Анненков Павел Васильевич - Материалы для биографии А. С. Пушкина

c vos superieurs, quelques soient leurs avances... Point de petits soins... Defiez-vous de la bien-veiilance, dont ovus pouvez etre susceptible. Les homines ne la comprennent pas et la prennent volontiers pour de la basses-se, toujours charm es de juger les autres par euxmemes... M'acceptez jamais de bienfaits. Un bienfait pour la plupart du temps est une perfidie. Point de protection, car elle asservifc et degrade. J'aurais voulu vous premunir centre les seductions de l'amitie, mais je n'ai pas le courage de vous endurcir l'ame dans l'age de ses plus douces illusions... N'oubliez jamais 1'offense volontaire... Peu ou point de paroles et ne vengez jamais l'injure par l'injure... Si l'etat de votre fortune ou bien les circonstances ne vous permettront pas de briller, ne tachez pas de pallier vos privations. Affectez plutot l'exces contraire. Le cynisme dans son aprete en impose a la frivolite de l'opi-nion, au lieu que les petites friponneries de la vanite nous rendent ridicule et meprisables. N'empruntez jamais; souffrez plutot la misere. Croyez qu'elle n'est pas aussi terrible qu'onse la peint et surtout que la certitude, ou Ton peut se voir d'etre malhonnete ou d'etre pris pour tel. Un jour vous entendrez ma confession; elle pourra couter a ma vanite, mais ce n'est pas ce qui m'arreterait lorsqu'il s'agit de l'nteret de votre vie"7.

  ["Ты в том возрасте, когда следует подумать о выборе карьеры. Я уже изложил тебе причины, по которым военная служба кажется мне предпочтительнее всякой другой. Во всяком случае, твое поведение надолго определит твою репутацию и, может быть, твое благополучие.

  Тебе придется иметь дело с людьми, которых ты еще не знаешь... Не суди о людях по собственному сердцу, которое, я уверен, благородно и отзывчиво и, сверх того, еще молодо... Будь холоден со всеми. Фамильярность всегда вредит, особенно же остерегайся допускать ее в обращении с начальниками, как бы они ни были любезны с тобой... Не проявляй услужливости... Обуздывай сердечное расположение, если оно будет тобой овладевать. Люди этого не понимают и охотно принимают за угодливость, ибо всегда рады судить о других по себе... Никогда не принимай одолжений. Одолжение чаще всего - предательство. Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает. Я хотел бы предостеречь тебя от обольщений дружбы, но у меня не хватает решимости ожесточить твою душу в пору наиболее сладких иллюзий.., Никогда не забывай умышленной обиды... Будь немногословен или вовсе смолчи и никогда не отвечай оскорблением на оскорбление... Если средства или обстоятельства не позволяют тебе блистать, не старайся скрывать лишений. Скорее избери другую крайность. Цинизм своей резкостью импонирует суетному мнению света, между тем как мелочные ухищрения тщеславия делают человека смешным и достойным презрения. Никогда не делай долгов; лучше терпи нужду. Поверь, она не так ужасна, как кажется, и во всяком случае она лучше неизбежности вдруг оказаться бесчестным или прослыть таковым. Когда-нибудь ты услышишь мою исповедь; она дорого будет стоить моему самолюбию, но меня это не остановит, если дело идет о счастии твоей жизни" (франц.). - Ред.].

  Письмо это было послано из Кишинева в Петербург, где тогда находился Лев Сергеевич Пушкин, и замечательна, что не только мысли, изложенные в нем, были чужды природе самого поэта, как скоро увидим, но он даже не любил французской формы в братской и дружеской переписке. Вот что писал он из того же Кишинева к молодому брату от 24 января 1822 года:

  "Сперва хочу с тобой побраниться. Как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо: ты не московская кузина. Во-вторых, письма твои слишком коротки: ты или не хочешь, или не можешь мне говорить откровенно обо всем. Жалею. Болтливость братской дружбы была бы мне утешением. Представь себе, что до моей пустыня не доходит ни один дружеский голос, что друзья мои как нарочно решились оправдать элегическую мою мизантропию - и это состояние несносно..." Вероятно, еще ранее Пушкин уже обращал внимание брата на неприятную смесь языков в его письмах: "Здравствуй, Лев! Не благодарю тебя за письмо твое, потому что ты мне дельного ничего не говоришь. Я называю дельным все то, что касается до тебя. Пиши ко мне, покамест я еще в Кишиневе. Я тебе буду отвечать со всевозможною болтливостию и пиши мне по-русски, потому что, слава богу, с моими... друзьями я скоро позабуду русскую азбуку. Если ты в родню, так ты литератор (сделай милость, не поэт). Пиши же мне об новостях нашей словесности. Что такое "Сотворение мира" Милонова?8 Что делает Катенин? Он ли задавал вопросы Воейкову в "Сыне отечества" прошлого года?9 Кто на ны? "Черная шаль" тебе нравится - ты прав, но ее ч(ерт) знает как напечатали10 [Смотри в примечаниях наших к атому стихотворению.]. Кто ее так напечатал?.."11 После этих двух писем получен был новый ответ Льва Сергеевича, который, как видно, остался недоволен замечаниями брата. Поэт возражает шутливо и снисходительно, но вместе с признаками горячей, истинно братской любви к молодому человеку! "Ты на меня дуешься, милый: нехорошо. Пиши мне, пожалуйста, и как тебе угодно - хоть на шести языках: ни слова тебе не скажу. Мне без тебя скучно. Что ты делаешь? В службе ли ты? Пора, ей-богу, пора. Ты меня в пример не бери. Если упустишь время, после будешь тужить... Тебе скажут: учись, служба не пропадет. Конечно, я не хочу, чтоб ты был такой же невежда, как (В. И. Козлов), да ты и сам не захочешь. Чтение - вот лучшее учение. Знаю, что теперь не то у тебя на уме, но все к лучшему.

