Главная » Книги

Бакунин Михаил Александрович - Исповедь, Страница 18

Бакунин Михаил Александрович - Исповедь


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19

человек - дикарь, он и не в Рафаэля станет стрелять, а в самую как есть в Божию матерь, если на­чальство прикажет. Против русского войска с казаками грешно пользо­ваться такими средствами,-и народ не защитишь и Рафаэля погубишь!" Но эти шуточные слова отнюдь нельзя истолковывать а смысле подтверж­дения легенды.
   При защите Дрездена Бакунин проявил поразительное хладнокровие и непоколебимую решимость, которые сделали его имя на долгие годы пугалом для саксонских филистеров, но в то же время способствовали преувеличению его действительной роли в дрезденском восстании.
   Шинке в своей докторской диссертации "Der politische Charakter des Dresdener Maiaufstandes 1849", Halle 1917, стр. 37, называет легендою утверждение литературы о майском восстании (кроме мемуаров Борна) о том, будто члены Временного правительства были марионетками в руках Бакунина, диктаторски господствовавшего над Временным правительством, всех терроризовавшего и стремившегося к водворению всеобщей европей­ской республики. В этом он прав. Но он пересаливает, когда вслед за Борном силится представить роль Бакунина в восстании как совершенно ничтожную и второстепенную.
   Эту слабую сторону Шинке отмечает и с нею не соглашается Курт Мейнель, автор недавно появившейся биографии Гейбнера ("Otto Leonhard Heubner", Leipzig 1928, стр. 207 сл.). На основании официальных про­токолов Мейнель устанавливает, что Бакунин явился в ратушу не сам, а по приглашению Чирнера, 4 мая, приведя с собою Гельтмана и Крыжановского. 5 мая он отказался занять пост главнокомандующего взамен Гейнце, что ему предлагал Чирнер, и т. д. Но Бакунин согласился вместе с обоими названными поляками руководить общими военными операциями из рату­ши. По показанию Гейбнера "с этого дня Бакунин фактически пользовался полною и неограниченною властью в деле руководства военными опера­циями; думаю, что наиболее подходящим было бы назвать его начальни­ком генерального штаба. Из ратуши он руководил боем, сообщал свои ре­шения Чирнеру, который передавал их главнокомандующему Гейнце (а поз­же Берну)". 5 мая он составил вместе с поляками "(Регламент) распорядка на баррикадах", подписанный Временным правительством и сообщенный начальникам баррикад. Далее он отдавал распоряжения о занятии или ук­реплении отдельных баррикад, распределял доставленные из Бургка пушки, распоряжался доставкой и раздачей боевых припасов и принял меры про­тив предполагавшейся на 6 мая атаки войск на Замковой улице. После возвращения с баррикад 6 мая, когда обнаружилось, что поляки исчезли, Бакунин взял на себя одного глазное командование. С этого момента Ба­кунин оказался единственным верным человеком, не оставлявшим Гейбне­ра вплоть до их совместного ареста в Хемнице.
   Мейнель отмечает, что и Бакунин не сумел придать боевым опера­циям плановый характер. Он прямо признавался Р. Вагнеру в том, что не знаком с стратегиею в собственном смысле. По словам Вагнера и Борна он не придавал восстанию серьезного значения и не верил в его успех.
   На допросах в саксонской комиссии Бакунин довольно подробно рас­сказал о своей деятельности во время майских дней. Естественно, что его рассказ, сделанный перед сыщиками, жаждавшими его крови, стремится несколько преуменьшить сыгранную им в действительности роль. Но в ос­новном и существенном он вполне совпадает с рассказом о тех же собы­тиях в "Исповеди", что придает ему большую достоверность. Он только богаче конкретными подробностями, которые саксонских следователей ин­тересовали конечно сильнее, чем русского царя.
   Рассказав, что с 4 мая он часто посещал ратушу, а с субботы 5 мая засел в ней безвыходно, Бакунин на допросе 14 мая 1849 г. продолжает:
   "Оставался по просьбам Тодта и Чирнера, так как они рассчитывали меня использовать как бывшего артиллерийского офицера. Я однако отрицаю мое личное участие в битве. На мне лежал только высший надзор за бое­выми припасами, пороховым погребом и помещением Временного прави­тельства. Я надзирал за выдачей пороха, находившегося в ратуше в ко­личестве 15-16 центнеров. Я отрицаю мое участие в совещаниях Времен­ного правительства, отрицаю и участие в боевых операциях, отрицаю так­же, что устно или письменно возбуждал других к бою или к поджогам, отрицаю в особенности всякую свою личную вину в приказах о поджогах и грабежах и в баррикадных боях. Я ограничивал свою деятельность в ра­туше исключительно вышеуказанными пределами".
   На допросе 20 сентября 1849 г. Бакунин показал, что 5 мая он пред­ставил Гельтмана и Крыжановского Чирнеру. Поляки согласились помочь Временному правительству своими советами и военными познаниями на следующих условиях: 1) чтобы их деятельность сохранялась в тайне, и чтобы им отвели для работы отдельную комнату; 2) чтобы Бакунин слу­жив посредником между ними и Чирнером, а Чирнер выполнял через Гейнце те их распоряжения, которые будут ему переданы через Бакунина;
   3) чтобы в случае поражения Чирнер доставил им паспорта и деньги на отъезд. Эти условия были в общем приняты, но так как отдельной комнаты Не оказалось, то Крыжановский, Гельтман и Бакунин заняли место в ком­нате Временного правительства за жестяным экраном. До того, как Бакунин привел к нему Гельтмана и Крыжановского, Чирнер предложил ему при­нять на себя единоличное верховное командование, но Бакунин от этого отказался, так как не знал Дрездена и не доверял своим военным талантам.
   Таким образом Бакунин, Гельтман и Крыжановский вместе с при­влеченным последними двумя Голембиовским, которого они считали зна­током уличного боя, составили нечто вроде Реввоенсовета при Вре­менном правительстве. Как показывал 13 августа 1849 года на допросе Гейнце, "эти господа были членами составленного Чирнером генерального штаба, к которому принадлежал также Бакунин". Прежде всего они по­требовали план Дрездена, чтобы изучить расположение города и враже­ских войск. Но они не могли как следует разобраться в полученном от Чирнера плане. План атаки не был до конца составлен Гельтманом и Крыжановским вследствие отсутствия подкреплений. Прежде всего они соста­вили проект распорядка на баррикадах, но он кажется не был доведен до сведения защитников баррикад. Этот проект переведен был на немецкий язык Крыжановским и Бакуниным. Далее деятельность Бакунина 5 мая состояла в том, что присылавшиеся Временным правительством на заклю­чение реввоенсовета донесения, содержавшие главным образом просьбы о присылке подкреплений, обсуждались тремя советниками, а затем реше­ние по ним сообщалось Бакуниным правительству, от которого уже и ис­ходил приказ об их исполнении. Вечером 5 мая Бакунин с Гельтманом ос­мотрели приведенные горнорабочими 4 пушки, из которых три оказались трехфунтовыми, а одна четырехфунтовой, после чего Бакунин распорядился доставить необходимые для этих пушек боевые припасы. Утром 6 мая Гельтман отметил на плане место установки пушек, а Бакунин передал это распоряжение Чирнеру для исполнения.
   Иногда дрезденский реввоенсовет давал повидимому непосредственные приказания главнокомандующему, но тот обыкновенно с ним не считался, ибо между ними шло глухое соперничество. Так по рассказу Бакунина утром 6 мая до реввоенсовета дошел слух о намерении королевских войск штурмовать Замковую улицу; вследствие этого Гельтман распорядился стянуть революционные силы на площадь и в ратушу и занять ими бар­рикады и улицу для отражения штурма; но слух этот оказался неверным.
