Анненков Павел Васильевич - Материалы для биографии А. С. Пушкина

у ней с языка. Большую часть народных былин и песен, которых Пушкин так много знал, слышал он от Арины Родионовны. Можно сказать с уверекностию, что он обязан своей няне первым знакомством с источниками народной поэзия и впечатлениями ее, которые, однако ж, как зто вскоре увидим, были заметно ослаблены последующим воспитанием.

  В числе писем к Пушкину, почти от всех знаменитостей русского общества, находятся и записки от старой няни, которые он берег наравне с первыми. Вот что писала она около 1826 года13. Мысль и самая форма мысли видимо принадлежат Арине Родионовне, хотя она и позаимствовала руку для их изложения.

  "Любезный мой друг Александр Сергеевич - я получила письмо и деньги, которые вы мне прислали. За все ваши милости я вам всем сердцем благодарна - вы у меня беспрестанно в сердце и на уме, и только, когда засну, забуду вас. Приезжай, мой ангел, к нам в Михайловское - всех лошадей на дорогу выставлю. Я вас буду ожидать и молить бога, чтобы он дал нам свидеться. Прощай, мой батюшко Александр Сергеевич. За ваше здоровье я просвиру вынула и молебен

  отслужила - поживи, дружечик, хорошенько, - самому слюбится. Я, слава богу, здорова - целую ваши ручки и остаюсь вас многолюбящая няня ваша Арина Родионовна (Тригор-ское, марта 6)".

  Каким чудным ответом на это письмо служит неизданный отрывок Пушкина, который мы здесь приводим14:

  Подруга дней моих суровых, Голубка дряхлая моя! Одна в глуши лесов сосновых Давно, давно ты ждешь меня. Ты под окном своей светлицы Горюешь, будто на часах, И медлят поминутно спицы В твоих наморщенных руках. Глядишь в забытые вороты На черный, отдаленный путь: Тоска, предчувствие, заботы Теснят твою всечасно грудь. То чудится тебе........

  Почтенная старушка умерла в 1828 году, 70-ти лет, в дому питомицы своей, Ольги Сергеевны Павлищевой.

  Другим путем к раннему сближению с народными обычаями и приемами могло служить само сельцо Захарове, проданное в 1811 году, когда молодой Пушкин увезен был в С.-Петербург для определения в лицей. Семейство его, постоянно жившее в Москве с 1798, проводило лето в новой деревне Марьи Алексеевны. Зажиточные крестьяне Захарова не боялись веселиться; песни, хороводы и пляски пелись и плясались там часто. В двух верстах от Захарова находится богатое село Вязёмо. По неимению церкви, жители Захарова считаются прихожанами села Вязёмо, где похоронен брат Пушкина, Николай, умерший в 1807 году (род. в 1802)15, и куда Александр Сергеевич сам часто ездил к обедне. Село Вязёмо принадлежало Борису Годунову и сохраняет доселе память о нем. Там указывают еще на пруды, будто бы вырытые по его повелению, и на церковную колокольню, им построенную. Вероятно, молодому Пушкину часто говорили о прежнем царе - владетеле села16. Таким образом, мы встречаемся, еще в детстве Пушкина, с предметами, которые впоследствии оживлены были его гением. Пушкин вспоминал о Захарове на скамьях лицея и в одном из многочисленных легких посланий, там написанных, говорит:

  Мне видится мое селенье,

  Мое Захарово; оно

  С заборами, в реке волнистой,

  С постом и рощею тенистой,

  Зерцалом вод отражено.

  На холме домик мой; с балкона

  Могу сойти в веселый сад,

  Где вместе Флера и Помона

  Цветы с плодами мне дарят,

  Где старых кленов темный ряд

  Возносится до небосклона,

  И глухо тополи шумят.

  (Неизданное стихотворение)17

  Гораздо позднее, в 1831 году, перед женитьбою своей, Александр Сергеевич побывал в Захарове18 и, покуда Марья, дочь няни его, готовила ему сельский завтрак из яичницы, он обежал рощицу возле дома и все места, напоминавшие ему детство его. "Все наше рушилось, Марья, - сказал он по возвращении, - все поломали, все заросло..." Через два часа он уехал. Действительно, флигель, где жили дети прежнего помещика, уже был тогда за ветхостью разобран, и оставался один большой дом. Многие березки на берегу пруда порублены. Впрочем, еще недавно один путешественник [Г. Макаро. - См. "Москвитянин" 1851 года, Š 9 и 1019] видел там старую липу Пушкина; с этого пункта можно было наслаждаться прекрасным видом на пруд и на противоположный берег его, покрытый зеленым еловым лесом. Здесь кстати будет упомянуть, что все русские надписи на деревьях Захарова принадлежат старым или новым гостям его, но совсем не Александру Пушкину, по весьма простой причине: в ранней молодости он писал одни французские стихи, по примеру своего родителя и по духу самого воспитания.

  Отец его, Сергей Львович Пушкин, был человек от природы добрый, но вспыльчивый. При малейшей жалобе гувернеров или гувернанток он сердился, выходил из себя, но гнев его проистекал от врожденного отвращения ко всему, что нарушало его спокойствие, и скоро проходил. Вообще, Сергей Львович не любил заниматься серьезными делами по дому, воспитанию и хозяйству, предоставив все это супруге своей, Надежде Осиповне; никогда не бывал он в дальних своих деревнях, как, например, в Болдине (Нижегородской хубернии), предоставив имение в полное распоряжение управляющему, своему крепостному человеку, и отдавал все свое время только удовольствиям общества и наслаждениям городской жизни.