  Скажи мне - вырос ли ты? я оставил тебя ребенком, найду молодым человеком. Скажи - с кем из моих приятелей ты знаком более? Что ты делаешь? Что ты пишешь?.. Что мой "Руслан"? Не продается? Дай знать. Если же Слёнин купил его, то где же деньги? А мне в них нужда. Каково идет издание Б(естужева)?12 Читал ли ты мои стихи, ему посланные? Что "Пленник"?13 Радость моя! Хочется мне с вами увидеться: мне в Петербурге дело есть; не знаю - буду ли к вам, а постараюсь. Мне писали, что Батюшков помешался - быть нельзя14. Уничтожь это вранье... Отвечай мне на все вопросы, если можешь - и поскорее. Пригласи Дельвига и Баратынского..."15

  Оставляя в стороне смешение языков, которому не чужд был и сам Александр Сергеевич в своих заметках для памяти, как мы видели, скажем, что молодой Лев Пушкин имел еще родственную черту с поэтом. Он обладал счастливой памятью и хорошим почерком. Оба эти качества сделали его привилегированным комиссионером поэта по части переписки стихотворений, исправления их и отдачи в журналы и альманахи. В такой должности и находился он действительно с 1821 по 1825 год, живя почти постоянно в Петербурге, между тем как другой брат его был вдалеке от столицы. Мы уже имели случай много раз в продолжение нашего труда черпать сведения и подробности из тогдашней переписки их. Приведем здесь еще несколько выдержек из нее для лучшего показания тех дружеских, коротких отношений, какие установились между обоими братьями с самого начала жизни.

  По получении альманаха "Полярная звезда" 1823 г., где помещено было стихотворение Александра Сергеевича "К Овидию", помеченное там только двумя звездочками, его же пьеса "Мечта воина"16, элегия Гнедича "Тарентинская дева" и несколько пьес Дельвига, поэт наш беседует из Кишинева с братом о себе и других в таком удивительно простодушном и нежном тоне:

  "Благоразумный Левинька! Благодарю за письмо. Жалко, что прочие не дошли. Пишу тебе, окруженный деньгами, афишками, стихами, прозой, журналами, письмами - и все то благо, все добро. Пиши мне о Дидло, об черкешенке Истоминой17, за которой я когда-то волочился, подобно Кавказскому Пленнику. Б(естужев) прислал мне "Звезду"... Каковы стихи "К Овидию"? Душа моя! И "Руслан", и "Пленниц" - все дрянь в сравнении с ними. Ради бога, люби две звездочки: они обещают достойного соперника знаменитому Па(нае)ву, знаменитому (Рылееву) и прочим знаменитым нашим поэтам. "Мечта воина" привела в задумчивость воина, что служит в иностранной коллегии и находится ныне в бессарабской области [Пушкин говорит о себе. Далее следуют у него заметки об ошибках альманаха. Действительно, там было напечатано: "Огни врагов, их чуждое призванье" вместо "взыванье"; "ничто не заглушит моих тревожных дум" вместо "...привычных дум". Стих "Воспоминание и брата и друзей", напечатанный в альманахе так: "Воспоминанье и братьев и друзей", показывает, что в эпоху сочинения пьесы "Война" (1821) Пушкин думал о брате, как о предмете, дорогом его сердцу наравне с священным сердца жаром, высокими стремлениями и волнениями творческих дум. Дальнейшее развитие нашего языка не подтвердило мнения Пушкина о нелепости тревожных дум]. Эта "Мечта" напечатана с ошибочного списка: "призванье" вместо "взыванье", "тревожных дум", слово, употребляемое знаменитым Р(ылеевым)18, но которое по-русски ничего не значит; "Воспоминание и брата и друзей" - стих трогательный, а в "Звезде" просто плоский. Но все это не беда, были бы деньги. Я рад, что Глинке полюбились мои стихи; это была моя цель...19 Гнедич перебивав" у меня лавочку:

  Увы! Напрасно ждал тебя жених печальный... [Стих из "Тарентинской девы" Гнедича] - непростительно прелестно. Знал бы своего Гомера, a to и нам не будет места на Парнасе. Дельвиг, Дельвиг! Пиши ко мне и прозой, и стихами; благословляю и поздравляю тебя. Добился ты наконец до точности языка - единственной вещи, которой у тебя не доставало. En avant! Marche![Вперед! Марш! (франц.). - Ред.] - 30 генваря (1823)".

  Препоручения всех возможных родов сыпались градом на Льва Сергеевича от странствующего брата его: "Моп рёге а eu une idee lumineuse, - пишет он ему из Кишинева в 1823 году20, - c'est celle de m'envoqer des habits; rappelez - la lui de ma part [Отцу пришла в голову блестящая мысль (...) прислать мне одежду, напомни ему от меня об этом (франц.). - Ред.]. Еще слово: скажи Оленину, чтоб он мне прислал... "Сына отечества" вторую половину года. Может вычесть, что стоит, из своего долга". Слёнин, как известно, купил первое издание "Руслана", но выплачивал деньги по частям и даже книгами. "Друг мой, - повторяет Пушкин из Кишинева в том же 1823 году21, - попроси И. В. Слёнина, чтоб он, за вычетом остального долга, прислал мне два экземпляра "Людмилы", 2 экземпляра "Пленника", один "Шильонского узника", книгу Греча22 и Церте-лева древние стихотворения23 - поклонись ему от меня". О книгах вообще шла переписка весьма жаркая. Так, в 1824 году из Михайловского Пушкин пишет: "Брат! Ты мне перешлешь немецкую критику "Кавказского пленника" (?)24 (спросить у Греча) да книг, ради бога книг! Если п(етер)б(ургские) издатели не захотят удостоить меня присылкою альманахов, то скажи Слёнину, чтоб он мне их препроводил, в том числе и "Талию" Булгарина...Стихов, стихов, стихов!.. Conversations de Byron, Walter Scott ["Беседы" Байрона, Вальтер Скотта (франц.). - Ред.]: эта пища для души25. Что ж Чухонка ["Зда", поэма Баратынского, вышедшая только в 1826 г.] Баратынского? Я жду..."28 Все эти комиссии не так скоро исполнялись, как желал бы поэт. О "Чухонке" он повторяет свою просьбу несколько раз, один эа другим, хотя она еще не выходила из печати. "Торопи Дельвига [Насчет выдачи "Северных цветов" - первой книжки], присылай мне чухонку Баратынского - не то, прокляну тебя" (1824)27. "Пришли же мне "Эду" Баратынского. Ах, он, чухонец! Да если она милее моей Черкешенки, так я повешусь у двух сосен и с ним никогда знаться не буду" (1824)28; а раз поэт вышел даже из терпения: "Да пришли же мне "Старину" ["Русская старина", альманах Калайдовича 1824 - 1825 гг.28] и "Талию". Господи помилуй, не допросишься!"30 В следующем затем письме Александр Сергеевич излагает уже свои поручения стихотворно: "Брат, здравствуй! Писал тебе на днях, с тебя довольно. Пришли ине "Цветов" [Первую книжку "Северных цветов" на 1825 г.], да "Эду", да поезжай к Энгельгардтову обеду. Кланяйся господину Жуковскому, заезжай к П(ущи)-ну и Малиновскому. Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина (декабрь 1825)"31. Получив наконец "Эду" и "Талию", альманах г. Булгарина, он пишет о первой то письмо к Дельвигу, которое уже нам известно, а о второй упоминает в приводимом нами теперь (1825): "Между тем пришли мне тот Š "Вестника Европы", где напечатан второй разговор (лже-) Дмитриева [Известный разговор по поводу статьи князя Вяземского, приложенной к первому изданию "Бахчисарайского фонтана". О поленике между г. Дмитриевым и кн. Вяземским мы уже прежде упоминали]. Это мне нужно для предисловия к "Бахчисарайскому фонтану". Не худо бы мне переслать и весь процесс (и "Вестник", и "Дамский журнал").

