Анненков Павел Васильевич - Материалы для биографии А. С. Пушкина

во Пскове всемилостивейшее разрешение на просьбу Пушкина о дозволении ему пользоваться советами столичных докторов. Державная рука, снисходя на его прошение, вызвала его в Москву, возвратила его городской жизни, которую он так любил, и, вместе с тем, указала ему обязанности, лежавшие на нем, как на гражданине и писателе, который должен употребить отличные свои способности на предание потомству славы нашего отечества. Тотчас по прибытии в Москву, Пушкин имел счастие быть представлен государю императору. Скажем здесь, что впоследствии, во всех случаях жизни своей, Пушкин вспоминал о наставлениях, преподанных ему в это время отеческою снисходительностью монарха, не иначе как с чувством благоговения и умилением1.

  Москва приняла его с восторгом, и, долго лишенный удовольствий столицы, он предался им с энергией, которая было заснула в деревне. Всю зиму он почти не брался за перо, наслаждаясь и славой, которая всюду встречала его, и заискивающим вниманием окружающих. Успехи в обществе снова стояли на первом плане в его жизни, и снова овладела км та жажда перемен мест, то искание впечатлений, встреч и происшествий, какими отличалась его первая молодость и, преимущественно, одесская и кишиневская жизнь. Утомление явилось и тут в свою очередь, в конце 1829 года, как прежде мы видели в Михайловском, пять лет тому назад.

  Едва осмотревшись в Москве, Пушкин уехал снова в деревню для приведения в порядок дел и, преимущественно, Для разбора и укладки книг своих, которые намеревался отправить в одну из столиц [В деревне он нашел послание Н. М. Языкова, извесгное "Тригорское", и с восторгом писал ему: "Милый Н(иколай) М(ихайлович)! Сейчас из Москвы, сейчас видел ваше "Тригорское". Спешу обнять и поздравить вас. Вы ничего лучше не написали, но напишете много лучшего. Дай вам бог здоровья, осторожности, благоденственного и мирного жития!"2]. В ноябре он уже писал из Пскова, собираясь снова на возвратный путь в Москву, послание к Н. С. А(лексеё)ву, товарищу своего бессарабского житья-бытья:

  "Приди, о друг, дай прежних вдохновений. Минувшего мне жизнию повей...3

  Не могу изъяснить тебе мои чувства при получении твоего письма... Кишиневские звуки, берег Быка4... милый мой: ты возвратил меня Бессарабии. Я спять в своих развалинах - в моей темной комнате, перед решетчатым окном или у тебя, мой милый, в светлой чистой избушке5... Как ты умен, что написал ко мне первый! Мне бы эта счастливая мысль никогда в голову не пришла, хотя и часто о тебе вспоминаю... Выл я в Москве и думал: авось, бог милостив, увижу где-нибудь чинно сидящего моего друга, или в креслах театральных, или а ресторации за обедом. Нет - так и уехал в Псков. Так и теперь опять еду в Белокаменную. Надежды нет или очень мало. По крайней мере пиши же мне почаще, а я за новости Кишинева стану тебя потчевать новостями московскими.

  Прощай, отшельник бессарабский, Лукавый друг души моей, Порадуй же меня не сказочкой арабской, Но русской правдою твоей"6.

  По прибытии в Москву он опять пишет несколько строк к Языкову, но в этих строках - от 21 ноября 1826 г. - уже заключается любопытное свидетельство, что издание журнала, о котором Пушкин думал еще в деревне, тогда было решено;

  "Письмо ваше получил я в Пскове и хотел отвечать из Новгорода - вам, достойному певцу того и другого. Пишу, однако ж, из Москвы, куда вчера привез я ваше "Тригор-ское". Вы знаете по газетам, что я участвую в "Московском) вестнике", следственно и вы также. Адресуйте же ваши стихи в Москву на Молчановку, в дом Ренкевичевой, откуда передам их во храм бессмертия. Непременно будьте же наш. Погодин вам убедительно кланяется.

  Я устал и болен - потому вам и не пишу более. В(ульфу) кланяюсь, обещая мое высокое покровительство.

  21 ноября7. "Тригорское" ваше с вашего позволения напечатано будет во 2 Š "Московского) вестника".

  Рады ли вы журналу? Пора задушить альманахи. Дельвиг каш. Один Вяземский остался тверд и верен "Телеграфу" - жаль, но что же делать?"

  Итак, Пушкин возвратился в Москву 20 ноября8 и 22 декабря уже писал в доме Зуб(ковых), своих знакомых, известные и превосходные стансы "В надежде славы и добра...". Тогда же представил он свое рассуждение "О воспитании юношества", составленное им по поручению высшего начальства9. Небольшое рассуждение это было единственным трудом Пушкина шумной зимой 1826 - 1827 года, если исключим всегдашние его занятия своим "Онегиным". Несколько черновых бессвязных отрывков трактата о воспитании, сохранившихся в его бумагах, не дают никакой ясной идеи о сочинении; но из отзыва, воспоследовавшего на рассуждение, можно заключить об односторонности основной мысли автора. Изъявляя ему признательность за некоторые отдельные истины, высшее начальство поставило ему на вид, что правило, принятое сочинителем, будто просвещение и гений служат исключительным основанием совершенству, есть правило неверное; ибо при сем упущены из виду нравственные качества и, наконец, примерное служение, усердие, которые должно предпочесть просвещению неопытному, безнравственному и бесполезному10. Сам Пушкин сознавал недостатки своего труда, извиняя их малым знакомством с предметом, который дотоле никогда не занимал его мыслей, и прося позволения заняться чем-либо, более ему близким и известным11.

  Всю зиму и почти всю весну Пушкин пробыл в Москве; в начале мая месяца 1827 г. он получил дозволение на пребывание и в Петербурге. В июне он уже был на берегах Невы и 14-го июля написал там послание к Языкову ("К тебе сбирался я давно...")12, а 27 июля стихотворение "Три ключа"13.

