Белый Андрей - На рубеже двух столетий

ощупывать слово мне с третьего класса убил он быт подхода к словесности Веселовских, Стороженок и К¹ .

  Соловьевы же были уныром из быта.

  Можно говорить о среднеарифметической квартире, среднеарифметическом слове, среднеарифметической душевности; и - вот среднеарифметическая квартира - на-кур, пыль и чих (а позднее, когда износилась она - клопы, моль, пауки); среднеарифметическое слово - тупое, общее, черствое; озираешь двадцать один год себя в обста-нии этого слова; и видишь: ни одного сердечного слова (все сердечные слова услышаны в ином месте, и после); среднеарифметическая душевность - бездушие, дыра (душа провалилась); и под флагом служенья абстрактному, даже "научному" идеалу я видел явленья дикарские, напоминающие скальпирование.

  Оговариваюсь: говорю о впечатлении от среднеарифметической суммы, которой реальнейше соответствует нечто весомое, твердое, материальное, то есть "быт"; и оно таково: среднебытовой человек в нем не человек; он де-компонирован в абстракцию, веющую над челом человека в виде дымка папиросы и после твердеющую в виде клопиного кресла, человеческой подставки, то есть чего-то ниже стоящего.

  Переходишь к личностям и наталкиваешься на яркие, удивительные, благородные, талантливые фигуры, но деформированные, как ноги в мозолях, чудачеством, бессилием, перепугом, рассеянностью и круговою порукою: не колебать устоев.

  Но этот быт - часть целого, ведущая в иные квартиры; квартира высококвалифицированного интеллигента в действительности зависит от многих квартир; неспроста моя крестная мать вела (вот только чем?) наш быт: и за нею в бессильном социальном идиотизме плелись интеллигентные семейства, почтительно ее поздравляющие с днем рождения; она - импонировала какою-то силою, неизвестной в нашем дрябло-бессильном быту; и это была сила "Железной пяты"; мое детское впечатление, что она - баба Яга Костяная нога, имело социальные корни: ведь баба Яга едет в ступе: в ступе, а не в костяной ноге - сила Яги; ступа - социальная форма; ступа - буржуазия; и сама крестная мать не ведала, какою "тайной" силою она импонировала; и те, кому импонировала она, не видали, какой "тайной" силе они подчиняются.

  Более того: изумительный педагогический талант Поливанова не ведал, о что разбивается он, пленяя мальчишек уроками и все же не сдвигая мальчишек с какого-то устоя, перетиравшего и Поливановскую гимназию в порошок; мальчишки, разбегаясь по домам, являлись из домов "сынками", и только "сынками"; но "папаши" их - не профессора; средняя равнодействующая их - русская интеллигенция, буржуазно-дворянская; в ней растворялось и "профессорское" начало без остатка.

  Поливановская гимназия, устраивавшая мне гонения "сынками" папаш, выявила мне более широкий кусок тогдашних устоев. И впечатление от него - вздрог испуга: вспоминаешь отдельных товарищей, отдельных преподавателей; и вспоминаешь быт гимназический со странным вздрогом!

  Моя реакция в различных отрезках времени в зависимости от возраста на быт - естественна: реакция на безотрадную эмпирику арбатской квартиры - улет из нее на крыльях лебедя; об этом лебеде рассказывала моя гувернантка, Раиса Ивановна; улет открывает в моей душе эпоху господства сказки; запрет сказок привязывает цепью к квартире: сжимаясь в точку, отдаюсь культу музыки; страдания будней заставляют меня искать страдания.

  Позднее услышав о том, что эволюция и прогресс, на гребне которых - мы, мягко и безболезненно пронесут человечество в будущее, я начинаю постигать всю скуку такого будущего и проникаюсь непобедимою нелюбовью к позитивистическому мировоззрению, этому винегрету из научных понятий над фактами науки; отсюда - позднейшая моя борьба за эмансипацию фактов от стабилизации их в механицизме и позитивизме; и отсюда же - ненависть к оппортунизму, которая выражается в определенном росте пессимизма, заставляющего меня из философских систем отобрать систему, проповедующую страдание и отказ от жизни; семиклассиик-шопенгауэрианец переживает картину мира по Шопенгауэру, имея образцом этого мира с детства ему поданный пессимизм, переходящий позднее в анархизм, в трагическое миросозерцание борьбы и героических усилий к созданию ценностей, переживаемых по Ницше; эпоха увлечения Ницше - первый университетский год, совпадающий с началом вырыва из гимназии, которая мной прочитана в лозунге "Мир есть мое представление" (и представление - унылейшее). Моя борьба - борьба с преодолением "ножниц" меж личной моей волей к новому и поданным мне представлением будто бы объективности.

  Характерно, что с 1901 года, который считаю в себе началом бурного ухода от "профессорской действительности", с меня слетает вся мне навязанная мрачность; романтика переживанья "зорь" есть вместе с тем и чувство радости освобождения от навязанных детством представлений, и чувство физического оздоровления. Итак, от ужаса - к сказке и музыке, обосновываемым эстетикой ухода от мира страданий; и далее: из укрепленного центра самосознания - врыв в действительность для пересоздания ее (философия героизма); по-новому врыв - от узнания: действительность, тебя терзавшая, сама перетлела в ничто.

  Если вы соберете лозунги моих статей эпохи 1903 - 1910 годов, напечатанные в "Символизме" и в "Арабесках", то вы увидите в них позвоночник моих миросозерцательных усилий, как диалектику пути от пессимизма через трагизм к загаданной в образах новой культуре; диалектика имеет эмпирикой биографию; в ней - основное ядро, характеризующее меня, а не в окраске скобок, внутри которых еще осознаваемые потенции к культуре; окраски разные: мистические, анархические, теологические, социалистические, поданные в тональности символизма, не позволяющего догматически прикалывать устремления эти ни к скобкам, ни к окраскам их.