   Как увидим ниже при рассказе об обходе Гейбнером баррикад, сопро­вождавший его Бакунин отдавал непосредсгвенные распоряжения команди­рам последних. По уходе Гельтмана с Крыжановским 7 мая Бакунин оста­вался единственным военным консультантом Временного правительства. До вечера понедельника 7 мая его работа ограничивалась отдачею распо­ряжений о доставке боевых припасов и об отправке подкреплений в нуж­ные места в тех случаях, когда Гейнце отсутствовал. В тот же вечер упа­док духа дошел уже до того, что между Бакуниным, Гейбнером и Чирне­ром возникли разговоры о том, следует ли сдаваться или же продолжать оборону или наконец прорываться. Бакунин предлагал прорваться, и его мне­ние встретило сочувствие. А между тем в тот момент положение вовсе не было еще таким плохим, и главные улицы были свободны от вражеских войск.
   В этот вечер согласно показанию Бакунина смятение дошло до край­них пределов, и ему захотелось внести в дело хоть некоторый порядок. По­этому он созвал в комнату Временного правительства командиров барри­кад, записал их имена и дал им инструкции насчет распорядка на барри­кадах, но не давал никаких распоряжений насчет боя. Ночью его разбу­дил Гейнце и сообщил, что на утро предположен общий штурм со стороны неприятеля, угрожающий революционерам полной гибелью. На вопрос Гей­бнера, что делать, Бакунин снова посоветовал прорваться. Гейнце также согласился с этим советом и пошел на разведку пункта, через который прорыв возможен. С этой разведки он уже не вернулся, так как попал в плен (в те времена поговаривали, что он сдался неприятелю преднамерен­но). Тогда Гейбнер, Чирнер и Бакунин решили созвать командиров барри­кад для обсуждения вопроса о дальнейших действиях. На этом собрании командир одной баррикады С. Борн предложил произвести общую атаку на врага и тут же единогласно был избран главнокомандующим, каковой выбор был утвержден Гейбнером и Чирнером. Все командиры баррикад утверждали, что бойцы требуют битвы и наступления. Борн выработал план генерального наступления, сводившийся к охвату противника с двух сторон, но план этот не был приведен в исполнение (в обсуждении его участвовал и Бакунин). Далее Бакунин участвовал в составлении и прове­дении плана отступления, о чем см. ниже.
   Был ли Бакунин рядовым членом генерального штаба при Временном
   правительстве или же занимал в нем руководящую роль? Последнее воз­можно уже хотя бы по той причине, что с большинством членов прави­тельства он был знаком ближе, чем польские офицеры, что последние были приглашены к работе через него, что решения штаба передавались правительству тоже через него, что и политически он был более видной фигурой и т. п. Среди актов в "Деле" Бакунина, хранящемся в саксонском государственном архиве, находятся следующий документ: "Гражданин Ба­кунин уполномочивается Временным правительством отдавать все признаваемые им нужными распоряжения по связанным с командою вопросам". Слева стоит печать Временного правительства, а справа подпись: "Времен­ный уполномоченный Чирнер". Возможно конечно, что это удостоверение выдано Бакунину после отъезда польских офицеров, т. е. после 6 мая, а подписать его мог Чирнер, когда вернулся (в отличие от поляков, уже не вернувшихся). Но вряд ли Бакунин взял бы от Чирнера такое удо­стоверение после того, что он считал трусливым и необоснованным бегством его с поля сражения. Если же допустить, что документ имеет более ран­нее происхождение (а это весьма вероятно), то он подтверждал бы вы­дающееся место, которое Бакунин занимал в революционном штабе. И в этом отношении весьма характерно заявление, которое сделал на допросе Гейбнер и которое гласило, что Бакунин был "главою генерального штаба" (Chef des Generalstabs). См. Пфицнер, loc. cit., стр. 152-153, и Керстен, стр. 103.
   Но это конечно не значит, чтобы легенда, приписывающая Бакунину главенствующую роль в дрезденском восстании, имела под собою солид­ную базу. Не следует думать, что происхождением своим эта легенда обя­зана только врагам Бакунина. Нет, и друзья его и поклонники повинны в ней не меньше, чем противники. Мы уже видели примеры этого. (Между прочим в дневнике Варнгагена фон Энзе, том VI, стр. 164 и 167, пере­даются слухи, что бои в Дрездене шли под главным руководством Баку­нина). Вот еще один: тот же Кюрнбергер, протест которого против этой легенды мы сейчас приведем, страницею выше заявляет, что с момента своего присоединения к движению Бакунин "стал главой и душой этого правительства". Этого с русским и не могло быть. И гораздо более прав Кюрнбергер, когда объясняет легенду о засильи Бакунина в саксонской революции злобою испуганного мещанства и иностранным происхождением Бакунина. "Саксонская реакция,-пишет он (I. с. стр. 119),-развлека­лась тем, что весь свой яд выливала на Бакунина. Было уже достаточно грустно, что такого рода люди, как статский советник Тодт или окруж­ной начальник Гейбнер, всеми в стране почитаемые личности, стояли во главе революции. Их доброе имя, их большая популярность надевали на­мордник на пасть даже наиболее злостных клеветников. В этих условиях иностранец, чужак, русский был самой желанной мишенью для их сдер­живаемой ярости. На него-то и обрушилась вся злоба бешенства реак­ционных доносителей. Это он совратил с пути истинного славных сак­сонцев, это он терроризовал благочестивых и лояльных чиновников, это он толкнул всех на нечестивое, пагубное, самое плохое. Один из моих това­рищей по камере, которого однажды водили в город, рассказывал по воз­вращении, что город полон разговорами о новом отвратительном ужасе:
   в одном небольшом домике на заднем дворе нашли гильотину, изготовлен­ную по приказу Бакунина, и если бы спасители-пруссаки хоть на один день запоздали, то этот злодей поставил, бы ее на Старом Базаре и начал бы рубить головы всех благомыслящих граждан".
   Легенда, раздувавшая роль Бакунина в майские дни, начала слагаться тогда же под влиянием паники, овладевшей терроризованным мещанством, которое боялось революции больше, чем озверелой прусской и саксонской солдатчины. Во время следствия целый ряд таких озлобленных обывателей доносил на Бакунина как на виновника поджогов, насильственных мер по отношению к лицам и т. п. В показаниях его перед следственной комис­сией ему приходилось опровергать эти злостные измышления. Так 10 ок­тября 1849 г. он по поводу показаний полицейского служителя К. Ф. Перля и портного Эренрейха отрицал, чтобы он был верховным руководите­лем всего дела и всем распоряжался в ратуше. Можно сомневаться в ис­кренности Бакунина, когда он пытался опровергнуть извет некоего Наумана относительно отданных им распоряжений реквизировать свинцовые часо­вые гири для литья пуль; возможно также, что он действительно произ­нес приписываемые ему неким Ф. А. Фелькером слова, что нужные бар­рикадным бойцам предметы они должны добывать "только силой". При­знавая, что он требовал доставки пистонов и распоряжался их распреде­лением, Бакунин вместе с тем отвергал донос городского гласного К. Л. Майзеля, будто он на указание, что хранение пороха в ратуше угрожает ей и соседним домам (а сохранение домов, принадлежавших им и им подобным, интересовало "либеральных" гласных больше, чем судьбы конституции и революции), ответил: "Что? Дома? Пусть взлетают на воздух!"
   (Надо впрочем сказать, что произнесение этих слов приписывается Бакунину и с демократической стороны, друзьями. Так Эмма Гервег в письме к мужу из Парижа от 11 августа 1849 года сообщает, что венский журналист Гефнер, который был правою рукою Бакунина во время дрез­денского восстания, весело рассказывал ей про посещение Бакунина бурго­мистром, просившим его пощадить дома, на что тот, спокойно попыхивая сигарою, отвечал: "Что, дома? Теперь они существуют только для того, чтобы быть подожженными" ("1848. Briefe an und von Georg Herwegh", стр. 288-289).
  
  Бакунин объяснял, что ключ к складу пороха, находившегося в подвале ратуши, находился у него, и он распоряжался его раздачею. Узнав, что собираются переправить этот порох в другое место, он заподозрил в этом что-то не­ладное, тем более, что смотритель ратуши подозревался во вредительстве, и убедил Чирнера и Гейбнера оставить порох в ратуше - вот и все. Рав­ным образом Бакунин отвергал показание какого-то Воогка, будто он отдал приказание поджечь замок смоляными факелами..
   11 октября он показывал: "Я отрицаю, что давал распоряжения под­жигать дома, а также и то, что знал о каких-либо прямых приказах в этом духе, а равно о лицах поджигателей и их средствах для выполнения за­думанного. Мне вообще известно, что в городе сгорели лишь оперный театр и еще один дом". Тогда ему предъявили приказ Временного пра­вительства начальникам баррикад, который разрешал им в случае нужды в применении огня в интересах обороны действовать по собственному усмотрению. Бакунин признал, что он участвовал в обсуждении этого при­каза, что этот приказ был вызван ходатайством двух гласных Рихтера и Минквица спасти город от поджогов, коему Временное правительство со­чувствовало, и что означенным приказом начальники баррикад побужда­лись к пощаде зданий, но в то же время не лишались прямым запретом крайнего средства обороны. От Временного правительства прямых приказов о поджогах не исходило; равным образом они никогда не исходили от него, Бакунина. Он слыхал, что кое-где преступлено было к таким поджогам, но не знает, кто их приказывал, какими средствами располагали их виновни­ки и т. п.
   19 октября Бакунину была дана очная ставка с гласным Майзелем. Последний, желая доказать, что Бакунин был главным действующим ли­цом в ратуше, заявил, что Бакунин неоднократно самовластно давал отве­ты на обращения городской думы, не спрашивая предварительного мне­ния присутствовавших тут же членов Временного правительства. (Это впро­чем весьма похоже на Бакунина!) Далее он объявил, что Бакунин возлагал на думу ответственность за доставку пистэнов. Бакунин отрицал справед­ливость этого показания, которое Майзель подтвердил клятвой.
   Что Бакунин допускал в случае необходимости и поджоги, это несом­ненно: для этого не требуется даже быть революционером, для этого до­статочно быть просто военным, просто борцом, просто толковым челове­ком. Оборона с помощью огня применяется всеми военачальниками. Мысль о преграждении наступления монархических полчищ, действительно убивавших и сжигавших все на своем пути, принадлежала не одному Ба­кунину. О ней думал и Ракель, прибывший 6 мая в Дрезден из Драги и ви­девший слабость инсургентов.
   На стр. 158 своих цитированных мемуаров Рекель рассказывает, что для преграждения наступления правительственных войск он придумал об­ложить слишком низкие баррикады повстанцев смоляными венками, кото­рые, будучи вовремя подожжены, могли бы задержать продвижение усми­рителей (эту мысль приписывали Бакунину, хотя не исключена возможность" что она возникла у них обоих одновременно, тем более что они могли на эту тему говорить между собою и до восстания). Временное правительство согласилось было на эту меру, к осуществлению которой Рекель уже при­ступил, но под влиянием нескольких городских гласных, опасавшихся по­жара и гибели каменных домов от смоляных венков, отменило свое рас­поряжение. А между тем королевское правительство, менее щепетильное в этом отношении, уже собиралось разрушить весь город бомбами (цит. соч., стр. 158-159).
   Мещане стремились выставить Бакунина кровожадным человеком. В одной консервативной саксонской газете для деревни говорилось: "В пос­ледние дни ужасный Бакунин проявил признаки помешательства на наси­лии. Как запертый в клетке хищный зверь шагала эта долговязая фигура, облеченная в синий фрак, взад и вперед по думскому залу, и всякое про­тиворечие своим приказаниям он отклонял с пеной на губах". (W. Schinke- "Dеr politische Charakter des Dresdener Maiaufstandes 1849", стр. 37). На самом деле при всей своей революционной страсти он был человеком весьма гуманным, и, где интерес революции допускал это, старался вызво­лить попавшего в беду обывателя, невинного в приписываемом ему прес­туплении. По этому поводу Рекель сообщает мелкий, но характерный для Бакунина факт.
   Рассказав о том, что подозрительно настроенная толпа схватила ка­кого-то коммунального гвардейца, выстрелившего со двора из ружья и уве­рявшего, что он стрелял по голубям, и требовала немедленной расправит с ним как с злодеем, стрелявшим в народ, Рекель прибавляет: "Здесь Ба­кунин показал всю свою столь охотно приписываемую ему правдолюбивы­ми врагами жестокость и кровожадность. Резким тоном приказал он все более запутывавшемуся обвиняемому замолчать, затем стал сзади него и начал подсказывать ему, что ему следует говорить, дабы утихомирить раз­горевшиеся страсти, в то время как другие старались успокоить обвините­лей. И таким образом этот полевой суд закончился немедленным освобож­дением испуганного человека" (цит. соч., стр. 154-155).
   В общем Бакунин держался на допросах чрезвычайно мужественно и, отказываясь давать показания о третьих лицах, себя не старался выгора­живать. Поэтому то, что он показывает о своей роли в дрезденском вос­стании, за исключением некоторых деталей может быть признано достовер­ным. В этом отношении представляет немалый интерес своего рода сводка его показаний по атому пункту, содержащаяся в заключительном допросе, учиненном ему в Кенигштейнской крепости незадолго до суда, а именно 20 октября 1849 года.
   Выдержку из этого допроса, хранящегося в "Деле" против Бакунина в саксонском государственном архиве, том la, стр. 147 сл., приводит K. Керстен на стр. 103-104 своего немецкого перевода "Исповеди". Мы заимствуем ее оттуда.
  