  Московская его жизнь, как мы уже сказали, была рядом забав и вместе рядом торжеств. Впервые ознакомил он тут Друзей с своей "Комедией о Борисе Годунове": удивление и Похвалы были общие. Пушкин еще не пришел к тому сомнению о возможности ее успеха, в котором находился после, и не без основания, как известно. Вечер 1826 года, когда в первый раз прочел он свое произведение в доме Веневитиновых), если не ошибаемся, доселе вспоминается многими с восторгом. Неожиданность появления этой народной драмы, не имевшей связи ни с настоящими, ни с прошедшими явлениями русской словесности, да и оставшейся без последователей и продолжения; сам чтец, получивший какую-то удивительно смелую и оригинальную красоту в собственном вдохновении, - все это осталось неизгладимо в памяти свидетелей14. В первое время Пушкин жил с одним из своих приятелей на Собачьей площадке, в доме, кажется, принадлежащем теперь г-ну Левенталю. После кратковременной отлучки он уже поселился, как мы видели, на Молчановке, в доме Ренкевичевой15. Он вставал поздно после балов и вообще долгих вечеров, проводимых накануне. Приемная его уже была полна знакомых и посетителей, между которыми находился один пожилой человек, не принадлежавший к обществу Пушкина, но любимый им за прибаутки, присказки, народные шутки18. Он имел право входа к Пушкину во всякое время и платил ему своим добром за гостеприимство. В городской жизни, в ее шуме и волнении, Пушкин был в настоящей своей сфере. Это можно видеть даже из нескольких строк, начертанных карандашом на перебеленной копии "Бориса Годунова": "Voici ma tragedie. Je voulais vous l'apporter moi-meme, mais tous ces jours - j'ai fait le jeune homme..."17["Вот моя трагедия. Я хотел сам занести ее к вам, но все это время а вед себя, как юноша..." (франц.). - Ред.]

  ГЛАВА XIII

  "Mосковский вестник": Письмо к Погодину со стихами "Пока не требует поэта..." для его журнала. - Основание "Московского вестника", его направление, сущность теорий "Московского вестника". - Теория отражается в стихотворениях поэта "Чернь", "Поэт, не дорожи любовию народной..." и проч. - Перстень, бережно хранимый Пушкиным. - Пушкин по призванию и по теории становится художником про себя. - Его внутренний мир. - Стихи "Миг вожделенный настал..." и неизданная строфа "С толпой не делишь ты ни гнева...". - Мысль о призвании истинного поэта успокаивает Пушкина в волнениях жизни. - Заботливость Пушкина об издании "Московского вестника". - Альманах "Урания" 1826 (г.у, отрывок из письма к Погодину с осуждением альманаха. - Другое письмо, свидетельствующее о важности, какую, наоборот, придавал он журналу.

  Только неожиданные удары и неразрешимые противоречия, в которых он сам запутывался, возвращали его от времени до времени к самому себе. В непрерывной цепи удовольствий, которые подчас имеют свои тяжелые обязанности, а иногда понуждают к тем опрометчивым шагам, для исправления которых нужно так много энергии, пролетела зима 1827 г. для Пушкина, оставив ему несколько сладких воспоминаний и много горечи на душе. Он уехал из Москвы весной, сперва в Петербург, потом в деревню, но недовольный собой и недовольный другими. Светлый взгляд на себя и внутренняя тишина возвращались к Пушкину почти тотчас, как он сходил с почвы, на которой страсти его приобретали всегда особенную силу. Примеров этому много в жизни его. Прибыв в Михайловское, он писал оттуда М. П. Щогодин)у, посылая несколько стихотворений в журнал "Московский вестник":

  "Что вы делаете? Что наш "Вестник"? Посылаю вам лоскуток "Онегина" ему на шапку. "Фауст"1 и другие стихи не вышли еще из цензуры. Я убежал в деревню, почуя рифмы"2.

  И вслед за этими словами Пушкин начинает свое превосходное стихотворение:

  Пока не требует поэта

  К священной жертве Аполлон,

  В заботах суетного света

  Он малодушно погружен... -

  которое в одно время представляет и общий поэтический образ, и частное изображение его нравственного состояния в то время.

  Скажем несколько слов о новом журнале, существование которого Пушкин признавал одно время совершенно необходимым как для себя, так и для литературы. Особенно важно для биографии его то обстоятельство, что направление журнала укрепило и развило в нем тот взгляд на художника и искусство, который он выразил в известных своих стихотворениях "Чернь", "Поэт", "Эхо", "Поэт, не дорожи любовию народной..." и который заслуживает подробного рассмотрения. !

  Вероятно, еще многие помнят усилия "Московского вестника" ознакомить публику прямо с немецкими теориями изящного помимо толкований и изменений французских критиков. Такие же попытки альманаха "Мнемозина" остались безуспешны, особенно за туманность языка, еще необразованного тогда для логических тонкостей и отвлечений. "Московский вестник" открыл другой путь: он обратил преимущественно внимание на осязательную сторону немецких теорий, их страстную любовь к предмету и романтическое одушевление. Без всякой последовательности и строгой системы журнал прилагал отрывки из Жан-Поля, Тика и Шеллинга. Правда, что отрывочность эту тогда же ставили в упрек журналу даже его приверженцы, как мы имели случай видеть в неизданной переписке Туманского с Пушкиным.