  В университете картина быта расширена в картину бытов; вернее, в картину столкновения бытов.

  Во-первых: я вижу профессора, вынесенного за скобки квартиры, это - профессор на кафедре и профессор, научный руководитель (в лаборатории, на семинарии); и этот профессор в среднем выявляет себя бесконечно свободнее, глубже, интереснее, чем у себя на дому и в гостях; пример: Умов, которого я знал в детстве как монумент собственной скуки и которого я увидал с кафедры иным; открывается мне: подлинно ценное в профессоре, как в человеке и как в ученом, в его квартире есть миф, подчас преследуемый "бытом" (отец - такой изящный и ловкий, едва усядется за зеленый стол; и он же, такой косолапый, беспомощный у себя дома); профессор с кафедры лишь выявляет свой бытовой облик, как деформацию, как мозоль.

  Быт профессора, так сказать, замозолил; замозолива-ние имеет место, как только он сойдет с кафедры, попав в кулуары лабораторий, где уже господствуют сплетни, взаимные притеснения, захват столов Марковниковым, показывания кулака Усовым Бредихину; даже на крупных личностях налипает примазь звериного быта, от которой свободен в научном полете он.

  Но научный полет еще не действительность, построенная на данных науки и логики; это мне ясно открылось именно в эпоху моего собирания научных фактов и горения научными интересами; от микробиологии, к которой влекло, был отбит двумя "бытовыми" фактами: мелкостью Зографа и отсутствием рабочих мест у гонимого интригой Мензбира; второе мое покушение на научный интерес с изучением орнамента, которым могла бы определиться и вся будущая карьера, ибо в этом интересе увязывались наука с искусством; в нем не было "ножниц", мучительно переживаемых мной; но добрейший Д. Н. Анучин, сказал бы я, с халатностью, не умеющей разглядеть интереса в студенте, упорным отпугиваньем от интересующей темы и пришитием меня к неинтересной мне географии способствовал рождению анекдотика: появления географа-специалиста.

  Мне до сих пор стыдно, что я писал сочинение "Об оврагах".

  Университет вскрыл неравновесие, уравновешиваемое бытом: что общего между кипучей фигурою Тимирязева и благодушием Сабанеева, Мензбиром и Зографом?

  Они встречались, здоровались, жили - все в том же "быте" или в точке пересечения разнородных устремлений, переживаемой косностью непеременного центра; принцип относительности не был сформулирован; время было университетское, стрелка которого двигалась с угла Моховой; унитаризация времен в среднем времени Моховой - унитаризация бытов, в "быте" царской России; мое узнание о том, что такого среднего времени нет, а только кажется, что оно существует, и было пережито в картине иллюзионизма, охватившей в гимназии и ставшей картиной кризиса. С какой-то минуты я понял: давящая меня материальность - не материальна; прочная почва наших квартир - не прочна; и это открылося с потрясающей просто реальностью; я не видел в те годы социально-экономических условий, ведущих к неравновесию; моя грамотность (естественнонаучная, философская, литературная) обогащалась ценою социальной неграмотности, опять-таки поданной бытом, в котором было много высказываний либеральных и политических; но лозунги научной социологии не доходили; Янжул с детства жужжал: "По штатиштичешким данным". Виделись статистические таблицы потребления соли; Янжул был же... фабричным инспектором, а потом и сотрудником Витте;8 а Янжул был... академиком.

  Только с конца 1901 года, с начала знакомства с образованным экономистом, зубы проевшим на Марксе, Л. Л. Кобылинским (потом Эллисом) - начинаются социологические интересы; чтению по социологии начинаю отдаваться лишь с 1903 года; в 1904 году я, студент-филолог, голосую за прекращение лекций и превращение университета в революционную трибуну; и с той поры я - левый; сознательность - от теоретических усилий включить в программу чтения социологию, от чтений Меринга, Каутского, Маркса, Бебеля, Зомбарта, Штаммлера и ряда книг, конкретно показующих, в чем научность социализма.

  В эпоху же прохождения курса естественных наук социализм видится до крайности упрощенным; и я отвергаю его за сантиментализм и беспочвенность; он мне подан в сплетении с либеральными заскоками Ковалевских, которым цену я знаю; в то время и либералы, и консерваторы заслоняют от меня политический горизонт; от рабочего и крестьянского движения я отрезан бытом, незнанием фактов и неимением времени изучить то, что мне кажется лишь малым участком культуры и от чего с детства я от-пуган бубуканьем Янжула:

  "По штатиштичешким!"

  И потому-то студенческие волнения переживаются мною, как симпатичный, но обреченный на провал утопизм, более того, как нечто, вызванное провокацией; анархический протест против государства и государственной общественности диктует мне невмешательство в то, что - есть иллюзия.

  Таким подхожу я к рубежу (к январю 1901 года) с реальным знанием невероятного, небывалого кризиса всей культуры, включающего и будущие войны, и революции, и невиданные строительства, но без точного знания причин, складывающих картину будущего81. Но мои увлечения, заблуждения и правды "сквозь заблуждения" отмечают мне первые месяцы нового века; и потому-то я в теме рубежа отвлекаюсь от них, как осложняющих тему "рубежа", как предваряющих второй отдел моих исканий: символиста в "начале века".

  Сказал бы я, что в "начале века" все темы, звучавшие глухо под сурдинкою, прозвучали громко и без сурдинки; а темы, звучавшие в конце века ярко, зазвучали уже под сурдинкою в первых месяцах начала века; в этом смысле рубеж столетий удивительно совпадает с моим биографическим рубежом; до 1901 года - одно; после - другое. Наконец 1901 год есть год моего совершеннолетия, которое опять-таки было мне не "аллегорией", ибо я в нем ощутил свою зрелость и свою свободу от 21-летней порабощен-ности.

  Наконец в 1901 году появился на белом свете Андрей Белый, все более и более вытесняя Бориса Бугаева.

  Кстати, в этом псевдониме я неповинен; его придумал Михаил Сергеевич Соловьев, руководствуясь лишь сочетанием звуков, а не аллегориями; я, ломая голову над псевдонимом, предложил мне нравящийся псевдоним "Борис Буревой", а М. С, рассмеявшись, сказал:

  - Когда потом псевдоним откроется, то будут каламбурить: "Буревой - Бори вой!"

  И придумал мне "Андрея Белого"82.

  До 1901 года я еще внешне заключен в быт; мое внебытовое бытие - урыв, бегство украдкой в квартиру Соловьевых; с 1901 года мои заходы к Соловьевым (иногда по три раза в день) перевешивают мою домашнюю жизнь; и я лишь возвращаюсь к "быту", не как жилец в нем.

  До 1901 года у Соловьевых я все еще "мальчик Боря"; с 1901 года я - равноправный член "круглого чайного стола".

  До 1901 года у меня, кроме Соловьевых, еще нет своих знакомств: встречи с Петровским и с Владимировым - главным образом встречи в университете, беседы в химической чайной, прогулки по Кремлю и сидения на лавочках Александровского сада. С 1901 года начинается быстрый рост моего круга знакомств, - того круга, который определил мне жизнь последующего моего, свободного, литературного семилетия; с Петровским мы тесно связаны постоянными заходами друг к другу; на моем горизонте появляются фигуры, которые становятся ближайшими и друзьями, и сотрудниками: фигура студента Кобылин-ского, с которым знакомлюсь у Соловьевых, с которым встречаюсь в самообразовательном кружке у Стороже-нок;83 Кобылинский появляется и у нас в доме с 1904 года; с 1901 года я знакомлюсь с Метнером, чтобы с начала 1902 года вступить с ним в теснейшую дружбу; в 1901 году происходит мое знакомство с Брюсовым, с Мережковским, с Гиппиус, протягиваются связи со "Скорпионом" (через Брюсова) и с будущим "Мусагетом" (через Метнера); в 1901 году происходит впервые моя яркая встреча с поэзией Блока84, до которой о Блоке у меня смутнейшие представления, что есть какой-то гимназист, Саша, как и мы, пишущий стихи; я более осведомлен о его матери, "Але", переписывающейся с О. М. Соловьевой85. В 1901 году и в университете подбирается "наш" кружок, то есть кружок около Владимирова, меня и Петровского, в скором времени вливающийся в кружок "Аргонавтов". Отбор людей, стиль отбора, уже не по линии естественнонаучных интересов, а по линии будущих литературных исканий; начинается явное начало формирования будущих кружков и выход из подполья вчерашних "подпольщиков".

  В теме "рубежа" эти подпольщики иначе окрашены, чем в теме "начала века"; пишущим о "начале века" следует знать это начало в "до начале"; иначе их высказывания о фигурах начала века - писание вилами по воде или разгляд картины без грунта, фона и перспективы. В перспективе понимания нас, как писателей 1900 годов, надо увидеть нас в 1890 годах; в них мы - не то, что принято о нас думать. "Андрей Белый", как "мистик" с трансцен-зусами в "потустороннее", или - хорошо известная карикатура, есть явление жалкое, то есть показывающее жал-кость исторической критики; кто нас не видел в усилиях нашего роста, в учебе, в чтении Милля и в лабораторном чаду, тот не имеет никакого представления о нас и не имеет никакого ключа к пониманию нами написанного.

  Не для полемики и не для самооправдания я пишу эту книгу - для правды; марксистская критика должна базироваться на подлинном материале, а не на сочиненном; сочинен средневековый схоласт Белый, соблазняющий Блока мистицизмом; может быть, "схоласт" Белый соблазнен неправильным истолкованием им изученных фактов естествознания; так это - тема двадцатого столетия, а не средних веков; так и надо говорить: Томсон, Оствальд, Эйнштейн вместе с "декадентом" Белым неправильно истолковывают данные науки и проблему имманентности; в этой оговорке - большая дистанция, отделяющая "символиста" начала века, вышедшего из профессорской среды, от двенадцатого столетия. На передержке не получится и правда клеймения.

  Правда "рубежа" и поколения "рубежа" ждет исследователей, а задача лиц, принадлежащих к этому поколению, подать материал для суда, пусть сурового, но правдивого.

  На этом заканчиваю книгу.

  Кучино, 11 апреля 1929 г.

  

  

  

   КОММЕНТАРИИ

  СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

  Арабески - Белый Андрей. Арабески. Книга статей. М., Мусагет, 1911.

  ГБЛ - Отдел рукописей Государственной библиотеки СССР им. В. И. Ленина (Москва).

  ГПБ - Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина (Ленинград).

  ИРЛИ - рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) АН СССР (Ленинград).

  Материал к биографии - Белый Андрей. Материал к биографии. Автограф. 1923 г. 163 л. - ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 2, ед. хр. 3.

  Почему я стал символистом - Белый Андрей. Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития. Ann Arbor, "Ardis", 1982 (Автобиографический очерк, написанный в 1928 г.).

  Ракурс к дневнику - Белый Андрей. Ракурс к дневнику (январь 1899 г. - 3 июня 1930 г.). Автограф. 165 л. - ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 100.

  Символизм - Белый Андрей. Символизм. Книга статей. М., Мусагет, 1910.

  Собрание эпических поэм - Белый Андрей. Собрание эпических поэм, кн. 1. "Северная симфония (1-я, героическая)", "Симфония (2-я, драматическая)". М., изд. В. В. Пашуканиса, 1917.

  Стихотворения и поэмы - Белый Андрей. Стихотворения и поэмы. Вступительная статья и составление Т. Ю. Хмельницкой. Подготовка текста и примечания Н. Б. Банк и Н. Г. За-харенко; М. - Л., Сов. писатель, 1966 ("Библиотека поэта", большая серия).

  ЦГАЛИ - Центральный государственный архив литературы и искусства СССР (Москва).

  ЦГИ А М - Центральный Государственный исторический архив г. Москвы (Москва).

  Эпопея, I - IV - Белый Андрей. Воспоминания о Блоке. - В кн.: "Эпопея", Š 1 - 4. М. - Берлин, Геликон, 1922 - 1923.

  Воспоминания "На рубеже двух столетий" печатаются по второму прижизненному изданию: Белый Андрей. На рубеже двух столетий. Издание второе. М. - Л., Земля и фабрика, 1931.

  К работе над книгой Белый приступил в начале февраля 1929 г. "Вчера сел за "На рубеже двух столетий", - сообщал он 6 февраля П. Н. Медведеву ("Взгляд". Критика. Полемика. Публикации. М., 1988, с. 437). Работа шла быстро и очень напряженно. "Весь месяц сперва правка, а потом переписка первой половины "На рубеже двух столетий", - записал Белый о своей жизни в феврале 1929 г.; аналогичная запись - о марте 1929 г.: "Весь месяц бешеная работа над "На рубеже двух столетий". Писатель закончил книгу 11 апреля 1929 г. (Ракурс к дневнику, л. 139); 12 апреля он полушутя писал Р. В. Иванову-Разумнику: "...вышла злая книга "На рубеже двух столетий", или генезис того, отчего меня в детстве "мамка ушибла"; и я вырос "декадентом"" (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 20). Работа над первой частью мемуарного цикла, таким образом, заняла немногим более двух месяцев.

  Книга вышла в свет в начале января 1930 г. в акционерном издательстве "Земля и фабрика" ("ЗиФ"). Белый предпочел передать рукопись этому московскому издательству, а не Ленинградскому отделению Государственного издательства, по заказу которого была начата работа над книгой; см. письма Белого к П. Н. Медведеву от 23 апреля 1929 г. и 5 марта 1930 г., в которых аргументируется это решение ("Взгляд", с. 439 - 444). Еще до выхода в свет отдельного издания три фрагмента из "На рубеже двух столетий" были опубликованы в журнале "Красная новь" ("Апостолы гуманности" - 1929, Š 7, с. 141 - 148; "Кариатиды и парки" - 1929, Š 9, с. 107 - 124; "Тимирязев и Анучин" - 1929, Š 10, с. 116 - 120.) Эта публикация осуществилась по инициативе Ф. Ф. Раскольникова, бывшего тогда редактором "Красной нови"; П. Н. Зайцев сообщал Белому в недатированном письме (середина мая 1929 г.): "Раскольников взял для журнала из "Рубежа" главы о профессорах (о М. Ковалевском, А. Весе-ловском, Стороженке и др.) и главу, где Вы даете портрет К. А. Тимирязева. Книга в целом на него произвела большое впечатление, и он отзывается о ней хвалебно, считает ее очень острой, а характеристики блестящими" (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 188).

  В архиве Андрея Белого сохранился автограф воспоминаний (полный текст), представляющий собой первоначально записанный текст с двумя слоями правки - синхронной написанию (чернилами) и позднейшей (карандашом) (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, 246 л.). Там же хранятся гранки (датированы 4 сентября 1929 г., текст - с начала до конца 1-й главы) с авторской правкой, в основном стилевого характера (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 6, ед. хр. 6, 36 л.). .В архиве Государственного издательства "Художественная литература" содержится окончание этих гранок (со 2-й главы до конца) с авторской и редакционной правкой (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5595, 189 л.). Там же хранится верстка первого издания книги (датировка корректуры - 7 октября 1929 г.) - редакционный экземпляр с перенесенной авторской правкой (там же, ед. хр. 5596, 160 л.).

  Год спустя после первого издания "ЗиФ"ом было подготовлено и осуществлено второе издание "На рубеже двух столетий". Для него Белый дополнил и исправил ранее опубликованный текст. О характере этой работы можно судить по сохранившемуся экземпляру верстки книги, по которому Белый готовил новое издание (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5597, 310 л.); на титульном листе верстки - запись: "Экземпляр, исправленный автором для второго издания. 12 июня 1930 г. П. Зайцев". Работа над переизданием книги велась по двум направлениям: внесение отдельных дополнений в текст (в основном в авторские подстрочные примечания) и большая стилевая правка, особенно обильная в последней главе (характер правки: замена слов и выражений в основном с целью смыслового уточнения, снятие многочисленных инверсий - например, фраза "Мне "декадентство" прощалось еще" меняется на: "Декадентство" еще мне прощалось", фраза "...вместо химии неорганической в голове пустая дыра завелась бы..." - на: "вместо неорганической химии в голове завелась бы пустая дыра", и т. п.). Некоторые из исправлений, сделанных Белым в этом экземпляре верстки, при новом наборе для второго издания остались незамеченными; в настоящем издании они отражены в тексте. В нем исправлены и многочисленные опечатки и искажения авторского текста во втором издании книги (видимо, работа с его корректурой велась автором и редактором недостаточно внимательно); в подобных случаях текст выправлен по первому изданию.