   ВОПРОС
   N 3.
   Политическая деятельность Ба­кунина была направлена главным об­разом против русского правительства.
   ОТВЕТ:
   Совершенно верно.
  
  ВОПРОС
   N 4.
   Поэтому Бакунин, так как он усмотрел в майской революции в Дрез­дене выступление против русского влияния, а вместе с тем, ввиду влия­ния русской политики на Пруссию, и выступление против русского влияния, и так как эта революция по­казалась ему отвечающею его стрем­лению сломить или по крайней мере ослабить русское влияние на Герма­нию, а сверх того многие его знако­мые приняли участие в восстании, примкнул и действовал в инсуррекции, имевшей место в Дрездене в мае сего года.
   ОТВЕТ:
   Также верно
  
  ВОПРОС:
   N 5
   Однако Бакунин отрицает, чтобы он подготовлял дрезденское восста­ние или знал о его подготовке.
  
  ОТВЕТ:
   Это я определенно отрицаю
  
  ВОПРОС:
   N 10.
   Бакунин ведал пороховым погре­бом и занимался раздачею пороха и доставкою боеприпасов.
  
  ОТВЕТ:
   Верно.
  
  ВОПРОС:
   N 11.
   Бакунин распоряжался посыл­кою подкреплений.
  
  ОТВЕТ
   Не всегда, а именно толь­ко в отсутствие Гейнце.
  
  ВОПРОС
   N 12.
   Бакунин посещал баррикады и инструктировал их командиров отно­сительно способов получения припа­сов из ратуши.
  
  ОТВЕТ
   Один только раз.
  
  ВОПРОС
   N 16.
   Бакунин вместе с Борном соста­вил не выполненный однако позже план собрать вое силы и атаковать войска с двух сторон.
  
  ОТВЕТ
   Я только разговаривал с Борном об атом плане, но сам его не составлял.
  
  ВОПРОС
   N 17.
   Бакунин обсуждал с Борном план отступления инсургентов.
  
  ОТВЕТ
   Это правда.
   ВОПРОС
   N 20.
   Бакунин причастен к решению Гейбнера перенести восстание в Хем-ниц и с этою целью поехал также вместе с Гейбнером в Хемниц, но там был задержан.
   ОТВЕТ
   Совершенно верно.
  