  Некоторые черты врожденной его беспечности сохранены в семействе и переданы нам Ы. И. Павлищевым. Записанный е малолетства в Измайловский полк, Сергей Львович был переведен потом, при государе Павле Петровиче, в гвардейский Егерский-. Сергей Львович не мог отстать в службе от некоторых привычек, к числу которых принадлежала привычка сидеть у камелька с приятелями и мешать в нем огонь, причем раз Сергей Львович употребил на это собственную свою офицерскую трость и с ней же явился потом к должности. Начальник, заметив обгорелую трость, подошел к нему и сказал: "Уж вам бы, г. поручик, лучше явиться с кочергою на ученье!" Огорченный Сергей Львович жаловался потом супруге своей на тяжесть военной службы. Между прочим, он питал какое-то отвращение к перчаткам и почти всегда терял их или забывал дома; будучи однажды приглашен с другими товарищами своими на бал к высочайшему двору, он, по обыкновению, не позаботился об этой части своего туалета и оробел порядком, когда государь Павел Петрович, подойдя к нему, изволил спросить по-французски: "Отчего вы не танцуете?" - "Я потерял перчатки, ваше величество", - отвечал в смущении молодой офицер. Государь поспешно снял перчатки с своих собственных рук и, подавая их, сказал с улыбкою: "Вот ваш мои!" - потом взял его под руку с ободрительным видом и, подводя к даме, прибавил: "А вот вам и дама!"

  Оставив военную службу в 1798 году, Сергей Львович переселился в Москву и жил долгое время близ Немецкой слободы, у самой Яузы, не переходя моста. После Отечественной кампании он снова определился на службу и в 1814 г. начальствовал комиссариатскою комиссией) Резервной армии в Варшаве. Г-н Б(ологовский), назначенный на его место, рассказывал, что, принимая от него сложную должность, он застал Сергея Львовича в присутственном месте за французским романом вместо счетов и бумаг. Сергей Львович вышел в отставку с чином V класса20.

  С другой стороны, Сергей Львович, как и брат его, поэт Василий Львович, были душою общества, неистощимы в каламбурах, остротах и тонких шутках. Он любил многолюдные собрания, а брат его даже славился по Москве своим поваром, Власием, которого он называл Blaise и который в первую холеру умер в Охотном ряду, торговцем21. Связи Сергея Львовича были довольно обширны. Через Пушкиных он был в родстве со всею этою фамилиею, а через Ганнибаловых с Ржевскими и их свойственниками - Бутурлиными, Черкасскими и проч. Он даже жил дом об дом с графом Дмитрием Петровичем Бутурлиным, и гости последнего были его гостями. В числе посетителей его были Карамзин, Батюшков, Дмитриев, и молодой Пушкин, который всегда внимательно прислушивался к их суждениям и разговорам, знал корифеев нашей словесности не по одним произведениям их, но и по живому слову, выражающему характер человека и западающему часто в юный ум невольно и неизгладимо.

  Вместе со всем лучшим обществом Москвы, дом Сергея Львовича, как все избранные дома тогдашнего времени, был открыт для французских эмигрантов: новое средство развлечения, которого все искали. Между этими эмигрантами отличалось лицо графа Ксавье де Местра. Он уже напечатал тогда свое "Voyage autour de ma chambre" ["Путешествие по моей комнате" (франц.). - Ред.] и, в промежутках между литературными занятиями, любил посвящать свои досуги портретной живописи и откровенной беседе с друзьями. Портрет матери Пушкина, Надежды Осиповны, работы Местра находился долгое время у Льва Сергеевича Пушкина. Сам Сергей Львович был известен как остряк и человек необыкновенно находчивый в разговорах. Владея в совершенстве французским языком, он писал на нем стихи так легко, как француз, и дорожил этою способностию. Много альбомов, вероятно, сохранили его произведения; и есть слухи, что в это время он написал даже целую книжку, в которой рассуждал по-французски - стихами и прозой - о современной ему русской литературе. Чрезвычайно любезный в обществе, он торжествовал особенно в играх (jeux de societe) [Словесные игры (франц.). - Ред.], требующих беглости ума и остроты, и был необходимым человеком при устройстве праздников, собраний и особенно домашних театров, на которых как он, так и брат Василий Львович отличались искусством игры и декламации [Н. И. Павлищев передал нам несколько образчиков его находчивости. "Queile ressemblance y-a-t-il entre le soleil et vous, m-r Pouchkine?" - спросили его раз. "C'est qu'on ne saurait fixer l'un et l'autre sans faire la grimace", - отвечал он тотчас же. (Перевод: "В чем сходство между солнцем и вами, г. Пушкин?" - "В том, что нельзя без гримасы разглядывать нас обоих".) Многие из его возражений имели большой успех в обществе, как, напр., ответ дородной польской даме, спрашивавшей его: "Est-ce vrai, m-r Pouchkine, que vous autres Russes, vous etes des antropophages: vous mangez de Tours?" - "Non, m-me, - отвечал он, - nous mangeons de la vache, comma vous" и проч. (Перевод: "Правда ли, г. Пушкин, что вы, русские, - антропофаги: вы едите медведей?" - "Нет, сударыня, мы едим коров, вроде вас".)]. В обществе Сергея Львовича находились также и две известные пианистки, блиставшие вместе с тем и талантом остроумной беседы: девица Першрон де Муши и г-жа Шимановская22. Первая вышла замуж за Фильда, вторая впоследствии сделалась тещей поэта М(ицкеви)ча.