  Подпись слепого поэта тронула меня несказанно32. Повесть его ["Чернец, Киевская повесть" Козлова. 1825] прелесть. Сердись он, не сердись, а "хотел простить - простить не мог" достойно Байрона. Видение, конец - прекрасны. Послание, может быть, лучше поэмы; по крайней мере, ужасное место, где поэт описывает свое затмение, останется вечным образом мучительной поэзии. Хочется отвечать ему стихами. Если успею, пошлю их с этим письмом [Поэт действительно отвечал ему из Михайловского стихами. См. стих(отворение) "Козлову" ("Певец, когда перед тобой...")].

  Если можно, пришлимне... Child-Harold [Чайльд-Гарольда. - Ред.] Ламартина33. То-то чепуха должна быть! Да вообще что-нибудь новенького, да и "Старину". "Талию" получил и письмо от издателя. Не успел еще пробежать: "Ворожея" [В "Русской Талии", драматическом сборнике г. Булгарина (1826), было напечатано несколько явлений из комедии-водевиля кн. Шаховского "Ворожея, или Танцы духов" и отрывки из трех произведений Н. И. Хмельницкого: из перевода его "Школа женщин", из комедии "Нерешительный, или Семь пятниц на неделе" и куплеты из водевиля "Суженого конем не объедешь"] показалась мне du bon comique [в хорошем комическом роде (франц.). - Ред.]. А Хмельницкий - моя старинная любовница. Я к нему имею такую слабость, что готов поместить в честь его целый куплет в первую песнь "Онегина". Да кой ч(ерт), говорят, он сердится, если об нем упоминают, как о драматическом писателе!.."34 Комиссии относились иногда и к весьма обыкновенным вещам: "Пришли мне бумаги почтовой и простой, - пишет Пушкин, - если вина| так и сыру; и (говоря по-делилевски)35 витую сталь, пронзающую засмоленную главу бутылки, т. е. штопор" (1824)36} иногда также очень дельные комиссии перемешаны бывали с обыкновенными, и притом весьма оригинальным образом! "Š 3. Пришли мне: 1) Oeuvres de Lebrun, odes, elegies etc. найдешь у St. Florent [произведения Лебрена, оды, элегии и проч. ... Сен-Флорана (франц.). - Ред.]. 2) Серные спички. 3) Карты, т. е, картежные (об этом скажи Михаиле37: пусть он их и держит и продает). 4) "Жизнь Е. Пугачева"38. 5) "Путешествие по Тавриде" Муравьева. 6) Горчицы и сыру, но это ты мне и сам привезешь..."39 В другой раз Пушкин начинает лаконически: "Фуше, Oeuvres dram(atiques) de Schiller, Schlegel, Don Juan (последние 6 и проч. песни)40, нового Walter Scott" "Сибирский вестник" весь - и всё это через St. Florent, а не через Слёнина. Вино, вино, ром (12 бутылок), горчицы, Fleur d'orange, чемодан дорожный, сыру лимбургского, книгу об верховой езде, - хочу жеребцов выезжать: вольное под-ражение Alfieri [Драматические сочинения Шиллера, Шлегеля, Дон Жуан... Вальтер Скотта... Сен-Флорана... Флер д'оранж... Альфиери (франц.). - Ред.] и Байрону" (1825)41. Бывали, однако ж, комиссии у Александра Сергеевича, которые, по существу своему, стояли несравненно выше всех других поручений. Так, при получении известия о наводнении в Петербурге он предается и серьезным размышлениям, и шутливости, но вдруг прерывает и то и другое следующим замечанием: "Этот потоп с ума мне нейдет. Он вовсе не так забавен... Если тебе вздумается помочь какому-нибудь несчастному, помогай из онегинских денег, но прошу, без всякого шума: ни словесного, ни письменного..." (8 декабря 1824)42. В другой раз он делает такую приписку к брату: "P. S. Слепой священник перевел Сираха43 (см. "Инвалид" Š какой-то), издает по подписке; подпишись на несколько экземпляров" (1825)44. Эта комиссия родилась уже без всякого вызова или побуждения с какой-либо стороны.