   В связи с легендами, создавшимися тогда о Бакунине в обыватель­ских и вдохновляемых ими полицейских кругах, небезынтересно привести несколько выдержек из относящейся к тому периоду полицейской книги, трактующей между прочим и о М. А. Бакунине.
   "Бакунин Михаил вместе с Маццини и Руге составляет революцион­ный триумвират нашего времени. Родился в Торжке в России, был импе­раторским русским артиллерийским офицером, позднее литератором; социа­лист, товарищ Руге, Тодта, Кёхли; как личность, в высокой степени опас­ная политически, был изгнан из Франции, но тем не менее участвовал в парижской февральской революции, вступил в союз с Ледрю-Роленом, пи­сал возмутительные воззвания к русским и австрийцам, сдружился в Бер­лине с Гекзамером, Рейхенбахом, Вальдеком, Дестером и Якоби, в Саксонии с Шреком, Реккелем и литератором Виттигом (теперь политический эмигрант во Франции), демократизировал и возбуждал к восстанию в союзе с польскими эмигрантами Гельтманом и Крыжановским всю Саксонию, ру­ководил дрезденским восстанием и дрезденскими поджогами, был аресто­ван вместе с Гейбнером, приговорен к смертной казни и помилован к по­жизненному заключению и вслед затем выдан Австрии, а ею России". Так сказано на стр. 69 книги "Anzeiger fЭr die politische Polizei Deutschlands auf die Zeit vom Januar 1848 bis zur Gegenwart. Ein Handbuch fЭr jeden deutschen Polizeibeamten. Herausgegeben von-г.". ("Указатель для герман­ской политической полиции за время с 1 января 1848 до настоящего времени. Руководство для всякого немецкого полицейского чиновника. Издал-р..). Эта книга вышла в 1854 году в Дрездене, и весьма вероятно, что автором ее был пресловутый полициант Штибер, изве­стный по процессу Союза коммунистов 1852 года. На стр. 130 этой книги о Бакунине сказано, что "необычайно одаренный духовно и физически, он был тем более опасным противником монархии, что не отступал ни перед какими средствами для достижения своей цели - введения республики. Он руководил в особенности пражским и дрезденским восстаниями и по подав­лении последнего, бежав в Хемниц, был на дороге взят в плен и заключен в Кенигштейн, откуда выдан Австрии". На стр. 149 говорится, что "Ба­кунин и Либельт вождями революции были избраны на случай успеха пан­славистского заговора 1848 года (?) в эмиссары последнего для Богемии, Польши и Венгрии". Насколько нельзя доверять "фактам", сообщаемым в этой полицейской книге, видно например из того, что там сказано на стр. 130 о Головине и Тургеневе (по-видимому А. И.) : "Головин и Турге­нев, русские эмигранты, за политические и государственные преступления приговорены к тяжким наказаниям, в апреле 1848 жили вместе с Бакуни­ным в Берлине (!?) и состоят в сильнейшем подозрении участия в прусско-польском восстании и венской революции". Как мы знаем, такой слух по­явился в тогдашних немецких и чешских газетах.
   Все эти цитаты заимствованы из заметки М. Гершензона, напечатан­ной в "Голосе Минувшего" 1913, N 1, стр. 184-185.
   После подавления дрезденского восстания вышел ряд памфлетов, в ко­торых Бакунин изображался в виде злого гения этой революции. Перечень этой памфлетной литературы о дрезденском восстании приводится в цити­рованной книге В. Шинке, стр. 80.
   Вот заглавия некоторых из них, приводимые в цитированной статье Б. Николаевского: 1) Майзель (городской гласный)-Die Ereignisse in Dresden von 2 bis 9 Mai 1849"; 2) dr. Edwin Bauer-"Die Demagogie in Sachsen"; 3) Karl Krause-"Die Aufruhr in Dresden"; 4) "Der Aufstand in Dresden von einem sДchsischen Offiziere und Augenzeugen". При этом Бакунин выставлялся не только в виде зачинщика и руководителя вос­стания, но и в виде агента-провокатора, русского шпиона, игравшего роль вредителя по отношению к германскому отечеству. На этот раз кле­вета шла не из демократического лагеря, а из среды благомыслящей и консервативной буржуазии. Варнгаген в своем дневнике (т. VI, стр. 174) с горечью констатирует, что старые берлинские друзья Бакунина вроде проф. Вердера и Людвига Тика отрекаются от него, а новые растеряны и сбиты с толку.
   В ответ на мещанскую клевету против Бакунина старый друг Бакунина Л. Виттиг, успевший бежать в Швейцарию, напечатал в N 267 "Дрез-денской Газеты" от 14 ноября 1849 г. статью, которую Б. Николаевский, перепечатавший ее в своей статье "Бакунин эпохи его первой эмиграции"
   -("Каторга и Ссылка" 1930, N 8-9, стр. 106-111), одно время непра­вильно приписывал Дестеру и автора которой так и не мог открыть. В этой статье Виттиг между прочим писал:
