Главная » Книги

Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 1, Страница 23

Никитенко Александр Васильевич - Дневник. Том 1


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23

в Павловске, на так называемой даче, на углу 1-й Матросской слободки и Пикова переулка. Собственно говоря, это уездный городок. Кругом живут Земляники, Тяпкины-Ляпкины и т.д.
   Министр приезжал в Павловск осматривать и устраивать купленную им дачу. Я провел с ним два часа. Опять перемена. То он ужасно спешил с цензурным проектом, а теперь желает, чтобы он двигался потише. Человек этот переменчив и шаток если не в видах своих, то в способах их осуществления. Ум его легко колеблется и не имеет твердой точки опоры.
  
   15 мая 1855 года
   До вчерашнего дня май был истинно в майской красе: тепло, светло, иногда дождь, но теплый. На днях была такая гроза, какой я не помню здесь, в Петербурге: она сделала бы честь Малороссии. Она началась в одиннадцать ночью и продолжалась до половины первого. Но со вчерашнего дня такой холод, что недостает только снегу для настоящей зимы. Так и должно быть. Первая половина мая была что-то неестественное, несправедливое: природа теперь поправляет свою ошибку.
  
   17 мая 1855 года
   Почти все время провожу в городе. Иногда приезжаю на дачу вечером, а на другое утро в 8 часов опять уезжаю. Какие страшные холода. Вчера, то есть в Духов день, шел снег. Сегодня дождь пополам со снегом. Мы сидим в комнатах и топим печи. Чтобы выходить гулять, нужны шубы.
   Я работаю над окончанием цензурного проекта. Выходит целая книга. Что-то скажет мой Авраам Сергеевич?
   В четверг, приехав с дачи, я нашел у себя записку, в которой извещали меня о смерти Всеволода Андреевича Коссиковского, моего многолетнего доброго приятеля. Он умер мгновенно от какого-то удара. Медики придумали ему прекрасное техническое название, от которого смерть получает характер почтенного ученого события. Коссиковский оставил у меня запечатанное духовное завещание, которое назначил открыть в присутствии его родственников через неделю после его смерти.
  
   23 мая 1855 года
   Кончил проект наставлений цензорам. Вышло 26 листов моего чернового письма. Сегодня окончательно пересмотрел поутру, а вечером прочитал министру. Обычные восторги и объятия.
   Я и сам сознаю важность настоящего моего труда. Министерство уже не раз принималось за исполнение его, но ничего не выходило. Теперь вышел настоящий цензурный устав, столь определенный, как только могут быть законы этого рода. Произвол цензоров обуздан, литературе дан простор и указаны меры против злоупотреблений. Это решение трудной задачи. Я читал проект Марку Любощинскому, мнение которого для меня очень важно, ибо он обер-прокурор сената, один из наших лучших юристов и человек не только теоретически, но и практически умный. Он его более чем одобрил.
   Мы с министром решили, что это будет внесено в главное управление цензуры, а оттуда представлено государю при кратком извлечении. Хорошо, если бы этим и обошлось. Проект, впрочем, еще будет прочитан Ростовцеву.
   В заключение я просил, и в весьма сильных выражениях, чтобы не делали никаких изменений без меня. Авраам Сергеевич торжественно обещался.
  
   2 июня 1855 года
   Вот что со мной случилось. Духовное завещание Коссиковского вскрыто в присутствии брата его Валентина, вдовы другого брата и опекуна ее детей. В пакете оказались две бумаги: одна завещание, а другая - письмо брату. Последнее я вручил ему не читая. Имущество покойного оценено в 160 тыс. руб. сер. Из них он 50 тыс. завещал детям своего прежде умершего брата, а 110 тыс. Валентину, с тем чтобы он отчислил из них 30 тыс. для его побочной дочери и сделал еще некоторые выдачи, в том числе, в память нашей дружбы, мне, как сказано в письме брату, три тысячи рублей для издания моих сочинений. Мне, как говорится, не имеющему копейки за душой, это было великим благом, и я от души поблагодарил моего доброго приятеля.
   Но судьба посмеялась надо мною: я всего в течение нескольких часов видел себя обладателем трех тысяч. Читая завещание, мы сначала не заметили, что в нем соблюдены все формы, кроме одной: завещание не подписано завещателем. В тот же день позднее, я узнал этот печальный промах покойного, сделанный им как-нибудь в рассеянности, хотя он вообще отличался осмотрительностью и большою аккуратностью. Я поехал к Марку, который объявил мне, что завещание не имеет никакой силы. Значит, все разлетелось прахом. Как душеприказчик я, однако, должен был соблюсти законную форму и представил акт в гражданскую палату, где его и объявили недействительным. Тем все и кончилось. Теперь имущество должно идти в раздел по закону, и Валентин получит только свою законную часть, а дочь покойного - ничего. Да, это горькая насмешка судьбы.
  