  По отношению к литературе весьма важны хлопоты Пушкина о собственных своих произведениях. Мы уже видели прежде, каких трудов стоило ему первое его собрание стихотворений. Не менее забот доставило ему издание первой главы "Евгения Онегина" в 1825 г., которое препоручено было Льву Пушкину вместе с П. А. Пл(етне)вым. Он беспрестанно пишет об этих изданиях, о перемене в них стихов, о расположении пьес и строф, о скорейшем окончании дела и проч. Вот выдержки из этой переписки: "Что "Онегин"? Перемени стих "звонок раздался". Поставь "Швейцара мимо он стрелой..." [Этот стих действительно находится в XXVIII строфе первой главы "Онегина"]. В "Разговоре", после "искал вниманья красоты", пусти непременно:

  Глаза прелестные читали Меня с улыбкою любви, Уста волшебные шептали Мне звуки сладкие мои

  [Эти стихи и попали по указанию поэта в "Разговор между поэтом в книгопродавцем", которым открывается "Ев. Онегин".].

  Не забудь Фон-Визина писать Фонвизин. Что он за не-христ? Он русский, из перерусских русский" (1824)45. "Прошу скорее вытащить "Онегина" из (-под цензуры) ... Долго не торгуйся за стихи, режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы, но денег, ради бога!"46

  "АВ. г. издатель "Онегина"!

  Стихи для вас одна забава, Немножко стоит вам присесть [Так эти стихи и напечатаны в "Разговоре между поэтом и книгопродавцем".].

  Понимаете? Да нельзя ли еще под "Разговором" поставить число 1823 г.? Стих "Вся жизнь одна ли, две ли ночи" надобно бы выкинуть, да жаль - хорош. Жаль еще, что поэт не побранил потомства в присутствии своего книгопродавца? Mes arrieres - neveux me devraient cetombrage [Мои потомки были бы мне обязаны этой тенью (франц.). - Ред]47. С журналистами делай что угодно. Дарю тебе мои мелочи на пряник; продавай или дари, что упомнишь, а переписывать мочи нет [Пушкин в другом месте отстраняет критическое вмешательство брата в новую поэму очень добродушно: "Ты, голубчик, не находишь толку в моей луне - что ж делать? А напечатай уж так"49.] (1824)48. В том же году хотел он составить и второе издание "Кавказского пленника", указал даже перемены в стихах, которые впоследствии и введены были в поэму [См. примечания к "Кавказскому пленнику".], назначил цену, за какую уступал его книгопродавцам - 2000 р., но неожиданное появление немецкого перевода с полным русским текстом, как уже говорили мы, помешало предприятию. Так точно в следующем 1825 году, по выходе первой песни "Онегина", Пушкин думал о втором издании ее, которое тоже не состоялось: "Читал объявление об "Онегине" в "Пчеле". Жду шума. Если издание раскупится, то приступи тотчас к изданию другому или условься о каким-нибудь книгопродавцем. Отпиши о впечатлении, им произведенном"50. Наконец, Пушкина сильно занимала мысль издать в 1825 году "Цыган" своих, столь долго ожидаемых публикой, но мысль могла быть приведена в исполнение только гораздо позднее - через два года.

  Большая часть этих остановок происходила от свойств молодого комиссионера, которому Пушкин вверил литературные свои дела. Комиссионер был беспечен от природы и никак не мог принудить себя смотреть серьезно на поручения брата своего. Они служили ему средством к сообщению интересных новостей приятелям, к веселому препровождению времени, к приобретению новых знакомств, к шуму, к дружеским прениям и проч. Разумеется, Александр Сергеевич смотрел иначе на цель своих произведений и крепко сердился, видя, что поэтические труды его обращены в забаву. Легкое понимание обязанностей своих приводило иногда комиссионера к нескромностям, весьма досадным. Так, мы можем рассказать анекдот, переданный нам П. А. Плетневым и в котором он сам был действующим лицом. В 1821 году П. А. Плетнев напечатал в "Сыне отечества" Š VIII стихотворение под названием: "Б...ов из Рима", в котором описывал участь какого-то поэта, потерявшего вдали от родины друзей, жар и вдохновение. Подозрительный и уже больной Батюшков, находившийся тогда в Риме, принял стихотворение на свой счет и горько жаловался на тайных врагов, распускающих об нем неприятные слухи51. А. С. Пушкин взял его сторону и в письме к брату едко и с негодованием разобрал как мысль стихотворения, так и форму его. Письмо это было показано Львом Сергеевичем автору разобранной пьесы. Тогда П. А. Плетнев отвечал известным своим посланием к Пушкину:

  Я не сержусь на едкий твой упрек:

  На нем печать твоей открытой силы и проч., - где так благородно и прямо высказал свое оправдание52. Для Александра Сергеевича достаточно было откровенного объяснения, чтоб он признал вину свою и постарался загладить ее. С послания Плетнева образовалась между ним и поэтом нашим тесная дружеская связь, но вот что заметил последний о поступке брата: "Если бы ты был у меня под рукой, моя прелесть, то я бы тебе уши выдрал. Зачем ты показал Плетневу письмо мое? В дружеском обращении я предаюсь резким и необдуманным суждениям. Они должны оставаться между нами. Вся моя ссора с Т(олсты)м происходит от нескромности кн. Шаховского. Впрочем, послание Плетнева, - может быть, первая его пиеса, которая вырвалась от полноты чувства; она блещет красотами истинными. Он умел воспользоваться своим выгодным против меня положением: тон его смел и благороден. На будущей почте отвечу ему... 6 октября 1823; Кишинев"53.