   "Клеветническая пресса от Шпрее до ее точных отражений в Карлсруэ, как и все эти грязные брошюрки о майских событиях, которые до сих пор преимущественно были делом рук продажных борзописцев,...-все объ­единились в общей свистопляске против Бакунина. Это он был тайным вдохновителем революции, о которой кроме него знали лишь немногие по­священные, он захватил всю власть в свои руки, он терроризировал город и временное правительство, он был тем подстрекателем и поджигателем, который охотно не оставил бы от Дрездена камня на камне, в его лице олицетворялась красная республика и ужаснейший коммунизм, и вдобавок ко всему он - собственно русский шпион. Правда даже те, кто совершенно не был знаком с Бакуниным, не знают, как быть: должны ли они смеяться над глупостью этих листков или негодовать на их злобную подлость. Но что бы ни было состряпано против Бакунина из этих гнусных доносов, мы считаем своим долгом вступиться за него, подвергающегося столь тяжким обвинениям.
   "Итак говорят, что Бакунин был застрельщиком майского восстания?.. Ведь никто не предполагал, что подготовляется революция, а Бакунин, ко­торый вообще мало интересовался немецкими делами и еще того меньше саксонскими, забавлялся, издеваясь над спокойствием распивающих пиво саксонцев, и в то же время находил, что занятая Саксонией мирная пози­ция оправдывается ее географическим положением. Этот славянин, так сильно опередивший свой народ, тешил себя мыслью,... что он очень близок своему народу,... и день и ночь работал над делом освобождения сво­его порабощенного народа от оков рабства... Он в то время был занят тем, что писал пламенное воззвание против русской интервенции в Венгрии, и поистине не помышлял о революции в стране, которая ему совершенно чужда. Он конечно приветствовал революцию... И все же он еще 4 мая хо­тел покинуть Дрезден, так как совершенно не верил в успех восстания, и друзья с трудом уговорили его остаться. Кто же может удивляться тому, что на этого пламенного демократа произвели впечатление шум борьбы, всеобщее возбуждение, призывы восставших к оружию?.. Бакунин был в Дрездене, все-таки была надежда на то, что восстание может иметь успех, и ввиду этого он конечно счел себя обязанным как демократ принять уча­стие в восстании.
   "Нелепым однако является утверждение, что была установлена дик­татура. Его терроризм только в том и заключался, что он настаивал на до­ведении до конца раз начатого дела, что в интересах победы революции он не обращал никакого внимания на жалобы и претензии отдельных лиц. Господин Майзель, член городской управы, особенно возмущен тем, что Бакунин сказал: "Что дома! Пусть взлетают на воздух!", но Майзель не подумал, что перед штурмом нет времени на дискуссии, на обсуждение аргументов за и против... Что Бакунин не мечтал о лаврах Ростопчина и не хотел превратить Дрезден в кучу пепла, явствует из того, что это он в последний момент (5 и 6 мая) запретил взрыв дворца, и по этому поводу у него произошел даже серьезный конфликт с лицами, посланными для про­ведения этого плана. Если Бакунин действительно захватил всю власть, если он, этот "страшный красный", без стеснения отдавал распоряжения этому "полному нулю Чирнеру", где же тогда эти пирамиды голов казнен­ных реакционеров, где же разграбленные по приказу Бакунина народом лав­ки, где расхищенные драгоценности?
   "Но почему же Бакунин, если он не был душою революции, если он был только случайным участником ее, почему он не спасся заблаговремен­но, когда неизбежность поражения стала для него очевидною, а пути к бегству были открыты? О, именно эта выдержка больше всего говорит о его бескорыстии и мужестве. Он совершенно не обращал внимания на опас­ность, которой подвергался, он был захвачен величием поведения Гейбнера, с которым хотел разделить и горе и радость... Те, кто был ближе знаком с Бакуниным, способны ценить его чистую, преданную, готовую на всякое самопожертвование дружбу. И поистине человеку, обреченному долгие годы томиться вдали от друзей отрезанным от всего мира,.. может слу­жить утешением сознание, что его честь и доброе имя остаются незапятнан­ными.
   "Но его хотят лишить и этого (последнего утешения, его не только приговорят к смертной казни или пожизненному заключению, но еще хотят нелепо заклеймить позором, назвав русским шпионом. Я думаю, ни одно поражение, ни одна обманутая надежда, ничто не задело Бакунина так бо­лезненно, таю тяжело, как это сомнение в чистоте его побуждений... Только постоянное и тесное общение его с Лелевелем и другими стоящими вне вся­ких подозрений польскими революционерами сняло с него это позорное клеймо, так что когда во время его пребывания в Бреславле (а не в Брюс­селе, как сказано благодаря опечатке у Б. Николаевского. - Ю. С.) "Но­вая Рейнская Газета" вновь было подняла этот вопрос, Бакунин имел уже горячих защитников (Эта статья важна в том отношении, что Виттиг пишет на основании своих разговоров с самим Бакуниным. Поэтому такие его сообщения, как указание на роль близкого знакомства с Лелевелем в деле реабилитация Бакунина, заслуживают особого внимания.)...
   "Время воздаст этому оклеветанному должное. Пожелаем, чтобы оно не заставило себя долго ждать".
  
   252 О работе в штабе Гельтман и Крыжановский в своем докладе рас­сказывают приблизительно то же, что Бакунин в "Исповеди" и в своих показаниях перед саксонскими следователями. Первым делом они попы­тались раздобыть точные сведения о наличных боевых силах, их распо­ложении и средствах борьбы, но Временное правительство такими сведе­ниями совершенно не располагало. Пришлось разослать патрули и одиноч­ных разведчиков для того, чтобы собрать сведения о числе баррикад, их устройстве, количестве обороняющих их бойцов, местонахождении неприя­теля и его позициях. Тут же они объяснили правительству, что борьба на баррикадах не может быть длительной, и что нужно заблаговременно гото­виться к отступлению в горы. Когда атака королевских войск усилилась и возникло опасение, что баррикадные бойцы не смогут долго против нее дер­жаться, они предложили правительству обратиться к населению с прокла­мацией, вызывавшей охотников для встречной атаки неприятельских пози­ций; но на назначенное место никто не явился. Что касается проекта орга­низации и обороны баррикад, выработанного штабом, то по словам докла­да Бакунин и Голембиовский высказывались против дето, но Гельтман и Крыжановский настояли на своем и побудили правительство отдать распо­ряжение о его напечатании и выполнении.
   Как видно из доклада, Гельтман и Голембиовский не питали надежд на успех и считали восстание заранее обреченным на поражение, а барри­кадных бойцов неспособными выдержать длительный бой с обученными правительственными войсками. Возможно, что в этом отношении на них разлагающе подействовал разговор с польским военным специалистом Ста­ниславом Пониньским, ж которому они как к наиболее компетентному из эмигрантов обратились сейчас же после получения ими приглашения Вре­менного правительства. Пониньский, которого они просили взять на себя высшее начальство над революционными силами, категорически от этого отказался, объяснив, что считает дрезденское восстание случайною вспыш­кою, обреченною на неудачу и не могущею вызвать нигде поддержки; такой же отказ он передал Мартину, который обратился к нему непосредственно от имени Временного правительства. Такое неверие в восстание вероятно и было основною причиною их внезапного отъезда из Дрездена в разгар боя, что так глубоко возмутило Бакунина (см. ниже).
  
   253 О Геийце см. выше, стр. 399-400.
   Рекель в своих воспоминаниях несогласен с такою оценкою Гейнце, хотя этот военный специалист вряд ли вообще подходил к командованию демократическими повстанцами. Вот что пишет Рекель: "При полном от­сутствии организации на стороне застигнутого совершенно врасплох народа твердое, единое руководство было просто невозможно. У главнокомандую­щего не было никаких средств к тому, чтобы оказывать решающее влияние на ход борьбы. Каждый действовал по собственному усмотрению, прихо­дил и уходил, занимал или оставлял пост, когда ему было угодно. Ни в один момент подполковник Гейнце даже приблизительно не знал, каким количеством бойцов он якобы командовал, сколько их стояло в том или ином месте, подчинялись ли отдельные отряды каким-нибудь начальникам и каким именно... Собрать более значительную, необходимую для наступ­ления силу было невозможно, и таким образом всякое продвижение вперед заранее исключалось. Приходилось ограничиваться обороною от случая к случаю, радуясь, если удавалось доставить подкрепление к тому или иному угрожаемому пункту. Не подлежит сомнению, что и при данных обстоятель­ствах человек большой энергии мог бы дать несравненно больше, но ничего не было более лишенного основания, чем брошенные с разных сторон против Гейнце обвинения в измене, в то время как он с величайшим самоотвер­жением взял на себя эту бесконечно трудную задачу, для выполнения кото­рой никого другого не сумели найти, и сделал в этой области все, что толь­ко было в его силах" (цит.соч., стр. 149-150).
  
   254 Об отношении Бакунина к Гейбнеру очевидец Вагнер говорит: "Ба­кунин заявил мне, что как бы ни были ограничены политические воззрения Гейбнера (он принадлежал к умеренно-левым в саксонском парламенте), это - благородный человек, которому он немедленно отдает себя в полное распоряжение. Он, Бакунин, пережил то, к чему стремился. Теперь он зна­ет, что ему остается делать. Надо рискнуть головой и больше ни о чем не спрашивать. Гейбнер тоже повидимому понял необходимость энергиче­ских мер, и предложения Бакунина нисколько не пугали его. При комен­данте, неспособность которого быстро выяснилась, был образован военный совет из опытных польских офицеров. Бакунин, сам ничего не понимавший в вопросах стратегии, не покидал ратуши и Гейбнера, помогая советами и проявляя удивительное хладнокровие" ("Моя жизнь", т. II, стр. 183-184).
   Ясно, что здесь речь идет не о "коменданте", как оказано в плохом русском переводе, а о главнокомандующем. Но военный совет, как мы знаем, был организован не при Гейнце, а при Временном правительстве.
  
   255 Ясно, что это написано в угоду Николаю I.
  
   256 Обход баррикад происходил в воскресенье 6 мая. В показании от 21 сентября 1849 г. Бакунин по этому доводу говорит: "Гейбнер сказал защитникам баррикад речь, в которой старался вдохнуть в них мужество для продолжения борьбы. Я же давал командирам баррикад наставления посылать не сразу, как имело место до тех пор, множество баррикадных бойцов в ратушу за боевыми припасами, а отдельных лиц с письменными полномочиями от баррикадных командиров, дабы таким образом не растра­чивались припасы и не обнажались баррикады".
  
   257 При этом обходе баррикад Гейбнер и Бакунин встретили депутата саксонского сейма Грунера. Он сообщил им, что Чирнер и оба поляка, по­лучив плохие известия из Крестовой башни, быстро удалились и куда-то бесследно исчезли. В ратуше это известие подтвердилось. Все присутству­ющие, в том числе Иекель и Грунер, были того мнения, что Чирнер уда­лился из малодушия. Тодт ушел еще до них, причем причины его исчез­новения были неизвестны. Бакунин с Гейбнером были очень озадачены этим исчезновением. "Однако Гейбнер вскоре заявил, что после речи, ко­торую он держал защитникам баррикад, ему совершенно невозможно бежать, и что он должен выдержать до конца. Я поддержал Гейбнера в этом на­мерении и заявил ему, несмотря на его предложение дать мне денег для бегства, что я останусь и выдержу с ним до конечного исхода дела, хотя пожалуй мне приходилось более других опасаться в качестве иностранца и русского". Иекель не выказал охоты занять место Чирнера; Гейнце зая­вил, что если Временное правительство уйдет, то он сложит с себя полу­ченные от него обязанности, но если оно останется, то он сохранит свой пост. Однако на Бакунина все это произвело такое впечатление, что Гейнце предпочел бы убраться подобру-поздорову. Тодт вскоре появился, но через короткое время снова исчез. Чирнер явился только в десятом часу вечера.
   В докладе Гельтмана и Крыжановского этот инцидент излагается до­статочно невразумительно. Прежде всего по их словам инициатива обхода баррикад членом Временного правительства принадлежала им. Если это так, то тем более странным представляется их дальнейшее поведение. С баррикад приходили неутешительные вести. Присоединение прусских полков к войскам короля саксонского ставило революционеров в невозможность защищаться. Из членов правительства присутствовал в ратуше один Чир­нер; о Гейбнере и Бакунине не было "и слуху ни духу (но ведь они пошли обходить баррикады по предложению самих авторов доклада!)- Третий же член правительства Тодт, пораженный пожаром Оперы, вообще куда-то исчез. Постепенно в окружение Чирнера прокрадывалась деморализация. Сам Чирнер настолько растерялся, что начал собирать и жечь официаль­ные документы. Деморализация дошла до того, что Голембиовский без объяснения причин собрался уходить, но был остановлен своими двумя товарищами, желавшими узнать, в чем дело. Через некоторое время Чир­нер, кoe-как уложив правительственные бумаги, заявил им, что дело без­надежно, сил нет, подкреплений тоже, спешившие на помощь бойцам отря­ди ушли, не войдя в город, и держаться больше немыслимо; боевые при­пасы также все исчерпаны. Тут же он поблагодарил поляков за оказан­ную восстанию помощь. На их вопрос, нельзя ли продолжать борьбу в другом месте, Чирнер указал на Альтенбург и там назначил им свидание. Все это происходило около часу пополудни.
   "Оставив город, - эпически продолжают авторы доклада, - мы от­правились в Кэтен". Другими словами боевые руководители движения про­сто сбежали без всякого на то основания в разгар боя. Если бы речь шла не об известных закаленных бойцах, старых революционерах, предан­ных своему делу, то их поведение можно было бы объяснить только трусо­стью. В данном же случае не знаешь, чему его приписать, если не предпо­ложить действия непреодолимой паники, вызванной отсутствием известий, а главное веры в данное выступление. Оказалось, что беглецы решительно ошиблись: на помощь повстанцам пришли новые силы, и они удачно отбили все атаки врага, о чем Гельтман и Крыжоновский узнали на следующее утро. После того они однако двинулись не обратно в Дрезден, а в Лейпциг, но не нашли там подходящих революционных элементов. Далее они поехали в Цвикау, откуда собирались перебраться в Фрейберг, считавшийся центром революционных горняков. Но в Цвикау 10 мая они чуть не подверглись аресту и только случайно избежали его. К этому времени они узнали о поражении дрезденского выступления. Ясно было также, что и чешского восстания не будет. Тогда наши друзья из Цвикау уехали в Бадей и при­няли участие в южногерманском восстании. Но в Дрезден они уже не вер­нулись.
  
   258 Вагнер рассказывает, что встретив Бакунина 8 мая в ратуше, он узнал от него, что Временное правительство приняло его план, сводивший­ся к тому, чтобы оставить дрезденские позиции, мало пригодные для про­должительного сопротивления, и отступить в Рудные горы, куда со всех сторон стекались вооруженные отряды (т. II, стр. 187). Надо заметить, что рабочее население Рудных гор вообще играло серьезную роль в вос&

Другие авторы
  • Привалов Иван Ефимович
  • Лухманова Надежда Александровна
  • Пыпин Александр Николаевич
  • Стронин Александр Иванович
  • Гершензон Михаил Осипович
  • Буланже Павел Александрович
  • Григорович Дмитрий Васильевич
  • Добролюбов Николай Александрович
  • Рыскин Сергей Федорович
  • Туманский Федор Антонович
  • Другие произведения
  • Толстой Лев Николаевич - По поводу заключения В.А.Молочникова
  • Иванов Вячеслав Иванович - Достоевский и роман-трагедия
  • Бестужев Николай Александрович - Похороны
  • Крашенинников Степан Петрович - О завоевании камчатской землицы, о бывших в разные времена от иноземцов изменах и о бунтах служивых людей
  • Иванов Вячеслав Иванович - Новые маски
  • Герцен Александр Иванович - Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825 года
  • Митрополит_Антоний - По поводу ответа Св. Синоду графа Л. Н. Толстого
  • Мещерский Владимир Петрович - Б. Глинский. Князь Владимир Петрович Мещерский
  • Глинка Федор Николаевич - Осенние дни
  • Вагинов Константин Константинович - Монастырь Господа нашего Аполлона
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 441 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа