Маяковский Владимир Владимирович - Ал. Михайлов. Маяковский

   Жизнь замечательных людей

   Серия биографий. Выпуск 4 (700)

   М., "Молодая гвардия", 1988

   OCR Ловецкая Т.Ю.

  

  

  

   "HATE!"

   "БАГДАДСКИЕ НЕБЕСА"

   "ХОЖУ НА РИОН. ГОВОРЮ РЕЧИ..."

   "ВАЖНЕЙШЕЕ ДЛЯ МЕНЯ ВРЕМЯ" (Москва)

   "ПОСЛУШАЙТЕ!"

   "...ГЛАШАТАЙ ГРЯДУЩИХ ПРАВД"

   "МОЯ РЕВОЛЮЦИЯ"

   "ТОВАРИЩИ, ДАЙТЕ НОВОЕ ИСКУССТВО..."

   "Я ВЫХОЖУ НА PLACE DE LA CONCORDE"

   "БЫЛО ВСЯКОЕ..." (Леф)

   "ГОЛОСУЕТ СЕРДЦЕ..."

   "Я ПОЛПРЕД СТИХА..."

   "А ЧТО ВЫ ПИШЕТЕ?"

   "ЗА СОТНИ ЭСТРАД..."

   "...СЕРДЦЕ С ПРАВДОЙ ВДВОЕМ"

   "ШАГАЙ, СТРАНА, БЫСТРЕЙ, МОЯ..."

   "Я С ЖИЗНЬЮ В РАСЧЕТЕ..."

  

   Основные даты жизни и творчества В. В. Маяковского

  

   Краткий библиографический указатель

  

  

   19 октября 1913 года в тихом Мамоновском переулке Москвы состоялось открытие кабаре "Розовый фонарь". Событие не из ряда вон выходящее, однако оно привлекло внимание буржуазной публики и печати. Одна из газет писала, что Мамоновский переулок напоминал Камергерский в дни открытия Художественного театра - весь был запружен автомобилями и собственными выездами.

   Празднично одетая публика заполняла зал, дамы демонстрировали свои наряды и дорогие украшения, стараясь быть непременно замеченными, все было чинно, благопристойно, хотя в атмосфере приготовлений все-таки чувствовалось что-то предгрозовое. Было уже за полночь, господа за столиками уже не слушали, что и кто говорил или пел на эстраде, все были заняты собой или друг другом и развлекались по-своему, в зале установился тягучий пьяноватый гул. И вот тогда на эстраду вышел высокий молодой человек, с нахмуренным, серьезным лицом, он выглядел эффектно в своей желтой блузе. Расставив ноги, как бы утвердившись на подмостках, молодой человек долгим взглядом посмотрел в зал, выдержал паузу, заставившую умолкнуть этот гудящий улей, и в пространстве зала зазвучал слегка дрожащий от напряжения, густой, необыкновенного тембра бас:

  

   Через час отсюда в чистый переулок

   вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,

   а я вам открыл столько стихов шкатулок,

   я - бесценных слов мот и транжир.

  

   За столиками воцарилась тишина. Имя молодого человека, стоящего на подмостках, кое-кому из присутствующих знакомо по газетной хронике, кажется, с ним связаны какие-то скандалы то ли на выставках художников, то ли в литературных собраниях, он - футурист... Кажется, это один из тех молодчиков, что разгуливали в цилиндрах и с разрисованными лицами по Кузнецкому, по Тверской, сопровождаемые толпой любопытных, и под свист и улюлюканье выкрикивали свои стихи.

   Но в этих стихах что-то другое, что-то грубое и оскорбительное. Этот апаш, этот футурист на эстраде обвиняет, выставляет на позор - кого? Резким движением руки он указывает в зал: "Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста где-то недокушанных, недоеденных щей..." И головы присутствующих невольно поворачиваются туда, куда он указал. Но кивком головы, высверком глаз футурист показывает в другую сторону: "...вот вы, женщина, на вас белила густо, вы смотрите устрицей из раковин вещей". И кто-то невольно сжимается под пронзительным взглядом молодого человека в желтой блузе, пряча под стол руку, уснащенную золотым браслетом и перстнями, кто-то непроизвольным жестом прикрывает ухо, оттянутое массивной серьгой с изумрудом...

   Классическая дуэль - "поэт и толпа"?

   Похоже, что этот высокий юноша, уже не сдерживающий своей страсти, готов выкрикнуть: к барьеру!

   Люди, которые сидят перед ним, уютно устроившись за столиками, разморенные сытым ужином и вином, - враждебны искусству, это - "толпа", которая взгромоздится "на бабочку поэтиного сердца... в калошах и без калош" и "будет тереться, ощетинит ножки стоглавая вошь".

   В зале зашикали. Кто-то неуверенно свистнул. Юноша на эстраде непоколебим. Лишь плотно сжатые губы да легкая бледность, проступающая сквозь смуглоту лица, выдают волнение.