  Из переписки, разбираемой нами теперь, оказывается всего яснее, что Лев Сергеевич имел непреодолимую страсть к чтению новоприсылаемых произведений брата на вечерах и ужинах и за этим упражнением часто забывал об выпуске их в свет правильным образом. Мы видели уже, как сердился поэт за преждевременное распространение в публике "Бахчисарайского фонтана"; то же самое случилось и с "Цыганами". Лев Сергеевич передавал их целиком, на память и в рукописи, всем почитателям таланта своего брата, а почитателем его тогда был весь свет. Поэт принужден был перенесть поручение издавать свои сочинения на одного П. А. Плетнева. Шутливо писал он к Дельвигу из Михайловского от 8 декабря 1825 г.54: "Кстати: скажи Плетневу, чтоб он Льву давал из моих денег на орехи, а не на комиссии мои, потому что это напрасно. Такого бессовестного комиссионера нет и не будет". Так, еще, от 23 июля 1825, он прибавляет к тому же лицу: "Если брат захочет переписать мои стихи вместо того, чтобы читать их на ужинах и украшать ими альбом В(оейко)-вой, то я ему буду благодарен; если нет, то пусть отдаст он рукопись мою тебе, а ты уж похлопочи с Плетневым". Последняя заметка касается издания стихотворений Пушкина 1826 г. Мы видели прежде, что рукопись стихотворений была переслана из Михайловского 18 марта 1825 г. в Петербург, но до 28 июля 1825 поэт не получал от комиссионера своего никакого известия об участи ее, а также и об участи других своих предприятий. В этот день он написал брату выговор, который оправдывает его предшествовавшие заметки к друзьям. "Если бы Пл(етне)в показал тебе мои письма, так ты бы понял мое положение. Теперь пишу из необходимости. Ты знал, что деньги мне нужны. Я на тебя полагался как на брата; между тем год прошел, а у меня ни полушки. Если б я имел дело с одними книгопродавцами, то имел бы тысяч 15.

  Ты взял от Пл(етне)ва для выкупа моей рукописи 2000 ры заплатил 500; заплатил ли остальные 500?55 и осталось ля что-нибудь от остальной тысячи?

  Я отослал тебе мои рукописи в марте. Они еще не собраны" не ценсурованы. Ты читаешь их своим приятелям до того, что они наизусть передают их моей публике. Благодарю.

  Дельвига письма до меня не доходят. Издание поэм моих не двинется никогда. Между тем я отказался от предложения Заикина. Теперь прошу, если возможно, возобновить переговоры.

  Словом, мне нужны деньги... Ты знаешь это, ты обещал мне капитал прежде году, а я на тебя положился.

  Упрекать тебя на стану, а благодарить - ей-богу, не за что. 28 июля.

  При сем письмо Заикина. Не утруждаю тебя новыми хлопотами. Прошу единственно вполне истолковать Щлетневу) мои обстоятельства. Полагаюсь на его дружбу. Если ты захочешь продиктовать "Цыганов" для отдачи в ценсуру, покамест не перешлю своего списка, я почту себя очень обязанным..." [В "Новостях литературы", журн(але) Воейкова (1825 г., книжка XI), была повесть г. Погорельского "Лефортовская маковница", где одно действующее лицо, "бабушкин кот", привело Пушкина в восторг. Немного поранее укоризненного письма своего, Александр Сергеевич еще писал к брату: "Душа моя, что за прелесть бабушкин кот! я прочел два раза и одним духом всю повесть, теперь только и брежу Тр(ифоном) Фал(елеичем) Мурлыкиным, выступаю плавно, повертывая голову и выгибая спину. Погорельский ведь Перов(ск)ий. Не правда ли? От Вяземского получил известие. Перешли .ему, душа моя, все, что ты имеешь на бумаге и в памяти из моих новых сочинений. Этим очень обяжешь меня и загладишь пакости своего чтенъебесия" 56].

  Таким образом, только в 1825 г. открылась совершенная неспособность Льва Сергеевича к обязанности комиссионера, которую он исполнял с 1821 года. Дальнейшее описание сношений между братьями уже не может относиться к нашему труду, так как в них, по большей части, уже нет ничего, касающегося литературы, и много такого, что исключительно принадлежит семейному кругу. К концу жизни голос Александра Сергеевича становился все строже и строже. Беспечность и отдача самого себя течению жизни, как пришлось, не пропадали с годами в брате его. Прежние и новые советы оставались без действия, но взамен Александр Сергеевич принимал на себя несколько раз устройство дел своего любимца, как денежных, так и жизненных вообще. Во всех кризисах своего существования (а их было немало), Лев Сергеевич тотчас же обращался к надежной своей опоре, к брату, и даже писал ему при одном из таких случаев: "Нравоучения, если я их заслуживаю, могут быть и после, а теперь - надобно пособить". И никогда не обманывала его надежда, Александр Сергеевич платил его долги, очищал ему дорогу и приводил в движение все свои обширные связи и сношения в обществе, чтоб выпутать его из ожиданной или неожиданной беды. Он предоставлял себе только право, в виде вознаграждения, прочесть ему добрую нотацию в сухом, часто весьма остроумном письме (большею частию на французском языке), да шутливо сообщал друзьям о своих новых хлопотах... Даже и эта небольшая доля строгости пропадала еще, когда судьба сталкивала их опять вместе. По рассказам свидетелей, Александр Сергеевич напрасно старался сохранить при личных свиданиях с братом серьезное выражение: шутка, веселость, даже просто шалость одолевали его. И Лев Сергеевич сошел уже с земного поприща: он скончался в Одессе в июле месяце 1852 г.

  Возвращаемся к покинутой нами пьесе "Ответ анониму". Признание о блаженстве, к которому, по собственным его словам, возрождался Пушкин, было вызвано стихотворным посланием неизвестного автора, в котором многие отгадывают ученого нашего египтолога г-на И. А. Гульянова. Он написал к Пушкину довольно длинное стихотворение, где благородная мысль и жаркое сочувствие к таланту поэта заменяет всякое другое достоинство. Приводим две строфы этого стихотворения, породившего чудный ответ Пушкина. Следует сказать, что это не единственный еще пример того, как поэт наш своим прикосновением возвышал до себя, до собственного гения чужую мысль. Вот стихи г-на Гульянова!

  Олимпа девы встрепенулись! Сердца их в горести сомкнулись, И гул их вопли повторил: "Поэт высокий, знаменитый Взглянул на светлые ланиты - И деве сердце покорил.

  Не будет больше вдохновений! Не будет умственных парений! Прошли свободные часы. Как отблеск утренних сияний, Блеснула радость ожиданий У ног возлюбленной красы!"

  Уймите дух ваш сокрушенный, О музы! Друг ваш вожделенный Небесным пламенем горит. Источник новых откровений Залогом будет вдохновений - И снова гений воспарит! 15 июня 1830. Москва

  Число, выставленное под этим анонимным посланием, соответствует эпохе той московской жизни Пушкина, которая завершилась его браком и которой посвятил он несколько лирических песен, исполненных тихого, сосредоточенного чувства. Оно указывает нам грань, откуда успокоенные страсти его нашли в предмете, исполненном молодости, гра" ции и красоты, свой тихий, светлый и ровный исток. Вспомним чудные стихотворения поэта "Мадонна", "Безумных леч угасшее веселье..." и проч. Необходимо, однако ж, прибавить, что первая половина этого года, столь вамечательного в жизни Пушкина характером своим, далеко не походила на вторую. Начало 1830 года застало поэта в Петербурге и носит еще общий характер жизни, как она определилась дли него в последнее время. То же искание цели для своего существования, выхода из обыкновенной вседневности, какое мы заметили и прежде, и та же невозможность избежать волнений жизни, которые и томили, и привлекали его. Естественным следствием этого колебания мысли и воли были неисполнимые предположения и замыслы. Так, в генваре 1830 года, он просил дозволения ехать за границу или, в случае невозможности заграничного вояжа, сопровождать нашу миссию в Китай. Заботливость начальства о судьбе его отклонила оба плана с тем снисходительным добродушием, с каким оно всегда вело и сдерживало порывы Пушкина. На поездку за границу, которая расстроила бы его денежные обстоятельства, всегда запутанные, и отвлекла бы его от обыкновенные занятий, не воспоследовало согласия, а путешествие в Китай отклонено по причине полного комплекта чиновников в нашей миссии. В марте месяце, может быть, даже обрадованный отказом, он быстро собрался и уехал в Москву, намереваясь еще посетить старого своего друга Н. Р(аевского) в Полтаве; но в Москве нашел он разгадку своих волнений и разрешение своих порывов в чистой любви и семейной жизни, вскоре последовавшей за ней. Нельзя умолчать, что в стихотворениях Пушкина, этой поэтической биографии его самого, есть пьеса, сохранившая даже и черту из жизни, о которой сейчас говорили:

  Поедем, я готов; куда бы вы, друзья,

  Куда б ни вздумали, готов за вами я

  Повсюду следовать, надменной убегая:

  К подножию ль стены далекого Китая,

  В кипящий ли Париж, туда ли наконец,

  Где Тасса не поет уже ночной гребец,

  Где древних городов под пеплом дремлют мощи...

  и проч.67

  Так, по большей части, мотивы пушкинских стихотворений даны ему были самой жизнью и действительностию [Не говоря уже о лицейских стихотворениях Пушкина, где сохранены жногие личные обстоятельства автора, остающиеся теперь почти без возможности пояснения, но и в других его произведениях беспрестанно слышится живой голос события и сквозь поэтическую призму их беспрестанно мелькает настоящее происшествие. В разных местах нашего труда мы уже проведи доказательства этому и пояснили некоторые из его стихотворений чертами и анекдотами из жизни. Подобным комментариям со временем могут быть подвергнуты почти все лирические песни Пушкина. Приводим здесь наудачу еще несколько примеров близкого родства пушкинской поэзии с явлениями общественного быта и с личными обстоятельствами автора. Стихотворение "Мечтателю" ("Ты в страсти горестной..."), напечатанное в "Сыне отечества" 1818 г. с подписью "Св.... ч. к." ("Сверчок"), вызвано было любовью одного молодого человека, утверждавшего, что он не ищет взаимности в доволен чувством своим.5s Пушкин не понимал этого изворота сердца, ищущего успокоения в обмане, и отвечал на него своим стихотворением. В другой раз знаменитый композитор, хорошо известный публике нашей, играя на фортепьяно грузинскую мелодию с свойственным ему выражением и искусством. На замечание присутствующих, что ей недостает стихов или ро-канса для всеобщей известности, Пушкин написал стихотворение:

  Не пой, красавица, при мне

  Ты песен Грузии печальной... 59

  Подробности, находящиеся в стихотворении "Он между нами жил...", все язяты из действительности. Лицо, к которому оно написано, отличалось да-ром импровизации и раз в самой квартире Пушкина, в Демутовом трактире, долго и с жаром говорило о любви, которая некогда должна связать народы жежду собою60. Чудная пьеса "В часы забав иль праздной скуки..." была адлько ответом на укоризненное опровержение некоторых мыслей в другом пушкинском произведении; опровержение, сделанное духовным лицом вы-евкого сана81. Затем все стихотворения Пушкина, имеющие форму посланий ияи обращения к лицам, неизменно связаны с каким-либо характеристиче-ким поводом, с какой-либо замечательной чертой его жизни или с особен-авоетию его душевного состояния. Даже антологические его пьесы (18)20 - 22 годов не лишены этой близости к ходу действительности. Она может быть Згвмотрена, наконец, и в таких пьесах, которые, по глубокому вдохновенно-"у своему содержанию, кажется, совершенно отделяются от обычного течения жизни, каковы "Н*" ("С Гомером долго ты беседовал один..."), "Туча", "Пир Петра Великого" и проч.]

  ГЛАВА XXI

  "Литературная газета": "Литературная газета" и участие в ней Пушкина. - Цель издания. - Эпиграмма на современную критику "Глухой глухого звал к суду...". - Мнение Пушкина о "Юрии Милославском", драматической сцене Фонвизина, "Записках" Самсона и Видока. - Отдельные заметки там же. - Значение критических статей Пушкина. - Противодействие современных журналов направлению газеты. - Мысль Пушкина о необходимости возражать на всякую брань. - Значение полемических статей Пушкина, псевдоним Феофилакта Косичкина. - Стихотворение "Вельможе" (к кн. Н. Б. Юсупову), значение этой пьесы и суждение о ней публики, "Телеграфа" и "Славянина".