  Памятником веселости, оживлявшей это общество, осталась даже печатная книжка. Известно, что когда дядя нашего поэта, Василий Львович Пушкин, сбирался ехать за границу, то И. И. Дмитриев предупредил, так сказать, весь будущий рассказ путешественника в стихотворной шутке под названием "Путешествие NN в Париж и Лондон, писанное за три дня до путешествия"23. Книжка эта, напечатанная только для друзей, в нескольких экземплярах, сделалась теперь библиографическою редксстию. Шутка И. И. Дмитриева особенно поражает соединением веселости, меткости и вместе благородства, что очень редко встречаем в наших печатных произведениях этого рода. За три дня до отъезда своего за границу Василий Львович обещал, на дружеском ужине, верно передать свои впечатления приятелям. И. И. Дмитриев возразил, что письма его всегда будут драгоценны для них, но что содержание корреспонденции почти уже известно. В подтверждение своих слов он сочинил "Путешествие", к которому приложил еще картинку, изображавшую будущего туриста в Париже, за уроком декламации у Тальмы. Чрезвычайно остроумно и верно изображен там автор "Опасного соседа"24, с его жаждой новостей, слепым поклонением иностранным диковинкам, усвоением всех возможных мод и вместе неизменным добродушием и прямотою сердца. Вот начало этой книжки, которая может дать понятие о всем ее тоне:

  Друзья! сестрицы! я в Париже,

  Я начал жить, а яе дышать!

  Садитесь вы друг к другу ближе

  Мой маленький журнал читать.

  Я был в Музее25, в Пантеоне28,

  У Бонапарте на поклоне,

  Стоял близехонько к нему,

  Не веря счастью своему.

  Вчера меня князь Долгоруков

  Представил милой Рекамье,

  Я видел корпус мамелюков27,

  Сиеса, Вестриса, Мерсье... - и т.д. [Вот как А. С. Пушкин отзывался в 1834 году об этом малоизвестном произведении И. й. Дмитриева. Выписываем из его тетрадей: "Путешествие etc. Картинка изображает etc.". Эта книжка никогда не была в продаже, Несколько экземпляров розданы были приятелям автора, от которого имел я счастие получить и свой - чуть ли не последний. Я храню его как памятник благосклонности для меня драгоценной.

  "Путешествие etc." есть веселая, незлобная шутка над одним из приятелей автора. Покойный В. Л. П. отправился в Париж, и его младенческий восторг подал повод к сочинению маленькой поэмы, в которой с удивительною точностию изображен весь В. Л. Это образец игривой легкости и живой шутки.

  Искренность драгоценна в поэте. Нам приятно видеть поэта во всех состояниях, изменениях его живой и творческой души, и в печали, и в радости, и в парениях восторга, и в отдохновении чувств, и в ювенальском негодовании, и в маленькой досаде на скучного соседа.

  Виноват: я бы отдал все, что было написано у нас в подражание лорду Байрону, за следующие (не) задумчивые и невосторженные стихи, в котврых поэт заставляет героя своего восклицать к друзьям: ..."

  Стихи не были приложены к отзыву Пушкина28]

  ГЛАВА II

  Лицей. 18 11 - 1817 г.: Детство и первое воспитание. - Страсть к чтению. - Домашний театр и французские стихи. - Лицей. - Кошанский, лицейские журналы, Дельвиг. - Рассказы. - План автобиографии. - Отрывок из лицейских записок. - Куплеты на Шаховского: "Вчера в торжественном венчанье...". - Роман "Фатеша". - Куплеты на учителей: "Скажите мне шастицы...". - Первый опыт литературного характера по поводу Иконникова, - Конец записок. - Разбор лицейских стихотворений. - Подражание Батюшкову, первые печатные стихи "К другу стихотворцу". - Владимир Измайлов и лицейские поэты вообще. - Журналы, где помещались их произведения. - Лицейские стихотворения Пушкина в издании 1826 года. - Об изданиях его стихотворений 1826 - 1829 годов. Стихи Пушкина в альманахе В. Федорова. - Стихи Пушкина в альманахе М. Бестужева-Рюмина. - Толки и надежды современников; Дмитриев, гр. Хвостов, В. Пушкин. - Легкость в сочинении стихов, проблески таланта в первых опытах. - Значение лицейских стихотворений. - Характер юношеских произведений Пушкина, подражания, влияние Батюшкова. - Значение элегий 1816 года и развитие таланта к 1817 году. - Неизданные отрывки из "Онегина" о лицее (две первые строфы из 8-й главы). - Стихотворение "Наперсница волшебной старины...". - Выпуск из лицея. - Физическая организация поэта и его гимнастические упражнения.

  Воспитание детей в семействе Пушкиных ничем не отличалось от общепринятой тогда системы. Как во всех хороших домах того времени, им наняли гувернанток, учителей и подчинили их совершенно этим воспитателям с разных концов света.

  До семилетнего возраста Александр Сергеевич Пушкин не предвещал ничего особенного; напротив, своею неповорот-ливостию, своею тучностию, робостию и отвращением к движению он приводил в отчаяние Надежду Осиповну, женщину умную, прекрасную собой, страстную к удовольствиям и рассеяниям общества, как и все окружающие ее, но имевшую в характере те черты, которые заставляют детей повиноваться и вернее действуют на них, чем мгновенный гнев и вспышки. Впрочем, она не могла скрыть предподчительной любви сперва к дочери, а потом к меньшому сыну, да и на самое воспитание детей, кроме ее, гувернеров и гувернанток, имели влияние еще и две тетки Александра Сергеевича - Анна Львовна Пушкина и Елисавета Львовна, по муже Солнцева. Анна Львовна собирала в дому своем часто всех родных и умела вселять искренние привязанности к себе.

  Муж Елисаветы Львовны, Матвей Михайлович Солнцев, был искренним другом Сергея Львовича, с которым мог состязаться в любезности, тонких шутках и французских каламбурах. Правильной системы воспитания тут уже не могло быть, и если существовало какое-либо единство, то разве в общем недоверии к характеру и способности молодого Александра Пушкина. Это обстоятельство, однако ж, имело впоследствии благодетельное влияние на последнего. Не избалованный в детстве излишними угождениями, он легко переносил лишения и рано привык к мысли - искать опоры в самом себе. Надежда Осиповна заставляла маленького Пушкина бегать и играть с сверстниками, с трудом побеждая и леность его и молчаливость. Раз ка прогулке он, не замеченный никем, отстал от общества и преспокойно уселся посереди улицы. Сидел он так до тех пор, пока не заметил, что из одного дома кто-то смотрит на него и смеется. "Ну, нечего скалить зубы!" - сказал он с досадой и отправился домой. Когда настойчивые требования быть поживее превосходили меру терпения ребенка, он убегал к бабушке, Марье Алексеевне Ганнибал, залезал в ее корзинку и долго смотрел на ее работу. В этом убежище уже никто не тревожил его. Марья Алексеевна была женщина замечательная, столько же по приключениям своей жизни, сколько по здравому смыслу и опытности. Она была первой наставницей Пушкина в русском языке. Барон Дельвиг еще в лицее приходил в восторг от ее письменного слога, от ее сильной, простой русской речи. К несчастию, мы не могли отыскать ни малейшего образчика того безыскусственного и мужественного выражения, которым отличались ее письма и разговоры. Вторым русским учителем Пушкина, несколько позднее, был, по странному случаю, некто г. Шиллер. Впрочем, труды г. Шиллера не могли принести особенных плодов в это время, потому что маленький Пушкин и сестра его, воспит(ыв)авшиеся вместе, говорили, писали и твердили уроки из всех предметов по-французски.

  Главным руководителем детей был сперва граф Монфор, образованный эмигрант, бывший в то же время музыкантом и живописцем; за ним г. Русло, писавший французские стихи; потом г. Шедель и другие. Настоящим, дельным наставником в русском языке, арифметике и в законе божием был у них почтенный священник Мариинского института Александр Иванович Беликов, известный своими проповедями и изданием "Духа Массильона" (1808)1. Когда наняли англичанку (мисс Белли) для Ольги Сергеевны2, Пушкин учился по-английски, но плохо, а по-немецки и вовсе не учился. Была у них гувернантка немка, да и та почти никогда не говорила на своем родном языке. Вообще ученье подвигалось медленно.

  Возлагая все свои надежды на память, молодой Пушкин повторял уроки за сестрой, когда ее спрашивали; ничего не внал, когда начинали экзамен с него; заливался слезами над четырьмя правилами арифметики, которую вообще плохо понимал. Особенно деление, говорят, стоило ему многих слез и трудов.

  Но с 9-го года начала развиваться у него страсть к чтению, которая и не покидала его во всю жизнь. Он прочел, как водится, сперва Плутарха, потом "Илиаду" и "Одиссею" в переводе Битобе3, потом приступил к библиотеке своего отца, которая наполнена была французскими классиками XVII века и произведениями философов последующего столетия. Сергей Львович поддерживал в детях это расположение к чтению и вместе с ними читывал избранные сочинения. Говорят, он особенно мастерски передавал Мольера, которого знал почти наизусть, но еще и этого было недостаточно для Александра Пушкина. Он проводил бессонные ночи, тайком забирался в кабинет отца и без разбора пожирал все книги, попадавшиеся ему под руку. Вот почему замечание Льва Сергеевича, что на 11-м году, при необычайной памяти своей, Пушкин уже знал наизусть всю французскую литературу, может быть принято с некоторым ограничением4.

  Первые попытки авторства, вообще рано проявляющиеся у детей, пристрастившихся к чтению, обнаружились у Пушкина, разумеется, на французском языке и отзывались влиянием знаменитого комического писателя Франции5. Пушкин любил импровизировать комедийки и, по общему согласию с сестрой, устроил нечто вроде театра, где автором и актером был брат, а публикой - сестра. Раз как-то публика освистала его пьесу "L'Escamoteur" [Похититель (франц.). - Ред]. Автор отделался от оскорбления эпиграьшой, сохранившейся доселе в памяти тогдашнего судьи:

  Dis-moi, pourquoi l'Escamoteur Est-il siffle par le parterre? Helas - c'est que la pauvre auteur L'escamota de Moliere.

  ["Скажи, за что партер освистал моего "Похитителя"? Увы! за то, что бедный автор похитил его у Мольера". За эти драгоценные подробности мы еще раз повторяем благодарность нашу Ольге Сергеевне Павлищевой, и особенно теперь, когда указания ее почти уже все исчерпаны нами. Сделаем одно замечание. Нельзя ручаться, чтобы стихи, приводимые здесь, не были невольно изменены и отчасти исправлены при передаче их после столь долгого времени.]

  Стишки гладенькие и легкие. Они были предшественниками таких же русских стихов, которые Пушкин начал писать уже в лицее. Авторство шло параллельно с его чтением. Ознакомившись с Лафонтеном, Пушкин стал писать басни. Начитавшись "Генриады"6, он задумал поэму в 6 песнях, но здесь останавливает нас одна характеристическая особенность. Это была не героическая поэма, как следовало бы ожидать, а шуточная. Содержанием послужила война между карлами и карлицами во времена Дагоберта. Карло последнего, по имени Toly, был героем ее, почему и вся поэма называется "La Tolyade". Стихотворная шутка начиналась так:

  Je chante се combat, que Toly remporta,

  Ой maint guerrier perit, ой Paul se signala,

  Nicolas Maturin et la belle Nitouche,

  Dont la main fur le prix d'une horrible esoarmouche

  [Пою сражение, выигранное Толи, где пало много ратников, где Павел отличился, а с ним Николай Матюрин и прекрасная Нитуш, рука которой была наградой за зту страшную схватку].

  Все это было во вкусе того, что слышал Пушкин вокруг себя и чему он довольно долго подражал, как увидим после. Гувернантка похитила тетрадку поэта и отдала г. Шеделю, жалуясь, что m-r Alexandre за подобными вздорами забывает о своих уроках. Шедель расхохотался при первых стихах. Раздраженный автор тут же бросил в печку свое произведение.

  Г-н Макаров рассказывает7 стыд и замешательство молодого Пушкина, когда в доме графа Бутурлина, по разнесшейся молве о поэтических его дарованиях, к нему приступили все жившие там девушки с альбомами и просьбами написать что-нибудь. Какой-то господин прочел русское четверостишие Пушкина и, для большей торжественности, ударял на "о"8 [Это противоречит другому показанию, что Пушкин не писал русских стихов в малолетстве, но мы оставляем здесь слова г. Макарова. Притом же тут совершенной исключительности допустить нельзя. Пушкин мог погрешить и русским четверостишием в это время]. Мальчик только успел сказать: "Ah, mon Dieu!" ["О, мой бог!" (франц.). - Ред.] - и убежал без памяти в библиотеку графа, где долго еще не мог прийти в себя. Эта сцена повторилась в жизни Пушкина, но судьей был тогда Державин, слушателями все наставники лицея и публика, собравшаяся на экзамен, а читанное произведение ("Воспоминания в Царском Селе") носило уже признаки зарождающегося таланта9.

  Между тем приблизилось время общественного образования для Пушкина. Глаза всех родителей обращены были тогда на Иезуитский коллегиум, существовавший в Петербурге и приобретший известность в деле воспитания. Пушкины нарочно ездили в Петербург для устройства этого дела и переговоров с директорами заведения, когда положение об открытии Царскосельского лицея совершенно изменило планы их. Директором лицея был назначен Василий Федорович Малиновский, с которым, как и с братьями его, Сергей Львович находился в дружеских сношениях. При помощи его, а особенно при содействии А. И. Тургенева, горячо принявшегося за это дело, двенадцатилетний Пушкин был принят в счет тех 30-ти воспитанников, из которых, по положению, должен был состоять весь лицей. Василий Львович привез племянника в Петербург и держал его у себя в доме все время, покуда он приготовлялся к экзамену. 12-го августа 1811 года Пушкин, вместе с Дельвигом, выдержал приемный экзамен и поступил в лицей10. Известно, что месяц и число открытия лицея (19-го октября) часто встречаются в стихотворениях Пушкина, посвященных воспоминанию о товарищах и своем пребывании между ними.

  Вскоре лицейская семья умножилась. Один из профессоров (г. Гауеншильд) завел пансион для приготовления молодых людей ко вступлению в лицей, а таких было много. Пансион, с высочайшего соизволения, причислен к казенным учебным заведениям под ишенем Лицейского пансиона и сравнен в служебных правах с гимназиями. В пансионе, как и в самом лицее, Пушкин нашел дружеские привязанности, которым оставался верен в продолжение целой жизни11. Вообще привязанность воспитанников лицея к месту первоначального своего образования составляет их общую черту. Дельвиг тосковал о лицее на другой же день после своего выхода. Известно, что он писал почти тотчас по приезде в Петербург:

  Не мило мне на новоселье: Здесь все увяло, таи цвело; Одно и есть мое веселье - Увидеть Царское Село12.

  Учебная жизнь молодого Пушкина не была блестяща. При обширной, почти изумительной памяти, ему недоставало продолжительных, ровных усилий внимания. К тому же в характере его было какое-то нежелание выказывать и те познания, которые он приобрел. Вероятно, по этой причине аттестат, выданный Пушкину по окончании курса, свидетельствовал, как сообщает Лев Сергеевич Пушкин, о посредственных успехах даже в русском языке [В архивах лицея, по свидетельству г. Гаевского (см. "Современник", 1853, Š II), сохранены ведомости о дарованиях, прилежании и успехах воспитанников лицея: с 1 ноября 1812 по 1 января 1814 и с 19 ноября 1812 по 1 февраля 1814 года.

  В первой, за географию, всеобщую и российскую историю, профессор Кайданов аттестовал Пушкина так: "при малом прилежании, оказывает очень хорошие успехи и сие должно приписать одним только прекрасным его дарованиям. В поведении резв, но менее противу преяснего". Во второй, составленной профессором логики и нравственных наук А. П. Куницыным, Пушкин аттестуется: "весьма понятен, замысловат и остроумен, но крайне иеприлежен. Он способен только к таким предметам, которые требуют малого напряжения, а потому успехи его очень невелики, особенно по части логики"].

  Не входя здесь в подробности преподавания, для чего не имеем мы и достаточных материалов, ограничимся при описании лицея тем, что ближайшим образом касалось Пушкина. Каждый из учеников лицея имел свою отдельную комнату под надзором общего гувернера, С. Л. Ч(ирикова), почтенного человека, посвятившего более тридцати лет жизни исполнению скромной своей должности, и дозволялось по праздникам посещение известных лиц, живших в Царском Селе; для прогулок открыты были воспитанникам сады дворца, а для занятий свободный вход в довольно богатую библиотеку лицея.

  Замечательно, что в лицее основные черты характера Пушкина развернулись очень скоро, как будто здесь предоставлен им был простор и сняты были с них досадные помехи; с одной стороны, обнаружилось доверчивое и любящее сердце, с другой - расположение к насмешке и преследованию неприязненных личностей, доводившее иногда многих до детского отчаяния13. Товарищи называли его французом, вероятно, за превосходное знание французского языка, но эпитет этот скрывал также и нерасположение их к живому и задорному мальчику и выводил иногда самого Пушкина из терпенья. Только немногие знали - и в том числе Дельвиг - его душу, сильно расположенную к приязни и откровенности. Дельвиг был идеалист в жизни, если не в сочинениях. Он еще в лицее побудил Пушкина заниматься немецкой литературой и читать германских поэтов; но Пушкин, кажется, оставил своего товарища на первых попытках ознакомиться с Клошптоком14. Смутное предчувствие жизни, неясная потребность существенности держали его постоянно в кругу французских поэтов, с которыми он знаком был хорошо. Тогда еще не только Пушкин, но и почти никто у нас не выдал, как была бедна эта поэзия чувством и истиной. Гораздо лучше этого питал ранние умственные наклонности Пушкина другой предмет - история. Мы находим, по единогласному свидетельству самих товарищей Пушкина, чтс, вместе с французскою и отечественною словесностию, он преимущественно занимался историею и между этими предметами делил все свое время и все свои чтения15.

  Таким образом, очень естественно, что Пушкин продолжал писать французские стихи и в лицее. У нас есть целое стихотворение его, писанное на заданную тему: jusqu'au plaisir de nous revoir [до приятного свидания (франц.). - Ред.]. Приводим два первые куплета этой пьесы, вызванной соревнованием в одном из царскосельских обществ, где в числе занятий были и литературные состязания16.

  Couplets.

  Quand un poete en son extase

  Vous lit son ode ou son bouquet,

  Quand un conteur traine sa phrase,

  Quand on ecoute un perroquet, -

  Ne trouvant pas le mot pour rire,

  On dort, on bailie en son mouchoir,

  On attend le moment de dire:

  Jusqu'au plaisir de nous revoir.

  * * *

  Mais tete-a-tete avec sa belle,

  Ou bien avec des gens d'esprit,

  Le vrai bonheur se renouvelle, -

  On est content, Ton chante, on rit:

  Prolongez vos paisibles veilles,

  Et chantez vers la fin du soir

  A vos amis, a vos bouteilles:

  Jusqwau plaisir de nous recoir и т. д.

  [Прилагаем перевод куплетов: "Когда восторженный поэт читает вам свою оду или свое приношение; когда вялый рассказчик тянет слова; когда, наконец, слушаете попугая, не находя ни одного забавного слова, вы спите, вы зеваете в платок ваш, вы ждете нетерпеливо минуты сказать: "до свидания! до свидания!" Но с глазу на глаз со своей милой или с умными людьми наступают минуты истинного блаженства. Вы довольны, вы поете и смеетесь. Старайтесь тогда продолжить мирную беседу вашу и к концу вечера, прощаясь с друзьями и бутылками, пойте: "до свидания! до свидания!"]

  Когда наконец принялся он за русские стихи, движимый постоянным и неопределенным желанием авторской славы, то с первого раза встретил весьма строгого ценителя в профессоре российской и латинской словесности, Н. Ф. Кошан-ском, который старался даже отвратить его от попыток сочинительства и только позднее, убедившись в таланте своего ученика, с жаром принялся знакомить его с теорией словесности и с классическими произведениями древности; но рассеянность ученика и болезнь учителя, продолжавшаяся три года, много помешали успеху этого дела17. Эпиграммы Пушкина, начинавшие ходить по рукам, доставляли ему ту дешевую известность, которую он предпочитал более дельному отличию на поприще науки: каждый хотел знать эпиграмму его на другого. Люди постарше сверстников и боялись его ударов, и направляли их втайне. Вместе с тем он написал несколько легких посланий, несколько подражаний французским поэтам, которые помещены были в рукописных журналах, издававшихся в самом лицее. Журналы эти совершенно утеряны и только названия их сохранились в памяти старых лицейских воспитанников; это были: "Лицейский мудрец", "Для удовольствия и пользы", "Неопытное перо", "Пловцы"...18

  Вообще, наклонность к литературе составляла характеристическую черту лицейского воспитания. Между прочим, воспитанники выдумали довольно замысловатую игру. Составив один общий кружок, они обязывали каждого или рассказать повасть, или, по крайней мере, начать ее. В последнем случае, следующий за рассказчиком принимал ее на том месте, где она остановилась, другой развивал ее далее, третий вводил новые подробности, и так до окончания, которое иногда не скоро являлось. Дельвиг первенствовал на этой, так сказать, гимнастике воображения; его никогда нельзя было застать врасплох: интриги, завязки и развязки были у него всегда готовы19. Пушкин уступал ему в способности придумывать наскоро происшествия и часто прибегал к хитрости. Помнят, что он раз изложил изумленным и восхищенным своим слушателям историю 12-ти спящих дев, умолчав об источнике, откуда почерпнул ее20. Между тем, при таком же случае, он, еще в грубых чертах, разумеется, передал и две повести, им самим придуманные: "Метель" и "Выстрел", которые позднее явились в повестях Белкина.

  В бумагах Пушкина сохраняется драгоценная записка, принадлежащая к плану автобиографии, какую замыслил он написать уже в эпоху своей известности и славы21. Документ этот, составляющий программу будущего рассказа о самом себе, содержит и перечень всего сказанного нами и несколько новых дополнительных подробностей, из которых многие требуют пояснений, каких мы уже дать не можем. Для будущего биографа Пушкина записка поэта - драгоценнейший очерк, достойный развития и тщательного исследования.

  "Семья моего отца, его воспитание, французы-учителя: Войт..., Mr. Martin. Отец и дядя в гвардии. Их литературные знакомства. Бабушка и ее мать - их бедность. Иван Абрамович. Свадьба отца. Смерть императрицы Екатерины - рождение Ольги. Отец выходит в отставку и едет в Москву. Рождение мое.

  Первые впечатления. Юсупов сад22, землетрясение, няня. Отъезд матери в деревню. Первые неприятности - гувернантки. Рождение Льва. Неприятные воспоминания. Смерть Николая. Монфор, Русло, Кат. П. и Ан. Ив. Нестерпимое состояние. Охота к чтению. Меня везут в Петербург. Езуиты, Тургенев. Лицей.

  1811, 1812, 1813.

  Дядя Василий Львович. Дм. Дм., война с Ан. Ник. Светская жизнь. Лицей, открытие. Куницын23. Гр. Аракчеев, Начальники наши. Мое положение. Чечнев24, Фролов.

  1814.

  Смерть Малиновского. Приезд Карамзина. Приезд матери, приезд отца, стихи etc. Мое тщеславие. 15 лет.

  1815.

  Известие о взятии Парижа. Экзамен, Державин".

  Никто не усомнится, что под рукой Пушкина программа эта могла бы развиться в удивительную картину нравов и в мастерское изображение лиц и происшествий. Только последнюю часть ее - свою встречу с Державиным - рассказал нам поэт, унеся все остальное с собою. Если можно выбирать в литературном деле, которое, вероятно, было бы равно замечательно, то особенно достойно сожаления, что первые впечатления молодости нашего поэта - Юсупов сад, землетрясение, няня - потеряны навсегда для читателей [Немногие помнят теперь землетрясение, бывшее в Москве в 1802 году. Вот начало статьи, помещенной тогда в "Вестнике Европы", изд. Н. М. Карамзина ("Вестник Европы", 1802, часть VI, Š 21, стр. 69. Москва): "14 октября, в исходе второго часа пополудни, мы чувствовали легкое землетрясение, которое продолжалось секунд двадцать и состояло в двух ударах или движениях. Оно шло от востока к западу и в некоторых частях города было сильнее, нежели в других: например (сколько можно судить по рассказам), на Трубе, Рождественке и за Яузою. Оно не сделало ни малейшего вреда и не оставило никаких следов, кроме того, что в стене одного погреба (в городской части) оказались трещины, а в другом отверстие в земле, на аршин в окружности... Удары были чувствительны в высоких домах; почти во всех качались люстры, в иных столы и стулья. Многие люди, не веря глазам, вообразили, что у них кружится голова. Работники, бывшие на Спасской башне, уверяют, что стены ее тряслися. Те, которые шли по улице или ехали, ничего не чувствовали, и большая часть жителей только на другой день узнала, что в Москве было землетрясение..." А. С. Пушкин был еще очень молод в то время, не более трех с половиною лет. Со всем тем любопытно было бы видеть пушкинское изложение, вероятно, няниных рассказов о необыкновенном феномене].

  Вслед за этим прилагаем второй документ, но это уже отрывок из подлинных записок Пушкина, веденных им во время пребывания своего в лицее. Он принадлежит, по всем признакам, к 1815 году и писан еще юношеским почерком Александра Сергеевича, на синей бумаге в четверку. Около тридцатых годов Александр Сергеевич произвел нечто вроде аутодафе из всех лицейских писем и записок, какие только мог найти под рукою25. Наш отрывок уцелел, вероятно, потому, что затерялся в его тетрадях. Самый поверхностный разбор укажет, сколько еще в нем заключено любопытных данных, освещающих лицо поэта в ту эпоху, которая больше других отошла в тень и мрак прошедшего.

  Лицейские записки Пушкина открываются второй половиной анекдота, который был впоследствии рассказан Пушкиным иначе26, но здесь анекдот сопровождается еще замечательной припиской.

  "..... большой грузинский нос, а партизан почти вовсе был без носу. Да(выдов) является к Б(еннигс)ену: "Князь Б(аграти)он, - говорит, - прислал меня доложить вашему высокопревосходительству, что неприятель у нас на носу..." - "На чьем носу, Д(енис) Васильевич)? - отвечает генерал. - Ежели на вашем, так он уж близко, если же на носу князя Б(аграти)она, то мы успеем еще отобедать".

  Жуковский дарит мне свои стихотворения".

  Таким образом, Жуковский еще в 1815 году обратил внимание и поощрительный взгляд свой на юного поэта. Далее следуют строки:

  "8 ноября27.

  Ш(ишк)ов и г-жа Б(уни)на увенчали недавно кн. Шаховского лавровым венком..."28

  Отсюда начинается послание к известному драматическому писателю нашему, которое не приводим и за слабостию стихов, и за резкость некоторых упреков [Вот несколько выписок:

  "Вчера, в торжественном венчанье

  Творца "Затей"89,

  Мы зрели полное собранье

  "Беседы" всей30.

  Хвала, хвала тебе, о Ш( утовск)ой!31

  * * *

  Он злой Карамзина гонитель,

  Гроза баллад,

  В "Беседе" бодрый усыпитель,

  Хлыстову38 брат,

  И враг талантов записной.

  Хвала, хвала тебе, о Ш(утовск)ой!38" и проч.

  Здесь уже является враждебное отношение молодых писателей тогдашнего времени к литературному обществу, известному под названием "Беседы любителей русского слова", о чем будет еще сказано в продолжение нашего труда подробнее]. Поводом к негодованию Пушкина и многих других на кн. Шаховского были его комедии "Липецкие воды" и "Новый Стерн", где в первой видели пародию на баллады Жуковского, а во второй - щ сантиментальность Карамзина. Эпитет "записного гонителя талантов" дан был кн. Шаховскому как за эти пьесы, так еще и по неоправданному подозрению в недоброжелательстве к успехам Озерова. Теперь несомненно, что все это было делом увлечения, за которым слепо шел и Пушкин; но надо сказать, что он первый и отстал от толпы, как скоро увидим. Молодой сатирик обращается, однако ж, от стихов к критическому разбору самих произведений даровитого писателя. Это первый пример литературного суждения в Пушкине, а потому выписываем его:

  "Мои мысли о Шаховском.

  Шах(овской) никогда не хотел учиться своему искусству и стал посредственный стихотворец. Шах(овской) не имеет большого вкуса: он худой писатель. Что же он такой? Неглупый человек, который, замечая все смешное или замысловатое в обществах, пришед домой, все записывает и потом, как ни попало, вклеивает в свои комедии".

  Особенно замечательно следующее место в записках:

  "10 декабря.

  Вчера написал я третью главу "Фатама, или Разум человеческий", читал ее С. С.34 и вечером с товарищами тушил свечки и лампы в зале. Прекрасное занятие для философа! Поутру читал "Жизнь Вольтера"35.

  Начал я комедию36 - не знаю, кончу ли ее. Третьего дня хотел я написать ироическую поэму "Игорь и Ольга".

  Летом напишу я "Картину Царского Села".

  1. Картина сада.

  2. Дворец. День в Ц(арском) С(еле).

  3" Утреннее гулянье.

  4. Полуденное гулянье.

  5. Вечернее гулянье.

  6. Жители Царского Села.

  Вот главные предметы вседневных моих записок, - но ото еще будущее".

  Эти главные предметы записок обнаруживают постоянное стремление к литературной деятельности в молодом ученике. Некоторые из его товарищей еще помнят содержание романа "Фатама"37, написанного по образцу сказок Вольтера. Дело в нем шло о двух стариках, моливших небо даровать им сына, жизнь которого была бы исполнена всех возможных благ. Добрая фея возвещает им, что у них родится сын, который в самый день рождения достигнет возмужалости и, вслед за этим, почестей, богатства и славы. Старики радуются, но фея полагает условие, говоря, что естественный порядок вещей может быть нарушен, но не уничтожен совершенно: волшебный сын их с годами будет терять свои блага и нисходить к прежнему своему состоянию, переживая вместе с тем года юношества, отрочества и младенчества до тех пор, пока снова очутится в руках их беспомощным ребенком. Моральная сторона сказки состояла в том, что изменение натурального хода вещей никогда не может быть к лучшему. О комедии Пушкина, вскоре уничтоженной, и о героической поэме почти ничего не могли мы собрать[Есть положительное известие, что В. А. Жуковский в то же самое время намеревался написать поэму или стихотворение "Ольга", наподобие Вальтер-Скоттовой поэмы "Дева озера", В легенде об Ольге также говорится, что она первоначально была перевозчицей. Бунт Вадима в Новгороде должен был составлять эпизод в поэме, но В. А. Жуковский оставил намерение без исполнения. Не передал ли он плана стихотворения молодому своему приятелю, начинавшему обращать тогда его внимание на себя? Мы знаем, что еще в 1821 г. Пушкин думал о северной поэме "Вадим" и бросил ее после нескольких попыток38], но картина Царского Села могла служить продолжением другой пьесы "Воспоминания в Царском Селе", которая была в 1815 году прочитана на публичном экзамене лицея в присутствии Державина и породила сцену, так живо рассказанную впоследствии самим Пушкиным. Не мешает прибавить, что отец нашего поэта дополнил ее еще одной чертой. После экзамена был торжественный обед у г. министра народного просвещения, графа А. К. Разумовского, на который и Сергей Львович получил приглашение. Державин находился тут же. За обедом граф Алексей Кириллович, обращаясь к Пушкину, заметил: "Я бы желал, однако же, образовать сына вашего к прозе". - "Оставьте его поэтом!" - пророчески и с необыкновенным жаром возразил Державин39.

  Несколько листков записок заняты ученическими, бессвязными куплетами, в которых повторяются слова, части речи и любимые фразы людей, окружавших Пушкина, не представляя почти никакого смысла сами по себе40. Как значение, так и соль куплетов совершенно пропали [Вот несколько примеров на выдержку:

  На Щ(умахера)

  Скажите мне шастицы, Как, например: wenn so, Je weniger und desto - Die Sonne scheint also.

  (Перевод: если так, чем меньшей тем - Итак, солнце светит (нем.). -Ред.)

  На Л(евашова)

  Bonjour, Messieurs - потише - Поводьем не играй: Уж я тебя потешу! A quand Г equitation?

  (Перевод.: Здравствуйте, господа... Когда будет урок верховой езды? (франц.), - Ред.)

  На К(арцева) А что читает Пушкин? Подайте-ка сюды: Ступай из класса с богом, Назад не приходи и проч.]. Гораздо важнее их одно место в записках, где мечтательность юного поэта, питаемая самыми незначительными обстоятельствами, начинает наполнять его ученическую комнату вымыслами, фантастическими образами и предположениями. Отрывок начинается стихами: "29-го.

  Итак, я счастлив был, итак, я наслаждался, Отрадой тихою, восторгом упивался!..