  Статьи сотрудников перерабатывали только положения немецких писателей, облекая их в ту восторженную и отчасти сентиментальную форму, которая составила цвет журнала и тайну его влияния на молодых людей. Лирический язык, каким писались эти вообще короткие статьи, был, может статься, тогда способнее, чем всякое другое изложение, держать в напряжении пробуждающееся эстетическое чувство и порождать стремление к изящному, в чем и состояла цель журнала. Пушкин принял деятельное участие в судьбе его, посвятил ему много своих произведений и как человек, понимавший практическую сторону всякого дела, рассчитывал на 10 тысяч дохода за свое сотрудничество3. Коммерческие его соображения удались только вполовину, но важнее всего этого то обстоятельство, что из круга молодых людей, содействовавших успеху журнала, вынес он свой полный, установившийся взгляд на художника и искусство4. Тем быстрее усвоил он себе их теорию творчества, что она только развила и дополнила собственное его понимание предмета, уже высказанное им в известном "Разговоре книгопродавца с поэтом", появившемся за три года до основания журнала. Сущность теории состояла в весьма строгом взгляде как на призвание художника, так и на задачу самого искусства. Последнее определяла она проявлением бесконечного в ограниченных или конечных формах и создавала ему таким образом цель высокую, независимую от требований современности. Идеальное понимание искусства само собой приводило к мысли об исключительном и важном значении художника, посвятившего ему жизнь свою. Как служитель изящного, он не принадлежал толпе, не разделял ее стремлений и не признавал ее нужд. Под действием этой теории, имевшей на Пушкина сильное влияние, написал он свое стихотворение "Чернь", названное им в рукописи "Ямб". Заключительные стихи его превосходно выражают сущность всего воззрения:

  Не для житейского волненья, Не-для корысти, не для битв - Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв5.

  В дальнейшем своем развитии учение ставило художника и единственным верным ценителем своего произведения. По сущности теории, художник не нуждался в сочувствии окружающих, не имел надобности отдавать отчета в своих сношениях с идеалом и один знал первую причину и настоящую цель своих произведений. В превосходном стихотворении "Поэт, не дорожи любовию народной..." Пушкин отвергал всякое постороннее вмешательство этими гордыми словами, обращенными к художнику:

  .....Живи один. Дорогою свободной

  Иди. куда влечет тебя свободный ум,

  Усовершенствуя плоды любимых дум,

  Не требуя наград за подвиг благородный.

  Они в самой тебе. Ты сам - свой высший суд8...

  Условия самого таланта и внешние обстоятельства еще более укрепили в поэте нашем этот взгляд на художника и, по отражению идеи, на собственное призвание. Талант Пушкина был тайною для него самого, которую он не мог объяснить иначе, как сравнением с явлениями физической природы, действующими по законам, им неведомым. Вспомним его описание поэта в "Разговоре книгопродавца с поэтом":

  В гармонии соперник мой

  Выл шум лесов, иль вихорь буйный и проч.,

  вспомним еще его сравнение поэта с эхом в известной пьесе "Эхо":

  Ревет ли зверь в лесу глухом,

  Трубит ли рог, грешит ли гром,

  Поет ли дева за холмом -

  На всякий звук

  Свой отклик в воздухе пустом

  Родишь ты вдруг.

  "Таков и ты, поэт!" - восклицает Пушкин в конце стихотворения7. Действительно, его поэтическая способность должна была ему самому казаться неизъяснимым предопределением, потому что если обширное чтение, образованность, размышление давали ей материалы и пищу, то породить ее были не в силах. Он так хорошо чувствовал это, что, по известной склонности своей к суеверию, соединял даже талант свой с участью перстня, испещренного какими-то кабалистическими знаками и бережно хранимого им. Перстень этот находится теперь во владении В. И. Даля8. Не менее высоко должен он был ценить и искусство вообще в приложении к самому себе. Кроме славы и обширных средств существования, какие были ему всегда потребны, только в искусстве находил он благотворное разрешение противоречий собственного своего существования, только в нем примирялся он с самим собой и сознавал себя в высоком нравственном значении. Так теория искусства сходилась здесь с самой жизнью. Впоследствии холодность публики и невнимание ее к лучшим, зрелым его произведениям еще глубже погрузили его в художническое уединение, которое он воспевал. Действительно, Пушкин сделался и творцом, независимым от вкуса и расположения публики, и единственным верным судьей своих произведений. Обстоятельства много способствовали к оправданию и укоренению в нем отвлеченной теории, которая получила впоследствии еще сильнейшее развитие. К концу своего поприща Пушкин пришел к мысли и убеждению, что самый труд, как предмет, назначенный для общего достояния всех, ничего не значит в глазах поэта, а важны для последнего только высокие наслаждения, доставленные течением труда. Мы находим уже эту мысль в антологическом стихотворении "Миг вожделенный настал...", но ярче выразилась она в одном неизданном стихотворении, которое прилагаем здесь в точности:

  С толпой не делишь ты ни гнева, Ни удивленья, ни напева, Ни нужд, ни смеха, ни труда. Глупец кричит: "Куда, куда? Дорога здесь", - но ты не слышишь, Идешь, куда тебя влекут Мечты невольные. Твой труд Тебе награда - им ты дышишь, А плод его бросаешь ты Толпе - рабыне суеты...9

  Воззрение это принесло существенную пользу в жизни Пушкина. Оно отчасти успокоило его в виду кривых толков, скоро возбужденных его произведениями. Не надо забывать, однако ж, что все отвлеченное и неприложимое к жизни в теории, исправлено было практическим смыслом самого поэта, который никогда не мог отделиться от исторического и действительного быта родины, от окружающих явлений природы, и никогда не мог уйти в самого себя до того, чтоб случайные, местные явления не тревожили его сердца и не пробуждали его вдохновения [Есть и еще неизданное стихотворение Пушкина, в котором выражается его воззрение на поэта, но оно особенно важно для истории, так сказать, его стихотворений. Кошу не известна превосходная его пьеса "К Н." ("С Гомером долго ты беседовал один...")?10 Известно также, что ее величавый и суровый тон переходит в конце к тихому, грациозному образу, сообщающему всей пьесе неуловимую прелесть:

  Нет! Ты не проклял нас. Ты любишь с высоты Скрываться в тень долины малой; Ты любишь гром небес, а также внемлешь ты Журчанью пчел над розой алой.

  Но здесь еще пьеса не кончается у Пушкина. На другой странице он продолжает ее, но как будто уже для самого себя, как будто для того, чтоб не потерять случая дополнить свое воззрение на поэта новой чертой. Он продолжает;

  Таков прямой поэт.

  Он сетует душой

  На пышных играх Мельпомены -

  И улыбается забаве площадной,

  И вольности лубочной сцены].

  И надо видеть в переписке его с издателем "Московского вестника"11, напечатанной в "Москвитянине" (1842, Š 10), сколько усилий, поощрения, заботливости и увещаний истощил Пушкин на поддержание бодрости в редакции и на утверждение журнала. Когда издатель его, вероятно, по недостаточности средств, доставляемых "Вестником", хотел опять приступить к альманаху "Урания", уже изданному им раз в 1826 г., Пушкин пришел почти в ужас. Цель журнала была именно уничтожить бесплодные сборники, так сильно размножившиеся в это время. Пропускаем начало письма и приводим существенную часть его:

  "Нет, вы не захотите марать себе рук альманашной грязью. У вас много накопилось статей, которые не входят в журнал; но каких же? Quod licet Uraniae, licet тем паче Вестнику; не только licet, но decet [Что дозволено Урании, дозволено (...), (...) дозволено, (...) подобает (лат.). - Ред.]. И другие причины. Какие? Деньги(?) Деньги будут, будут. Ради бога, не покидайте "Вестника"; на будущий год обещаюсь вам безусловно деятельно участвовать в его издании; для того разрываю непременно все связи с альманашниками обеих столиц. Главная ошибка наша в том, что мы хотели быть слишком дельными; стихотворная часть у нас славная, проза, может быть, еще лучше, но вот беда: в ней слишком мало вздору. Ведь, верно, есть у вас повесть для "Урании"? Давайте ее в "Вестник". Кстати о повестях: они должны быть непременно существенной частью журнала, как моды у "Телеграфа". У нас не то, что в Европе, - повести в диковинку. Они составили первоначальную славу Карамзина, у нас про них еще толкуют. Ваша индейская сказка "Переправа"12 [Индейская сказка, переведенная, кажется, с немецкого г-м Титовым] в европейском журнале обратит общее внимание, как любопытное открытие учености; у нас тут видят просто повесть и важно находят ее глупою. Чувствуете разницу? "М(осковский) вестник", по моему беспристрастному, совестному мнению, - лучший из русских журналов. В "Телеграфе" похвально ревностное трудолюбие, а хороши одни статьи Вяземского; но зато за одну статью В(яземского) в "Телеграфе" отдам 3 дельных статьи "Московского вестника". Его критика, положим,

  * * *

  То Рим его зовет, то гордый Илион, То скалы старца Оссиана, И с детской легкостью меж тем летает он Вослед Бовы иль Еруслана.

  Следует помнить, что эти строфы были и зачеркнуты самим автором как портящие стихотворение, но они принадлежат к его любимому представлению о той свободе вдохновения, какая прилична поэту. несправедлива, но образ его побочных мыслей и их выражения резко оригинальны: он мыслит, сердит и заставляет мыслить и смеяться. Важное достоинство, особенно для журналиста!.. 31-е августа. Михайловское". Письмо писано в 1827 году, стало быть, шесть месяцев после основания журнала. [Так точно и другое письмо Пушкина к издателю, написанное двумя месяцами ранее и еще из Петербурга (1-го июля), отличается тем же характе-ром13. Пушкин старается поддержать в сотрудниках силы и добрые намерения всеми средствами: обещаниями, похвалой, резким приговором общим противникам: "Простите мне долгое мое молчание, любезный М(ихайло) П(етрович); право, всякий день упрекал я себя в неизвинительной лени, всякий день собирался к вам писать и все не собрался. По сему самому и же посылаю вам ничего в "М(осковский) в(естник)". Правда, что и посылать было нечего; но дайте сроку, осень у ворот; я заберусь в деревню и пришлю вам оброк сполна. Надобно, чтоб наш журнал издавался и на следующий год. Он, конечно, будь сказано между нами, первый, единственный журнал на Руси: должно терпением, добросовестности", благородством и особенно настойчивостию оправдать ожидания известных друзей словесности и одобрение тликого Гете14. Честь и слава милому нашему (Шевырев)у. Вы прекрасно вделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха. Оно, надеюсь, даст (Шввырев)у более весу во мнении общем... За разбор "Мысли", едного из замечательнейших стихотворений текущей словесности16, уже досталось нашим северным шмелям16 от Крылова, осудившего их каждого по достоинству. Вперед! И да здравствует "М( осковекий) в(естник)"!" Из слов оправдать одобрение великого Гете" можно заключить, что Гете знал не один только разбор "Елены" (из 2 части "Фауста"), сделанный С. П. Шевыревым, но отчасти знаком был и с журналом вообще, а следо(вательно), и с некоторыми произведениями Пушкина. Кстати, приводим еще приписку Пушкина. "На днях пришлю вам прозу, да Христа ради, не обижайте моих сирот-стишонок опечатками и т. п. (Шевырев)у пишу особо. Грех ему нэ чувствовать Баратынского, но бог ему судья!"17 Мы не знаем прозы Пушкина в "Московском вестнике", а что касается до стихов, то с 1827 по 1830 год включительно Пушкин поместил в журнале 33 стихотворения, включая сюда отрывок из "Бориса Годунова", отрывок из "Нулина" и два из "Евгения) Онегина".]

  ГЛАВА XIV

  "Московекий телеграф" и история первого издания стихотворений Пушкина в 1826г.: "Московский телеграф", его значение и отношение к Пушкину. - Сочувствие Пушкина к "Телеграфу" в первое время, изменившееся влиянием Веневитинова. - Смерть Веневитинова и его характер. - Веневитинов направляет мысль Пушкина к Гете. - "Ноеая сцена между Фаустом и Мефистофелем", перо от Гете. - Перечень поэм и времени их появления в печати с 1825 по 1829 г. - История первого полного издания мелких стихотворений. - Письмо из Одессы в 1824 г. о притязаниях Гнедича на издание стихотворений. - Стихотворения обещаны трем лицам. - Письмо к Я. Н. Толстоту с отклонением нового предложения и стихами "Горишь ли ты, лампада наша...". - Отрывок из письма к Бестужеву из Одессы 1824 (г.) о выкупе стихотворений у Всеволожского, другой к брату из Кишинева в 1823 г. и том же. - Получение рукописи от Всеволожского в 1824 (г.) и восторг, произведенный окончанием этого дела. - Письмо к брату из Михайловского в 1825 (г.) с возвращением исправленной рукописи, с советами, как печатать ее, и с заметкой на стихи Жуковского "Мотылек и цветы". - Выход в свет собрания стихотворений в 1826 г. - , Письмо из Михайловского в 1825 г. с указанием, как писать предисловие к изданию стихотворений 1826 г.

  Нельзя оставить без упоминовения другой журнал, "Московский телеграф", который так часто приходит на ум и на язык Пушкина в его переписке с друзьями. В холодности поэта к этому изданию открываются, между прочим, черты характера, не лишенные своего значения и занимательности. Пушкин находил в нем более хлопотливости вокруг современной науки, чем изучения какой-либо части ее, и не одобрял хвастовства всякой чужой системой при первом ее появлении, не дозволявшем еще зрелого обсуждения. По существу своему, журнал вообще представляет более наружный вид всякого дела, чем настоящий, истинный его смысл, и преследовать это - значило именно отвергать жизненное условие журнала. Всего же более оскорбляло Пушкина то уничтожение авторитетов и литературных репутаций, которое происходило от немедленного приложения вычитанных идей к явлениям отечественной словесности. Несмотря на ловкость и остроумие, с какими иногда производились эти опыты, Пушкин не имел к ним ни малейшего сочувствия. Притом не должно упускать из вида и весьма важного обстоятельства. Журнал "Московский телеграф" был совершенною противоположнсстию духу, господствовавшему у нас в эпоху литературных обществ; он их заместил, образовав новое направление в словесности и критике. С его появления журнал вообще приобрел свой голос в деле литературы, вместо прежнего назначения - быть открытой ареной для всех писателей, поприщем для людей с самыми различными мнениями об искусстве. Расположение литературных обществ к своим сочленам, прямое участие, так сказать, в их замыслах, близкое знакомство с существенными качествами и недостатками их таланта, отчего похвала и осуждение принимаемы были добродушно и покорно самими подсудимыми, - все это уже сделалось тогда достоянием истории нашей литературы. Пушкин, можно сказать, сохранял долез многих своих товарищей основные убеждения старого члена литературных обществ. К новому порядку вещей, где личное мнение играло такую роль, он уже не мог привыкнуть всю свою жизнь. С первых же признаков его появления он начал свою систему рассчитанного противодействия, забывая иногда и то, что высказывалось по временам дельного и существенного противниками, и постоянно имея в виду только одно; возвратить критику в руки малого, избранного круга писателей, уже облеченного уважением и доверенностью публики [В первое время появления "Московского телеграфа" Пушкин еще не разделял тех убеждений, которые заставили его переменить отношения свои к журналу. С. Д. Полторацкий привел в статье своей ("Иллюстрация", 1846, Š 9) учтивое письмо его к издателю журнала1 от 2 августа 1825 (г.), когда поэт жил еще постоянно в Михайловском: "Радуюсь, что стихи мои могут пригодиться вашему журналу (конечно, лучшему из всех наших журналов). Я писал кн. В(яземекому), чтоб он потрудился вам их доставить. У него много моих бредней. Надеюсь на вашу снисходительность и желаю, чтоб они понравились публике". Действительно, в 1825 году в "Московском телеграфе" были помещены две эпиграммы Пушкина, отрывок из "Цыган", стихотворения "Телега жизни" и "В альбом" ("Если жизнь тебя обманет..."). В 1826 году только одно стихотворение Пушкина находилось в журнале - "Элегия" ("Люблю ваш сумрак неизвестный..."), а затем он уже помещал в нем одни эпиграммы на "Вестник Европы". Влияние Д. В. Веневитинова сильно способствовало направлению его мыслей и предпочтений в другую сторону].

  В марте 1827 года умер в Петербурге Д. В. Веневитинов. Он именно принадлежал к тому кругу молодых людей, которые искали в науке и в строгих занятиях удовлетворения своему благородному стремлению к идеалу, добру и красоте. Вся его литературная деятельность проникнута этим стремлением, и он имел свою долю влияния на Пушкина, как почти каждая замечательная личность, встречавшаяся ему на пути. В порывах Веневитинова к истине, в его томительном желании полноты знания, даже в нравственном упадке сил, гдедующем за напряжением мысли и чувства, лежало много залогов будущности и развития... За несколько времени до смерти своей Веневитинов написал "Послание Пушкину", в котором призывал певца Байрона и Шенье воспеть великого германского старца, Гете. Пушкин в превосходной сцене, созданной в это же время и названной им "Новая сцена между Фаустом и Мефистофелем", изменил отчасти образы германского поэта, но с замечательной силой, энергией поэзии2. Есть предположение, что Гете знал об этой сцене. Рассказывают, что он послал Пушкину поклон чрез одного русского путешественника и препроводил с ним в подарок собственное свое перо, которое, как мы слышали, многие видели в кабинете Пушкина, в богатом футляре, имевшем надпись: "Подарок Гете"3.

  Между тем с 1826 по 1829 год, в течение трех лет, Пушкин выдавал одно за другим новые свои произведения и перепечатывал старые. В 1826 изданы были стихотворения его в одной книжке, о которых мы уже говорили, и II глава "Онегина" (первая появилась в 1825 году); в следующем 1827 г. изданы III глава "Онегина" и "Цыганы"; затем 1828 г. видел появление IV, V и VI глав "Онегина" и новое издание "Руслана и Людмилы" с прологом и предисловием; наконец, в 1829 году перепечатан из "Северных цветов" "Граф Нулин" в одной книжке с повестью Е. Баратынского "Бал"4, явилась "Полтава", сделано второе издание первой главы "Онегина" и выдано новое собрание стихотворений в двух книжках. Все это, при сотрудничестве в "Московском вестнике" и "Северных цветах", приносило Пушкину способы на роскошное существование, но деньги исчезали в руках его прежде, чем он мог сделать из них употребление... Первое появившееся собрание его стихотворений 1826 г. перешло через несколько рук, проданное или уступленное им, пока не возвратилось опять к одному из друзей поэта, преимущественно занимавшемуся его интересами.

  Несколько подробностей об этом издании покажут убедительным образом, что добродушная ветреность его не раз вредила всем его расчетам и надеждам на несомненные выгоды.

  Прежде чем П. А. Плетнев и отчасти брат поэта Л. С. Пушкин приступили в 1825 году к собранию стихотворений, долженствовавших войти в новое издание, оно уже наперед и в разные времена обещано было трем лицам, именно Н. И. Г(неди)чу, Я. Н. Т(олст)ому и Н. В. Все(воложск)-ому. Всех больше прав, кажется, имел последний, выдавший Пушкину еще в 1820 году 1000 руб. вперед за издание до будущих окончательных расчетов. Требования первого кандидата на издание Пушкин отстранил очень решительно в письме из Одессы от 12 января 1824 (г.), к Б(естужеву). "Гнедич, - говорит он в нем, - шутит со мной шутки в другом роде. Он разгласил, будто бы все новые стихи, обещанные мною Т(олсто)му, проданы уже ему, Г(неди)чу. Т(олс-то)й написал мне письмо пресухое, в котором он справедливо жалуется на мое легкомыслие, отказался от издания моих стихотворений, уехал в Париж, и мне об нем нет ни слуху ни духу. Он переписывается с тобою в "Сыне отечества"; напиши ему слово обо мне, оправдай меня в его глазах, да пришли его адрес. Повторяю тебе в последний раз мои пени и просьбы и обнимаю тебя sans rancune [без злопамятства (франц.). - Ред.] и с благодарностью за все остальное..." Мы видим, что Я. Н. Т(олст)ому были обещаны все новые стихи; но из другого письма Пушкина к тому же лицу (Кишинев, 1823) оказывается, что в это же время настоящий покупщик, Н. В. Всеволожский, сохранял все свои права, да была еще, кроме того, отдельная подписка на них, что уже требовало двух разных изданий. Путаница еще увеличивается, когда из того же письма видим, что Т(олст)ой предлагал четвертого или пятого покупщика, князя Л(обано)ва, которому Пушкин тоже не вполне отказывает. Вот это любопытное письмо: "Милый Яков Николаевич. Приступаю тотчас к делу. Предложение князя Л(обано)ва льстит моему самолюбию, но требует с моей стороны некоторых объяснений. Я сперва хотел печатать мелкие свои сочинения по подписке, и было роздано уже SO билетов; обстоятельства принудили меня продать свою рукопись Никите Все(воложско)му и самому отступиться от издания. Разумеется, что за розданные билеты я должен заплатать, и это первое условие. Во-вторых, признаюсь тебе, что в числе моих стихотворений иные должны быть выключены, многие переправлены, для всех должен быть сделан новый порядок, и потому мне необходимо нужно пересмотреть свою рукопись. Третье: в последние три года я написал много нового. Благодарность требует, чтоб я все переслал князю Александру, но (цензура, цензура), милый друг! Подождем еще два, три месяца. Как знать? Может быть, к новому году мы свидимся, и тогда дело пойдет на лад. Покамест прими мои сердечные благодаренья: ты один из всех моих товарищей, минутных друзей минутной младости, вспомнил обо мне. Кстати или некстати, два года и шесть месяцев никто ни строки, ни слова:

  Горишь ли ты, лампада наша, Подруга бдений и пиров? Кипишь ли ты, златая чаша, В руках веселых остряков? Все те же ль вы, друзья веселья, Друзья Киприды и стихов? Часы любви, часы похмелья По-преяшему ль летят на зов Свободы, лени и безделья? В изгнанье скучном, каждый час Горя завистливым желаньем, Як вам лечу воспоминаньем, Воображаю, вижу вас. Вот он, приют гостеприимный,

  Где своенравный произвол Менял бутылки, разговоры, Рассказы, песня шалуна, И разгорались наши споры От искр и шуток, и вина. Я слышу, верные поэты, Ваш очарованный язык... Налейте мне вина кометы! Желай мне здравия, калмык!"5

  После этого уклончивого письма в прозе и стихах обстоятельства переменились. Н. И. Г(неди)ч был отстранен от издания, Я. Н. Т(олст)ой сам отказался от него; оставался Н. В. Всеволожский и 30 подписчиков. В отношении первого Пушкин опять пиетет к Б(естужеву) из Одессы от 24 июня 1824 (г.)6: "Кончу дружеской комиссией. Постарайся видеть Н. Все(воложско)го, лучшего из минувших друзей моей минутной молодости. Напомни этому милому... эгоисту, что существует некто А. Пушкин, такой же эгоист и приятный стихотворец. Оный Пушкин продал ему когда-то собрание своих стихотворений за 1000 руб. ассигнациями. Ныне за ту же цену хочет у него купить их. Согласится ли Ари-стипд Всеволодович)? Я бы в придачу предложил ему дружбу, mats il Га depuis longtemps, d'ailleurs cela ne fait que 1000 roubles [но он располагает ею уже давно, вообще же дело идет только о 100S рублях (фрацц.). - Ред.]. Покажи ему мое письмо". Совсем другой тон является в письме Пушкина к брату из Кишинева от 4-го сентября 1823 г.7 о том же предмете. Вот с какой заботливостию выражается он, когда говорит от сердца и, что называется, с глазу на глаз: "Теперь, моя радость, поговорю о себе. Явись от меня к Н. Все(воложско)му -и скажи ему, чтоб он, ради Христа, погодил продавать мои стихотворения до будущего года. Если же они проданы, явись с той же просьбой к покупщику. Ветреность моя и ветреность моих товарищей наделала мне беды. Около 40 билетов розданы. Само по себе разумеется, что за них я буду должен заплатить. В послании "К Овидию" перемени таким образом:

  Ты сам дивись, Назон, дивись судьбе превратной, Ты, с юных лет презрев волненья жизни ратной, Привыкнул и проч.

  Кстати об стихах. То, что я читал из "Шильонского узника", - прелесть8. С нетерпением ожидаю успеха "Орлеанской девы"9. Но актеры, актеры! Пятистопные стихи без рифмы требуют совершенно новой декламации... Трагедия будет сыграна тоном "Смерти Роллы"10. Что сделает великолепная Семенова, окруженная так, как она окружена... Боюсь! Не забудь уведомить меня об этом и возьми от Жуковского билет для первого представления на мое имя..." Наконец, только 14 марта 1825 года пришло известие в Михайловское, где тогда жил поэт, о том, что рукопись наконец выручена, и надо видеть при отом восторг Пушкина. Вот а каком духе отвечает он брату своему: "Брат! Обнимаю тебя и падаю до ног. Обнимаю также и Александра Все(воложско)го. Перешли же мне проклятую мою рукопись и давай уничтожать, переписывать и издавать. Как жаль, что тебя со мною не будет! Дело бы пошло скорее и лучше. Дельвига жду, хоть он и не поможет: у него твой вкус, да не твой почерк. Элегии мои переписаны, потом послания, потом сыесь, потом благословясь (и в цензуру).

  Душа моя! Горчицы, рому; что-нибудь в уксусе, да книг: Conversations de Byron, Memoires de Fouche, "Талию", "Старину", да Sismondi (Litterature) да Schlegel (dramaturgic)11, если есть у St. Р1огепt [Беседы Вайрона, Мемуары Фуше (...) Сисмонди (Литература) (...) Шлегель (драматургия) (...) Сен-Флорана (франц.). - Ред.] Хотел бы я также иметь новое издание: "Собрание русских стихотворений" - да дорого, 75 р. ... Посмотри, однако ж.

  Каченовский восстал на меня. Напиши мне, благопристоен ли тон его критик. Если нет - пришлю эпиграмму...

  Тригорское 14 марта.

  Достань... мои мелкие стихотворения и перешли мне скорее. Что же ты обещал мне прислать Парни?" Через четыре дня после этого письма Пушкин, получивший между тем рукопись, возвращает ее назад в Петербург уже в исправленном виде и с приложением новых стихотворений. Письмо его по этому поводу чрезвычайно оригинально и, как видно из приписки, составлено тотчас после веселой и обильной трапезы, что не мешает ему отличаться остроумием, живо-стию и здравомыслием: "Брат Лев, брат Пл(етне)в, третьего дня получил я мою рукопись. Сегодня отсылаю все мои новые и старые стихи. Я выстирал черное белье наскоро, а новое сшил на живую нитку. Но с вашей помощью, надеюсь, барыня-публика не прибьет меня ..., как прачку. Ошибки правописания, знаки препинания, описки, бессмыслицы прошу самим исправить. У меня на то глаз не достанет. В порядке пиес держитесь также вашего благоусмотрения, только не подражайте изданию Батюшкова. Исключайте, марайте сплеча. Позволяю, прошу даже, но для сего труда возьмите себе в помощники Жуковского, не во гнев Бул(гари)ну, и Гнедича, не во гнев Гри(боедо)ву. Эпиграфа или не надо или из А. Шенье. Виньетку не худо, даже можно, даже должно, даже, ради неба, сделайте; именно: Психея, которая задумалась над цветком (кстати: что прелестнее строфы Жуковского): Юн мнил, что вы с ним однородные..." и следующей; конца не люблю. [В "Северных цветах" на 1825 год напечатано было стихотворение Жуковского "Мотылек и цветы" с таким объяснением: "Стихи, написанные в альбом Н. И. И., на рисунок, представляющий бабочку, сидящую на букете из pensees (анютины глазки (франц.). - Ред.) и незабудок. В третьей строфе пьесы говорится о мотыльке, слетевшем с высоты и прельщенном цветами:

  Он мнил, что вы с ним однородные Переселенцы с вышины, Что вам, как и ему, свободные И крылья, и душа даны...

  В четвертой строфе - ошибка мотылька:

  - Не рождены вы для вниманья,

  Вам не понятен чувства глас и проч.

  и приговор поэта цветам:

  Пускай нее к вам, резвясь, ласкается,

  Как вы, минутный ветерок:

  Иною прелестью пленяется

  Бессмертья вестник, мотылек..."

  Предпоследний стих опять приводится Пушкиным немного далее.]. Что, если б волшебная кисть Ф. Толстого?

  Нет, слишком дорога? А ужасть, как мила!..12

  К тому же, кроме Уткина, ничей резец не достоин его карандаша. Впрочем, это все наружность. Иною прелестью пленяется...

  Что сказать вам об издании? Печатайте каждую пиесу на особенном листочке, исправно, чисто, как последнее издание Жук(овского) и пожалуйста без - и без - и без [Здесь изображены разные типографские украшения, бывшие тоща в моде]. Вся эта пестрота безобразна и напоминает Азию. Заглавия крупными буквами и с la ligne [с красной строки (франц.). - Ред.], но каждую штуку особенно, хоть бы из четырех стихов состоящую (разве из двух, так можно a la ligne и другую). 60 пиес? Довольно ли будет для 1-го тома?.."13

  Книжка стихотворений вышла в 1826 (г.) действительно без типографской пестроты и без сбивки многих пьес на одном листе, но эпиграф к ней взят из Проперция, а желаемой виньетки совсем не было приложено. Таким образом, наконец разрешилось дело, продолжавшееся не менее шести лет и которое замечательно тем, что показывает в Пушкине соединение необычайной заботливости к своим выгодам с такой же точно непредусмотрительностию и растратой своего добра. В этом заключается и весь характер его.

  В дополнение к этой истории одного издания, открывающей любопытные черты из самой жизни поэта, приводим еще одно письмо, которое заканчивает ее весьма живым и оригинальным образом. Мы уже видели, что собрание стихотворений 1826 года снабжено было предисловием от издателей, где об авторе говорится как о третьем, постороннем лице, но это предисловие составлено по указаниям самого Пушкина и вдобавок еще им же и исправлено. Вот что писал он брату из Михайловского в том же 1825 г.: "Получил ли ты мои стихотворения? Вот в чем должно состоять предисловие: "Многие из сих стихотворений дрянь и недостойны внимания российской публики, но как они часто бывали печатаны бог весть кем, бог знает под какими заглавиями:, с поправками наборщика и с ошибками издателя, так вот они, извольте кушать-с, хоть это-с дрянь" (сказать это помягче). 2) "Мы (сиречь издатели) должны были из полного собрания выбросить многие штуки, которые когли бы показаться темными, будучи написаны в обстоятельствах неизвестных или малозанимательных для почтеннейшей публики (российской) или могущие быть занимательными единственно некоторым частным лицам, или слишком незрелые, ибо г. Пушкин изволил печатать свои стихи в 1814 г. (т. е. 14 лет). 3) Пожалуйста, без малейшей похвалы мне. Это непристойность, и в "Бахчисарайском фонтане" я забыл заметить это Вяземскому. 4) Все это должно быть выражено романтически, без буффонства - напротив. Во всем этом полагаюсь на Пл(етне)ва. Если я скажу, что проза его лучше моей, ведь он не поверит. Ну, по крайней мере, столь же хороша: доволен ли он? Да перешли на всякий случай это предисловие ко мне, а я пришлю вам замечания свои..."14 Предисловие действительно написано было в том смысле, как указал поэт наш, и первое издание его стихотворений наконец принадлежало ему одному безраздельно. К сожалению, мы имеем весьма мало сведений для истории других его изданий, а она могла бы представить много любопытного и важного в биографическом отношении.

  ГЛАВА XV

  Торговая сторона деятельности Пушкина а история происхождения некоторых лирических его произведений. - Пушкин как прозаик: Пушкин развил нашу книжную торговлю. - Продажа стихов Пушкина в книжной торговле. - Отвращение являться е обществе в звании поэта. - Стихи "На это скажут мне с улыбкою неверной...". - Письлгенные выговоры Пушкина в 1824 г. друзьям за преждевременное распространение его стихотворений и нарушение тем его денежных выгод. - Письмо к Дельвигу 1827 г. с присылкой стихотворения "Под небом голубым..." и других. - Значение стихотворений "Под небом голубым...", "Для берегов отчизны дальней...", "Заклинание" в жизни поэта. - Стихотворение Туманского "На кончину Ризнич". - Пушкин зачеркивает или действительно слабые теста произведений, или такие, которые содержанием своим слишком резко выражали задушевную его мяелъ. - История создания пьесы "Воспоминание" ("Когда для смертного умолкнет шумный день...") как образец того, что Пушкин соединял осторожность с искренностию в своих произведениях. - Неизданное окончание стихотворения "Я вижу в праздности, в неистовых парах...". - Пушкин-прозаик. - "Мысли и замечания" его, помещенные в "Северных цветах" (на} 1828 г. - "Арап Петра Великого", задуманный в 1826, пишется в 1827 (г.) - Пушкин издает свои сочинения непоследовательно, с перескоками, затруднявшими правильную их оценку. - Появление "Полтавы", "Годунова", "Повестей Белкина", "Арапа Петра Великого". - Пушкин еще в Михайловском склоняется к роману из старых русских преданий. - С первой попытки в "Арапе" находит свой оригинальный стиль, который отражается и в "Капитанской дочке" 9 лет спустя.

  Пушкин сам гордился тем, что один из первых развил у нас книжную торговлю, что было совершенно справедливо. Еще в 1825 году писали ему из Москвы в Михайловское, что эа право вторичного издания трех тогда уже вышедших поэм его г. Селивановский предлагает 12 тысяч руб. ассигнация-вш1. Сделка, кажется, не состоялась, и право издания перешло к г. Смирдину, который перекупил издание "Бахчисарайского фонтана" за 3 тысячи ассиг. и заплатил 7 тысяч за право перепечатания двух других поэм. Мы не знаем, сколько автору принесли остальные его произведения, но первое полное издание "Евгения Онегина"2 куплено у него было за 12 тысяч руб. ассиг., и, вероятно, вдвое, если не более, доставила ему отдельная продажа глав. В 1828 году уже сам Пушкин писал из Петербурга: "Здесь мне дают (a la lettre) [в буквальном смысле слова (франц.). - Ред.] ко 10 руб. за стих"3. Вообще торговая сторона нашей литературы, еще весьма мало известная, могла бы сообщить цифры весьма любопытные и привести к немаловажным заключениям. Статистические данные книжной торговли, изложенные с некоторым з