхенбахом, Ю. Фребелем, Гервегом, Фрейлигратом, Либельтом и... словаком Шафариком попал и Бакунин. Это несомненно было для него моральной реабилитацией. Это впрочем не мешало тому, чтобы сам Бакунин чувство­вал себя в то время прескверно и чтобы в нем развилась естественная подозрительность, как у всякого человека, против которого выдвинуто столь тяжкое порочащее обвинение.

   В Берлине Бакунин встретился тогда между прочим с Тучковыми.

   Когда Тучковы, отец и дочь (Алексей Алексеевич и Наталья Алексеевна, позже жена Н. П. Огарева, а еще позже А. И. Герцена), проезжали в конце лета 1848 года из Парижа через Берлин в Россию, Бакунин при­шел к ним познакомиться. Он много расспрашивал их о парижских друзьях (особенно о Герценах) и, прощаясь,, крепко жал им руки, говоря: "До свидания в славянской республике". "Все,-спешит прибавить в своих "Воспоминаниях" Тучкова-Огарева,-смеялись его выходке" (изд. 1903, стр. 57; изд. 1929, стр. 93-94).

  

   (1) Здесь очевидно имеется в виду не умеренный демократ Рудольф Шрамм (1813-1882), бывший в 1848 году председателем демократи­ческого клуба в Берлине и членом прусского национального собрания, а "демагог" Карл Шрамм.

   Шрамм, Карл (1810-1888)-немецкий поэт и политический дея­тель демократического направления, уроженец Рейнской провинции, сын врача. С 1828 г. изучал богословие и философию в Галле и Иене, с 1830-1831 г. в Бреславле, где проживали тогда его родители, а затем сно­ва в Иене; здесь примкнул к студенческому союзу "Германия". По окон­чании учения сделался викарным священником, но осенью 1833 года был арестован за демагогические происки, приговорен к смертной казни пу­тем отсечения головы, замененной 30-летним заключением в крепости. Си­дел до 1840 года сначала в Грауденце, а затем в Зильберберге в Силе-зии. По освобождении занялся педагогическою деятельностью. Револю- ционному движению 1848 года отдался всей душой; избранный членом прусского национального собрания, а затем в 1849 году членом второй палаты, он занял место на крайней левой; позже принимал участие в южно­германском революционном восстании; после его подавления бежал а Швейцарию, а оттуда в Соединенные Штаты, где был проповедником в свободных протестантских общинах, по временам редактируя республи­канские газеты. В 1879 г. вернулся в Европу, но уже не принимал участия в общественной жизни.

  

   (2) Вальдек, Бенедикт (1802-1870)-прусский юрист и государ­ственный деятель либерального направления, сын профессора; учился в Геттингенском университете, служил по судебному ведомству, с 1846 года был членом верховного суда. Принял участие в революции 1848 года; был членом прусского национального собрания от Берлина; будучи сто­ронником однопалатной системы, вместе с тем развивал программу "демо­кратической монархии". В национальном собрании был вождем левой, был председателем конституционной комиссии и отстаивал конституционные принципы против правительства и контр-революционеров. 26 октября был избран в вице-президенты палаты; требовал выступления в защиту рево­люционной Вены. Когда с переходом реакции в наступление национальное собрание было разогнано, Вальдек решительно высказывался за последо­вательное проведение тактики пассивного сопротивления, в частности от­каза от платежа налогов. Избранный в новый ландтаг в 1849 г., Вальдек провел там резолюцию о незаконности осадного положения, что вызвало роспуск ландтага. Арестованный по ложному обвинению в заговоре, он был оправдан присяжными. После опубликования октроированной консти­туции с трехчленной системой выборов демократическая партия решила не участвовать в выборах, и Вальдек на несколько лет сошел с политической сцены. В 1860 г. он был снова избран в прусский ландтаг, примкнул там к прогрессистской партии и боролся против Бисмарка.

  

   158 Восстание рабочих национальных мастерских в июне 1848 года, к которым присоединились другие рабочие Парижа. Было подавлено после трехдневного сражения на баррикадах что послужило сигналом к общеевро­пейской реакции.

  

   159 О Елачиче см. том III, стр. 536. О Кошуте см. том III, стр. 536.

  

   160 Это письмо Л Штура и ответ на него Бакунина напечатаны у мае в т. III, стр. 156 и 324.

  

   161 Бакунин был арестован и выслан из Берлина в конце сентября и. ст., о чем сообщает в своей депеше от 17/29 сентября российский посол при прусском дворе Мейендорф: "Бакунин,- пробывший около двух не­дель (на самом деле свыше двух месяцев.- Ю. С.) в Берлине, на днях

   выехал обратно в Бреславль. Арест, которому он подвергся, не имел дру­гой цели как ознакомление с его бумагами, рассмотрение коих не указало никаких следов его связей с Россией, но показало очень тесные его сно-щения как с польской эмиграцией, так и с республиканцами этой страны (т. е. Германии.- Ю. С. ) Полагают, что Бакунин как человек действия принял бы командование над баррикадами в случае конфликта, и его счи­тают более опасным для спокойствия Германии, чем России. Поэтому он безотлагательно будет выслан из Пруссии, а Австрии доставлены будут необходимые сведения, дабы он не мог долго оставаться в ней. Если бы здесь произошли народные движения, он одним из первых был бы аресто­ван и заключен в крепость". На этой депеше Дубельт сделал следующую надпись: "Если бы прусское правительство действовало твердо, то оно вы­дало бы нам этого мошенника" ("Дело" о М. Бакунине).

   Как мы видим, предположение Бакунина, что высылка его произведена по проискам русского правительства (кстати это же заявление Бакунин повторил на допросе в австрийской комиссии), до известной степени под­тверждается. Во всяком случае ясно, что прусская полиция действовала по соглашению с российским послом, а может быть и по его инициативе:- ведь он сам признает, что прусская полиция искала в бумагах Бакунина доказательств его связей с Россией и вероятно сообщала взятые у него бумаги Мейендорфу. Из депеши также вытекает, что все три мо­нархические полиции, российская, прусская и австрийская, работали в пол­ном согласии и оказывали друг другу посильную помощь, осведомляя одна другую об опасных личностях, к каковым уже тогда отнесен был Бакунин.

   В своем показании перед саксонскою следственною комиссией от 19 сентября 1849 года Бакунин сообщает, что этот приказ, содержавший угрозу о выдаче его России в случае возвращения в прусские пределы, был подписан фон Путкамером (1800-1874), берлинским полицей-президентом, занимавшим в 1848 г. пост директора министерства внутренних дел ("Красный Архив", том 27, стр. 172; "Материалы для биографии", т. II. стр. 51).

   Кстати, чешские демократы интересовались тогда судьбою Бакунина. В газете ".CeskБ Vcе1а" от 27 сентября 1848 года появилась такая замет­ка: "Известный русский писатель Бакунин, проживавший в качестве эми­гранта в чужих странах, был недавно арестован в Берлине. Неужели прусское вероломство отправит его в Петербург?" (Чейхан, прим. 133).

  

   162 Ангальт-Кэтен, б. самостоятельная часть герцогства Ангальт до 1863 года, когда она слилась с другою его частью, Ангальт-Бернбургом. Герцогство Ангальт расположено посреди прусских владений и со всех сторон окружено прусскими провинциями - саксонской, бранденбург-ской и брауншвейгской. Вся поверхность герцогства Ангальт около 2 300 кв. км., а населения было в 1848 г. около 100000 чел.

   Ангальт-кэтанскяе демократы издавна поддерживали сношения с бер­линскими радикалами. Берлинские "свободные" неоднократно приглаша­лись в Ангальт-Кэтен, в котором существовал кружок свободомыслящих людей, оказавших Бакунину дружеский прием во время его пребывания в этой стране.

   В полигическом отношении Ангальт в 1848 году представлял исклю­чение среди соседних провинций. Здесь царили демократические нравы,-демократическое устройство и господствовала демократическая партия. Консерваторы были в загоне и начали поднимать голову лишь в 1849 году, когда торжество реакции в остальной Германии уже стало ясным. Во главе правительства стоял Габихт (Habicht), остававшийся министром с 1848 г. по июль 1849 г.; другим демократическим министром был Keппe (KЖppe), и оба они были в дружеских отношениях с Бакуниным, которому позже помогали, когда он сидел в саксонских тюрьмах. В Кэтене у Ба­кунина имелись старые однокашники по Берлинскому университету, как напр. губернский стряпчий Бранигк. Проживая в июле-сентябре в Берлине, Бакунин среди других немецких демократов встречался там с Энмо Зандером, молодым радикальным депутатом дессауского ландтага (воз­можно, что он был с ним знаком уже в начале 40-х годов). Вероятно от Зандера он и получил те сведения о положении вещей в Ангальте, кото­рые побудили его избрать этот уголок для временного отдыха вдали от прусской и саксонской полиции. В Берлине их сближению мешали слухи о Бакунине, повторенные "Новою Рейнскою Газетою", но в Кэтене они сошлись довольно близко. В общем они очень друг к другу подходили по своим нигилистическим приемам, богемным ухваткам и темпераменту. Среди местных провинциальных деятелей Бакунин естественно выделялся и скоро занял видное положение. Вокруг него собрался круг дружески к нему расположенных и демократически настроенных людей: сюда кроме выше названных вошел доктор Альфред Бер, которого Бакунин знал еще по предварительному парламенту в Франкфурте, и у которого он жил в Кэ­тене. Имел он также убежище в Дессау, а одно время, скрываясь от ро­зысков прусской полиции, проживал в уединенном лесном домике вблизи Тринума. В Ангальте в приятельском кругу, в симпатичной ему атмосфере долгих бесед за стаканом вина, в покойной духовной обстановке, давав­шей возможность сосредоточиться и работать, Бакунин прожил 2,5 ме­сяца в плодотворной умственной работе, плодом которой между прочим явилось воззвание к славянам, сразу выдвинувшее его на политическую авансцену.

  

   163 6 октября в Вене произошло выступление демократических эле­ментов, сопровождавшееся убийством военного министра Латура. послав­шего войска против Венгрии, и приведшее к переходу власти в руки рево­люционеров. Против Вены были мобилизованы оставшиеся верными бе­жавшему в Ольмюц императору войска; в первую голову славянская армия Елачича, отступавшая перед венграми, а теперь спешившая разыграть роль спасительницы монархии и уже 7 октября двинувшаяся на Вену, а также стоявшие в Богемии войска под начальством Виндишгреца, которые полу­чили приказ о выступлении 8 октября. 11 октября уже начались стычки под Веной, 24 октября Вена была совершенно окружена, а 31 -го взята разъяренной солдатчиной.

   Бакунин действительно подумывал в то время о поездке в Прагу для объединения тамошних демократов и для отрыва их от партии соглашате­лей Палацкого и др. Но с одной стороны он не был уверен в характере ожидающего его там приема, а с другой кэтенские друзья решительно отсоветовали ему столь рискованный шаг. В частности Энно Зандер пи­сал ему на своем грубоватом языке из Берлина: "Милый, ты собираешься в Прагу? Не будь ослом! Что ты там теперь будешь делать? Дать себя арестовать или добиться провозглашения осадного положения? Оставайся в Кэтене, я приеду еще на этой неделе; ибо если и сейчас не дойдет до кон­фликта, то никогда не дойдет" (цит. книга Пфицнера, стр. 75).

  

   164 Из брошюры "Воззвание к славянам" и из второй прокламации к славянам от марта 1849 года (обе напечатаны у нас в томе 3) мы знаем, как отрицательно относился Бакунин к партии Палацкого, этому сброду реакционных лакеев австрийской династии, этой представительнице казенного австрийского панславизма (который эта партия при нужде го­това была сменить на казенный панславизм российский, как ни парадок­сально это звучит на первый взгляд). В ней он правильно усматривал одну из главных помех к революции и в частности к освобождению славянства. В показании перед саксонскою следственного комиссией) 11 октября 1849г. он между прочим заявил: "Я должен заметить, что ортодоксальная фрак­ция славян на пражском конгрессе - назову здесь имена: Палацкий - проявляла больше симпатии к России, чем к Австрии, и с графом Туном во главе она стояла за славянскую Австрию с резиденцией императора в Праге, ,а потому она не столько стремилась войти в соглашение с австрий­ским правительством, сколько непосредственно с самим императором". И ниже он поясняет; "Я хотел сказать, что ортодоксальная, т. е. легальная партия главным образом преследовала интересы славянской Австрии, в том числе и Палацкий. Однако среди них были и такие члены партии, ко­торые скорее склонялись на сторону России, чем Австрии, и готовы были симпатизировать интересам первой, но я не говорил, что Палацкий и Браунер преследовали русские интересы" ("Пролетарская революция" 1926, N 7, стр. 203; мы внесли сюда некоторые исправления, ибо у В. Полон­ского напечатано вместо "ортодоксальная" "православная" и вместо Браунер "Бруна", что впрочем является у него обычным; во 2-м томе "Мате­риалов", стр. 138, православная исправлена на ортодоксальную, но Бруна остался).

   Очень резкая характеристика Палацкого и Ригера дана Бакуниным в письме его к И. Фричу от 12 мая 1862 г. (будет напечатано у нас в сле­дующем томе этого издания). Там он говорит о них как о людях, предав­ших по глупости славянское дело, как о политических интриганах, дурных пастырях, обманувших и сбивших с толку чешскую молодежь, и т. п.

  

   165 На допросе в Австрии (Чейхан, прим. 136) Бакунин показал, что начал писать брошюру в то время, когда Елачич двигался на Вену, в ок­тябре 1848 г., а закончил ее после взятия Вены, т. е. в ноябре, и напеча­тал ее в конце декабря 1848 г. Издал ее по немецкие и по польски (в переводе Ю. Андржейковича) лейпцигский издатель Кейль ("Пролетарская Революция", цит. м., стр. 196-197); напечатал же ее типограф Александр Виде.

  

   166 Судя по тому, что в "Исповеди" подобные заявления встречаются несколько раз, можно предполагать, что Бакунину предъявлялись и обвини­тельные документы, или что его тем или иным способом ставили о них в известность. Можно также допустить, что он знал о присылке их из Австрии вместе с ним, но и об этим он мог знать только от жандармов.

  

   167 Прусское национальное собрание, которое Бакунин называет "кон­ститутивным", повидимому имея в виду его учредительный характер, было 9 ноября 1848 г. по приказу короля переведено в городок Бранденбург, причем временно распущено до 27 ноября, а когда палата депутатов отка­залась подчиниться этому произвольному распоряжению и начала соби­раться в разных местах Берлина, то ее собрание было 16 ноября разогна­но воинским отрядом, а 5 декабря она была окончательно распущена уже после переезда в Бранденбург. После этого король октроировал конститу­цию совершенно олигархического типа, которая с небольшими изменениями просуществовала до революции 1918 года.

  

   168 Гекзамеp, Адольф - немецкий журналист и политический дея­тель демократического направления; принимал активное участие в рево­люции 1848 года, был избран в Центральный комитет союза немецких демократических обществ на берлинском съезде этих обществ в октябре

   1848 г. и был членом редакции органа, этих обществ. Был членом прусско­го национального собрания.

   Дестер, Карл Людвиг Иоанн (1811-1859)-германский полити­ческий деятель, врач по профессии, кельнский демократ, затем коммунист, друг Маркса, член "Союза коммунистов", играл активную роль во время революции 1848 года; с февраля 1849 г. был членом прусского нацио­нального собрания, где сидел на левой; был членом Центрального комите­та немецких демократических обществ, избранного на октябрьском демокра­тическом съезде в Берлине, был редактором центральной демократической газеты, участвовал в демократическом восстании в южной Германии в 1849 г. После подавления революции принужден был эмигрировать в Швей­царию, где и умер. Бакунин познакомился с "им еще в 1847 году в Брюсселе.

  

   168а Мы уже указывали, что с августа среди немецких и в частности берлинских демократов началось оживление. Они стали готовиться к воору­женному отпору наступавшей реакции. Избранный на съезде демократиче­ской партии Центральный комитет старался завязывать повсюду связи, на­лаживать организацию демократических сил в провинции, вести радикаль­ную агитацию и т. п. Дестер, Якоби и Штейн, три немецких радикала, на­ходившихся в хороших отношениях к Бакунину, должны были составить революционный комитет для руководства подготовлявшимся выступлением, привлечь на его сторону армию, припасти оружие и средства. Так как Силезия считалась наиболее передовою провинциею Пруссии, то предпола­галось именно ее избрать центром восстания, опорным пунктом которого должен был служить город Бреславль (где Бакунин, как мы знаем, имел довольно широкие связи). Совершенно очевидно, что Бакунин был посвя­щен в эти планы если не в деталях, добиваться которых он сам вероятно избегал, то в общих очертаниях: это между прочим видно и из его письма к неизвестному поляку от 2 октября 1848 года, напечатанного нами в томе III настоящего издания; и столь же очевидно, что в Кэтене, где он в ча­стности сблизился с Дестером, с которым в Берлине не был близок, и с Гекзамером, двумя членами ЦК демократической партии, он узнал еще больше о революционных подготовлениях немецких радикалов. Так же хо­рошо Бакунин был посвящен в революционные замыслы поляков, с своей стороны готовивших новое восстание в Познани, в Галиции и, если удастся, в Царстве Польском; но о польских делах он в исповеди перед Николаем разумеется избегал упоминать. Именно в связи с подготовлявшимся вы­ступлением немецких демократов в Пруссии поговаривали о Бакунине как об одном из кандидатов в военоначальники наряду с Мерославским и Липским (см. выше комментарий 157).

   О планах и настроениях прусских демократов Бакунин мог узнавать между прочим от Мюллера-Стрюбинга, который старался держать своего друга в курсе событий, и от Энно Зандера, связанного с берлинскими демократами и часто совершавшего поездки в Берлин. С Бреславлем он связан был между прочим через своего приятеля, демократического купца Штальшмидта, который наезжал в Кэтен и там встречался с Бакуниным (об этом свидетельствует записка Штальшмидта от 29 октября 1848 г. из Кэтена, найденная у Бакунина при аресте и напечатанная в цит. книге Пфицнера, стр. 75). Еще более интересна другая записка того же Штальшмидта из Бреславля от 15 декабря 1848 г., в которой он сообщает, что состоит членом комиссии безопасности, управляющей городом, что в Бреславле все готово к восстанию, которое вспыхнет на следующий день, если из Бер­лина будет дан сигнал, и просит Бакунина постараться, чтобы Берлин поднялся (ib., стр. 77). Дестер и Гекзамер, перебравшиеся с середины января 1849 г. в Лейпциг, основали там "Центральный комитет для во­оруженной защиты немецкой народной свободы", который вероятно нахо­дился также в связи с Бакуниным, но о деятельности этой новой органи­зации почти ничего не -> известно[Author:LDN] .

  

   169 В Лейпциг Бакунин приехал 30 декабря 1848 года. Здесь он меж­ду прочим познакомился с прогрессивным издателем Эрнстом Кейлем, выпустившим в свет его воззвание к славянам. О впечатлении, произведен­ном Бакуниным на Кейля (а вероятно и на других лейпцигских демокра­тов), свидетельствуют следующие воспоминания Кейля, извлеченные из его статьи о пострадавших за революцию сотрудниках его журнала "Маяк", которая была помещена в сентябрьском номере журнала за 1849 год, т. е. когда Бакунин уже сидел в саксонской тюрьме. Итак вот что пишет Кейль.

   "Это было в конце 1848 года, в воскресное утро. Снег ослепительно сверкал на полях, которые были видны из окна моей комнаты. Люди мо­лились. А я сидел за столом и работал. Вдруг мне сообщили, что пришел гость. Я знал имя этого человека, хотевшего со мной говорить; знал, что он сын богатых родителей, из преданности идее отказался от блестящей карьеры и совершенно без средств эмигрировал во Францию; я знал его знаменитую парижскую речь на польском банкете, которая в бесчислен­ных (?) переводах обошла всю Европу; знал также и его дальнейшую судь­бу, как Гизо в своем раболепии перед русским царем выслал его из Фран­ции, как бежал он в Брюссель, как еще недавно только чудом спасся от выдачи черно-красно-золотой Пруссией, и как, почти до смерти замучен­ный всеми этими преследованиями, он нашел наконец приют в маленьком Дессау. Этот человек, затравленный власть имущими, был безусловно хо­рошим человеком.

   "Это был Бакунин.

   "О чем мы с ним в то утро говорили, как я ловил каждое слово этого восторженного апостола свободы, как он рассказывал обо всех своих на­деждах, о своей любви к России, о ненависти к царю,-все это я не буду сейчас повторять. Во время нашей беседы я просил его написать несколь­ко статей, и он мне это обещал. Я предложил ему за них приличное воз­награждение. Но он сказал серьезно: "Милостивый государь",-его высо­кая, гордая фигура поднялась с дивана, - "за деньги я не пишу". И этот человек был в это время беден, так беден!

   "С этого времени мы с ним часто встречались. Я видел, как он в пылу захватывающего вдохновения громовым голосом на ломаном немецком языке произносил свои воспевающие свободу речи. Все его могучее тело при этом дрожало от пламенного гнева и лихорадочного возбуждения. Битком набитые собрания, состоявшие преимущественно из видных людей, как бы охваченные священным порывом, не смели даже дышать, захва­ченные этим великаном духа. В этом бледном, черном (?) человеке все ды­шало силой, энергией и решимостью. Потом я видел его снова, как он, дитя с детьми, ласкал белокурую четырехлетнюю дочку одного друга и играл с ней, как он при этом рассказывал о своих братьях м сестрах в Рос­сии, о своей молодости. Слушатели были тронуты до слез. Как часто ухо­дил он из трактира голодный, потому что роздал на улице свои послед­ние деньги нищим или купил цветы своей любимице! И вот этого чело­века, столь великого и решительного в своей восторженности, столь мяг­кого в своей любви, они осмеливались называть "подлой натурой".

   "Сейчас не время говорить о политической деятельности Бакунина. Его "Воззвание к славянам", которое он опубликовал незадолго до приез­да в Лейпциг, известно. Все, что сочиняют о нем в последнее время офи­циальные лакейские газеты, будто он стоял во главе большого заговора, проект организации и планы которого найдены в его бумагах, все это ложь и клевета (?). Одно только верно, что он, случайно вовлеченный в дрезденскую революцию, вскоре стал во главе ее и честно и стойко бо­ролся там за свои идеалы. Какова будет его судьба-смерть ли, выдача ли России, или пожизненное тюремное заключение,-этого мы не знаем, и нам приходится больше бояться за него, чем на что-нибудь надеяться. Те­перь его судьба -

   (Б. Николаевский-"Бакунин эпохи его первой эмиграции в вос­поминаниях немцев-современников". "Каторга и Ссылка" 1930, N 8/9, стр. 111-112).

  

   Содержащиеся в последнем абзаце слова Кейля относительно загово­ра следует понимать так, что Кейль имел в виду заговор, направленный к возбуждению революции в Германии: такого плана у Бакунина действи­тельно в бумагах найти не могли. Но поскольку речь шла о заговоре про­тив Австрии, то, как мы знаем, таковой был Бакуниным задуман.

   Следивший за каждым шагом Бакунина русский посол в Пруссии Мейендорф в письме к Нессельроде от 3/15 января 1849 г. уверяет, что Ба­кунин является советчиком саксонских демократов и подает им мудрые со­веты: так он якобы убедил их выступать внешне умеренно, дабы таким путем увлечь за собою массы, и эта именно тактика помогла мол им получить чисто республиканскую палату (Р. Mеуendоrff - "Politischer und privater Briefwechsel", том II, стр. 144). Враги явно преувеличивали зна­чение Бакунина, но они его боялись и тщательно за ним следили.

   В Лейпциге, как сообщает Бакунин в показаниях на австрийском до­просе, он проживал без прописки в полиции, но с ведома какого-то члена правительства, имени которого он не называет, сначала в гостинице "Золо­той петух" (хозяином которой был демократ "папаша Вернер", у которого Бакунин одно время находил приют), а позднее для укрытия от глаз поли­ции он жил у своего знакомого книготорговца Шрека; одно же время жил вместе с братьями Страка, которые вскоре сделались его ярыми привер­женцами. С Густавом Страка Бакунин, как выясняется из его допроса в Саксонии, был знаком еще по Праге (поэтому показание Г. Страка, что он познакомился с Бакуниным 31 декабря 1848 г. в Лейпциге, приходится считать неверным); он встретил его в Лейпциге в гостинице "Золотой пе­тух", а затем познакомился и с его братом (Чейхан, стр. 39-40 и 80, а также "Прол. Рев.", цит. место, стр. 201 сл.). Возможно, что через них он проник в студенческие кружки в Лейпциге, состоявшие из славянской учащееся молодежи; в эти кружки начали захаживать и немецкие студен­ты. Здесь Бакунин, резко выступая против националистических предрас­судков, горячо разв