   А на вальяжно рассевшихся за столиками падают слова, тяжелые, как булыжники, они вбивают сидящих в кресла:

  

   А если сегодня мне, грубому гунну,

   кривляться перед вами не захочется - и вот

   я захохочу и радостно плюну,

   плюну в лицо вам

   я - бесценных слов транжир и мот.

  

   Зал словно взорвался, послышались оглушительные свистки, истерический крик: "Долой!" Кому-то из женщин сделалось дурно.

   Потом рассказывали по Москве, что вечер прошел с битьем графинов и бутылок, что, когда поэта освистывали, он подбадривал: "Еще! Еще! Дайте насладиться идиотами!"

   И говорили, будто его увели в полицию под аплодисменты свистунов. Так кое-кому хотелось.

   Стихотворение с вызывающим названием "Нате!" нашло своего адресата и произвело именно то действие, на которое автор мог рассчитывать. Это было первое стихотворение двадцатилетнего Владимира Маяковского из двух десятков к тому времени написанных (не считая самых юношеских, потерянных), в котором он открыто противопоставил себя буржуазному обществу. Противопоставил в грубой, вызывающей форме. Это дало ему право впоследствии сказать: "Капиталистический нос чуял в нас динамитчиков". В нас - это значит - в футуристах. С ними поэт связал свою судьбу и свое творчество в молодые годы.

   Двадцатилетний поэт, автор двух десятков стихотворений и трагедии "Владимир Маяковский", показанной в петербургском театре "Луна-парк", почти мгновенно приобрел известность.

   Чем это объяснить?

   Экстравагантной одеждой, вызывающей манерой держать себя на эстраде, тем, что его имя стало мелькать в газетной хронике в связи с сенсационными и даже скандальными выступлениями группы футуристов, где заглавной фигурой был Давид Бурлюк, где блистал почти легендарный поэт-авиатор Василий Каменский, но где неизменно выделялся самый молодой, самый яркий и как оратор, остроумный полемист и как поэт - Владимир Маяковский.

   Во время первого выступления в Политехническом музее, 11 ноября 1913 года, по свидетельству его участника, Василия Каменского, блестящее, неслыханное дарование чтеца, неотразимое остроумие оратора, вся великолепная внешность поэта просто покорили аудиторию. "Рекорд успеха остался за Маяковским, который читал изумительно сочно, нажимая на нижние регистры, широко плавая желтыми рукавами, будто гипнотизируя окончательно наэлектризованную, но далекую от признания публику".

   А как он разговаривал с нею!

   - Декадентские стихи разных бальмонтов со словами:

  

   Любите, любите, любите, любите,

   Вечно любите любовь -

  

   просто идиотство и тупость.

   В ответ слышится свист, крики:

   - А вы лучше? Лучше? Докажите!

   - Докажу, и очень быстро, - парирует Маяковский. - Я понимаю ваше нетерпение - вам нестерпимо хочется скорей услышать наши стихи. (Горячие аплодисменты и одинокий свист.) Не обращайте внимания - это у него зуб со свистом. (Хохот. Прибавилось десяток свистков.) Если вы свистите перед стихами, то что же будет после - паровозное депо. (Хохот. Крики: "Будет!") Вы, значит, работаете заодно с критиками (смех), но имейте в виду, что от неумного свиста мы только выигрываем, так как все видят ваше озорство и наше деликатное достоинство. (Аплодисменты.)

   Маяковский представляет аудитории Каменского:

   - Вот перед вами - поэт и знаменитый пилот-авиатор Василий Каменский. (Бурные рукоплескания, свист, крики: "Как он к вам попал?") Прямо с небес. И непосредственно в наши тигровые лапки. (Хохот. Крики: "Нечаянно!") Верно! Он и сам не ожидал, что очутится в такой гениальной ватаге. (Смех. Шум: "Бросьте воображать!") Не могу. Вы ведь и сами видите, что это факт, счастливая действительность. И вам от нас не уйти. (Аплодисменты. Свист.) И вот этот нежный и кудрявый гений (смех) пишет, например, такие вещи:

  

   Сарынь на кичку!

  

  

  

  

   Ядреный лапоть

   Пошел шататься

  

  

  

  

   По берегам... {*}

  

   {* Строки из поэмы В. Каменского "Степан Разин".}

  

   Хохот публики не дает Маяковскому продолжать, всех смешит "ядреный лапоть". Некоторые кричат:

   - Ну и поэзия пошла!

   Маяковский:

   - Это вам не розы - грезы - туберозы, а ядреный лапоть...

   Даже такая подробная запись Каменского дает лишь приблизительное представление об атмосфере, царившей на вечере в Политехническом, и о том, как рано и ярко проявился разговорный талант и полемическое остроумие Маяковского.

   Да, очень ранней и почти мгновенно возникшей известности молодой Маяковский обязан поэтическим вечерам, выступлениям, футуристическим забавам и своему таланту оратора, полемиста и просто обаянию молодости, артистизму своей натуры, буквально гипнотизировавшим самую разнообразную публику.

   Но только ли всему этому обязан Маяковский своей ранней славой? И это ли было главным, если посмотреть в корень?

   И что еще?

   Представим: 1913 год, после мрачных лет реакции в политической и духовной жизни Россия переживает период подъема общественного, революционного движения. В. И. Ленин, после Пражской конференции, пишет Горькому о возрождении партии и ее Центрального Комитета, возглавлявших революционную борьбу трудящихся. С 5 мая 1912 года начала выходить большевистская "Правда", которая заговорила с читателями о насущных проблемах общественной жизни.

   В России назревала новая революционная ситуация.

   А многие писатели после поражения первой русской буржуазно-демократической революции не только повернули в сторону реакции, но и - более того - начали оплевывать революционные идеалы, опошлять и искажать образ революционера.

   Отошли в прошлое литературные салоны с их ночными бдениями, вроде "башни" Вячеслава Иванова, но появилось множество различных подвальчиков, кабачков, кафе и кабаре, где давала выход страстям литературно-артистическая богема, где можно было разгуляться "на миру", показать себя, а то и поюродствовать. Об одном из таких заведений - петербургском подвальчике "Бродячая собака" - сказано у Ахматовой: "Все мы бражники здесь, блудницы, как невесело вместе нам!" В таком "невеселом" веселье, в угарном чаду винопития, словоблудия и шаманства вырисовывается господствующий похмельный фон литературной жизни. Похмельный после вспышки свободолюбия и революционности в 1905-1907 годах, когда волна народного гнева и возмущения против царского правительства, буржуазии и помещиков подняла на поверхность многих писателей - даже тех, кто прежде далек был от революционных идей.

   На революцию, на ее деятельные силы обрушился поток брани и поношений.

   А поэзия, русская поэзия, славная своими демократическими традициями, оберегая свою иллюзорную суверенность, свою независимость, в это время, будто во сне, творит "сладостную легенду" (Сологуб).

   И вот, нарушая сладостный сон, грубым гунном врывается в оберегаемый от бурь века храм поэзии некто двадцатилетний, чтобы крикнуть людям об "адище города", показать уродства жизни.

  

   Улица провалилась, как нос сифилитика.

   Река - сладострастье, растекшееся в слюни.

   Отбросив белье до последнего листика,

   сады похабно развалились в июне.

  

   Я вышел на площадь,

   выжженный квартал

   надел на голову, как рыжий парик.

   Людям страшно - у меня изо рта

   шевелит ногами непрожеванный крик.

  

   Кто он?

   Скоморох? Юродивый? Клоун в рыжем парике из "выжженного" городского квартала?

   Для чего все это?

   Ему надо во что бы то ни стало обратить на себя внимание публики. Самой разнообразной. Он вышел на площадь. Он бросает вызов - всем творцам искусства:

  

   Я сразу смазал карту будня,

   плеснувши краску из стакана...

  

   Он ставит их в тупик:

  

   А вы

   ноктюрн сыграть

   могли бы

   на флейте водосточных труб?

  

   И за этими дерзкими стихами такая мощь характера, такая сила убеждения, что поневоле веришь: этот - сможет. Как заметил Андрей Платонов, о Маяковском же рассуждая: "Большой... музыкант при нужде сыграет пальцами на полене, и все же его мелодия может быть расслышана и понята".

   Маяковский при своем появлении был освистан теми, чей вкус оскорбляли его стихи. Он нарочито антиэстетичен. Но, эпатируя привычные вкусы, грубя, выставляясь напоказ в нелепой желтой кофте, он безоглядно искренен, распахнут, в нем прорывается нечто очень человеческое, щемящее, больное, незащищенное.

   Какую страсть выплеснула душа молодого Маяковского, как ему удалось из начала века прийти в наше время, почему он, ускоряя шаг, так неудержимо прорывался в будущее, "в коммунистическое далеко", чем увлек за собою сильных духом, стремящихся быть впереди?

   Об этом должна сказать жизнь Маяковского - в семье, в обществе, в поэзии. Иногда говорят, что жизнь великого человека начинается после его смерти. Трудно с этим не согласиться. Но знание жизни и ее обстоятельств - это единственный путь для потомков к его душе и сердцу, к его трудам.

   Последуем же по этому пути...

  

  

  

   Июльский день уже с утра не сулил прохлады. Багдадский лесничий Владимир Константинович Маяковский, встав по обыкновению очень рано, в пять утра, успел кое-что сделать по хозяйству, приготовил завтрак и снарядил старшую дочь Люду к учительнице, которая готовила ее к поступлению в первый класс тбилисского закрытого учебного заведения. Сопроводить, восьмилетнюю Люду вызвался оказавшийся попутчиком объездчик лесничества, ранее всех сегодня появившийся у Маяковских - и не по обычному делу.

   А дело было необычное, потому что неслужебное: Владимиру Константиновичу в этот день исполнялось тридцать шесть лет, и к Маяковским наезжали гости из Кутаиса, приходили из Багдадов отметить семейный праздник, поздравляли его и объездчики багдадского лесничества. На этот раз никого не звали, жена Владимира Константиновича, двадцатишестилетняя Александра Алексеевна, была на сносях, вот-вот могла разрешиться, и это событие произошло именно в день рождения главы семьи, 7 (19) июля 1893 года, в 10 часов утра. Объездчики все-таки пришли, как всегда в этот день, поздравить своего лесничего, и те, что объявились после десяти, не менее искренне и взволнованно поздравляли его и с прибавлением в семье.

   А календарный день?

  

   Был абсолютно как все

   - до тошноты одинаков -

   день

   моего сошествия к вам.

  

   Этими строками годы спустя поэт Маяковский подчеркнет обыденность своего появления на свет. Однако для семьи Маяковских день все-таки был необыкновенным.

   Еще бы - сын родился!

   У Маяковских уже было две дочери - Люда и Оля, но сыновья - Саша и Костя - умерли в младенчестве, так что сын ожидался с особым желанием. А у грузин, среди которых они жили, исстари ведется, что рождению мальчика радуются больше, чем рождению девочки.

   С выбором имени вопросов не возникло. В честь кого же еще назвать сына, появившегося на свет в день рождения отца! Такое не часто бывает. Да и в традициях семьи Маяковских было повторять имена.

   "Багдадские небеса" дышали июльским зноем. Казалось, что и гора, к которой примыкал задней стеной дом, тоже раскалилась от жаркого солнца, и все Зекарское ущелье, выпустившее из себя речку Ханис-цхали, наполнено летней истомой. Над садами и виноградниками стояла голубая сушь. И только говорливая речка, не обращая внимания на жару, весело пошумливала, неся свои прозрачные чистые воды по предгорью.

   Как ей было знать, что произошло в Багдадах. А событие - в семье Маяковских и в Багдадах - подтверждено документом. В метрической книге Им. Еп. Сакондзевской Георгиевской церкви, за тысяча восемьсот девяносто третий год, в первой части о родившихся, в статье 14-й, мужского пола, записано: родился седьмого, крещен восемнадцатого июля Владимир; родители его: дворянин Владимир Константинович Маяковский и законная жена его Александра Алексеевна, оба православной веры; восприемниками были: надворный советник Николай Ильич Савелиев и девица Анна Константиновна Маяковская, таинство крещения совершил священник Иусин Барбакадзе с причетником Николаем Дятшкариани.

   ...В имеретинском селе Багдады, выросшем вокруг старинной крепости, шла обычная жизнь. Здесь, как и везде в Грузии, да и во всех других землях, рождались и умирали люди, рождение ребенка считалось великим счастьем и отмечалось как праздник, смерть человека приносила горе и сопровождалась торжественно-печальным обрядом похорон и поминок...

   Село Багдады - небольшое, около двухсот дворов, и хоть дом Константина Кучухидзе, где с 1889 года, со времени приезда в Грузию, жила семья Маяковских, находился в полутора километрах от центра, о рождении сына лесничего моментально узнали все его жители.

   Владимира Константиновича уважали. Этот высокий чернобородый человек был своим среди грузин, прекрасно знал их обычаи, свободно говорил по-грузински, во всех случаях жизни сохранял свое достоинство, что особенно импонировало местным жителям, людям гордым и независимым. О гостеприимстве кутаисского лесничего, которым мог пользоваться всякий приезжий, даже писали в газете "Черноморский вестник". А для грузинских крестьян, по преимуществу имеретинцев, он был веселым, общительным, доступным человеком, хотя и находился на государственной службе. Так что и они искренне разделяли радость семьи Маяковских.

   Вернулась от учительницы Люда. Вместе с трехлетней Олей, тоже родившейся в Багдадах, она радовалась появлению на свет брата. Впоследствии Людмила Владимировна скажет, что Володя и Оля, которые в детстве были неразлучны, оказались близки по темпераменту и остроумию. Небольшая, трехлетняя разница в возрасте сблизила Володю с Олей больше, чем со старшей сестрой, да та и дома бывала мало, училась сначала в Тифлисе, потом в Москве. Зато в редкие наезды младшие не оставляли в покое сестру своими расспросами.

   Но вернемся к родителям. Владимир Константинович ведет свой род от вольных казаков Запорожской Сечи, чем он очень гордился. Родился же в Грузии, в городе Ахалцихе, в семье делопроизводителя городского управления Константина Константиновича Маяковского. Бабушка Володи Ефросинья Осиповна, урожденная Данилевская, приходилась двоюродной сестрой известному русскому и украинскому писателю Григорию Петровичу Данилевскому (1829-1890), автору исторических романов "Мирович", "Княжна Тараканова", "Сожженная Москва".

   А если заглянуть в родословную поглубже, то предок Маяковских Демьян обнаружится как один из предводителей запорожских отрядов, прапрадед Кирилл - как полковой есаул Черноморских войск, о чем есть запись в дворянской родословной книге 1820 года. О прадеде поэта, Константине Кирилловиче, говорит только подорожная, дававшая ему беспрепятственный пропуск в разные города Российской империи. Родоначальником же Данилевских был казак Даниле, выходец из Подолии, основавший в конще XVII века на реке Донце слободу и "фортецию" для защиты от набегов кочевников. Перед Полтавской битвой у него останавливался Петр I и даже крестил внука...

   Семья Маяковских принадлежала к дворянскому сословию, но жила в большой нужде. Всех пятерых детей Константину Константиновичу учить было трудно. Из Ахалцихе семья перебралась в Кутаис. Владимир Константинович окончил здесь шесть классов гимназии.

   Нужда заставила его обратиться к педагогическому совету гимназии с таким прошением:

   "Отец мой, обремененный семейством, состоящим из семи душ, крайне беден и едва в состоянии доставить нам дневное пропитание и потому не имеет средств вносить причитающуюся в гимназии плату на правоучение. Представляя при этом свидетельство Кутаисской полиции за N 7732 о бедности, я прошу милостивого распоряжения совета об освобождении меня по крайней бедности от взноса платы за правоучение".

   Прошение, видимо, убедило педагогический совет, и ученик IV класса гимназии Маяковский был освобожден от платы "за правоучение". После шестого класса из гимназии все-таки пришлось перейти в реальное училище в Тифлисе. Но и там учиться было не на что, пришлось бросить, не завершив образования.

   Больше повезло старшему брату, Михаилу, которому материально помог выучиться один из Данилевских, дядя. Михаил окончил Лесной институт в Петербурге. Он-то, живя в Эриванской губернии (нынешней Армении), и обучил Владимира ведению лесного хозяйства, отсюда в 1889 году и поехал Владимир Константинович в Багдады, уже на должность лесничего.

   Многие годы с семьею Владимира Константиновича, уже и после его смерти, была тесно связана сестра Анна Константиновна. Для детей - тетя Анюта. Ей-то как раз выпала особенно трудная судьба. Еще молодой девушкой она оказалась надолго душевно и физически привязанной к больной матери, Ефросиний Осиповне. Потом эту свою привязанность, сострадание, человечность перенесла на больных и раненых, более сорока лет проработав сестрой милосердия в военном госпитале в Кутаисе. Последнее же годы она жила в семье Маяковских в Москве. Надо полагать, что и Анна Константиновна, человек редкой души, готовый ради ближнего, на самопожертвование, тоже оказывала благотворное влияние на детей, часто бывая в их доме в Багдадах, в Кутаисе.

   В. К. Маяковский на должности лесничего проработал долго, до самой неожиданной смерти в 1906 году, в возрасте сорока восьми лет.

   Честный и самоотверженный работник, хороший семьянин, он не чужд был и поэтических пристрастий. Как знать, может быть, и это обстоятельство сыграло свою роль в сближении, а затем и в возникшем чувстве любви между ним и Александрой Алексеевной. Владимир Константинович умел ценить дружбу, верность. Люди, работавшие под его началом, платили ему тем же. Недаром он по приезде в Багдады очень скоро сдружился с местными жителями. Общению, и дружбе помогала, конечно, знание грузинского языка. А объездчик лезгин Имриз Раим-оглы так был привязан к Маяковским, что приехал с ними в Багдады.

   Так началась и протекала жизнь Маяковских в Багдадах, имеретинском селе, в постоянных заботах о детях, их воспитании и обучении, многотрудных обязанностях главы семьи по лесничеству. И конечно, немалая доля хозяйственных забот падала на жену Владимира Константиновича - Александру Алексеевну. Только преданная любовь мужа, который всячески облегчал ее жизнь, помогла пережить все трудности, воспитать детей.

   А до замужества была сиротская жизнь в Джалал-Оглы, в Армении (осталась без отца в возрасте одиннадцати лет), подготовка к поступлению в учебное заведение. Но учиться из-за бедности не пришлось. Образование Александры Алексеевны, по свидетельству старшей дочери, ограничилось подготовкой в пределах трех-четырех классов гимназии.

   Нельзя, разумеется, говорить серьезно о рисунках или о юношеских стихах Александры Алексеевны, но, видимо, сыну многое передалось от матери. Отраду ей приносило знание армянского языка, оно расширяло общение, однако Александра Алексеевна, в отличие от своего будущего мужа, была все-таки человеком замкнутым.

   Воспитателем она была умным и тактичным. Больше воспитывала собственным примером - трудолюбием, аккуратностью и собранностью во всяком деле, ровностью характера. Была требовательной к детям, но никогда не ущемляла их самолюбия, поощряла развитие их способностей, умела вносить в семью, в круг знакомых дух доброжелательства, взаимопонимания.

   А Владимир Константинович, острослов, выдумщик, лицедей, умел представлять в лицах тех, о ком рассказывал, часто поддавался настроениям, мог быть вспыльчивым и даже несправедливым, и вот тут-то неровность его характера уравновешивалась спокойствием, сдержанностью и деликатностью жены. Она создавала атмосферу семейного доброжелательства и взаимопонимания.

   Александре Алексеевне не было еще полных семнадцати лет, когда она вышла замуж за Владимира Константиновича Маяковского. Молодая семья жила в селе Никитенка Эриванской губернии. Сначала дочь Людмила, потом мальчики - Александр и Константин (оба умерли очень рано).

   Мать Володи, Александра Алексеевна, была женщиной замечательной. Она прожила долгую жизнь, умерла на восемьдесят седьмом году. Уже в очень почтенном возрасте написала книгу о своем сыне - "Детство и юность Владимира Маяковского".

   Отец Александры Алексеевны - капитан Кубанского пехотного полка, участник двух турецких войн, удостоен нескольких наград, в том числе Георгиевской медали "За службу и храбрость". Умер от сыпного тифа, во время войны, в 1878 году. Мать (бабушка Володи) - Евдокия Никаноровна Павленко (урожденная Афанасьева) умерла в 1902 году.

   Теперь должно быть понятно, откуда появилось не без гордости сказанное уже поэтом Маяковским:

  

   Я -

  

  дедом казак,

  

  

  

   другим -

  

  

  

  

  

  

  сечевик,

   а по рожденью

  

  

  

   грузин.

  

   Как тут не подумать о том, что в воспитании интернационального чувства, которое так развито было в Маяковском, его родословная играла не последнюю роль. Детство в Багдадах - постоянное общение и игры с грузинскими ребятишками-сверстниками. Учеба в Кутаисской гимназии, первые знакомства с революционно настроенными интеллигентами и учащимися, в основном грузинами - все это, естественно, тоже питало чувство близости, взаимопонимания и братства. Да и мать поэта вспоминает, что знакомство у семьи было многонациональное: грузины, армяне, даже поляки (молодые поляки-юристы работали в Кутаисе и в Багдадах).

   Гостеприимство, конечно, не могло скрыть больших материальных трудностей, которые постоянно испытывала семья Маяковских, живя в Багдадах, а после - в Багдадах и в Кутаисе. Родители из сил выбивались, но делали все возможное для воспитания и обучения детей.

   Дети понимали это.

   "Практические понятия. Ночь. За стеной бесконечный шепот папы и мамы. О рояли. Всю ночь не спал. Свербила одна и та же фраза. Утром бросился бежать бегом: "Папа, что такое рассрочка платежа?" Объяснение очень понравилось" ("Я сам").

   Родители любили музыку, пение, танцы. Хотели учить музыке детей. Но инструмента не было. Папа и мама шептались за стеной о возможности приобрести его в рассрочку, как выписывались книги и журналы, как заказывалась одежда...

   А в одном из писем Владимира Константиновича дочери Людмиле в Тифлис (письма, кроме деловых, бытовых подробностей обычно содержали наставления хорошо учиться и не посрамить себя перед подругами и знакомыми) промелькнула такая фраза: "Мы и детишки с нетерпением ждем праздников, когда и ты за нашим бедным столом будешь с нами". Но это - хоть и святая правда - не характерно для писем родителей Маяковских детям. Они не жаловались на бедность, они с достоинством превозмогали ее.

   А работа у Владимира Константиновича была трудной, изнуряющей. Огромные площади лесничества - 90 тысяч гектаров леса разных пород, альпийские луга. Учитывая бездорожье и лесные завалы, объезды отнимали много времени и сил. Кроме того, возникали пожары в лесах, а тушение их было сопряжено с большими опасностями. Лесничий сам принимал участие и в тушении пожаров, и в сплаве леса, занимался посадкой, строил мосты, проводил дороги. С помощью старшего брата, Михаила Константиновича, который в это время был инспектором лесного управления и жил большею частью в Боржоми, занимался наукой: лесное хозяйство велось на научной основе.

   Во время приездов Михаила Константиновича в Багдады братья часто говорили об агрономе Владимире Старосельском, человеке передовом, ведущем хозяйство на высоконаучном уровне.

   Владимир Александрович Старосельский (1860-1916), блестяще закончив Петровскую сельскохозяйственную академию, получил направление на Кавказ и почти пятнадцать лет возглавлял Сакарский питомник американских виноградных лоз в Кутаисской губернии. С его именем связано одно из ярких событий первой русской буржуазно-демократической революции. А случилось почти невероятное: в период подъема революции кавказский наместник граф И. И. Воронцов-Дашков предложил Старосельскому, которого лично знал (и по-видимому, учитывал, что тот - племянник видного генерала Д. С. Старосельского), пост кутаисского губернатора. Старосельский этот пост принял с предварительного согласия Имеретино-Мингрельского комитета РСДРП (хотя в партию он вступил позднее, в 1907 году).

   Деятельность Старосельского на этом посту (с июня 1905-го в течение восьми-девяти месяцев) резко разошлась с намерениями властей, которые хотели использовать его авторитет среди населения, чтобы притушить революционные волнения. "Красный губернатор", как прозвали его в народе, установил порядки, которые, по донесению начальника полиции на Кавказе, были "настолько поразительны на общем фоне государственного строя империи, что иностранцы специально приезжают на Кавказ с целью ознакомиться на месте с новыми формами русской государственности".

   За время своего губернаторства В. А. Старосельский заменил старые органы власти революционными комитетами. Крестьянские комитеты, с ведома губернатора, приступили к конфискации помещичьих земель, лесов, пастбищ. Собственно говоря, Кутаисский и сельские (крестьянские) комитеты были зародышами новой революционной власти. На митингах и демонстрациях, которые проводились в Кутаисе, выступал и "красный губернатор", причем именно он был самым популярным оратором.

   Михаил Константинович и Владимир Константинович Маяковские, встречаясь со Старосельским, по-видимому, вели не одни только научные беседы, как и не могли не испытывать революционизирующего влияния этого замечательного человека.

   И еще одно знакомство могло влиять и, видимо, влияло на атмосферу жизни Маяковских, это знакомство и связи с семьей Вороновых. В начале 70-х годов (нашего столетия) был открыт для изучения уникальный семейный архив Вороновых, охватывающий жизнь и деятельность Николая Ильича Воронова, известного общественного и культурного деятеля России и Закавказья 60-70-х годов прошлого века, сподвижника А. И. Герцена и Н. П. Огарева, вместе с Н. Г. Чернышевским л М. Л. Налбандяном проходившего по "процессу 32-х" ("лондонских пропагандистов", связанных с Герценом), его детей, потомков - в общей сложности четырех поколений семьи. Архив был найден в абхазском селе Цебельда, где находилось имение Вороновых, своеобразное убежище революционеров.

   В письмах из архива Вороновых обнаружилось, что родители жены Н. И. Воронова К. и В. Прогульбицкие водили знакомство и дружбу с семьей Константина Константиновича Маяковского. Дружба между семьями переходила от поколения к поколению. Н. И. Воронов и его жена А. К. Воронова хорошо знали и ценили и как работника, и как человека лесничего Владимира Константиновича Маяковского.

   И еще одна, не прямая, но тем не менее небезынтересная линия связи - многолетняя дружба Вороновых с семьей учительницы Ю. Ф. Глушковской. Та же, в свою очередь, была близка Маяковским - родителям поэта. Ю. Ф. Глушковская - первая учительница Володи, готовившая его для поступления в гимназию. Сын Юлии Феликсовны, В. П. Глушковский, с раннего детства знавший Володю, друживший с ним, рассказывает: "Все мои лучшие воспоминания детства и юности связаны с моими частыми пребываниями в семье Маяковских в Багдадах. Богатая, живописная природа, веселая, жизнерадостная, дружная семья, обилие детворы, а главное, сам хозяин дома Владимир Константинович, который очень любил детей и часто с ними занимался, рассказывал по вечерам старинные грузинские сказки и предания, - все это прельщало меня, росшего в строгой, в замкнутой семье, без детского общества. Лучшим праздником для меня было гостить у Маяковских".

   От В. П. Глушковского же узнаем, что Владимир Константинович хорошо декламировал стихи, "знал наизусть почти всего "Евгения Онегина", массу стихов Некрасова, А. К. Толстого". Стало быть, его привлекала в семье Маяковских не только возможность быть вместе с детьми и подростками, но и культурная атмосфера. Владимир Владимирович вспоминал о В. П. Глушковском с любовью, года три считал этого красивого длинного студента с кожаной тетрадью для рисования "Евгенионегиным". Дружеские семейные связи Вороновых и Маяковских, а затем и Глушковских носили не только бытовой характер. Их, по-видимому, сближала также и общность взглядов на многие стороны жизни. Так что есть достаточные основания видеть в знакомствах и связях семьи Маяковских один из источников ее демократических традиций, которые с раннего детства впитывал в себя и будущий поэт. Но семья Маяковских была еще и семьею как маленькая суверенная ячейка общества. Это была дружная семья, где родители проявляли заботу о детях, об их учении и воспитании, где дети любили родителей и были дружны друг с другом, доверяли друг другу.

   Атмосфера дружбы в семье Маяковских передавалась из поколения в поколение. Из семейной переписки видно, как братья Михаил и Владимир заботились о сестрах. А Михаил Константинович писал Людмиле, своей племяннице, в апреле 1902 года: "...я должен тебе сказать, что папа твой не только мне родной брат, но и лучший мой друг, а при этих условиях все, что дорого и мило ему, дорого и мило мне, и от этого мое духовное я за все время твоей жизни не отступало". Особенно дружны были Оля и Володя, младшие. Оба большие выдумщики на игры, они лепили глиняные игрушки, лазали в горы, производили раскопки в старой крепости, разыгрывали сражения.

   Сольное представление давал Володя. Он залезал в огромный пустой глиняный кувшин-чури, служащий для хранения вина, и обращался оттуда к Оле:

   - Отойди подальше, послушай, хорошо ли звучит мой голос?

   И из кувшина-чури звучали стихи, которых уже немало знал, еще не умея читать, Володя.

   Особенно весело было в семье Маяковских в Багдадах, когда на каникулы, на рождественские праздники приезжала старшая сестра Люда. Она была старше Оли на шесть и Володи - на девять лет и, конечно, брала на себя роль старшей. Она заразила младших любовью к рисованию, что, впрочем, было семейным пристрастием Маяковских. Людмила Владимировна окончила Строгановское училище, после этого много лет работала на фабрике "Трехгорная мануфактура", возглавляя аэрографическую мастерскую (рисование под давлением сжатого воздуха), преподавала (с 1929-го по 1949-й) на факультете художественного оформления ткани Московского текстильного института, была доцентом кафедры специальных композиций.

   Ольга Владимировна тоже занималась рисованием на вечерних курсах Строгановского училища (когда семья Маяковских переехала в Москву), в 1920-1922 годах, вместе со старшей сестрой принимала участие в работе над "Окнами РОСТА". Тут уже руководителем был младший брат, который продиктовал условие:

   - Помните, что работать надо точно, к сроку. На другой день плакаты не нужны. Если не сможете так работать, лучше не беритесь.

   И сестры никогда не подводили младшего брата.

   Дружба между детьми, конечно, поддерживалась всею атмосферой жизни семьи и примером родителей. Александра Алексеевна и Владимир Константинович не только были дружны между собой, но они очень умело заменяли покровительство и опеку над детьми установлением дружеских отношений с ними. В переписке семьи Маяковских, даже в самых ранних письмах: родителей к дочери Люде, учившейся в Тифлисе, и Люды к родителям - видна и трогательная забота о любой мелочи, касающейся быта (на счету была каждая копейка!), и неназойливые, но тактично и неукоснительно повторяемые просьбы родителей к дочери "порадовать" их и младших (Олю и Володю) успехами в учебе, хорошими отметками, видно и то, что и Люда вполне откровенна с родителями. Например, в одном из писем 1898 года из Тифлиса она жалуется на свои неудачи в учебе ("срезалась" по одному предмету) и прямо говорит о себе - "я слабая ученица", жалуется на усталость, просит перевести ее в Кутаисскую гимназию, и все это в очень доверительном искреннем тоне, не как провинившаяся дочь, а как близкий, самый близкий человек, сохраняющий, конечно, пиетет по отношению к родителям.

   В ответ на письмо ни мать, ни отец ни словом не упрекают Людмилу, они дают советы сильно не огорчаться, приложить старанье, потрудиться как следует и добиться переэкзаменовки, чтобы не связывать себя на все лето. И почти в каждом письме Александры Алексеевны к Люде сделана приписка Владимира Константиновича, иногда даже большая, чем само письмо. В большинстве родительских писем читаем: высылаем посылку, послали или пошлем то-то и то-то. Проявляется забота о каждой бытовой мелочи.

   А Володя, совсем еще ребенок, со слов матери и отца, всех, кто читал ему, запоминал множество стихов и с упоением декламировал их наизусть. Легко учился, быстро схватывал то, что ему интересно, и потому на уроках, еще приготовляясь в гимназию, любил порезвиться, во множестве задавал учительнице самые разнообразные вопросы, сочинял шаржи в стихах, в том числе и на учительницу Ю. Ф. Глушковскую. Такие ученики нравятся учителям (они даже гордятся ими), но хлопот тоже доставляют немало.

   Мальчик искал приключений и вне обычного круга сверстников, родителей, учительницы. Он упрашивал отца взять его в верховые объезды лесничества, и Владимир Константинович брал Володю, раз от разу убеждаясь, что тот проявляет выдержку, ведет себя по-мужски на трудных дорогах в любую погоду, днем и ночью.

   А езде на лошади его выучил Имриз, объездчик. Этот "усатый нянь", как его звали в семье Маяковских, обучил Володю даже несложным элементам джигитовки. Отец смотрел на это с одобрением, так как считал, что мальчик должен воспитываться так, чтобы стать мужчиной.

   Физически крепкий, рослый, Володя уже в детские годы выделялся среди своих сверстников и был заводилой в играх и развлечениях. Но более всего он выделялся своим духовным развитием. Родители это понимали. Владимир Константинович не без гордости представлял сына гостям дома, когда тому еще было всего пять - шесть лет: <