   17 июня 1855 года
   Академические заседания вызывают меня в город по два раза в неделю. Журнал министерства тоже требует моего присутствия там. Это для меня значительная издержка времени и денег.
  
   19 июня 1855 года
   Занимался делами с Авраамом Сергеевичем от 12-ти пополудни до 3-х. Он готовит личный доклад государю. Много обсуждали важных предметов, да не знаю, будут ли от этого плоды. Наши дела идут менее успешно с нынешним государем, чем шли последнее время при покойном. Министр наш имел более значения при Николае, которому нравился тон откровенности и прямодушия, принятый Авраамом Сергеевичем. Покойный государь решал сам и скоро, и мы могли представлять ему о многом, не опасаясь отказа, особенно при известном искусстве редакции. Ныне не то. Император, видимо, удручен войною, дела, не относящиеся к ней, слушает не с полным вниманием, спешит и много не решается брать на себя, боясь ошибиться.
   Блудовский комитет намерен представить государю и свои замечания и соображения относительно народного просвещения. Какую в этом роль будет играть министр - неизвестно. Блудов говорил ему, что все будет передано на его окончательное усмотрение, а я стороною слышал иное: хотят составить при министре совет, который будет разделять с ним его власть и труды. Авраам Сергеевич хотел предупредить блудовский доклад и просил меня обдумать это и составить записку. Но по зрелом размышлении мы оба убедились, что этого делать не следует, а должно уже спокойно ожидать последствий блудовского доклада и тогда действовать, смотря по обстоятельствам.
   Между тем вот какие дикие дела делаются. На днях министр получил из Казани безыменное письмо, написанное безграмотно и наполненное гнуснейшими доносами на Казанский университет. Письмо по тону и содержанию не заслуживало ни малейшего внимания, и министр, не желая дать ему официального хода, частным образом показал его Дубельту, который с своей стороны нашел его заслуживающим одно презрение. Но на деле вышло не так. Министр получил от графа Орлова отношение, из которого видно, что донос произвел впечатление. Это очень огорчило Авраама Сергеевича. В самом деле, стоит только прочесть письмо, чтобы увидеть, что его писал какой-нибудь невежда и мерзавец из личной ненависти к кому-нибудь из университетских, хотя оно и подписано: "свиты его величества, генерал-майор, князь". Кажется, подобную бумагу следовало бы просто бросить в огонь. Между тем мы с добрый час провозились, придумывая, как лучше отвечать на полученное отношение.
   Страшный закон судьбы: ты не получишь желаемой вещи прежде, нежели она не утратит для тебя половины своей прелести.
  
   25 июня 1855 года
   В четверг министр был с докладом у государя. Все сошло благополучно. Государь опять изъявил согласие, чтобы генерал-губернаторы не были попечителями. Он также отверг мысль, представленную московским и здешним попечителями, чтобы студентам, не окончившим курс, предоставлено было определяться в военную службу прямо офицерами: от этого потерпит наука.
   Я говорил еще Аврааму Сергеевичу о "Коньке-горбунке": его хотят печатать новым изданием, а бестолковая цензура не пропускает его. Елагин говорит в своем докладе, что в этой сказке излагаются "несбыточные происшествия".
   Дело о цензуре застряло в канцелярии. По приказанию министра я отдал туда мою записку для перебеления: вот уже скоро месяц она переписывается. Это ужас! Я говорил министру. Он отвечал, что канцелярия его бестолкова, а директор - дурак, обещал подвинуть дело, но все забывает. Вот как делаются у нас серьезные дела!
   Хочу просить, чтобы назначили особого чиновника для переписки моих бумаг. Посредством канцелярии нет никакой возможности что-нибудь делать.
  
   2 июля 1855 года
   Опять работа за других. Комиссия по морским учебным заведениям представила отчет министру, от которого он уже должен идти к великому князю. Министр нашел, что редакция отчета никуда не годится - и вот на меня пало несноснейшее дело исправить его. Отчет к тому же очень велик.
  
   4 июля 1855 года
   Работал часа четыре с министром над отчетом. По крайней мере кончил. Надо было спешить, потому что великий князь требует отчета.
  
   5 июля 1855 года
   Собираюсь в дорогу, в Витебск. Я записался уже на место в почтовой карете.
  
   12 июля 1855 года
   Завтра отправляюсь в путь. Попечитель дал мне поручение осмотреть в Витебске гимназию и другие учебные заведения и снабдил меня казенною подорожною - без прогонных денег разумеется. Министр тоже хочет, чтобы я осмотрел там еврейское училище. Итак, все-таки служба.
  
   5 августа 1855 года
   13 июля, в среду, я отправился в почтовой карете в Витебск. Я взял наружное место. Товарищем моим был чиновник почтового департамента И.А.Хилькевич, а внутри кареты сидели два чиновника: один - министерства государственных имуществ, Савицкий. Дорога до Острова была довольно беспокойная, тряская. Она испорчена огромными обозами, которые бесконечно тянутся по ней из Варшавы до Петербурга и обратно, включая в себя всю нашу нынешнюю внешнюю торговлю. От Острова шоссе лучше. По дороге мелькают новые премиленькие почтовые домики с садиками и цветниками, хоть бы на петербургских дачах. Только в этих домиках нечего ни есть, ни пить. Я попробовал в Луге спросить обед. Мне подали на грязной скатерти цыплят, к которым нельзя было близко подойти - так благоухали они.
   22-го я приехал в Витебск ночью и на другой день осмотрел учебные заведения вместе с директором Красноумовым. Был у здешнего генерал-губернатора, у архиерея.
   1 августа, окончив все свои дела в Витебской губернии, я отправился в город Городок, чтобы встретить там могилевский дилижанс и сесть в него. Но что, если я не найду там места? Мысль эта очень беспокоила меня. Едва приехал я на станцию, содержатель почтовой гостиницы объявил мне, что все дилижансы, которые здесь проезжают, обыкновенно бывают полны. Вот тебе и на! Мне необходимо явиться в Петербург к сроку.
   Раздались звуки почтового рожка: явился дилижанс. "Есть место?" - спрашиваю со страхом, боясь услышать роковой ответ. "Нет!" - отвечают мне. Что тут делать? Дожидаться следующего дилижанса, который здесь будет в пятницу. Но ведь и там может не найтись места - даже наверное. Кондуктор мне сказал, что в Могилеве на два месяца вперед разобраны все места. Ехать на перекладных? У меня была казенная подорожная. Но одному перекладываться на каждой станции невыносимо.
   Я позвал кондуктора. "Не можешь ли ты как-нибудь поместить меня?" - спросил я. После долгих переговоров оказалось возможным кое-как приютиться на козлах вместе с кондуктором, разумеется за порядочную плату ему с ямщиком. В гостинице все ужаснулись, как генерал поедет на козлах [автор в это время, напомним, уже был действительным статским советником, т.е. в генеральском чине]. Но генерал с ловкостью козла вскочил на козлы и помчался, весело обозревая с высоты бесконечную даль с лесами и холмами. Сначала все шло хорошо, и я радовался своей решимости сесть на козлы. Скоро, однако, оказались неудобства. Тесно, но это бы еще ничего. Спать нельзя, - но и это еще можно бы кое-как снести: я не падок на сон. Но сосед мой, кондуктор, оказался очень на него падким, чему, конечно, немало способствовали значительные приемы водки на каждой станции. Он едва садился на козлы, как начинал храпеть и всею тяжестью своего грузного тела наваливался на меня. Я, конечно, выразил протест.
   Так ехал я с горем пополам до Велижа. В этом городе мой кондуктор вдруг мне объявляет, что так как ехать втроем на козлах неудобно, то он и бросит меня в Велиже на произвол судьбы. Все вышло из-за того, что на последней станции станционный смотритель заметил, что вряд ли ему удастся в Петербурге скрыть, что он контрабандою везет генерала и что в таком случае деньги, 20 руб., минуют его карман. Минута была решительная, и я, несмотря на все мое отвращение к барским и чиновническим замашкам, уже сам оперся на свое генеральство и разразился такой трескотней брани, что кондуктор, очевидно не ожидавший этого от "такого тихони", - как, я слышал, он потом рассказывал ямщику, - испугался и, бедный, с этой минуты был донельзя учтив и услужлив. Зато и я наградил его. Чтобы в Петербурге у него не отобрали 20 руб., увидев во мне сверхштатного пассажира, я остался в Гатчине, а оттуда поехал в Петербург по железной дороге. На прощанье дал ему еще 5 руб., и в заключение мы расстались вполне довольные друг другом.
   По приезде, дня через два, я явился к Норову. Он тут же задал мне работу, не сложную, но трудную по обстоятельствам. У него завязалась крупная переписка с Васильчиковым: надо написать к нему отношение - весьма дипломатическое. В канцелярии написали, но Авраам Сергеевич им недоволен и обратился ко мне. Проработал всю ночь и отдал министру. Восторги, объятия.
   Товарищем министра назначен князь П.А. Вяземский.
  
   27 августа 1855 года
   Сегодня открытие восточного факультета в университете. Молебен, речи профессоров Попова и Казембекта, завтрак. Я был приглашен в качестве члена и делопроизводителя комитета, занимающегося устройством факультета, а главное - в качестве того, кому принадлежала первоначальная мысль открыть факультет вместо предполагаемого отдельного института.
   Авраам Сергеевич представил меня князю Вяземскому. Во время отсутствия министра нам предписано заняться преимущественно устройством цензуры.
  
   30 августа 1855 года
   Мои именины. Жена ездила в город и привезла горестную весть: Севастополь взят! Вот слово в слово бюллетень от 27 августа;
   "В двенадцать часов пополуночи. Неприятель получает почти ежедневно новые подкрепления. Бомбардирование продолжается огромное. Урон наш более 2500 человек в сутки.
   В 10 часов утра. Войска нашего императорского величества защищали Севастополь до крайности, но более держаться в нем за адским огнем, коему город подвержен, невозможно. Войска переходят на северную сторону, отбив окончательно, 27 августа, шесть приступов из числа семи, поведенных неприятелем на западную и корабельную стороны; только из одного Корнилова бастиона не было возможности их выбить. Враги найдут в Севастополе одни окровавленные развалины".
   Боже мой, сколько жертв! Какое гибельное событие для России! Бедное человечество! Одного мановения безумной воли, опьяневшей от самовластья и высокомерия, достаточно было, чтобы с лица земли исчезло столько цветущих жизней, пролито столько крови и слез, родилось столько страданий.
   Мы не два года ведем войну - мы вели ее тридцать лет, содержа миллион войска и беспрестанно грозя Европе. К чему все это? Какие выгоды и какую славу приобрела от того Россия?
   У меня по обыкновению в этот день обедали ближайшие друзья. Вечером пришла с матерью девица Гринберг, которая пропела своим прелестным голосом несколько пьес. Но ничто не могло заглушить ни во мне, ни в моих гостях щемящей боли от известий с театра войны.
   Городские мои гости около 11 часов отправились на железную дорогу, чтобы ехать в Петербург с последним поездом. Но, к моему удивлению, через полчаса вернулись. На железной дороге случилось несчастие: несколько вагонов переломано. Говорят, много людей убито или изувечено. Гостей моих я кое-как приютил на ночь у себя.
  
   31 августа 1855 года
   Ездил в город провожать Авраама Сергеевича, который отправляется в Москву и Казань осматривать университеты.
   Членам комиссии, осматривавшей морской корпус, велено объявить высочайшее удовольствие за их труды. Великий князь очень доволен нашим отчетом, только заметил, что мы были не довольно строги.
  
   3 сентября 1855 года
   Князь Вяземский (товарищ министра) написал патриотическую статью против парижской выставки, которую он считает бестолковой и ненужной спекуляцией. Теперь так легки сообщения и сближения между народами, что, по мнению князя, всякий и без выставки легко может видеть все достопримечательное по части искусства и промышленности в разных государствах. Князь забыл, что, во-первых, не все могут, несмотря на легкость сообщений, разъезжать по Европе с целью видеть новейшие усовершенствования в человеческой деятельности. А во-вторых, соединение в одно всего, что создала эта деятельность великого, прекрасного и полезного, имеет совсем другое значение, чем знакомство с отдельными явлениями этого рода, рассеянными по всем частям света; возможность подобного соединения уже сама по себе есть торжество образованности и делает честь веку и нации, устраивающим его. Чтоб не понять этого, надо быть уж очень квасным патриотом. Вот как мы изучаем мировые события и судим о них! Лет пять тому назад москвичи провозгласили, что Европа гниет, что она уже сгнила, а бодрствуют, живут и процветают одни славяне. А вот теперь Европа доказывает нашему невежеству, нашей апатии, нашему высокомерному презрению ее цивилизации, как она сгнила. О, горе нам!
   Все радуются свержению Бибикова. Это был тоже один из наших великих государственных мужей школы прошедшего тридцатилетия. Это ум, по силе и образованию своему способный управлять пожарною командою и, пожалуй, возвыситься до начальника управы благочиния. Никто, кроме разве графа Петра Андреевича Клейнмихеля, не понимал лучше него системы решительных мер, сущность которой превосходно определена словами одной сказки: "А наш богатырь что медведь в лесу: гнет дуги - не парит, сломит - не тужит".
  
   15 сентября 1855 года
   Наше общество одарено способностью все делать легко, но оно не выказывает способности делать что-нибудь как следует и как должно. Его девиз: как-нибудь.
  
   18 сентября 1855 года
   Каждому человеку отпущено от природы известное количество сил, из которых он должен создать себя или свой характер. Значит, нравственная физиономия наша зависит от двух основных причин: темперамента и воли. Искусство управлять темпераментом, своими природными наклонностями и силами, есть самообладание.
   Я часто раскаивался в том, что переел, перепил и переговорил, и никогда в том, что недоел, недопил, недоговорил.
  
   19 сентября 1855 года
   В публике много говорят о статье Погодина, написанной по случаю приезда государя в Москву. По-моему, там много самохвальства: "Мы первый народ в мире, мы лучше всех" и т.д. Но тут есть одно место замечательное, потому что оно выражает общее чувство, - это то, где автор говорит о "любезных нам именах Петра, Екатерины, Александра" - о Николае ни слова. Говорят, государь сам пропустил эту статью в печать. Мусин-Пушкин не велел ее перепечатывать в здешних газетах.
  
   25 сентября 1855 года
   Ездил в Царское Село к товарищу министра, князю Вяземскому, с докладом. Читал проект инструкции цензорам. Он очень одобрил. Исправив писарские ошибки, должен доставить князю проект для препровождения к графу Блудову. Я говорил с князем о многом, касающемся нашего министерства. Он мало знаком еще с делами и во всем соглашался. Впрочем, от этого вряд ли можно ждать пользы. Почти все наши сановники на все соглашаются, и тем не менее ничего не делается. Во всяком случае князь - то, что называется человеком образованным.
   Совещание наше продолжалось три часа, наконец князя позвали обедать к государыне.
   День был прелестнейший, и так как я уже опоздал на ближайший поезд, то решился проехать в Павловск. Там пообедал в вокзале, побродил по опустевшему парку, взглянул на мою летнюю хижину, послушал музыку Гунгля и в три четверти десятого отправился домой, в Петербург.
  
   5 октября 1855 года
   Приехал министр. Он был в Москве и Казани.
  
   6 октября 1855 года
   Вечер провел у министра в дружеской откровенной беседе. В субботу он опять едет, в Дерпт. Он доволен Казанским университетом; Московский нам уже хорошо известен.
   - А каково главное, - спросил я, - как там учат и учатся?
   - Хорошо, - отвечал он.
   Авраам Сергеевич сказал в Казани профессорам: "Наука, господа, всегда была для нас одною из главнейших потребностей, но теперь она первая. Если враги наши имеют над нами перевес, то единственно силою своего образования. Итак, мы должны все наши силы устремить на это великое дело" и т.д.
   При проводах один из студентов от имени своих товарищей сказал министру: "Уверьте государя, что мы все наши силы посвятим науке".
   Все это хорошие слова. Дай Бог, чтобы они обратились в такие же дела. Теперь все видят, как поверхностно наше образование, как мало у нас существенных умственных средств. А мы думали столкнуть с земного шара гниющий Запад! Немалому еще предстоит нам у него поучиться!
   Теперь только открывается, как ужасны были для России прошедшие 29 лет. Администрация в хаосе; нравственное чувство подавлено; умственное развитие остановлено; злоупотребления и воровство выросли до чудовищных размеров. Все это плод презрения к истине и слепой варварской веры в одну материальную силу.
  
   7 октября 1855 года
   Боже мой, какое горе, какая потеря для науки, для мысли, для всего высокого и прекрасного: Грановский умер!
   Это был в нашем ученом сословии человек, которого можно было вполне уважать, в правоту ума и сердца которого можно было безусловно верить. Он был чист, как луч солнца, от всякой скверны нашей общественности. Это был Баярд мысли, рыцарь без страха и упрека.
   Поехал сегодня в католическую академию. Там новая скорбь: митрополит Головинский умер. Он заболел серьезно в конце лета. Ему было всего 48-й год. В нем я потерял человека, тоже близкого моему сердцу. Четырнадцать лет мы были связаны тесной дружбой и взаимным уважением. Это был один из благороднейших и просвещеннейших умов в России. Я со слезами преклонился перед его гробом. Несколько священников пели погребальные гимны. Толпы людей входили и выходили. Юноши академические, кажется, искренно тронуты. "Господа, - сказал я им, - вы потеряли истинного пастыря и отца, общество - человека высоких чувств и ума, я потерял в нем друга".
  
   8 октября 1855 года
   Неволин умер за границею. Вчера получено об этом телеграфное известие. А там, под Карсом, мы потерпели поражение, Кинбурн взят. Всё одни утраты и скорби - физические и нравственные. Вот уже действительно мы живем в юдоли скорбен.
   Отчего, между прочим, у нас мало способных государственных людей? Оттого, что от каждого из них требовалось одно - не искусство в исполнении дел, а повиновение и так называемые энергические меры, чтобы все прочие повиновались. Такая немудреная система могла ли воспитать и образовать государственных людей? Всякий, принимая на себя важную должность, думал об одном: как бы удовлетворить лично господствовавшему требованию, и умственный горизонт его невольно суживался в самую тесную рамку. Тут нечего было рассуждать и соображать, а только плыть по течению.
  
   9 октября 1855 года
   Еще одна смерть, только политическая, и притом возбуждающая общую радость, а не печаль: Клейнмихель, наконец, подобно Бибикову, пал и уничтожился. Вчера, говорят, он получил из Николаева от государя записку, в которой ему предлагают подать в отставку.
  
   12 октября 1855 года
   Продолжение всеобщей радости по случаю падения Клейнмихеля. Все поздравляют друг друга с победою, которая, за недостатком настоящих побед, составляет истинное общественное торжество.
   В самом ли деле он так виноват? Он ограничен. Ума у него настолько, чтобы быть надзирателем тюремного замка, но он не зол от природы. Зло заключалось не в нем, а в его положении, положение же его устроила судьба, сделав из него всевластного вельможу в насмешку русскому обществу.
  
   16 октября 1855 года
   Приехал из Москвы Катков хлопотать о журнале. После разных затруднений, наконец, решились дать ему позволение возобновить "Сын отечества", как я первоначально советовал ему и министру для облегчения дела. Только Катков почему-то не хочет назвать своего журнала "Сыном отечества", тогда как программу выхлопотал последнего.
   В обществе начинает прорываться стремление к лучшему порядку вещей. Но этим еще не следует обольщаться. Все, что до сих пор являлось у нас хорошего или дурного, - все являлось не по свободному, самобытному движению общественного духа, а по указанию и по воле высшей власти, которая всем распоряжалась и одна вела, куда хотела. Замечательные личности и отдельные факты мало значат в общей массе застоя: это пузыри, выскакивающие на поверхности сонной влаги, взволнованной вдруг падением в нее какой-нибудь тяжести.
   Многие у нас теперь даже начинают толковать о законности и гласности, о замене бюрократии в администрации более правильным отправлением дел. Лишь бы все это не испарилось в словах! Русский ум удивительно склонен довольствоваться словами вместо дел - начинать и оканчивать одними хорошими намерениями, которыми, как говорится, вымощен ад. Теперь нам предстоит собрать все свои силы и дружно их сосредоточить на благие дела. До сих пор мы изображали в Европе только огромный кулак, которым грозили ее гражданственности, а не великую силу, направленную на собственное усовершенствование и развитие.
   Конца нет толкам о Клейнмихеле. Бедный! Чем он виноват? Его безжалостно опаивали почестями и властью. Голова его не могла этого вынести: мудрено ли, что он, наконец, совсем опьянел и потерял голову.
  
   18 октября 1855 года
   Был у министра, который возвратился из Дерпта, где был всем доволен. Секретный разговор об одном из наших профессоров, который будто бы проповедует либерализм с кафедры: об этом кто-то донес министру. Спрашивал моего мнения. Чтобы не дать искре разгореться, я взялся переговорить с ректором. Тут, конечно, нет намерения, а или неосторожность, или ложное истолкование слов. Как бы то ни было - это очень неприятное дело, и достойный человек может пострадать, а мы и так не богаты подобными людьми.
   Вечером был у князя Вяземского. Продолжительный и искренний разговор. Я сильно нападал на бюрократию и канцеляризм. Один человек у нас добивается директорства и по простоте А.С.Норова может этого добиться. Тогда великая беда будет угрожать министерству: это грубый и злой невежда. Надо по мере сил этому воспрепятствовать.
   Получил высочайшее повеление о назначении меня членом комитета под председательством графа Д. Н. Блудова для рассмотра посмертных сочинений Жуковского, которые хотят теперь издать. Другие члены: Плетнев, князь Вяземский, Корф (Модест Андреевич) и Тютчев.
  
   19 октября 1855 года
   Был у графа Блудова. Он очень приветлив. Говорил о Жуковском с большим уважением, так же как и о всей литературе карамзинского периода. Меня порадовала его живость и теплота отношения ко всему, что касается ума, знания и поэзии.
  
   26 октября 1855 года
   Докладывал министру о "Журнале". Он утвердил объявление на 1856 год. Просил меня переделать отношение великому князю. Переделывать тут нечего: его надо вновь написать.
   Авраам Сергеевич еще просил рекомендовать ему кого-нибудь в попечители. Людей способных теперь трудно найти, ибо до сих пор их не хотели. Я предложил Н.П.Ребиндера, если тот согласится. Министр ухватился с жаром за него и уполномочил меня открыть с ним переговоры.
  
   27 октября 1855 года
   Заехал поутру к Ребиндеру. Если его не станут настоятельно посылать в Кяхту, он примет попечительство в Харькове или Киеве.
   Был у князя Вяземского. Экзаменовал в университете девиц. Присутствовал в заседании Академии, был у графа Блудова, где состоялось сегодня собрание комитета по рассмотру сочинений Жуковского. Собрались: Корф, Плетнев, Тютчев. Граф Блудов очень любезен. Толковали, как приняться за рассмотрение сочинений Жуковского. Положено разделить их на части, которые каждый член по прочтении доставит другому.
   Говорил с графом о цензуре и, разумеется, не щадил ее
   - У нынешних цензоров, - сказал я, - врожденная неприязнь ко всем книгам, кроме одной, которую они чтут высоко.
   - Какая же это книга? - спросил граф.
   - Книга приходо-расходная, - отвечал я, - где они расписываются в получении жалованья.
  
   16 ноября 1855 года
   Около двух недель уже я пригвожден к моему письменному столу. Авраам Сергеевич поручил мне составить отчет государю о своем осмотре университетов Московского, Казанского и Дерптского, гимназий и т.д. Ему написал было отчет Кисловский, но министр нашел его никуда не годным и даже мне не показал.
   Беда! Я захлебываюсь, тону в делах. Крепко тяжело приходится, а тут еще и головная боль по временам. Да и как не болеть голове, когда случается в сутки спать не больше трех часов.
  
   17 ноября 1855 года
   Ну, слава Богу! Кончена египетская работа. Сегодня прочли с министром последние листы отчета.
  
   19 ноября 1855 года
   Вечер у графини Ростопчиной. Она читала свою новую драму. Довольно-таки скучна. Тут было несколько княгинь, графинь, князь Вяземский, Тютчев, Плетнев, князь Одоевский. Я возвратился домой в два часа ночи.
   Графиня очень аристократничала, нападала на низшие сословия, восхваляла высшее дворянство. Тютчев ей очень умно возражал. Мне, плебею, ничего не оставалось, как молчать, - и я молчал. Да и что стал бы я говорить болтунье, которая только самое себя слушает?
   Нет высшего счастья, как споспешествовать счастью других.
  
   24 ноября 1855 года
   Вчера министр имел личный доклад у государя. Его величество превосходно принял писанный мною отчет обозрений министра. Государь вообще был благосклонен и на все представления министра отвечал согласием.
   Вечером от Авраама Сергеевича я поехал к Тургеневу. Там застал много литераторов: Майкова, Дружинина, Писемского, Гончарова, приехавшего из Севастополя Толстого и т.д.
   Кстати о Майкове. На днях он читал у меня свое новое стихотворение "Сны". Оно написано уже в другом духе, чем последние его пьесы. Я советую Майкову не вдаваться ни в какие суетные учения или партии, а быть просто художником, к чему у него истинное призвание. У него большой талант, тем больше должен он бережно с ним обращаться.
   Здешние литераторы написали поздравительный адрес Щепкину, юбилей которого празднуется в Москве в субботу на этой неделе. Я также подписал адрес. Щепкин почтенный, достойный человек. В нем - ум, талант, честность, и при этом он сам себя создал. Он стоит почести, которую ему хотят оказать.
   Мне удалось, наконец, провести Гончарова в цензора. К первому января сменяют трех цензоров, наиболее нелепых. Гончаров заменит одного из них, конечно с тем, чтобы не быть похожим на него. Он умен, с большим тактом, будет честным и хорошим цензором. А с другой стороны, это и его спасет от канцеляризма, в котором он погибает.
  
   30 ноября 1855 года
   Граф Блудов назначен президентом Академии наук. Сегодня все члены Академии были представлены ему министром.
   Мне кажется, это хорошее назначение. Министр при последнем своем докладе государю представил Блудова. Ему хотелось Меншикова - я отсоветовал. К Блудову и государь расположен. А главное - он человек просвещенный, любящий науку и литературу. Правда, он сделал одно нехорошее дело: отнял было у нас пенсионы. Но как это случилось, мне непонятно теперь, когда я его ближе узнал. Подобная мера вовсе не в его духе.
  
   3 декабря 1855 года
   Граф Блудов в первый раз председательствовал в общем собрании Академии. Он как будто уже лет десять председательствует - так хорошо знает он дела академические и так верно о них судит. Ни одного вопроса, ни одной бумаги не оставил он без внимания и без своих весьма дельных замечаний или объяснений с теми, кого они касались.
   Говорит он много, но содержательно. В нем еще много жизни, а ему уже семьдесят четыре года. Мы кончили заседание в 3 часа, начав его в 12.
   Ходит в рукописи по рукам замечательный приказ великого князя Константина Николаевича, отданный им по своему ведомству. Приказ говорит о том, чтобы начальство в отчетах своих не лгало, уверяя, что все находится в чудесном виде, как это обыкновенно делается. В приказе есть ссылка на какую-то записку, в которой весьма резко говорится о разных форменных и официальных лжах. Это производит большой шум в городе. Министрам и всем, подающим отчеты, приказ очень не нравится. В сущности же это прекрасное дело. Многим вообще не нравится, что начинают подумывать о гласности и об общественном мнении.
  
   7 декабря 1855 года
   Вечер у князя Вяземского. Погодин читал свою старую драму "Петр Великий". Есть места недурные, прочее зело скучновато. Граф Соллогуб следующими словами выразил свое неудовольствие: "Таковое чтение - уж мое почтение!" Да и никто не остался доволен. Не знаю, приятно ли было князю Вяземскому и князю Львову слушать, как их деды или прадеды отличались в скверном заговоре против Петра в пользу царевича Алексея. Они выставлены в таком виде, что их, право, не лестно считать своими предками.
  
   10 декабря 1855 года
   Мое двусмысленное положение при министре, наконец, заставило меня прибегнуть к решительной мере. Авраам Сергеевич называет меня "своим другом", поручает мне важные дела. Я работаю с ним, могу сказать, вполне бескорыстно, потому что не получаю даже никакого жалованья за то. И что же: никогда не могу быть уверен в единственной награде, которая, в сущности, мне нужна, - в пользе и прочности моего труда. Ибо у "друга моего" есть другие друзья в его канцелярии, которых он часто слушается охотнее, чем меня, и по наущению которых то и дело разделывает то, что перед тем мы с ним, казалось, так согласно воздвигали. Между тем силы мои истощаются в непосильной работе, так как я должен же все-таки заботиться и о насущном хлебе для себя и для своей семьи. Написал Аврааму Сергеевичу письмо, в котором излагаю ему настоящее положение вещей - впрочем, отлично ему известное - и говорю, не найдет ли он возможным для ограждения нашего общего дела как-нибудь оформить мое положение в министерстве так, чтобы я мог посвящать ему больше времени и уже на равных правах отбиваться от канцелярских козней.
   Вечером в тот же день получил очень любезную записку от Авраама Сергеевича. Он сетует на то, что я имею к нему так мало доверия, тогда как он в эту самую минуту занят не только обеспечением за собой моих трудов, но еще как друг хлопочет и об улучшении моей судьбы. В воскресенье я с ним виделся. Самые дружеские объяснения и уверения.
  
   30 декабря 1855 года
   Пышные обещания Авраама Сергеевича разрешились. Мне выдано "пособие" в 1200 рублей. Авраам Сергеевич точно хотел, прости Господи, заткнуть мне глотку.
   Получив от Гаевского официальное извещение о назначении мне по высочайшему повелению вышеупомянутых денег, я должен был ехать к министру. Он принял меня с огорченным видом и выразил сожаление, что ему не удалось сделать для меня всего, что он желал. Он, как говорит, делал обо мне доклад государю как о "человеке, который ему необходим и которого должно иметь в виду для особенно важных дел, ибо в нем способности соединены с благородным характером", и представил меня к денежной и к почетной награде.
   Государь выслушал его благосклонно и отвечал, что согласен дать мне денег, но почетную награду (владимирский крест) не может дать, потому что в комитете министров и то страшно вопиют на массу наград по министерству народного просвещения. В заключение государь заметил министру, отчего он не внес меня в число двух лиц, о которых министры имеют право ежегодно представлять государю вне установленного порядка?
   На это Авраам Сергеевич ничего не мог ответить, а мне признался, что оплошал. Новые обещания и сетования на недоверие к нему.
  

Другие авторы
  • Чехов Александр Павлович
  • Амосов Антон Александрович
  • Мурахина-Аксенова Любовь Алексеевна
  • Щиглев Владимир Романович
  • Аксенов Иван Александрович
  • Эрберг Константин
  • Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович
  • Ривкин Григорий Абрамович
  • Правдухин Валериан Павлович
  • Тихомиров Никифор Семенович
  • Другие произведения
  • Воровский Вацлав Вацлавович - В кривом зеркале
  • Андреев Леонид Николаевич - Дни нашей жизни
  • Лондон Джек - Сила женщины
  • Волковысский Николай Моисеевич - 25-летний юбилей поэта Евг. Вадимова
  • Неверов Александр Сергеевич - Виктор Чалмаев.Солнечная книга Александра Неверова
  • Мей Лев Александрович - Мей Л. А.: Биобиблиографическая справка
  • Дживелегов Алексей Карпович - Аньоло Фиренцуола
  • Воровский Вацлав Вацлавович - На верном пути
  • Колбасин Елисей Яковлевич - Иван Иванович Мартынов, переводчик "Греческих Классиков".
  • Пинегин Николай Васильевич - Айновы острова
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 404 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа