Грот Константин Яковлевич - Пушкинский Лицей

  

  

   К. Я. Грот. Пушкинский Лицей (1811-1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом

   СПб., "Академический проект", 1998

   OCR Бычков М. Н.

  

  

   Предисловие

   Введение

   ЛИЦЕЙ И ЕГО ПЕРВЕНЦЫ

   Лицей и его первенцы в их записках и переписке

   Записки и заметки

   Дневник С. Д. Комовского

   Путевые заметки Ф. Ф. Матюшкина

   Переписка первенцев лицея

   Письма Илличевского к Фуссу

   Письма других первенцев Лицея

   Письма лиц, близких к первенцам Лицея

   ЛИТЕРАТУРНЫЕ ЗАНЯТИЯ ПЕРВЕНЦЕВ ЛИЦЕЯ

   Сочинения на заданные темы

   Свободные упражнения. Стихотворные опыты питомцев Лицея

   Лицейские стихотворные сборники

   Разрозненные стихотворные опыты первых лицейских поэтов

   Лицейские "Национальные песни"

   ЛИЦЕЙСКИЕ ЖУРНАЛЫ

   Журнал "Вестник"

   Остаток неизвестного издания

   Остаток журнала "Для удовольствия и пользы"

   О журнале "Юные Пловцы"

   Лицейский Мудрец

   Мудрец-Поэт или Лицейская Антология

   ПРИЛОЖЕНИЯ

   Лицейские стихотворения и автографы Пушкина

   в собрании Я. К. Грота

   Отзывы наставников о 1-м курсе

   Из бумаг III-го курса (1817-1823)

   Из лицейских воспоминаний Я. К. Грота

   Дополнения к заметкам

   Дополнения

   Указатель имен

  

  

  

   19-го октября 1911 года Императорский Александровский Лицей празднует столетнюю годовщину своего основания, т. е. вернее - основания того замечательного в истории русской культуры учебного заведения - первоначального Царскосельского Лицея, из которого развился нынешний Петербургский его преемник (с 1843 года) Александровский Лицей, счастливый наследник и хранитель его великих и священных традиций.

   Пушкин и Царскосельский Лицей - вот слова, которые каждому Русскому говорят так много, в которых заключено все высокое значение нынешнего юбилея как для русского образованного общества, так и для истории русского просвещения и литературы. Ведь жизнь Лицея в его первое шестилетие (1811-1817) - это годы учения и умственного развития гениального нашего поэта, начальная эпоха его поэтического творчества. Уже из этого ясно, что написать полную и подробную - насколько позволяют источники, - а вместе живую и яркую историю именно Царскосельского Лицея (1811-1843), в которой конечно время Пушкина заняло бы первенствующее место, есть настоятельная и давно лежащая на совести русских культурных историков задача, в высшей степени почетная, благодарная и привлекательная.

   Между тем материалов для такой истории накопилось уже не мало, да есть для нее и солидное основание в известном труде И. Селезнева, заключающем в себе исторический очерк Лицея за первое его пятидесятилетие. Целая половина его посвящена Царскосельскому лицею, но помещенный здесь материал требует многих важных дополнений, тщательной разработки и воссоздания из сохранившихся памятников, бумажных обрывков и преданий - всестороннего и яркого изображения жизни старого Лицея и характеристики столь для нас интересных старейших его деятелей и питомцев.

   В протекшее же второе пятидесятилетие Лицея изданы в том или другом виде новые весьма ценные и разнообразные материалы и свидетельства современников, даны отдельные интересные характеристики личностей, нарисованы черты жизни, быта и отношений действующих лиц Пушкинского Лицея, но все это отрывочно, разбросанно, иногда разноречиво, и вот свести все это воедино, связать в одну цельную, полную содержания и подробностей, картину, критически оценив и проверив все имеющиеся и прежние; и новые источники, свидетельства и предания, - все это на правдивом историческом фоне событий, жизни и быта той эпохи - вот задача, все еще ожидающая своего талантливого и одушевленного исполнителя.

   А до появления такой истории всякое, даже самое скромное дополнение к тому, что уже написано и издано, - в смысле ли обнародования хотя бы малейшего нового материала или частичного, детального углубления в тот или другой вопрос - должно быть обязанностью всякого, могущего внести еще что-нибудь заслуживающее внимания в эту литературу.

   Это и заставляет меня, располагающего собранием лицейских реликвий, составленным в течение долгих лет моим отцом, лицеистом VI курса Я. К. Гротом, и им в свое время использованным в ряде этюдов и очерков, в свою очередь, заняться этими любопытными бумагами и извлечь из них все то, что еще может послужить материалом для вышенамеченной задачи и что до сего времени или вовсе не было опубликовано, или стало известно лишь отчасти.

   Обозревая в одной из статей своих в 1874 г. {"Первенцы Лицея и его предания", в сборнике "Складчина". СПб. 1874 г.} литературу предмета, Я. К. Грот замечает, что "к сожалению сами воспитанники Лицея и близкого ему Лицейского пансиона сделали не много для истории этих заведений". Это замечание, вполне верное в то время, в общем остается довольно верным и ныне, хотя справедливость требует признать, что главная доля в издании и обработке сохранившихся материалов принадлежит все же двум старым лицеистам - В. П. Гаевскому и самому Я. К. Гроту {К ним надо причислить анонимного автора (кн. Н. Н. Голицына) книги "Благородный пансион Царскосельского Лицея" (СПб. 1869).}, которым послужили прежде всего важнейшие лицейские воспоминания, записанные первокурсниками, напр., Пущиным, Корфом, Комовским.

   К названным именам бытописателей Царскосельского лицея - из числа воспитанников уже Петербургского Лицея можно прибавить лишь два-три имени, напр., маститого русского ученого и библиографа Д. Ф. Кобеко, Н. А. Гастфрейнда, да еще неутомимого организатора лицейского Пушкинского музея, собирателя памятников лицейской старины для него и пушкиниста П. Е. Рейнбота. Все остальные издатели материалов, историки старого Лицея и пушкинисты, писавшие о Пушкине в Лицее и об этом последнем, как старейшие, напр., И. Я. Селезнев, автор "Очерка истории Лицея", И. П. Шульгин, П. И. Бартенев, П. В. Анненков, Л. Н. Майков и П. А. Ефремов, так и новейшие, как П. О. Морозов, И. А. Шляпкин, Н. О. Лернер и др., по воспитанию не принадлежат Лицею и почти все занимались им лишь в связи с работой над биографией и поэзией Пушкина.

   Не задаваясь здесь целью обозревать всю литературу, касающуюся Пушкинского Лицея, я остановлюсь лишь на том, что непосредственно связано с настоящим изданием, т. е. на отношениях к Царскосельскому лицею моего отца и на его труде по собиранию и изданию сохранившихся бумаг архива 1-го лицейского курса.

  

   Я. К. Грот был связан с Лицеем самыми тесными и долголетними узами: как воспитанник сперва Лицейского пансиона (1823-1826), потом Имп. Царскосельского Лицея (1826-1832), как профессор Имп. Александр. Лицея (1853-1862), наконец впоследствии как собиратель лицейской старины, бытописатель первоначального Лицея и пушкинист. Едва ли поэтому кто-либо другой мог и чувствовать так живо эту связь и быть так предан заветам лицейской старины, как покойный академик. Это отношение его к Лицею запечатлелось в сохранившихся его личных воспоминаниях о годах, проведенных в Лицее, и о лицейских деятелях, - воспоминаниях, как вошедших в его автобиографические заметки {"Я. К. Грот. Неск. данных к его биогр. и характ." СПб. 1895 г. См. извлечение из них в "Приложениях" к настоящему сборнику, отд. IV.}, так и разбросанных в его известном сборнике, посвященном Пушкину и Лицею {Пушкин, его лицейск. товарищи и наставники. 2 изд. (из III т. "Трудов") СПб. 1899 г.}. Отсылая читателей к данным воспоминаниям, мы извлечем из них здесь лишь те данные, которые относятся к собиранию бумаг 1 курса, к судьбе этого маленького постепенно накопленного некоторыми из первокурсников и переходившего из рук в руки "архива".

   Отец мой поступил (10-ти лет) в Лицейский пансион в 1823 году, следовательно всего через 6 лет по выходе Пушкина из Лицея, а в Лицей перешел в 1826 г., так что застал там еще некоторых наставников 1-го курса и некоторые первоначальные порядки, хотя уже в конце царствования Александра I (с 1822 г.) лицейский режим значительно изменился в смысле утраты прежней свободы и введения более строгой дисциплины полувоенного характера.

   Я. К. рассказывает, что их, лицеистов VI курса, чрезвычайно интересовали предания о первом курсе. "С жадностью слушали мы всякий рассказ о старейших наших предшественниках и с любопытством расспрашивали их современников о подробностях первоначальной истории Лицея... Над всеми преданиями царило славное имя Пушкина. Легко представить себе, с каким восторгом мы читали и выучивали наизусть его стихи; каждое новое произведение его ходило между нами по рукам, если не в печати, то в списках... В созданиях Пушкина, в славе его мы видели что-то для себя родное, мы считали его своим"... Рядом с ним возбуждали любопытство и были популярны в лицейской среде и некоторые его товарищи, напр., Кюхельбекер и Пущин, ставшие особенно известны по их участию в декабрьских событиях, а из других привлекали наибольшее внимание бар. Дельвиг (друг Пушкина и поэт), кн. Горчаков, Вольховский и бар. Корф (по блестящей тогда уже карьере) и Матюшкин (по слухам о его путешествиях).

   Из них Лицей посетили при Я. К., кроме Пушкина, Дельвиг и Вольховский. Пушкин посетил Лицей в эти годы два раза, и конечно с восторгом был там встречаем воспитанниками. Об одном (первом) из этих посещений (именно в 1828 г.), очевидно произведшем на отца моего глубокое впечатление, он восторженно рассказывает в своих автобиографических заметках. "Мы следовали за ним, пишет он, тесною толпой, ловя каждое его слово. Пушкин был в черном сюртуке и белых летних панталонах. На лестнице оборвалась у него штрипка; он остановился, отстегнул ее и бросил на пол; я с намерением отстал и завладел этой драгоценностью, которая после долго хранилась у меня. Из разговоров Пушкина я ничего не помню, да и почти не слышал: я так был поражен самим его появлением, что не умел даже и слушать его, да притом по всегдашней своей застенчивости шел позади других". В другом месте воспоминаний Я. К. находим еще свидетельство о таком посещении Пушкина, относящееся, по-видимому, ко времени пребывания Я. К. на старшем курсе (в 1831 г.). "Как всегда водилось, когда приезжал кто-нибудь из наших "дедов", мы его окружали всем курсом и гурьбой провожали по всему Лицею. Обращение его с нами было совершенно простое, как со старыми знакомыми; на каждый вопрос он отвечал приветливо, с участием расспрашивал о нашем быте, показывал нам свою бывшую комнатку и передавал подробности о памятных ему местах. После того мы не раз встречали его гуляющим по Царскосельскому саду, то с женою, то с Жуковским, которого мы видели у себя около того же времени: он присутствовал на экзамене из истории"...

   Такое юношеское обожание великого поэта, сочетавшееся с пылкою привязанностью к Лицею и благоговейным почитанием лицейской старины, вынесенное Я. К. из стен Лицея - он покинул его в 1832 году, - развиваясь под влиянием благоприятных обстоятельств, в скором времени обратилось в сознательный культ и воплотилось позже в плодотворное дело изучения объекта этого культа и собирания лицейских реликвий.

   Из юноши-лицеиста, хранившего - как драгоценность - ничтожнейшее вещественное воспоминание о посещении Пушкиным Лицея и тщательно сберегавшего свои лицейские тетрадки и рукописные литературные журналы, издававшиеся в подражание 1-му курсу, вырос с течением времени известный исследователь жизни и эпохи Пушкина, собиратель и хранитель обрывков архива и преданий первоначального Лицея.

   Плоды поэтической и вообще литературной лицейской деятельности первого курса были однако ж еще мало известны в стенах Лицея воспитанникам следующих курсов, знавшим о них лишь по слухам и преданиям и следовавшим примеру старейших и этим преданиям в собственных своих опытах. По словам Я. К. Грота, из лицейских стихотворений 1-го курса они почти ничего не знали, пока находились в заведении. "Я познакомился с ними, пишет он, только через год после своего выпуска из Лицея, именно в 1833 г., когда товарищ Пушкина барон М. А. Корф, тогдашний мой начальник по Канцелярии Комитета Министров... дал мне на прочтение две переплетенные в зеленый сафьян тетради, содержащие собрание стихотворений некоторых из его товарищей. Я тогда же переписал большую часть их, не пропустив конечно ни одной из пьес Пушкина. Эти тетради принадлежали собственно товарищу и другу его (Корфа) М. Л. Яковлеву, страстному любителю музыки и пения, который некогда и сам пописывал стихи, особенно басни, но не обнаружил в поэзии заметного таланта" {К Яковлеву они, по видимому, перешли (или вернулись) значительно позже, ибо В. П. Гаевский в 1853 г. (в первой статье о Дельвиге, "Современник", т. 37, стр. 76) брал для своей работы эти рукописные тетради у М. А. Корфа. О "тетрадях бар. Корфа" говорят в 1855 г. П. В. Анненков (Соч. П. т. 1, стр. 28 и пр.), ими пользовавшийся, а в 1858 г. и Пущин в своих "Записках" (изд. 1907 г., стр. 27, прим.). В 1863 г. Гаевский получил все лицейские бумаги уже от Яковлева.}. Итак этими выписками из лицейских тетрадей Корфа или Яковлева мой отец в 1833 г. и положил очевидно первое основание своему собранию литературных опытов и разных бумаг первокурсников Лицея. Три тетради этих выписок сохранились в его архиве под заглавием "Извлечение из собрания лицейских стихотворений 1-го курса", и я уже имел случай воспользоваться ими в одной из своих статей {"К Лицейским стихотворениям А. С. Пушкина (несколько поправок и вариантов)". Журн. Мин. Н. Пр. 1905 г., No 10.}.

   Несомненно, служба Я. К. у бар. Корфа и сближение его с этим товарищем Пушкина сыграли видную роль в удовлетворении им тех литературных стремлений и интересов по отношению к Пушкину и Лицею, которыми он проникся еще на лицейской скамье. Через Корфа, в его доме, он познакомился со многими первенцами Лицея, напр., с Яковлевым, Матюшкиным, кн. Горчаковым, Комовским.

   Первым хранителем большей части лицейских бумаг 1-го курса был известный товарищ и друг Пушкина, общий любимец и "лицейский староста" (устроитель лицейских сходок) М. Л. Яковлев (ум. в 1868 г.) {Можно думать, что ему удалось сберечь лишь некоторую часть бумаг 1-го курса, первоначально им собранных, о чем можно судить по следующему свидетельству, переданному Я. К. Гротом, со слов Матюшкина: "За несколько дней до 14 декабря (1825) И. И. Пущин выпросил у него (т. е. Яковлева) и взял к себе на дом (лицейские бумаги) - сколько мог забрать. Дней через десять, при обыске квартиры Пущина, все эти бумаги были отобраны и остались, как думал Матюшкин, в архиве судной комиссии". См. "Пушкин, его лицейские товарищи и наставники" 2-е изд., стр. 282. - Возможно, что часть этих бумаг Яковлеву удалось вернуть.}. В. П. Гаевский в своих статьях о Пушкине в Лицее (1863) {Современник, 1863, кн. 97, стр. 129.} говорит об этих бумагах, как о "хранящихся" у Яковлева. Очевидно он от него получил их, и ему же возвратил. Разумеется, не все, что потом было собрано из лицейского "архива", принадлежало к этому собранию Яковлева. Бережно хранили у себя разные остатки письменной лицейской старины как некоторые другие товарищи Пушкина (не говорим здесь о самом поэте), например бар. Корф, Матюшкин, Комовский, Малиновский, так и старый директор Энгельгардт, а равно и некоторые лицеисты ближайших к 1-му курсов и лица, случайно связанные с первоначальным Лицеем и его воспитанниками. Но все же главная часть сохранившихся рукописей была сосредоточена у Яковлева.

   Все эти бумаги Яковлев или сам в последние годы жизни (след. до 1868 г.) передал или может быть завещал передать после своей смерти адмиралу Ф. Ф. Матюшкину, с которым он был по-видимому особенно дружен (вспомним известную записку Матюшкина к Яковлеву по поводу смерти Пушкина, см. ниже) и который жил тогда уже постоянно в Петербурге, занимая разные административные должности, ас 1861 г. состоя сенатором. Действительно, по смерти Яковлева обладателем лицейских бумаг является Матюшкин. Но последний прожил после смерти своего друга всего около 4-х лет.

   С Матюшкиным Я. К. Грот познакомился ближе, когда по учреждении в феврале 1871 г. Комитета по сооружению памятника Пушкину (в который вошли оба), они имели довольно часто случай сходиться для совещаний. По свидетельству Я. К., "Матюшкин до конца неизменно хранил заветную привязанность к Лицею и к своим товарищам и был одним из тех, которые знали всего более подробностей о лицейской жизни первого курса. Видя, что кто-нибудь интересуется ими, он охотно передавал свои воспоминания. С его слов я успел кое-что записать, но, к сожалению, по свойственной человеку привычке откладывать, узнал далеко не все, что мог бы извлечь из бесед с Матюшкиным" {"Пушкин, etc." стр. 74.}. Об одной из таких бесед и о слышанном при этом мой отец рассказывает в другом месте своей книги: в тот раз встреча их была у барона Корфа в Царском Селе. "После обеда Матюшкин пошел со мной гулять по старому саду и передал мне многое из своих воспоминаний, между прочим показал мне место т. н. розового поля" {Там же, стр. 282.}... Без сомнения, из сближения с Я. К. Матюшкин вынес убеждение, что лицейские предания и остатки лицейского архива 1-го курса могут найти в лице моего отца не только самого горячего чтителя и хранителя, но и ревностного собирателя и изыскателя. Как такой собиратель, Я. К. уже был несколько известен в лицейском кругу. Уже в 1830-х годах, как мы знаем, он пользовался у барона М. А. Корфа сборниками лицейских стихотворений 1-го курса и делал из них выписки для себя. С тех пор собирание разных лицейских воспоминаний продолжалось при всяком удобном случае, даже во время пребывания Я. К. профессором в Гельсингфорсе (1840-1853). В эту эпоху ему послал из Петербурга для его "лицейского архива" несколько реликвий - старый директор Е. А. Энгельгардт. Однажды, в 1842 г., он послал ему известную брошюру "Шесть лет, прощальная песнь лицейская с музыкой (СПб. 1835)"; в другой раз, в 1844 г. - брошюру о жизни Вольховского с посвящением "Лицейскому Гроту для его лицейского архива от Егора Антоновича" {См. нашу статью "Из лицейской старины", Истор. Вестн. 1905, т. CI, стр. 91-93. Срв. ниже, стр. 146.}. Затем уже в 1860-х годах Я. К. успел опубликовать (в "Русск. Арх." 1864 г.) интересный материал, относящийся к 1-му выпуску, а именно замечательные письма Илличевского к Фуссу, полученные им от сына последнего, лицеиста вып. 1860 г.

   Все это без сомнения знал и имел в виду Матюшкин, и он естественно пришел к решению, быть может не без участия в этом барона М. А. Корфа, сделать Я. К. наследником своего лицейского архива. По словам моего покойного отца, адмирал Матюшкин, "чувствуя упадок сил, за несколько месяцев до смерти" (это было весною 1872 г.), передал лицейские бумаги "в наследство" ему, Я. К., как лицеисту, для которого предания старого Лицея всегда были особенно дороги {"Пушкин и пр.", стр. 28; срв. еще стр. 75, 80-81, 218 и 282.}.

   Вот каким образом остатки архива 1-го курса сосредоточились у Я. К. Кроме Матюшкина и Корфа {В 1874 г. барон М. А. передал Я. К. список своей известной "Записки" о Лицее.}, из остававшихся в живых их товарищей последовал их примеру и С. Д. Комовский, обогативший собрание Я. К. несколькими хранившимися в его домашнем архиве ценными лицейскими документами {Он передал их Я. К. на лицейском обеде в 1875 г. (за 5 лет до кончины своей).}, а позже семья Малиновских. Наконец, в разное время ему же передавали кое-какие бумаги и воспоминания старого Лицея воспитанники последующих курсов не только Царскосельского, но и Александровского Лицея, которым случайно достались некоторые реликвии от 1-го курса. Этими дополнительными вкладами в свой лицейский архив отец мой обязан, между прочим, следующим лицам: Д. Н. Замятину (III курса, ум. 1881 г.), барону А. К. Икскулю (IV курса, ум. 1880 г.), И. Р. фон-дер-Ховену (V курса), А. И. Малиновскому (XXI курса, сыну товарища Пушкина, ум. 1904 г.), В. П. Фуссу (XXIV курса) и друг.

   Свою драгоценную коллекцию лицейских бумаг Я. К. Грот не держал под спудом. Он в течение последующих 15 лет постепенно использовал ее в целом ряде статей и очерков, помещенных в различных периодических и иных изданиях.

   Главными между ними были статьи: "Первенцы Лицея и его предания" (в сборн. "Складчина" 1874 г.) и "Старина Царскосельского лицея" (в "Русск. Архиве" 1875-6 гг.), которые впоследствии дополняемы были новыми заметками и очерками, относившимися к Пушкину в Лицее и к его товарищам и вызванными такими торжествами, как открытие памятника Пушкину в Москве (в 1880 г.) и чествование памяти поэта в -50-ти-летнюю годовщину его смерти (1887 г.) Это последнее чествование дало повод Я. К. собрать воедино все свои работы о Пушкине и Царскосельском лицее (о наставниках и товарищах поэта) и издать их в особом сборнике "Пушкин, его лицейские товарищи и наставники" {Спб. 1887 г., вошел в Сборник Отдел. русск. яз. и слов. Императорской Академии Наук, т. 42 (1887).}, который после трудов Селезнева, Бартенева, Анненкова и Гаевского - является наиболее полным и важным собранием, и вместе и обработкой материалов по Царскосельскому лицею и пребыванию в нем Пушкина.

   Этот труд, дополненный еще некоторыми статьями Я. К. (появившимися после 1887 г.) и кое-какими новыми извлечениями из его бумаг, был переиздан мною в год столетнего юбилея рождения поэта (в 1899 г.) и вошел затем в Ш-й том "Трудов" академика.

   В очерках и статьях этого сборника Я. К. Грот, как уже сказано, использовал и исчерпал в самом существенном и важном доставшиеся ему остатки архива 1-го курса; некоторые, особенно ценные, материалы (напр., несколько писем лицеистов, заметки их о Лицее, письма Илличевского к Фуссу, путевые заметки Матюшкина) он напечатал целиком или в значительных извлечениях. Из других (напр., лицейских журналов) он представил небольшие выдержки и образцы. Но издать полностью весь материал - не составляло тогда его задачи, да, может быть, в то время это казалось и излишним.

   Однако ж, чем дальше мы идем к разработке истории нашего культурного и литературного прошлого, и в частности биографии великого Пушкина, в исследовании всех условий и обстановки его воспитания и развития, следовательно и окружавшей его учебной среды и быта, тем глубже и живее мы интересуемся всеми сохранившимися до наших дней источниками и документами, способными сколько-нибудь разъяснить и осветить многие возникающие и не вполне еще ясные для нас вопросы и всю картину лицейской жизни, среди которой протекала юность поэта. А так как таких источников и документов очень немного и все они наперечет, то естественно внимание к ним все усиливается, и постепенно изменяется точка зрения на степень важности опубликования тех или других материалов: что прежде могло казаться излишним, то теперь представляется не только полезным, но и необходимым; что в былое время казалось "любопытным только для небольшого кружка" (как выразился В. П. Гаевский в своей статье о праздновании лицейских годовщин), то становится с современной точки зрения и бесспорно важным, и общеинтересным.

   Вот почему я нахожу, что настало время дополнить издание покойного академика - как опубликованием целиком большей части материалов, которые или совсем еще не вошли в его статьи или вошли лишь в извлечениях, так и более подробным описанием того, что, не представляя достаточного интереса для напечатания полностью (напр., некоторые более длинные и слабые произведения товарищей Пушкина), заслуживает все же внимания - для общих суждений и характеристики учебного и воспитательного дела в первоначальном Лицее, а также второстепенных его деятелей.

   Унаследовав драгоценное собрание лицейских бумаг Я. К., я считаю своим долгом довершить и вместе увековечить его дело настоящим изданием, обнимающим (в виде ли воспроизведения или описания) исключительно этот Гротовский лицейский архив, а потому и не претендующим дать итоги всего вообще собранного по настоящему предмету или исчерпывающе исследовать его, обняв эту тему со всех сторон.

   Переиздавая 12 лет тому назад книжку Я. К., я тогда уже счел возможным сделать маленькие дополнения к ней из оставленных им бумаг {Как я заметил тогда, не все, однако, о чем он упоминает или что описывает в своих статьях, нашлось в его архиве. Кое-что могло остаться в других руках.}, и говоря о их составе и судьбе, заметил, что "имею в виду еще раз вернуться к этим любопытным рукописям, чтобы дополнить уже изданное и извлечь из них то, что еще может иметь цену и представлять интерес для характеристики той школьной и товарищеской среды, тех условий и той обстановки, в которых суждено было развиваться и зреть гениальной натуре нашего поэта".

   Осуществление этого намерения именно теперь, к торжеству 100-летнего юбилея Лицея, является вполне своевременным.

  

  

   Несомненно, самым важным и ценным источником для начертания жизни и быта первоначального Лицея, для характеристики его порядков и духа, его педагогического и ученического состава и установившихся в нем отношений - являются свидетельства самих воспитанников в оставшихся после них заметках, воспоминаниях и переписке.

   К большому сожалению, дошедший до нас материал этого рода очень невелик и отрывочен. Тут сыграло свою роль без сомнения прежде всего беспощадное всеистребляющее время, так как подобную скудость современных письменных свидетельств из круга самих первокурсников трудно согласить с их известною раннею литературностью и юношеской экспансивностью, с их привязанностью к лицейской старине и преданиям, с их прочною и позже не ослабевавшею, взаимною дружбой. Наверное очень многие из них вели уже в Лицее свои записки и дневники, а также усердно переписывались между собой и с близкими как в лицейских стенах, так и позже. Но от всего этого дошли до потомства только самые скудные обрывки. Тем ценнее они становятся для историка.

   Что касается позднейших воспоминаний товарищей Пушкина, то этот высокоценный материал, как известно, исчерпывается воспоминаниями И. И. Пущина, известной запиской графа М. А. Корфа, написанной им по поводу статей П. И. Бартенева (1854 г.) и небольшой запиской С. Д. Комовского (собственно о Пушкине).

   Из этих записок последние две имеются в бумагах наших: записка Корфа в списке, полученном моим отцом от самого автора в 1874 г. {См. "Пушкин, его наставники и товарищи" (894) стр. 222.}, а вторая - в подлиннике. И та и другая были напечатаны в сборнике Я. К. "Пушкин" и проч. (1887 и 1899 гг.). Как и "Записки" Пущина, они достаточно известны и перепечатывать их здесь не представляется необходимым.

   Обычай писать свои заметки, свой дневник или записки, обусловленный так же, как до некоторой степени и стихотворство, ранним литературным развитием и сосредоточенною в довольно узкой сфере душевной жизнью воспитанников Лицея, а может быть внушенный и кем-нибудь из наставников, был, по-видимому, распространен в среде его старейших питомцев еще в Лицее, и только недостаток выдержки, постоянства в характере юношей (почти мальчиков) и необходимой для этого занятия усидчивости мешали многим осуществить благую мысль {В наших лицейских бумагах сохранилась между прочим бумажная обложка с написанным на ней заглавием, кажется, рукой Илличевского "Воспоминания о Лицее. Учебные занятия".}. К этим последним принадлежал, как известно, и Пушкин, который судя по сохранившимся обрывкам его лицейских "записок", тоже пробовал вести дневник, но очевидно не нашел в себе достаточных для этого постоянства и терпения.

   Из лицейских заметок товарищей Пушкина сохранились только доставшиеся Я. К. Гроту: небольшая часть дневника за март-апрель 1815 г. С. Д. Комовского, и краткие, отрывочные дорожные заметки Ф. Ф. Матюшкина (о его путешествии в Москву тотчас после окончания курса) {И. И. Пущин, как знаем из его "Записок", также вел в Лицее свой дневник, но после "поспешно и опрометчиво" уничтожил его.}. С последними познакомил своих читателей (в значительных выдержках) Я. К. в своей статье "Старина Царскосельского Лицея" ("Матюшкин") {Также "Пушкин etc.", стр. 75-78.}. О дневнике Комовского он только упоминает в своем сборнике {Там же, стр. 281.}. Хотя эти скромные ученические записки не заключают в себе ничего особенно важного или значительного, хотя бы в биографическом отношении (напр., по отношению к Пушкину), тем не менее как живой памятник пребывания в Лицее его первенцев, их ученического быта, их отношения к своей aima mater и между собой, а также как характеристика самих авторов эти откровенные, бесхитростные, можно сказать, ребяческие рассказы, очень любопытны, и нельзя не напечатать их здесь целиком.

   Далее, огромный и живой интерес представляет то, что сохранилось из взаимной переписки первенцев Лицея, а тем более из их лицейской переписки.

   По счастью, хоть в общем и скудно то, что из этой последней пощадило время, мы все же располагаем здесь таким крупным и драгоценным памятником, как известное собрание писем А. Д. Илличевского к его бывшему гимназическому товарищу П. Н. Фуссу, которое было опубликовано моим отцом еще в 1864 г. (в "Русск. Арх."), но лишь в извлечениях (правда, заключавших в себе все существенное к Лицею относящееся), и затем перепечатано в его известном сборнике. Нечего и говорить, что эти письма должны быть переизданы здесь в полном виде, без всяких пропусков.

   К ним присоединяются отдельные, случайно сохранившиеся письма нескольких первенцев Лицея, как лицейской эпохи, так и позднейшей, а также их гувернеров. Они попали в собрание Я. К. из разных рук, и хоть некоторая часть их и была уже напечатана им, но здесь представляется не лишним поместить всю эту маленькую коллекцию целиком.

   Тесная дружеская связь большинства членов лицейской семьи I курса продолжалась, как известно, и в последующие эпохи их жизни и постоянно поддерживалась и согревалась воспоминаниями о Лицее, а главнейшим поводом для оживления последних были ежегодные лицейские собрания в день основания Лицея, 19 октября. Этот день с его дружеской сходкой и беседами связывал до конца дней многих товарищей. Он поддерживал отчасти и их взаимную переписку.

   Нельзя не вспомнить еще того, что одним из живых звеньев лицейской дружбы, восторженно относившимся к идее братства лицеистов и к лицейским преданиям, был старый директор Лицея Е. А. Энгельгардт, состоявший постоянно в переписке с некоторыми из лицейских первенцев, напр., с Ф. Ф. Матюшкиным, И. И. Пущиным и другими и поощрявший переписку своих питомцев. Многие из этих писем были уже напечатаны {О переписке Энгельгардта с Матюшкиным см. статью (речь) Д. Ф. Кобеко, "Вестник всемирн. истории", 1899, No 1, стр. 90-104.}. Из некоторых были опубликованы отрывки {См. нашу статью "Из лицейской старины. И. И. Пущин", "Историч. Вестн.", июль 1905 г. и "Празднование лиц. годовщин" (1910 г.).}. Отметить и дополнить здесь сохранившиеся обрывки этой переписки их бумаг Я. К. будет, мне кажется, вполне уместно.

  

  

  

  

   К числу товарищей Пушкина, которые, достигнув преклонного возраста, до конца с горячим любовным чувством и благоговением относились к лицейской старине и ко всему, что составляет ее славу, и которые сыграли заметную роль в сохранении для потомства лицейских преданий и реликвий, принадлежит и Сергей Дмитриевич Комовский (рядом с Пущиным, Яковлевым, Матюшкиным, Корфом). Посвятить ему здесь несколько строк будет вполне кстати.

   Запись самого Комовского в его лицейской записной книжке гласит: "Я родился в 1798-м году в конце царствования Российского Императора Павла I. 1-го июля мое рождение, 5-го июля мои именины; 18 октября 1811 года поступил в Лицей, на 13-м году от роду".

   М. А. Корф в своем дневнике за 1839 г., вспоминая Лицей и давая краткие сведения о каждом из своих товарищей, выражается о Комовском так: "добрый малый, отличный сын и брат, и верный, надежный приятель" {"Русская старина", 1904, июль, стр. 552.}.

   По отзыву Я. К. Грота, "С. Д. Комовский не занимал особенно видного места в кругу лицеистов 1-го курса, но из добрых его отношений к товарищам, обнаруживающихся в его переписке с ними, можно заключить, что это был человек вполне достойный уважения". С отзывом Корфа вполне согласуется то, что писал как-то (в 1872 г.) Комовскому, в ответ на его письмо, другой его товарищ И. В. Малиновский: "какой ты христианской души человек, а еще столичный: помнишь усопших! Ты у меня первый по нравственно-христианскому направлению из нас четырех Богом хранимых" {См. это письмо ниже. Кроме себя и К., Малиновский разумеет здесь еще Матюшкина и Корфа.}. Все эти согласные показания о душевных и нравственных достоинствах Комовского, о его верности в дружбе и вытекавшей из религиозности моральной высоты его души подтверждаются теми еще юношескими настроениями и стремлениями к нравственному самосовершенствованию, о которых он чистосердечно повествует в ниже печатаемом "Дневнике" {Таким образом совершенно ничем не оправдывается пренебрежительное отношение к К-му П. А. Ефремова и бросающее тень на него подозрение, высказанное Ефремовым, о подделке К-им Пушкинских стихов с упоминанием о нем (изд. С. Пушкина, Ефремова 1905, т. VIII, стр. 223), о чем речь еще ниже.}.

   Скромностью и непритязательностью Комовского вероятно отчасти объясняется и скромность его карьеры - при очень хороших способностях и связях. По словам М. А. Корфа, "числясь в министерстве народного просвещения (в департаменте народного просвещения), он служил сперва в разных временных Комитетах и проч., а теперь (в 1839 г.) правителем канцелярии в Воспитательном обществе благородных девиц, или попросту секретарем в Смольном монастыре". Позже он состоял Помощником Статс-Секретаря Государственного Совета, а, кажется, уже в 50-х годах оставил службу, дослужившись до чина действительного статского советника.

   Он пережил всех своих товарищей, кроме одного (Горчакова), и умер на 83-м году жизни 8 июля 1880 г., дожив до знаменательного дня открытия памятника Пушкину в Москве, к чему относился с энтузиазмом, хотя по болезни и не мог уже присутствовать на торжестве {См. ниже его письмо к Ф. П. Корнилову.}.

   С Пушкиным Комовский не был особенно близок в Лицее, но быв в добром знакомстве с некоторыми из его ближайших друзей, а также с Павлищевыми (семейством сестры поэта), он после Лицея, по-видимому, нередко встречался с поэтом.

   Об этом свидетельствует А. П. Керн (Маркова-Виноградская), рассказывающая, что в зиму 1827-28 г. "Пушкин по вечерам бывал у Дельвига, где собирались два раза в неделю лицейские товарищи его", в числе которых она называет Яковлева, Комовского и Илличевского {Л. Майков "Пушкин" (сборник) СПб., 1899, стр. 253.}. В записках же Павлищева Комовский не раз упоминается в числе лиц, посещавших дом его родителей и встречавшихся у них с Пушкиным {Л. Павлищев "Воспоминания о Пушкине", Москва, 1890, стр. 34, 72, 263. Однако ж совершенно произвольно и ложно утверждение Ефремова (С. Пушкин, т. VIII, 223), будто "Комовский выставлен в записках Павлищева чуть ли не самым близким к поэту из всех его товарищей". Ничего подобного там нет.}. Что Комовский был близок к семейству сестры поэта Ольги Сергеевны, видно из того, что, когда Анненков, собираясь писать биографию поэта и набросав ряд вопросов о его жизни и о пребывании в Лицее, сообщил их зятю Пушкина, Н. И. Павлищеву, последний обратился за ответом на них именно к С. Д. Комовскому. По этому-то поводу С. Д. и написал свою известную записку о Пушкине в Лицее, которую давал затем на просмотр другим товарищам: Корфу, Яковлеву и Корнилову.

   Л. Н. Майков, называя эти воспоминания Комовского - "простыми, непритязательными рассказами старого товарища, небольшого мастера писать, да и никогда не находившегося в особенно коротких отношениях с Пушкиным" (разумея лицейское время), справедливо отмечает, что Комовский (как и Яковлев) говорит о Пушкине с нежностью, свидетельствующей, что оба они питали к нему неподдельное сердечное расположение. Нет никакого основания думать, чтоб и со стороны поэта не было взаимного сочувствия к Комовскому, хоть и нет на то прямых указаний, так что тенденциозное подчеркивание отсутствия таких указаний со стороны П. А. Ефремова является совершенно необоснованным и несправедливым¹.

   {¹ Эта выходка была сделана по следующему поводу: Отец мой в своей книжке ("Пушкин" etc., стр. 280), отмечая, что Пушкин в своих стихах только раз упоминает об этом товарище, приводит переданную ему Комовским (с другими бумагами) копию Пушкинского восьмистишия с надписью на ней К-го: "Стихи эти доставлены мне от служившего при генерале Инзове штаб-офицера Алексеева, на квартире коего жил наш поэт во время ссылки его на юг". Вот эти стихи:

  

   "Вы помните ль то розовое поле,

   Друзья мои, где красною весной,

   Оставя класс, резвились мы на воле

   И тешились отважною борьбой?

   Граф Брольо был отважнее, сильнее,

   Комовский же - проворнее, хитрее.

   Не скоро мог решиться жаркий бой.

   Где вы, лета забавы молодой!.."

  

   Я. К. высказал при этом правдоподобную догадку, что строфа эта, по-видимому, предназначалась в пьесу "19 октября". П. А. Ефремов старается отвергнуть эту догадку указанием на происхождение этих стихов: почти дословно первые четыре стиха (следовательно - без упоминания о Брогльо и Комовском) встречаются в знаменитой "Гаврилиаде" в изображении борьбы доброго духа со злым (где не раз автор обращается к воспоминаниям школьных лет), - пьесе, которая была, по словам Ефремова, написана в Кишиневе (в 1822 г.), где с Пушкиным состоял при генерале Инзове и Алексеев, так что передача стихов через Алексеева является вполне естественной. Это место в "Гаврилиаде" читается так:

  

   "Не правда ли, вы помните то поле,

   Друзья мои, где в прежни дни, весной,

   Оставя класс, играли мы на воле

   И тешились отважною борьбой".

  

   Но Ефремов, почему-то очень неблагосклонный к Комовскому, высказывает ни на чем не основанное предположение, что Комовский (о котором де поэт ни разу нигде не упоминает), "желая сам пополнить умолчание о нем Пушкина", заменил борющихся духов именами Брогльо и своим, и, следовательно, подделал стихи Пушкина... К сожалению, эту неблаговидную для К-го догадку о "сочинительстве" его, в тоне утверждения, повторил и комментатор стихов 19 октября 1825 г. в изд. Пушкина под ред. С. А. Венгерова (т. III, стр. 574). Между тем Ефремов не прав уже потому, что тут нет никакой замены ибо всех 4-х стихов с именами Брогльо и Комовского вовсе нет в "Гаврилиаде", а они явно составляют одно целое с первыми 4-мя и принадлежат тому же автору, естественно вспомнившему эпизод школьной забавы в Лицее. Редакция, присланная Комовскому, - просто вариант, не попавший по понятным соображениям в известный текст "Гаврилиады".

   Нечего и говорить, что заподозревание Комовского в таком неблаговидном поступке, как подделка стихов Пушкина, - решительно не вяжется с благородным характером его и с тем нравственным обликом, в каком он является в отзывах современников.}

   Во всяком случае, имя Комовского останется навсегда связанным с историей собирания и разработки материалов как по биографии великого поэта, так и по описанию жизни и быта первоначального Лицея.

   В Лицее Комовский учился очень хорошо и был вообще на отличном счету. В сохранившейся в бумагах Я. К. "Табели, составленной из ведомостей об успехах, прилежании и дарованиях воспитанников Императорского Лицея" (с 19 марта по ноябрь 1812 г.), отзывы о Комовском по всем предметам самые лестные, а в графе "по нравственной части" находим такую характеристику: "весьма благонравен, скромен, чувствителен, послушен, любопытен, проворен {Невольно вспоминаешь в вышеупомянутых стихах Пушкина о борьбе на "розовом поле" слова "Комовский же проворнее, хитрее".}, но осторожен при всей живости". С этим довольно близко сходится приведенная в книге Я. К. Грота аттестация его из записок гувернера Чирикова, относящаяся к следующему 1813 году (30 сентября): "Благонравен, искренен, чувствителен, вежлив, ревностен к своей пользе, пристрастен ко всем гимнастическим упражнениям {Борьба с Брогльо.}. Любопытство, чистота, опрятность, бережливость и насмешливость суть особенные его свойства". Указание на это последнее его свойство наверно вспомнится читателю при чтении дневника С. Д.

   Судя по сохранившимся обрывкам переписки Комовского с его товарищами и гувернерами, - он был любим и теми и другими. По собственному его свидетельству (см. Дневник), он был любимцем гувернера Чирикова. Разумеется, у мальчика и потом юноши Комовского были свои недостатки и отрицательные черты, которые были отмечены в лицейской среде, но которые однако же не мешали всем ценить и любить его. Из протоколов "лицейских годовщин", сохранивших нам лицейские прозвища Пушкина и некоторых его товарищей, мы уже знаем, что прозвище Комовского была "смола" и "лиса". Сам Комовский подтверждает это в своем дневнике, говоря, что главные его "пороки" были "насмешка и охота привязываться", за что товарищи на него "сердились и давали разные неприятные прозвища (смола, лисичка и проч.)"; за его наклонность морализировать и направлять товарищей на путь истинный иногда посредством конфиденций перед особенно любившим его гувернером, они обзывали его "фискалом", как он сам чистосердечно рассказывает. Но все это, повторяем, не мешало им отдавать должное преобладавшим в нем добрым качествам и сохранять дружеские с ними отношения.

   От Комовского-то, бережно хранившего остатки лицейской старины, отец мой и получил некоторые бумаги своего собрания {Напр., кроме Дневника его и разных писем, к нему писанных, известные письма И. И. Пущина к Энгельгардту (из Ялуторовска), некрологическую заметку о франц. учителе Будри и проч.}. Вот что читаем об этом в "Дополнениях" к его сборнику {"Пушкин etc.", стр. 281.}: "На лицейском обеде 1875 года и потом, незадолго перед смертью, он передал мне небольшое собрание бумаг, относящихся к старине Царскосельского лицея. Тут я нашел между прочим тетрадку дневника, веденного им в годы воспитания. В этих записках он является молодым человеком (вернее: юношей) добросовестным, набожным, искренно стремящимся к самоусовершенствованию"...

   Этот дневник или его отрывок за месяц 1815 года (с 14 марта по 18 апреля), веденный автором еще в духе старой сентиментальной литературной школы, не внося в наши сведения ничего особенно нового в фактическом отношении, во всяком случае любопытен, как единственный связный отрывок повседневной хроники лицейской жизни за Пушкинское время, с ее мелкими интересами и злобами дня, освещающий обстановку, ученический быт и отношения на первом курсе Лицея, - правда за очень краткий период времени, - но несомненно типичные вообще для последнего. При чтении дневника живо рисуются не только внутреннее моральное настроение и душевные