  При жизни Белого готовилось и третье издание книги, которое автор предполагал кардинально переработать; на рукописи воспоминаний - пояснительная запись Белого: "Рукопись (черновая) книги "На рубеже" (выйдет в Гихле в 1932 - 1933 годах) в сильно измененном виде. Эта редакция - единственная" (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 43, л. 1). Однако этот замысел остался нереализованным. В архиве Белого хранится письмо за подписью зав. секретариатом главной редакции Государственного издательства "Художественная литература" Юровицкой от 26 сентября 1932 г., в котором говорится: "...ввиду невозможности переиздать Ваш труд под названием "На рубеже двух столетий" в 1933 году в ГИХЛ'е, Вам разрешается одно издание этой книги в другом Издательстве" (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 4, ед. хр. 14).

  Книга "На рубеже двух столетий" вызвала большое число критических откликов. Еще до ее выхода в свет историк С. Я. Штрайх опубликовал информационную статью, сообщавшую о выходе новой книги Андрея Белого, содержащей "яркие характеристики московской интеллигенции" и критику либеральной профессуры: "Вся книга написана в остро полемическом тоне. Читается она с интересом и тем большей легкостью, что в ней нет обычных для беллетристики Андрея Белого метафор и мифов, нет вычурностей напевного слога, который в воспоминаниях, однако, сохраняет привлекательность художественного стиля автора "Петербурга". В общем, новое произведение Андрея Белого представляет выдающееся явление в области русской мемуарной литературы как по своему содержанию, дающему характеристики многих деятелей предреволюционной России, так и по блестящему острому изложению, которое несомненно вызовет большие, плодотворные споры на затронутую автором тему" (Ш т р а й х С. "На рубеже двух столетий". - Литературная газета, 1929, Š 32, 25 ноября, с. 3).

  Выразительность нарисованных Белым в мемуарах острых литературных портретов его старших современников ставили в заслугу писателю почти все рецензенты: "...книга, содержа большое количество порой ярких портретов московской профессорской интеллигенции конца века, несомненно, ценна для характеристики этой среды, а также для критического изучения истоков символизма и, в частности, творчества Белого" (Э л ь с-берг Ж. - На литературном посту, 1930, Š 5 - 6, с. 118); "...ряд превосходно сделанных характеристик и беглых силуэтов профессоров и преподавателей" (Благой Д. - Русский язык в советской школе, 1930, Š 2, с. 206); "большая галерея мастерски исполненных портретов" (Ш е м Л. - На подъеме (Ростов-на-Дону), 1930, Š 4, с. 190); в "эскизах Москвы конца прошлого века" Белый "свободно владеет материалом, подавая его умело и ново. Портреты "математиков" и "гуманистов" очень характерны, "чудак" зарисован мастерски, хотя повторяет уже знакомого нам по "Москве". Бытовые картины даны Белым остро, без розовых красок" (Ситков И. - Книга и революция, 1930, Š 15, май, с. 21) и т. д. В общей эстетической оценке мемуаров голоса критиков расходились. Э. Блюм отмечает: "Книга Белого перерастает мемуарный жанр. С одной стороны, она является неким предварительным исследованием, с другой - произведением художественной литературы, и едва ли не одним из лучших произведений Белого. Книга несомненно удобочитаема, хотя Белый и не совсем распрощался еще с нудным ритмизиро-ванием прозы и с неоправданными инверсиями" (Печать и революция, 1930, Š 5 - 6, с. 119). "Белый - большой мастер. В его воспоминаниях есть меткие характеристики, ценные места, новые материалы", - пишет Н. Плиско в статье "Путь писателя", одновременно высказывая и критические замечания: "...со стороны формы книга ниже обычного мастерства Белого. Автор не организовал материала, бесконечно повторяется, возвращаясь назад, забегая вперед, отчего книга непомерно разбухла" (Октябрь, 1931, Š 4 - 5, с. 228). Л. Шем утверждал, что книга Белого "трудна для понимания, слишком утонченна по стилю и не верна в своих общих выводах".

  Если в отношении художественных особенностей воспоминаний Белого мнения критиков были разноречивы, то в оценке их идейного содержания и полемической направленности все рецензенты были едва ли не единодушны. Лишь Ц. Вольпе признал, что "самые реабилитационные установки Белого в этой его последней значительной и интересной книге должны быть отмечены как факт, показательный для сегодняшнего этапа эволюции одного из крупнейших вождей русского символизма" (Звезда, 1930, Š 9 - 10, с. 304). Другие критики решительно не приняли попыток Белого "реабилитировать" символизм и истолковать на новый лад свою былую литературную позицию; предложенная интерпретация была принята в штыки: с недоверием, с раздражением, зачастую с резкими выпадами по адресу "реакционного" и "буржуазного" писателя - выпадами, граничащими с политическими обвинениями, выдержанными целиком в духе и стилевой тональности господствовавшего тогда вульгарного социологизма. Стремление Белого разграничить символизм и мистицизм было признано несостоятельным (Рабинович М. - Новый мир, 1930, Š 3, с. 208), но вместе с тем и самая попытка писателя обозреть новым взглядом свое духовное и литературное прошлое огульно и голословно разоблачалась как "видоизмененная форма буржуазной атаки на позиции пролетариата" (Блюм Э. - Печать и революция, 1930, Š 5 - 6, с. 119). Заявляли, что система литературных аргументов в "На рубеже двух столетий" - "прием настроенного против нас человека" (Плиско Н. - Октябрь, 1931, Š 4 - 5, с. 228), что "все хитросплетения автора ничего не в состоянии опровергнуть; идеалистом он был, идеалистом он остается. Отсюда - пороки его мировоззрения, отсюда - недостатки его художественного метода, отсюда - критическое отношение к Белому марксистской критики" (Сит ков И. - Книга и революция, 1930, Š 15, с. 22).