  А началу 1830 года и к петербургской жизни относится деятельное участие Пушкина в основании "Литературной газеты", предпринятом Дельвигом. Появление этой газеты, совпадающее с прекращением журнала "Московский вест-иик"1, объясняется потребностию нового органа для литературной деятельности Пушкина и друзей его, что подтвердила и сама редакция в одном из своих ŠŠ, сказав прямо, что газета издается для тех литераторов, которые не могут участвовать ни в одном из петербургских и московских журналов2. Основная мысль ее; (вернее выражена в рукописной заметке Пушкина3, где он изъясняет право публики требовать уже от известных писателей (Жуковского, Баратынского. князя Вяземского и друг.) оценки произведений литературного мира. Кроме прямой пользы молодым талантам, они по мнению Пушкина, могли бы вырвать критику из рук судей, положивших в основание своему призванию только собственный произвол и личные отношения к писателям. Состояние критики в его время он объяснял следующей довольно забавной эпиграммой, похожей, впрочем, на известную шутку Пелиссона "Leg trois sourds"["Трое глухих" (франц.). - Ред.]:

  Глухой глухого звал к суду судьи глухого. Глухбй кричал: "Моя им сведена корова", - "Помилуй, - возопил глухой тому в ответ, - Сей пустошью владел еще покойный дед". - Судья решил: "Почто идти вам брат на брата? Не тот и не другой, а девка виновата!"4

  Подавая сам пример наставлению, Пушкин высказал свое мнение о "Юрии Милославском", романе покойного М. Н. Загоскина ("Литерат(урная) газета", 1830, Š 5); написай замечание о новооткрытой тогда драматической сцене из Фон" визина ("Литерат(урная) газета", 1830 год, Š 7)5; с восторгом приветствовал появление "Илиады", в переводе Гнедичй ("Литер(атурная) газета", 1830 год, ŠŠ 2 и 12)8 и, наконец, уже прозревая безобразные произведения французской словесности 30-х годов, не замедлившие появиться, встретил резким, энергическим осуждением два журнальных парижских объявления о выходе "Записок" Самсона и "Записок" Видока ("Литер(атурная) газета" 1830 года, ŠŠ 5 и 10)7, Кроме всего этого, много отдельных заметок, метких, исполненных остроумия, было помещено на листках новой газеты, но мы уже не можем указать их читателям. Они не были им подписаны и не сохранились, к сожалению, в рукописях поэта; а заверения и свидетельства его друзей, как предания словесные, не придают делу той юридической достоверности, которая необходима для определения литературной собственности. Статьи Пушкина чрезвычайно важны в биографическом отношении: они носят тот характер ува" жения к заслугам людей, противодействия личному, произвольному мнению и стремления к образованию общественного вкуса посредством избранных представителей в науке и словесности, какой отражается на всех последующих его суждениях. Направление газеты встретило сильное противодействие в журналах того времени: никто не хотел признавать непогрешительность избранных судей там, где судьей была публика. В увлечении спора подверглась разбору даже и система обозначения периодов старой отечественной словесности нашей именами главных деятелей. Противники "Литературной газеты" отказывали одним именам в праве представительства, а влияние других объясняли совокупным участием многих менее известных лиц8. Спор, как всегда бывает, обратился в простую журнальную полемику и, наконец, в намеки и в разбор личностей. К несча-отию, вместо молчания, которым следовало бы отвечать на этот новый вид, принятый журнальной критикой, Пушкин полагал, что зло должно быть истреблено его же собственным оружием. "Некоторые писатели, - говорил он, - ввели обыкновение, весьма вредное литературе: не отвечать на критики. Редко кто из них отзовется и подаст голос, и то не за себя. Разве и впрямь они гнушаются своим братом-литератором?.. Если они принадлежат хорошему обществу, как благовоспитанные и порядочные люди, то это статья особая и литературы не касается... Один писатель извинялся тем, что-де с некоторыми людьми неприлично связываться человеку, уважающему себя и общее мнение, что разница-де между спором и дракой, что, наконец, никто-де не вправе требовать, чтоб человек разговаривал с кем не хочет разговаривать. Все это не отговорка. Если уже ты пришел на сходку, то не прогневайся - какова компания, таков и разговор; если шалун швырнет в тебя грязью, то смешно вызывать его биться на шпагах, а не поколотить его просто, а если ты будешь молчать с человеком, который с тобой заговаривает, то это с твоей стороны обида и недостойная гордость..."9 Со всем тем неосновательность этого мнения и его парадоксальный характер оказались на самом деле. Несмотря на огромную долю остроумия, едкости и ядовитого сарказма, расточенных Пушкиным в эпиграммах, принудивших противников его к молчанию, вся деятельность его на этом поприще разноречит с обыкновенным изяществом его произведений. Сатирические статьи его, как те, которые напечатаны были в "Телескопе" (1831, ŠŠ 13 и 14) под именем Фео-филакта Косичкина10, не искупают своей веселостью некоторой жесткости в форме и в языке. Спешим, однако ж, оставить весь этот период страсти и увлечения, побуждаемые к тому и хронологическим порядком, которому следуем. Почти с первых номеров "Литературной газеты" Пушкин находился уже в Москве11. Нет никакой надобности подтверждать слова наши выписками из самых журналов, на-чавших это долгое, бесполезное прение: поводов к объяснению убеждений и мыслей тут уж нет, а сказанного достаточно для предостережения будущих писателей от дурного примера, остающегося на страницах истории литературы, как поучение и как заслуженное наказание. В полном разгаре полемики, в 1831 году, Пушкин слышал предостерегательные слова" которые, казалось, произносимы были самой мудростию: "Всякая брань бесчестит того, кто произносит ее, а не того, на кого направлена она. Оружие против нее - презрение. В сатирах Пушкина можно найти ум, но еще более желчи. Для чести его пера, а особенно для чести его рассудка - лучше было бы, если бы остались они в неизвестности"12.

  Возвращаясь к литературному отделу газеты, упомянем, что сверх уже поименованных статей да отрывка из романа "Арап Петра Великого" под названием "Ассамблея при Петре 1-м" ("Литер(атурная) газ(ета)", 1830, Š 18) и еще отрывка из "Путешествия в Арзрум" под названием "Военная Грузинская дорога, из путевых записок А. С. Пушкина" ("Литер(атурная) газ(ета)", 1830, Š 8)13, в ней было помещено много стихотворений его, и с подписью имени, и о пометкой их одними буквами Ере. Буквы эти составляют сокращенную анаграмму его арзамасского прозвища "сверчок". Почти все стихотворения "Литературной газеты", принадлежащие Пушкину, находятся в сборниках его сочинений с некоторыми вариантами [Они указаны в нашем издании, в примечаниях к стихотворениям.]. Между ними блестит послание к к(нязю) Н. Б. Ю(супову) ("Вельможе"), написанное уже в Москве, - образец мастерской живописи исторических лиц и эпох, где часто, в одном двустишии, полно и определенно выражается вся сущность их. При появлении своем оно, как и многие другие произведения поэта, возбудило недоумение. В свете считали его недостойным лица, к которому писано; в журналах, наоборот, недостойным лица, которого обвиняли в намерении составить панегирик. Любопытно суждение одного повременного издания об этой пьесе, одинаково поражающей и совершенством формы, и совершенством содержания. При разборе "Бориса Годунова" журнал ("Московский телеграф", 1833, часть 49, Š 1) замечал: "Мы уверены, что со временем сам Пушкин выбросит из собрания своих сочинений многое, как-то: "Загадку", "Собрание насекомых", "Дорожные жалобы", "Послание к вельможе" - все это недостойно его"14. Понимание эстетических произведений, связывающее журнал 1833 г. с журналами 1820 г.! Столько же, если не более, представляет странности и форма, в которую облеклась самая похвала. Журнал "Славянин" (1830 г., часть 14), перепечатывая стихотворение из "Литературной газеты", сделал к нему следующее примечание: "В сем классическом послании Протей Пушкин являет нам Шолье я Вольтера. Оно напоминает нам послание нашего блестящего Батюшкова к И. М. Муравьеву-Апостолу и взято нами из Š 30 "Литературной газеты"" и проч.15 Понятно, отчего Пушкин в последнее время с одинаковым равнодушием встречал и укоры, и одобрения журналов.

  ГЛАВА XXII

  Общее обозрение кабинетных заметок и трудов поэта за протекший период: Кабинетные труды, заметки, мысли, соображения, выписки, изучение языка, пословиц, старинных терминов. - Правдоподобие мысли, что Пушкин, изучавший книгу царя Алексея Михайловича, собирался написать что-либо по поводу соколиной охоты. - Заметка Пушкина о современном языке. - Разборы книг и заметки при их чтении. - Понятие Пушкина о критике. - Критические заметки о "Трех повестях" Павлова, "Недовольных" Загоскина и проч., сделанные во время чтения. - Мысли Пушкина о разнице между восторгом и вдохновением. - Значение этих мыслей и заметка на мнение "Телеграфа", делившего Европу на классическую и романтическую. - Заметка Пушкина об А. Шенье как классическом писателе. - О драме Олина "Корсар" и по поводу ее о Байроне. - Заметка Пушкина по поводу толков о народности в поэзии. - Объяснение мысли Пушкина по этому предмету. - План Пушкина изложить свой взгляд и понятие об отечественной словесности и о романтизме, приведение в систему отрывков по этому предмету. - Отрывок о скудости светской литературы в древнем отечестве нашем. - Тот же отрывок вчерне. - Значение этих мыслей. - Отрывок Пушкина о Петре и его преобразованиях. - Мысли Пушкина о французской средневековой поэзии. - Продолжение того же и переход к веку Людовика XIV. - Анализ этих мнений. - В параллель с изображением французской литературы Пушкин составил программу и для статьи о русской словесности. - Программы исторического содержания. - Очерк видоизменений феодализма. - Повод к этому очерку. - "История русского народа". - Слова Пушкина о той же "Истории" по выходе 11-го тома. - Пушкинский разбор начальных стихов "Слова о полку Игореве". - Статьи "О драме", "Мысли на дороге". - Литературные соображения в отдельных заметках. - Роман в 10 письмах, приблизительное изложение его содержания. - Два отрывка из неоконченных повестей Пушкина. - Драматический этюд.

  Мы достигли того времени, которое составляет перелом в существовании Пушкина. Прежде чем пойдем далее, находимся в необходимости остановиться на одной подробности, весьма важной в его жизни. До сих пор мы видели вдохновенную поэтическую деятельность Пушкина и цепь обстоятельств, в которых она вращалась. Кабинетный труд автора "Годунова" нам еще неизвестен, но он, гораздо ранее трудов по сбору исторических материалов для эпохи Петра Великого, составлял уже часть его деятельности и не может оставаться в неизвестности. Заметки, мысли, соображения, выписки из сочинений были невидимым, подземным основанием, на котором созидались и образ его мыслей, и понимание предметов, и самое настроение духа, направлявшее поэтический дар его.

  Прежде всего является тут постоянное изучение русского языка. Как прежде служили для этого сказки, так теперь выступают народные пословицы, фразы и термины старой нашей литературы. Вот записка Пушкина по первому предмету, заключающая собственные его пояснения и заметки:

  "Не твоя печаль чужих детей качать, т. е. не твоя забота.

  Бодливой корове бог рог не дает. Пословица латинская.

  Нужда научит калачи есть, т. е. нужда - мать изобретения и роскоши.

  Кто в деле, тот и в ответе. В деле, т. е. в должности; в ответе, т. е. в посольстве.

  Не суйся середа прежде четверга. Смысл иронический и относится к тем, которые хотят оспаривать явные, законные преимущества; вероятно, выдумана во время местничества.

  Горе лыком подпоясано. Разительное изображение нищеты, см. "Др(евние) стихотворения)".

  Иже не вриже, его же пригоже. Насмешка над книжным языком: и в старину над этим острились" и проч.1.

  Можно полагать, что эти заметки, теперь не новые, но свидетельствующие о скромном уединенном занятии поэта" будут занимательны для читателей. Между прочим, заметка о пословице "Кто в деле, тот и в ответе" помогла Пушкину ук