  Такая реакция печати, безусловно, не могла не оказать своего определенного воздействия на драматическую судьбу следующей книги мемуарного цикла Белого - "Начала века".

  ВВЕДЕНИЕ

  1 Цитируется (с сокращениями) заключительный абзац 1-го раздела ("Очаг") статьи А. А. Блока "Безвременье" (1906). См.: Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 5. М. - Л., 1962, с. 70.

  2 Цитата из 2-й главки автобиографической поэмы Белого "Первое свидание" (1921) (Стихотворения и поэмы, с. 413).

  3 "Проклятыми" называли французских поэтов второй половины XIX в., по преимуществу ранних символистов, выступавших в резкой оппозиции по отношению к официальной морали и традиционным эстетическим вкусам и правилам (Тристан Корбьер, Морис Роллина, Жан Ришпен и др.); в расширительном смысле это определение, восходящее к серии очерков Поля Вердена "Проклятые поэты" ("Les poetes maudits", 1884), охватывает всю французскую предсимволистскую и раннесим-волистскую поэзию (Ш. Бодлер, Верлен, С. Малларме, А. Рембо и др.).

  4 Джон Стюарт Милль и Герберт Спенсер выступают у Белого как характернейшие выразители позитивистского мировоззрения, господствовавшего в русской "профессорской" среде последней трети XIX века.

  5 Это выражение - означающее неумение анализировать и обобщать факты, узкий, функциональный подход к явлениям - в сочинениях В. И. Ленина не встречается.

  6 Квалитатизм - от лат. qualitativus (качественный); квантитатизм - от лат. quantitas (количество). Под "стылыми нормами элейского бытия" понимаются основоположения элей-ской школы древнегреческой философии (VI - V вв. до н. э.), выдвинувшей понятие единого бытия как непрерывного, неизменного, присутствующего в каждом элементе действительности, исключающего множественность вещей и их движение.

  7 Термин, изобретенный Белым из фамилии И. И. Янжула; подразумевается специфически "московская" версия либерально-позитивистского миросозерцания.

  8 Сокращенная цитата из статьи "Люди с "левым устремлением" (1907) (Арабески, с. 341).

  9 "История философии в биографиях" (1845 - 1846) - труд Дж.-Г. Льюиса, последователя О. Конта, получивший широкое распространение (русский перевод - "История философии от начала ее в Греции до настоящего времени" - издавался в 1865, 1889, 1892 и 1897 гг.); история философии рассматривается Льюисом как история человеческих заблуждений, исключающая возможность иного пути познания, кроме позитивизма.

  10 Подразумевается издание: Дневник Ал. Блока. Под редакцией П. Медведева. Т. 1 - 2. Л., 1928.

  11 Имеется в виду характеристика Цицерона в очерке Блока "Катилина. Страница из истории мировой Революции" (1918): "...он не был тем, что в наше время называется словом "пораженец"; он не был им, почему ему и не пришлось произвести такого гигантского и не совсем ловкого прыжка от "пораженчества" к "оборончеству", и даже еще гораздо дальше, какой пришлось недавно произвести многим умеренным русским интеллигентам. Нет, он рассуждал гораздо последовательнее; я думаю, не потому, чтобы он был головой выше многих русских интеллигентов: нет, Цицероны есть в России и в наше время; может быть, это можно объяснить тем, что в Риме был уже четыреста лет республиканский образ правления и римская интеллигенция, развиваясь более естественно, не была так оторвана от почвы; она не надорвалась так, как наша, в непрестанных сражениях с чем-то полусуществующим, тупым, бюрократически-идиотским" (Блок А. Собр. соч. в 8-ми т., т. 6. М. - Л., 1962, с. 71 - 72). В письме к Блоку от 12 марта 1919 г. Белый оценил "Катилину" чрезвычайно высоко: "Брошюра произвела на меня сильнейшее впечатление; в ней есть то, что именно нужно сейчас: монументальность, полет и всемирно-исторический взгляд, соединенный с тончайшими индивидуальными переживаниями; я прочел в этой статье не только то, что Ты сказал, но и то, что Ты не сказал: прочел не в мыслях, а в ритме (...) " (Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. Редакция, вступит, статья и комментарии В. Н. Орлова. М., 1940, с. 340).

  12 "Ante Lucem (1898 - 1900)" - цикл юношеских стихотворений, открывающих первую книгу трехтомного "канонического" свода "Стихотворений" Блока.

  13 Консеквентный - последовательный.

  14 Имеется в виду книга: Б р ю с о в В. Из моей жизни. Предисловие и примечания Н. С. Ашукина. М., 1927. В ней помещена незаконченная автобиографическая повесть Брюсова "Моя юность".

  15 Знаменитое однострочное стихотворение Брюсова (1894), на долгие годы обеспечившее его автору скандальную славу, было впервые опубликовано в 3-м выпуске сборника "Русские символисты" (М., 1895).

  16 О своем увлечении философией Б. Спинозы в гимназические годы Брюсов говорит в повести "Моя юность" (Брюсов В. Из моей жизни, с. 72 - 73, 121); ср. его дневниковые записи: "...отдыхал на любимом Спинозе" (28 июля 1892 г.), "Весною я увлекался Спинозою" (26 марта 1893 г.) (Брюсов В. Дневники. 1891 - 1910. Приготовила к печати И. М. Брюсова. Примечания Н. С. Ашукина. М., 1927, с. 6, 13). См.: Кульюс С. Валерий Брюсов и Спиноза. - В кн.: Сборник трудов СНО филологического факультета. Русская филология. V. Тарту, 1977, с. 70-98.

  17 4 марта 1893 г. Брюсов записал: "Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство"; 22 марта: "Что, если бы я вздумал на гомеровском языке писать трактат по спектральному анализу? У меня не хватило бы слов и выражений. То же, если я вздумаю на языке Пушкина выразить ощущения Fin de siecle! Нет, нужен символизм!" (Брюсов В. Дневники, с. 12, 13).

  18 Имеется в виду статья И. Н. Игнатова, представляющая собой обзор литературных новинок, в которой о "Симфонии (2-й, драматической)" говорится: "По странному капризу издателей новое издание осмеивает многое из предыдущих творений, изданных тем же "Скорпионом". "Симфония" смеется над беллетристикой "настроения", над современными мистическими тенденциями, над стремлением славить в Достоевском не столько великого психолога, сколько посредственного пономаря. Местами насмешки остроумны, пародия удачна, тон выдержан, и трудно удержаться от смеха" (И. Литературные новости. - Русские ведомости, 1902, Š 126, 9 мая).

  19 Обостренный интерес к идеям и образам Фридриха Ницше впервые проявляется у Блока в декабре 1906 г. См.: Паперный В. М. Блок и Ницше. - В кн.: Типология русской литературы и проблемы русско-эстонских литературных связей. (Ученые записки Тартуского гос. ун-та, вып. 491.) Тарту, 1979, с. 84-106.

  20 В своих воспоминаниях Т. Л. Щепкина-Куперник пишет о М. А. Саблине ("дедушке"), редакторе "Русских ведомостей":

  "Какие приятные "чаи" задавал нам иногда дедушка в редакции "Русских ведомостей" (...) В то время, как Соболевский, Игнатов и др. были "Мариями" газеты, он был тою "Марфой", без которой, может быть, остановились бы все колеса этого большого механизма" (Щ епкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни. Театр, литература, общественная жизнь. М., 1928, с. 288 - 289). Сестры Мария и Марфа, принимавшие в своем доме Иисуса (Евангелие от Луки, X, 38 - 42), символизируют, соответственно, два пути жизненного служения - "небесный" и "земной".

  21 Ср.: "...когда старый профессор Стороженко (...) пропустив мою пьесу "Вечность в мгновеньи", напечатанную в "Артисте" после постановки в Малом театре, сказал мне, что ему "особенно понравилась общая идея произведения" - я прямо задохнулась от радости (...) " (Щ епкина-Куперник Т. Л. Дни моей жизни, с. 292).

  22 Щепкина-Куперник сообщает о В. А. Гольцеве: "Он написал целую шуточную поэму в прозе, в которой изобразил себя "Лаптем" народнического направления, Чехова - орлом, а меня - малиновкой (...) "А малиновка все пела!.. Боги Греции, как она пела!" - кончалась поэма" (там ж е, с. 292 - 293).

  23 См.: там ж е, с. 290.

  24 См.: Белый Андрей. Несколько слов декадента, обращенных к либералам и консерваторам. - Хроника журнала "Мир искусства" за 1903 г., Š 7, с. 65 - 67. В этом "манифесте" Белый отказывался продолжать старые споры "либералов" и "консерваторов" ("У нас трещит голова от этих споров") и возвещал о новом жизненном мироощущении: "Наше поколение - пограничная черта между двумя, коренным образом расходящимися, периодами. Приветствуя зарю, которую еще, быть может, и не увидим, мы отпеваем старое. (...) Мы мост, по которому пройдут наши более счастливые дети. Все наше внимание должно сосредоточиться на том, чтобы эта переправа совершилась".

  25 Выпускные государственные экзамены в Московском университете Белый сдавал в мае 1903 г.

  26 "Симфония (2-я, драматическая)" - литературный дебют Белого - была выпущена в свет под маркой московского модернистского издательства "Скорпион" в апреле 1902 г.

  27 Слова Фамусова, заключающие "Горе от ума" А. С. Грибоедова: "Ах! боже мой! что станет говорить//Княгиня Марья Алексевна!"

  28 Цитата из стихотворения А. Блока "Предчувствую Тебя. Года проходят мимо..." (1901).

  29 Цитата из "Симфонии (2-й, драматической)" (1901) (Собрание эпических поэм, с. 317).

  30 Заключительная фраза "Северной симфонии (1-й, герои-яеской) " (1900), троекратно повторяющаяся в финале (Собрание эпических поэм, с. 121).

  31 Цитата из "Симфонии (2-й, драматической)" (Собрание эпических поэм, с. 302).

  32 Т а м ж е, с. 247, 243 (с сокращениями).

  33 Неточная и сокращенная цитата (там ж е, с. 314 - 315).

  34 Т а м ж е, с. 201.

  За В заметке "Вместо предисловия" к "Симфонии (2-й, драматической)" Белый указывает: "Произведение это имеет три смысла: музыкальный, сатирический и, кроме того, идейно-символический" (там ж е, с. 125).

  36 В перечне критических откликов на свои произведения Белый упоминает "отзыв Игнатова в "Русск(их) Ведомостях" (1902 год), дружелюбный по недоразумению (автор принял "Симфонию" за пародию на декадентов)" (ГБЛ, ф. 198, карт. 6, ед. хр. 5, л. 19 - 19 об.). Ср. примеч. 18.

  37 Сокращенные цитаты из "Симфонии (2-й, драматической)" (Собрание эпических поэм, с. 233, 320).

  38 В перечне действующих лиц "Ревизора" Н. В. Гоголя Февронья Петровна Пошлепкина - слесарша; жена унтер-офицера обозначена анонимно.

  39 София - понятие-мифологема античной философии, связанное с представлением о смысловой наполненности и устроен-ности вещей, в христианской теологии - олицетворенная мудрость божества. Белому наиболее близка была трактовка Софии Вл. Соловьевым как вечно женственного начала божества, единства, не противополагающего себя множественности, но все в себе заключающего. Соловьевскую трактовку Софии развивал и его последователь С. Н. Булгаков. Его книга "Философия хозяйства" включает раздел "Софийность хозяйства", в котором говорится: "Человеческое творчество - в знании, в хозяйстве, в культуре, в искусстве - софийно. Оно метафизически обосновывается реальной причастностью человека к Божественной Софии, приводящей в мир божественные силы Логоса"; "...хозяйство софийно в своем метафизическом основании. Оно возможно только благодаря причастности человека к обоим мирам, к Софии и к эмпирии (...)". Утверждая "софийность хозяйства как внутреннюю движущую силу, как его основание", Булгаков подчеркивает: "...окончательная цель хозяйства - (...) есть только путь мира к Софии осуществленной, переход от неистинного состояния мира к истинному, трудовое восстановление мира" (Булгакове. Философия хозяйства, ч. 1. Мир как хозяйство. М., 1912, с. 139, 141, 145, 155).

  40 "Слово как таковое" (М., 1913) - брошюра А. Крученых и В. Хлебникова, включающая эстетический манифест футуристов того же заглавия.

  41 Рион (Риони, у древних - Фасис) - река в западном Закавказье, впадающая в Черное море около г. Поти. Согласно греческому мифу, аргонавты - участники плавания на корабле "Арго" - прибыли за золотым руном в устье Фасиса. В первой половине 1900-х гг. Белый был одним из инициаторов и вдохновителей кружка "аргонавтов" - молодых людей, по большей части студентов, объединенных мистическими и "жизнетвор-ческими" помыслами.

  42 Первые две строки стихотворения "С. М. Соловьеву" (февраль 1901 г.), входящего в книгу Белого "Золото в лазури". См.: Стихотворения и поэмы, с. 153.

  43 "Историю индуктивных наук" (1837) Вильяма Уэвеля в русском переводе М. А. Антоновича (3 тома) Белый изучал летом 1899 г. (Ракурс к дневнику, л. 1).

  44 В наборной машинописи после этих слов - начатая с абзаца фраза, вычеркнутая красным карандашом (вероятно, редакторская купюра): "Николаша, критик мой, - провижу "папашу" в тебе, в каких бы коммуноидных оперениях ты не являлся мне!" (ЦГАЛИ, ф. 613, оп. 1, ед. хр. 5594, л. 13). 11 июня 1929 г. П. Н. Зайцев сообщал Белому: "С. Я. Штрайх указал на желательность устранения в предисловии нескольких строк, где Вы говорите о коммуноидах Николашах и о символизме в связи с марксизмом. По его мнению, не стоит дразнить гусей. Я с ним согласен. Думаю, что и Вы не станете возражать" (ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 188).

  45 В наборной машинописи слово "критик" написано взамен зачеркнутого: "почтенный Николаша" (там ж е, л. 14).

  46 Об "эпохе зари" Белый писал уже в начале 1901 г.; ср. его письмо к М. К. Морозовой (февраль 1901 г): "Мы все переживаем зорю... Закатную или рассветную? Разве Вы ничего не знаете о великой грусти на зоре? Озаренная грусть перевертывает все; она ставит людей как бы вне мира", и т.д. (ГБЛ, ф. 171, карт. 24, ед. хр. 1а).

  47 В 1902 г. на Мартинике (остров в группе Малых Антильских островов) произошло сильное извержение вулкана Мон-Пеле.

  48 Намек на лидера кадетской партии П. Н. Милюкова, обосновывавшего завоевательную программу России в мировой войне, в том числе оккупацию Константинополя и проливов, соединяющих Черное и Средиземное моря. В поэме Белого "Христос воскрес" (1918) "расслабленный интеллигент" произносит

  Негодующие

  Слова

  О значении

  Константинополя

  И проливов (...)

  (Стихотворения и поэмы, с. 397 - 398). К. Л. Зелинский в статье о "На рубеже двух столетий" ("Профессорская Москва и ее критик"), приводя комментируемые слова, характеризует их как "задиристое обращение к Милюкову" (Зелинский К. Критические письма. М., 1932, с. 71).

  ГЛАВА ПЕРВАЯ. МАТЕМАТИК

  1 Роман "Крещеный китаец" (первоначальное заглавие - "Преступление Николая Летаева") в основе своей автобиографичен; в образе его героя, Летаева-отца, запечатлены черты Н. В. Бугаева. Цитируется по изданию: Белый Андрей. Крещеный китаец. М., "Никитинские субботники", 1927.

  2 Контаминация четверостиший из стихотворения "Запла-менел за дальним перелеском...", входящего в цикл "Н. В. Бугаеву" (1903, 1914) {Стихотворения и поэмы, с. 505).

  3 Неточно цитируется первое четверостишие 2-го стихотворения цикла "Н. В. Бугаеву" {Стихотворения и поэмы, с. 506).

  4 Неточная и сокращенная цитата. В тексте упоминаются московские книжные магазины Владимира Готье (Кузнецкий мост, дом Захарьина) и Александра Ланга (Кузнецкий мост, дом кн. Гагарина). Через магазин Готье обычно выписывались французские книги, через магазин Ланга - немецкие.

  5 Цитата из "Крещеного китайца". Текст исправлен по оригинал