Миклухо-Маклай Николай Николаевич - Статьи и материалы по антропологии и этнографии народов Океании

{См. мои "Anthropologische Bemerkungen". S. 22 <с. 25 наст. тома>.}, являются не чем иным, как подготовкой к выполнению супружеских обязанностей. Я видел однажды маленькую девочку в Бонгу, занятую этой гимнастикой. Бедняжка была крайне утомлена, и я, еще не понимая тогда смысла этих упражнений, заметил одному присутствовавшему при этом мужчине: "Чего она не уйдет? Зачем она это делает? Она совсем устала!" - "О, это ничего, пусть продолжает,- услышал я в ответ,- ее муж получит от нее больше удовольствия". Слова эти привлекли мое внимание, и я убедился потом, что эта гимнастика входит в цикл воспитания девочек (такие телодвижения женщины делают также при пляске) и представляют главным образом подготовку к coitus'у. Папуасы говорили мне сами, что "хорошо спать" с женщинами, производящими эти движения умело и сильно. Это и есть причина, почему, как я уже упоминал, мужчинам нравится особая походка женщин.

   Выражение чувств (нежность к детям, половая любовь), несомненно имеющихся, не проявляются, однако, на европейский манер. Но как именно они выражаются, этого мне не удалось наблюдать, папуасы не любят проявлять своих чувств при посторонних.

   О браке у папуасов я уже говорил раньше, что он заключается без каких-либо особых торжеств; иначе это стало бы мне несомненно известно за мою 10-месячную⁴⁸* совместную жизнь с папуасами. Переговоры об обмене подарками между женихом и отцом девушки я, правда, слышал, но помимо этого ничего примечательного не заметил. Например, сегодня я видел молодую женщину в хижине холостяка, где еще вчера ее не было; вчера вечером он на ней женился. Не могу также ничего сообщить об обычаях при рождении ребенка, хотя мне случалось бывать в деревнях как раз в то время, когда рождались дети.

   Об обрезании я слышал от достойных доверия лиц следующее. Обрезание совершается над 12-13-летними мальчиками вне деревни, в лесу, острым осколком кремня, после чего вся компания, состоящая только из мужчин, с пением приносит новорбрезанного обратно в деревню. После обрезания на мальчика смотрят как на молодого мужчину, и он получает многие права, которых раньше был лишен.

   О приветствиях у папуасов. Приходя в деревню, сосед говорит детям: "Э, вау" (Э, дети), женщинам: "Э, нангели" (Э, женщины), мужчинам: "Э, мем" (Э, отец). Приветствие тамо между собою: "Э, аба" (Э, брат). Между родственниками и давнишними приятелями приветствия не в ходу. Папуасы подают друг другу руку, касаются руки другого, но не жмут ее. Уходя, гость говорит: "Ади ангармем" (я ухожу); хозяин и присутствующие отвечают: "Э, аба" или "Э, мем", на что гость дает ответ соответствующими словами. Потом хозяин говорит: "Глембе" (ну, иди), после чего провожает своего гостя до выхода из деревни, неся за ним подарки и остатки от трапезы. Часто гость говорит: "Ты оставайся здесь, а я пойду". При особенно чувствительном расставании туземец прижимает своего друга к левой стороне груди, обнимает его одной рукой и в то же время хлопает его слегка по спине другой рукой.

   При моем посещении деревни Богаты меня ожидала большая толпа <папуасов>, которые, когда моя шлюпка подошла к берегу, тотчас присели и не вставали до тех пор, пока я не выскочил из лодки и не обратился к одному старому знакомому с просьбой помочь мне привязать ее. Этот обычай приседать на корточки перед почетным гостем в знак приветствия я встретил также на островах архипелага Довольных людей.

   Довольно распространен на побережье обычай обмена именами: меня неоднократно просили в различных деревнях поменяться именем с каким-нибудь туземцем, которого я чем-нибудь отличил. Чтобы не вызвать путаницы и недоразумений, я всегда отклонял такие предложения и лишь позволил дать мое имя (Маклай), и это считалось большой милостью, нескольким новорожденным мальчикам, отцы которых считались моими особенными друзьями. Многократно меня также просили выбрать имя новорожденным мальчикам и девочкам.

   Погребальные обряды. О смерти мужчины сообщается окрестным деревням определенной последовательностью ударов в барум. В тот же день или на следующее утро их мужское население собирается вблизи деревни покойного. Все мужчины в полном вооружении. При первых ударах барума гости входят в деревню, где возле хижины умершего уже собралась толпа, также вооруженная. По окончании кратких переговоров собравшиеся мужчины разделяются на два противоположных лагеря, после чего начинается показное сражение, во время которого туземцы проявляют, впрочем, известную осторожность и не пускают в ход своих копий. Стрелы, однако, пускаются непрерывно дюжинами, и, несмотря на показной характер боя, бывает немало раненых, хотя и не серьезно. В особенное возбуждение приходят ближайшие родственники и друзья умершего, которые ведут себя, как сумасшедшие.

   Когда все разгорячатся, утомятся, выпустят все стрелы, мнимые враги садятся в круг, и большинство ведет себя далее как простые зрители. Ближайшие друзья покойного приносят, между тем, несколько циновок и широкие влагалища листьев (foliorum vagina) саговой пальмы и кладут их на середине открытой площадки. Затем они выносят из хижины умершего, связанного ротангом, в положении человека, сидящего на корточках, с упертым в колени подбородком и с руками, обхватывающими ноги. Подле покойника ставят его вещи, подарки соседей и несколько табиров со свежесваренной пищей. В то время как мужчины сидят в кругу на открытой площадке, женщины (даже ближайшие родственницы покойного) могут смотреть только издали. Когда приготовления окончены, несколько мужчин выходит из круга, чтобы помогать ближайшим друзьям и родственникам умершего при дальнейшей процедуре. Труп завертывают в принесенные циновки и очень искусно и крепко увязывают ротангом и лианами, так что получается хорошо упакованный сверток. Привязав тюк с покойником к крепкой палке, его относят обратно в хижину, палку прикрепляют под крышей хижины, а все его вещи, подарки и пищу ставят опять около трупа. После этого хижину оставляют, и гости возвращаются в свои деревни.

   Несколько дней спустя, когда труп уже сильно разложился, его погребают в самой хижине, что, однако, не мешает родственникам продолжать жить в ней. Приблизительно через год выкапывают череп, отделяя его от остального скелета. Однако ближайшие родственники покойного хранят не весь череп, а только нижнюю челюсть; ее нередко носят в гуне или в виде браслета на руке выше локтя. Эта кость заботливо хранится как память об умершем; мне удалось только после многих уговоров и ценных подарков убедить одного из моих соседей уступить мне тайком нижнюю челюсть его покойного родственника.

   Погребение ребенка или женщины, на котором я никогда не присутствовал, производится с гораздо меньшими церемониями: не бывает ни битья в барум, ни собраний соседей, ни показного боя.

   Пояснительное примечание. Я мог бы на основании собранного материала написать целый трактат о религиозных представлениях и церемониях и изложить суеверия папуасов, высказав ряд гипотез об их миросозерцании. Я мог бы это сделать, если бы рядом с моими личными наблюдениями и заметками я поставил то, чего не видел и не наблюдал, и прикрыл бы все это предположениями, правдоподобными догадками и комбинациями. С некоторой ловкостью можно было бы сплести интересную на вид ткань, в которой было бы нелегко отличить правду от вымысла. Такой образ действий, однако, мне противен; он ставит преграду на пути научного проникновения в это и без того не легкое для исследования поле воззрений и понятий расы, от нас совершенно отличной и далекой по степени своего культурного развития. Ведь все догадки и привнесенные теории придают слишком субъективную окраску действительным наблюдениям и тем уменьшают ценность последних и затушевывают пробелы, которые должны служить как раз задачами дальнейших наблюдений для последующих исследователей.

   Я сознаюсь вполне откровенно, что мое 15-месячное пребывание на Берегу Маклая не было достаточным для того, чтобы составить несомненно правильное представление о таких предметах, как религия и миросозерцание папуасов. Такое мое признание будет служить достаточным объяснением разрозненности последующих отрывочных заметок.

  

  

   Изучение первого папуасского диалекта {Список слов, составленный мною на моем берегу, я отослал еще два года назад (в январе 1874 г.) моему глубокоуважаемому другу е. п. Отто Бётлингку, члену имп. Академии наук в С.-Петербурге. Мне кажется, однако, уместным повторить здесь краткие заметки, приведенные мною в посланной в Европу рукописи, тем более что мне до сих пор осталось неизвестным, появились ли эти заметки в печати¹⁰.} было сопряжено для меня с большими трудностями, так как не было лица, которое могло бы служить переводчиком для обеих сторон. Названия, которые я желал знать, я мог получить, только или указывая на предмет или с помощью жестов, которыми я подражал какому-нибудь действию. Но эти два метода были часто источниками многих недоразумений и ошибок. Один и тот же предмет назывался разными лицами различно, и я часто по неделям не знал, какое выражение правильно. Сообщу здесь пример того, что со мною частенько случалось. Я взял однажды лист в надежде узнать название листа вообще. Туземец сказал мне слово, которое я записал; другой папуас, которому я предложил тот же вопрос и показал тот же лист, сказал другое название; третий в свою очередь еще одно, четвертый и пятый обозначили предмет опять другими и различными словами. Все названия записывались, но какое было настоящее название листа? Постепенно я узнал, что сказанное сперва слово было названием растения, которому принадлежал лист; второе название означало "зеленый", третье - "грязь", "негодное", потому ли, что я, быть может, поднял лист с земли, или потому, что лист был взят с растения, которое папуасы ни на что не употребляют. Так случалось со многими, очень многими словами {Что это случилось не со мной одним, я мог заметить из маленького списка, который был составлен одним из офицеров "Витязя" и который опубликовал д-р А. Б. Майер (Tijdschrift voor Indische Land-, Taal- en Volkenkunde. 1873. D. 20. S. 459) (см. с 152-153 наст. тома). Там, например, для руки приведено слово sakiu, что значит "ручной браслет", для воды - ua'l, что значит "море". Череп назван kumu, что в действительности обозначает черную краску для волос. При глаголе "есть" поставлено ingi, что значит "сваренные овощи", и т. д. Легко понять, как произошли эти недоразумения. Спрашивающий, желая знать название руки, показал случайно на то место, где находился ручной браслет sagiu (не sakiu), и смело записал это слово как название руки. Подобное же случалось и с другими словами.}.

   Для ряда понятий и действий я никаким способом не мог получить соответствующих обозначений; для этого оказались недостаточными как моя сила воображения, так и моя мимика. Как мог я, например, представить понятия "мечта" или "сон", как мог найти название для понятия "друг", "дружба"? Даже для <глагола> "видеть" я узнал точное слово лишь по прошествии четырех месяцев, а для (глагола) "слышать" так и не мог узнать. К этому надо еще прибавить многочисленность диалектов у моих соседей. Записывание слов в свою очередь представляло большие трудности. Я скоро убедился, что некоторые звуки папуасских языков я решительно не могу воспроизвести. Напрасно я делал к этому попытки и хотя я явственно чувствовал разницу между папуасским и своим произношением, тем не менее для меня было невозможно передать моим органом речи созвучное слово. Наши гортани и вся мускулатура речевых органов были совершенно различны {На Новой Гвинее я неоднократно вспоминал совет глубокоуважаемого покойного проф. Шлейхера¹¹ в Йене: изучать сравнительно-анатомически органы речи различных рас; я думаю, что он был прав и что такое исследование могло бы привести к положительным и важным результатам. Функциональные различия настолько велики, что, вероятно, можно при помощи микроскопа установить и существенные анатомические различия¹².}. Не один только орган речи мешает правильной передаче чужого слова; орган слуха играет при этом важную роль. Одно и то же чужое слово слышится различными лицами различно и часто очень различно¹³.

   Таким образом, при записывании слов чужих языков открываются многие источники ошибок: 1) туземцы выговаривают слова не вполне одинаково; 2) записывающий воспринимает слова своим органом слуха, имеющим индивидуальные особенности; 3) прежде чем записать слово, он его произносит своим органом речи, имеющим также индивидуальные особенности; 4) произнесенное чужое слово он должен изобразить буквами известного ему языка, даже в том случае, если он различает явственно разницу звуков и знает, что буквы не подходят к слышанным звукам¹⁴.

   Все эти обстоятельства обратили мое внимание и очень мне досаждали, когда я занимался записыванием папуасских диалектов. Компетентные специалисты-языковеды должны найти выход из описанных затруднений.

   Я думаю также, что непривычные звуки лучше всего можно записать на своем родном языке, так как на нем можно лучше определить, насколько точно буквы передают звуки. Потому я сначала записывал все папуасские слова по-русски, тем более что русский алфавит представлял в мое распоряжение ряд букв, казавшихся особенно подходящими для передачи некоторых папуасских звуков {Например, звук, который можно по-немецки изобразить через scht, по-русски выражается одной буквой "щ"; другой подобный звук - tsch, для которого в русском языке также имеется одна буква "ч"; наконец, часто встречался звук, который подходящим образом можно выразить буквой "ы", не известной (?) ни в одном европейском языке, кроме русского¹⁵.}.

   Почти в каждой деревне Берега Маклая - свой диалект. В деревнях, отстоящих на четверть часа ходьбы друг от друга, имеется уже несколько различных слов для обозначения одних и тех же предметов; жители деревень, находящихся на расстоянии часа ходьбы одна от другой, говорят иногда на столь различных диалектах, что почти не понимают друг друга. Во время моих экскурсий, если они длились больше одного дня, мне требовались два или даже три переводчика, которые должны были переводить один другому вопросы и ответы. Только пожилые люди говорят на двух или трех диалектах; чтобы научиться им, папуасы в юношеском возрасте проводят некоторое время в чужих деревнях.

   Много раз бросалось в глаза, что молодые люди не знали некоторых слов своего собственного диалекта; чтобы узнать название вещи, они шли в таком случае к какому-нибудь старому папуасу. Случается поэтому, что по смерти стариков приходится придумывать и вводить новые слова¹⁶. Папуасы спрашивали меня о названии каждой новой вещи, которой они раньше не знали и лишь впервые у меня увидели, и заучивали довольно скоро почти все сказанные им названия. Таким образом, в папуасских диалектах Берега Маклая теперь встречается ряд русских слов, например: топор, нож, гвоздь и т. д.¹⁷

   Многие слова являются звукоподражанием; таковы, например, названия различных птиц и т. д. {Один папуас дал мне наглядный пример, который я позволю себе здесь привести ради его оригинальности. Когда он сообщал мне названия для penis'a и для vagina, он помогал себе мимикой. Сперва он стал подражать девушке, которая при виде penis'a закрывает руками глаза и при этом протяжно вскрикивает "у". Затем сжал левый кулак и, казалось, с большим усилием стал просовывать указательный палец правой руки между пальцами сжатого левого кулака, повторяя многократно жалобным тоном протяжное "у". Потом, быстро вскочив, он неожиданно раздвинул ноги сидевшей поблизости девушки и вскрикнул громко и также протяжно "а". Наконец, обратившись опять ко мне, он снова сжал левый кулак и просунул теперь уже одним толчком в него указательный палец правой руки, повторяя при этом с триумфом "а". Таким образом, название "у" дано, по-видимому, девушками для обозначения penis'a, a название vagina "a" - мужчинами. Вот пример, как могут образовываться слова из чисто инстинктивного восклицания человека (см.: Darwin Ch. Die Abstammung des Menschen und die geschlechtliche Zuchtwahl. Aus dem Englischen uebersetzt von J. V. Carus. Bd. 1. Stuttgart, 1871. S. 47).}

   В диалектах Берега Маклая встречается также ряд слов малайско-полинезийского происхождения, замеченных мною уже при поверхностном сравнении. Это обстоятельство кажется мне не лишенным значения, тем более что слова эти служат как раз для обозначения важных предметов¹⁸.

   Собранный мною список не превышал 300 слов с небольшим; это обусловливалось тремя обстоятельствами: 1) не будучи лингвистом, я заучивал только самое необходимое, тем более что узнавание слов, как я уже объяснял, было делом не легким; 2) в последнее время своего пребывания, когда я достаточно усвоил язык своих соседей, я пренебрегал записью многих, вновь выученных слов, а так как "Изумруд" пришел неожиданно и я также внезапно должен был оставить Новую Гвинею, то эти слова так и остались незаписанными и были потом мною забыты; 3) я убедился, что мое знакомство с языком было почти достаточным для того, чтобы поддерживать с туземцами ежедневное общение. Это последнее обстоятельство кажется мне особенно интересным; я знал приблизительно 350 слов (незаписанных и забытых слов, насколько помню, было не более 50) и находил свои знания почти достаточными. Чтобы судить о своих успехах в изучении папуасских языков, я прибегнул к следующему способу: оставался иногда в какой-нибудь деревне целый день, а иногда и ночь, в обществе мужчин, женщин и детей и прислушивался к разговорам туземцев между собою. Я нашел при этом, что с течением времени я понимал их все лучше и лучше, и, наконец, оставались только отдельные слова, которые были мне неизвестны. На основании этого опыта я предполагаю, что здешние папуасы имеют в употреблении, быть может, вдвое больше слов, чем стало известно мне, самое большее втрое, что составляет приблизительно 1000 слов¹⁹.

   После того как я оставил Берег Маклая, я заметил, что уже через короткое время (5-6 недель) почти все папуасские слова, которыми я пользовался в течение многих месяцев ежедневно, я мог припомнить лишь с большим трудом. Это быстрое забывание меня очень удивило, так как память у меня вообще не слишком слабая.

  

  

   Я собирал с особенным интересом все, что можно назвать первобытными зачатками искусства у папуасов, или по крайней мере срисовывал возможно более точно все, не исключая простейших и самых обыкновенных орнаментов. Я делал это главным образом на том основании, что обитатели моего берега жили еще в каменном веке, в состоянии, которое в теперешнем мире встречается с каждым годом все реже и постепенно исчезает.

   Орудия, изобретенные до сих пор папуасами и используемые ими для изготовления этих произведений искусства, можно свести, как уже было сказано, к двум категориям: во-первых, осколки кремня, раковины и кости; во-вторых, шлифованные камни, имеющие форму топоров.

   Сопоставляя все достигнутое папуасами в отношении искусства, т. е. их орнаменты, рисунки, грубые статуи, можно разделить эти продукты фантазии и терпения на три класса:

   во-первых, орнаменты в собственном смысле слова, которые вырезаются или рисуются ради них самих и представляют только украшение и больше ничего;

   во-вторых, орнаменты и рисунки, представляющие начатки образного или идейного письма;

   в-третьих, орнаменты, рисунки и скульптура, стоящие в связи с суевериями и смутными зачатками религиозных представлений у папуасов.

   1. Орнаменты в собственном смысле слова. Орнаменты, покрывающие оружие, орудия и утварь папуасов, хотя мало разнообразны, но довольно оригинальны. Чтобы получить правильное представление об их характере, я взял на себя труд зарисовывать положительно все орнаменты, которые мне где-либо встречались⁴⁹*. Я убедился, что они зависят в значительно большей степени от материала объекта, на который их наносят и который они должны украшать, а также от инструментов, которыми они воспроизводятся, чем от силы художественной фантазии туземцев.

   Так как много орудий и утвари папуасов делается из бамбука и тростника, то орнаменты на этом материале составляют большую долю их орнаментов вообще. Гладкая поверхность бамбука и тростника особенно пригодна для нанесения прямолинейного орнамента, поэтому прямолинейность и составляет характерную особенность большинства папуасских орнаментов. Эта особенность зависит, однако, вполне от свойств материала. Мне известно из опыта, как трудно чертить или нарезать на бамбуке круги и волнистые линии, тогда как прямые линии наносятся, наоборот, очень легко. Главное орудие для этой цели - острые осколки кремня и раковины. Ими вырезают или процарапывают изящный орнамент на бамбуковых сосудах для хранения извести (используемой при жевании сири), на ушных палочках (заменяющих серьги), на тростниковых древках стрел, на бамбуковых гребнях и на многочисленных бамбуковых сосудах и других емкостях, составляющих домашнюю утварь папуаса. Предмет, в орнаментации которого папуасы более всего проявляют свое уменье и свою фантазию,-это большой бамбуковый гребень, какой носят все мужчины.

   Орнаменты, вырезанные на бамбуке и зависящие, как сказано, от свойства материала, переносятся также как наиболее распространенные и известные на другие материалы - дерево и глину. Папуас следует общему всем людям свойству - лени. Он слишком ленив, чтобы придумывать что-нибудь новое, даже если обстоятельства делают это возможным или прямо к этому подводят. Я неоднократно видел резьбу по дереву и орнаменты, выдавленные на глине, которые в точности воспроизводили орнаменты на бамбуковых изделиях. Но на деревянных изделиях иногда вырезаются и узоры иного рода, а именно криволинейные и кругообразные. Так как дерево трудно поддается обработке первобытными папуасскими инструментами, то такие орнаменты встречаются реже, но в то же время они сложнее. Легкого движения осколком кремня уже достаточно для того, чтобы вырезать на эпидермисе бамбука отчеливую линию, тогда как дерево, обрабатываемое тем же инструментом, требует для воспроизведения на нем узора сильного нажима, старательного вырезывания или скобления. При этом уже все равно, прямая или кривая линия, поэтому получаются и криволинейные орнаменты. Но так как на орнаменты по дереву папуасы употребляют больше времени и старания, то они и выходят тоньше и разнообразнее. Деревянные предметы, на которые наносится такой орнамент,- табиры, копья, барабаны. Подобные же узоры, но более крупные, вырезают на лодках и изредка на хижинах. При этом рисунок сначала грубо вырубается каменным топором, а затем отделывается при помощи острых осколков кремня.

   Что степень художественности орнаментации зависит у папуасов главным образом от употребляемых для этого инструментов и что орнаменты довольно однообразны не от недостатка силы воображения или уменья, стало для меня очевидным, когда они начали собирать валявшиеся около моей хижины осколки стекла и без моего указания пользоваться ими как важным новым инструментом. Я мог убедиться, что вследствие этого возникали новые оттенки и новые вариации некоторых видов орнамента по дереву. До тех пор, пока я не ввел у них железных орудий и пока у папуасов не имелось ничего аналогичного настоящему ножу, их орнаменты, которые они вдавливали, оттискивали или врубали в дерево, нельзя было назвать резьбой в настоящем смысле этого слова. Естественно поэтому, что орнаменты по дереву у папуасов Берега Маклая представляются менее дифференцированными и разнообразными, чем у других меланезийцев, которые уже пользуются железными орудиями, получая их от малайцев и европейцев. Теперь, когда и у папуасов имеются железные ножи и топоры, наступает и в этом отношении новая эра в их искусстве, и я не сомневаюсь, что новые и более сложные орнаменты вытеснят постепенно примитивные и простые. Я рад, что в моей папке сохраняются точные копии, отражающие первые проявления художественного вкуса у народа, жившего еще в 1871 г. в каменном веке.

   Из утвари немалую часть составляют гончарные изделия, но так как все гончарное дело находится в руках женщин, а у женщин отсутствует либо интерес к изящному, либо художественный вкус, то все глиняные сосуды, кажется, совершенно лишены орнамента. Так как глина - материал для орнаментации вполне подходящий, то отсутствие на ней украшений зависит, по-моему, исключительно от отсутствия художественного вкуса и фантазии у папуасских женщин. Много раз, наблюдая за гончарным производством на о. Били-Били, я убеждался, что не недостаток времени, а отсутствие интереса к "излишним" художественным трудам было причиной того, что их изделия оставались без украшений. "Для чего? Это лишнее",- говорили женщины, что, однако, не мешало нескольким мальчикам находить удовольствие в воспроизведении примитивного орнамента вдавливанием ногтя по краям горшков²⁰. Практический смысл, направленный "только на полезное", проявляется уже у папуасских женщин!

   2. Начатки идейного письма²¹. Многие рисунки, сделанные цветной глиной, углем или известью на дереве и коре и представляющие грубые изображения, привели к поразительному открытию, что папуасы моего берега дошли до идейного письма, хотя и очень примитивного. Почти все рисунки, виденные мною, относятся к этой категории; они долгое время служили для меня загадкой, пока один случай (не моя проницательность) не разрешил вопроса. Этот род произведений искусства носит совсем иной характер, чем первый (простые орнаменты). По большой части рисунки эти исполнены грубо, на скорую руку и совершенно непонятны для постороннего.

   В соседней для меня деревне Бонгу я нашел на фронтоне буамбрамры ряд щитков, вырезанных из широких влагалищ листьев саговой пальмы. Эти щитки были украшены грубыми рисунками наподобие иероглифов, по-видимому, изображавшими рыб, змей, солнце, звезды и т. п. в различных комбинациях. Эти щитки сильно меня заинтересовали, но я не мог понять их значения. Открыл я их в первое время моего пребывания <на Новой Гвинее>, когда я не мог ни удовлетворительно объясняться, ни понимать по-папуасски, чтобы просить разъяснения. В других деревнях я также видел на стенах некоторых хижин рисунки, сделанные красной и черной краской; встречал ряды подобных фигур на толстых стволах деревьев в лесу, вырезанные на коре, но вследствие их простоты и в то же время разнообразия еще менее понятные. На широком дощатом крае больших лодок, приходивших с Били-Били, Ямбомбы и с островов архипелага Довольных людей, я тоже часто видел нарисованные и вырезанные фигуры в том же роде.

   Все эти изображения не служили, по-видимому, орнаментами в тесном смысле этого слова; однако их значение оставалось для меня неясным, пока однажды, много месяцев спустя, я не получил неожиданно разрешения загадки во время одного моего посещения Били-Били. Здесь по случаю спуска двух больших лодок, над которыми туземцы работали несколько месяцев, был устроен праздничный пир. Когда он близился к концу, один из присутствовавших молодых мужчин вскочил, схватил уголек и начал рисовать ряд примитивных фигур на толстом бревне, лежавшем неподалеку на площадке. Фигуры эти были очень похожи на те, которые меня уже давно интересовали. Я следил с любопытством за работой импровизатора-художника и скоро получил разъяснение рисунка, а одновременно и вообще фигур, столько времени мне досаждавших как неразрешенная загадка.

   Две первые фигуры, нарисованные этим человеком, должны были изображать две новые лодки, стоявшие наполовину на берегу, наполовину в воде. Загем следовало изображение двух зарезанных для пира свиней, которых несли мужчины привязанными к палке. Далее было показано несколько больших табиров, соответствовавших числу блюд с кушаньями, которые были предложены нам в этот день. Наконец, была изображена моя шлюпка, отмеченная большим флагом, две большие парусные лодки с о. Тиара (архипелаг Довольных людей) и несколько меньших пирог без парусов, принадлежавших ближайшим соседям Били-Били. Эта группа должна была изображать присутствовавших на обеде гостей. Рисунок был мне подробно разъяснен художником и его друзьями, которые, следуя примеру, расцвечивали рисунок красной глиной и известью. Изображение должно было служить воспоминанием о проведенном празднике, и я его видел еще месяцы спустя.

   Мне стало ясно, что это изображение, которое с трудом можно было назвать рисунком, равно как и все изображения в том же роде виденные мною раньше, должны быть рассматриваемы как зачатки примитивного образного письма, и мои последующие наблюдения только подтвердили такое предположение. Значение этих импровизированных рисунков неизвестно и непонятно другим, не бывшим при их начертании; они являются произведениями небольшой группы лиц и даже одного смышленого человека и относятся к какому-нибудь особенному событию. Так, например, я не мог получить разъяснения рисунков в Бонгу.

   После сделанного мною открытия я с большим интересом продолжал наблюдения в том же направлении. При всяком удобном случае я побуждал своих друзей зарисовывать разные события и скоро увидел, насколько различными выходят у них изображения самых обыкновенных вещей. Это обусловливало, во-первых, их условность и, во-вторых, полную невозможность для посторонних понимать это примитивное письмо или образное мнемоническое средство. Приведу пример: мужчина изображался (даже одним и тем же художником), во-первых, в виде грубой человеческой фигуры {Такое изображение уже само по себе очень варьирует. В одном случае оно было детально, можно было ясно различить физиономию, видны были даже 5 пальцев на каждой руке. В другой раз мужчину должен был изображать крест с кружком наверху (голова); иногда не проводится даже поперечная линия, изображающая руки; наконец, все понятие о мужчине выражается одной простой вертикальной линией.}, во-вторых, в виде лица с глазами и большим ртом; в-третьих, в виде гребня с пучком перьев {Гребнем с пучком перьев изображался полноправный мужчина (тамо) в отличие от молодых людей (маласси), не носящих пучков перьев, а лишь одно петушиное перо; маласси поэтому изображались в виде гребня с петушиным пером.}; в-четвертых, в виде мужского полового органа {Чтобы отличить мужчин от женщин, которые изображались в виде женского полового органа.}. Кроме этих четырех изображений понятия "мужчина", я уверен, было еще много других, или во всяком случае они могли существовать.

   Образными изображениями не ограничиваются мнемонические средства папуасов моего берега. В каждой деревне можно видеть висящие кости {На память о большом пире.}, скорлупу кокосовых орехов {На память о более скромном пире, для которого не резали животных.}, пучки сухих листьев {На память о посещении друга, повешенные обычно им самим.}, пустые корзины {На память о подарке, принесенном друзьями из другой деревни; обыкновенно вешают корзину, в которой принесли подарок, на ближайшем дереве в виде воспоминания, а отчасти и для того, чтобы напомнить об ответном подарке.} и т. д. Все это должно напоминать о каком-нибудь событии, но смысл всего этого вполне понятен только жителям данной деревни, иногда лишь отдельным группам их и даже только единичным лицам; поверхностный путешественник может их едва заметить. В каждой буамбрамре висят ряды костей (нижние челюсти свиней и собак, черепа рыб, разных сумчатых и т. д.) на память о различных празднествах, удачной рыбной ловле, охоте и о посещении друзей. Это настоящие календари прожитых месяцев и годов, которые, хотя и отмечают события очень наглядно и просто, однако могут иметь значение лишь для отдельных лиц и большею частью только для одного поколения.

   3. Скульптура из дерева. К этой категории принадлежит немалое число скульптур, которых нельзя назвать собственно идолами, но которые во всяком случае представляют фигуры, стоящие в тесной связи с религиозными представлениями папуасов. Почти в каждой деревне я видел такие телумы {Названия этих деревянных фигур на диалекте деревни Бонгу.}, внимательно их осматривал, узнал их названия и не менее двадцати одной зарисовал.

   Эти скульптуры представляют, по моему мнению, большой интерес, потому что они могут дать некоторые указания относительно родства между меланезийскими племенами {Это, наверное, то же самое, что и так называемые корвары из Доре²².}. Заслуживают они также особенного внимания и как художественные произведения каменного века. Я не хочу входить здесь в описание отдельных фигур, так как даже беглый набросок может дать лучшее представление, чем подробное описание.

   Их точные изображения я имею в виду опубликовать в своем главном иллюстрированном труде о Береге Маклая²³. Здесь я отмечу только некоторые их особенности.

   Телумы - это сделанные из дерева, реже из глины изображения человеческих фигур обоего пола. Почти все они имеют своеобразные украшения на голове, а у мужских фигур половой орган обычно огромных размеров. Почти у всех высунут язык, соединенный у многих фигур с penis'ом. Эти особенности изображения можно назвать характерными. В Энглам-Мана (горная деревня) я нашел своеобразный телум, представлявший человеческое тело с головой крокодила, на которую была надета в виде шляпы черепаха. В этой же деревне оказался еще один телум, бросавшийся в глаза; то была человеческая фигура, державшая в обеих руках доску, покрытую различными рисунками. При ближайшем рае-просе я узнал, что это была копия со старинного телума; знаки на доске представляли, вероятно, непонятные фигуры оригинала.

   У всех фигур нос продырявлен, как у самих папуасов. Каждый телум, а их во всякой деревне несколько, имеет свое особое название.

   Значение этих деревянных статуй я не мог вполне выяснить. Как сказано выше, они, наверное, находятся в некоторой связи с зачаточными религиозными представлениями²⁴. В некоторых горных деревнях я обнаружил большие камни, почитаемые как телумы.

   Если рассматривать эти изображения с точки зрения искусства, то они также доказывают художественные способности папуасов, их большое терпение, равно как и путь, которым простой орнамент переходит в барельеф, а затем через горельеф в фигуры. Папуасское искусство каменного века доказывает вполне эту последовательность. Я много раз наблюдал различные стадии "становления" фигур; нередко процесс не доходил до завершающей стадии, и все же это были произведения искусства. Я располагаю значительным количеством зарисовок, иллюстрирующих сказанное.

  

  

   Сообразно сказанному выше (стр. 61-62) сообщу отдельные наблюдения, не вдаваясь в разъяснения и предположения. Привожу выдержки из моего дневника.

   ...Я подошел со своими спутниками к деревне Теньгум-Мана. Желая отдохнуть (было очень жарко), я остановился на несколько минут в тени; в это время один из моих спутников сломил ветку со стоявшего по соседству дерева и, отвернувшись в сторону, что-то над ней нашептывал некоторое время, потом обошел всех членов нашей компании, причем немного поплевал каждому за спину и дал веткой несколько ударов. Вслед за этим он пошел в лес и зарыл эту ветку в самом густом месте, под хворостом и сухими листьями. Ветка эта должна была защитить нас от всякой измены и опасности в Теньгум-Мана.

   ...Когда мы, я и мои папуасские друзья, утром были готовы к выступлению и когда наш хозяин закончил приготовление завтрака, я заметил, что он долго нагибался над горшками с таро и бататами, долго шептал над ними и продолжал что-то говорить, раскладывая кушанье по табирам. Потом он сплюнул на обе стороны и перебросил за спину несколько кусков сваренных плодов. Туземцы держали себя серьезно и молчали во время, этой процедуры. На мой вопрос: "Что это значит?" я получил ответ: "Это делается для того, чтобы мы благополучно дошли до дому и чтобы люди Энглам-Мана, которые будут нас провожать, вернулись в свою деревню".

   ...Я бросил несколько кусков пищи, покрытых муравьями, на землю; сидевшие рядом со мною папуасы просили меня этого не делать: "Здесь нет собак, которые бы их съели; если же куски бау (Caladium) будут так валяться, кто-нибудь из нас может умереть".

   ...Особенно они испугались, когда я бросил остатки кушанья в огонь! При другом таком же случае мне сказали, что много людей умерло от того, что враги последних, сидя у их костра и что-то туда бросая {Это "что-то" может быть плодами, листьями, дровами и т. п.- всем, что благодаря заклинаниям приобрело особую, вредную или полезную силу.}, сделали огонь и дым вредоносными.

   ...У Боге (мужчина из Энглам-Мана) болел живот. Он ходил меланхолично взад и вперед и держал в руке зеленую ветку. При каждом повороте он говорил что-то долго ветке и, продолжая ходить, ударял слегка веткой по животу и по пояснице. Повторив эту операцию много раз, он, как я заметил, закопал ветку в землю.

   ...Бугай пришел в Бонгу, когда я был там, чтобы взять у Саула {Не только мой добрый приятель Саул из Бонгу имел звучащее по-семитски имя; я встретил здесь также имена: Каин, Саломея, Хассан и др.} лекарство для своей больной жены. Он дал Саулу сахарного тростника. Саул взял, сделал несколько шагов в сторону и начал шептать над тростником, что не мешало ему (так как его шептанье продолжалось долго) принимать участие в беседе присутствовавших и время от времени самому вставлять слово. Наконец он завернул сахарный тростник в лист и передал его Бугаю, который отправился довольный домой. Саул сказал мне, что это был оним (лекарство) для жены Бугая, больной лихорадкой.

   ...В Горенду меня опять настойчиво упрашивали приказать дождю перестать, так как от этого сильно страдают плантации. В сотый раз я повторял, что этого не могу, но, как обычно, мне продолжали возражать и упрекать меня в том, что "Маклай не хочет". "Так я еще раз сегодня попытаюсь",- сказал один папуас. Он взял кусок корня ли (Zingiber officinalis) и, бормоча себе что-то под нос, начал его жевать, потом вынул кусочек разжеванного корня изо рта и, завернув его в лист, бросил в огонь. Выйдя затем из хижины и продолжая говорить, он поворачивался поочередно к каждой из четырех сторон света, выплевывая при этом жвачку.

   ...В Били-Били я много раз видел людей, стоявших на берегу и произносивших какое-то заклинание, чтобы прекратился сильный норд-ост.

   ...Туй пришел сегодня ко мне и жаловался, что в Бонгу нет больше бау для еды и что бау очень плохо растет; в этом виноват, продолжал он, один человек, у которого умер сын. Когда я пожелал узнать, какое отношение имеет смерть сына Гагу к урожаю бау, Туй сказал мне: "Да старик зол на всех и сделал оним, чтобы люди Бонгу не ели бау, так как его сын не будет уже его есть".

   ...И здесь я нашел широко распространенное поверие, что писание портрета влечет за собою смерть; только сравнительно значительными подарками мог я побороть страх мужчин, но не женщин.

   Мне пришлось бы зайти слитком далеко, если бы я начал приводить все примеры суеверий; я удовольствуюсь поэтому только приведенным.

   Табу {Вот пример моего недостаточного знания папуасского языка. Несмотря на все старания, мне не удалось узнать местного названия "табу", мне не хватало слов или способности выразить ясно для папуасов, что я желал знать. Что обычай табу существует на Новой Гвинее и там соблюдается, для этого у меня есть много доказательств; лично мне страх нарушения табу был много раз весьма полезен.}. Существование обычая табу стало мне особенно очевидным при сравнении положения и прав женщин и мужчин. Женщины, как уже сказано, по строгим запретам многого лишены. Они не смеют ходить в буамбрамру, не могут присутствовать почти на всех празднествах, и все кушанья, приготовленные для пиров, равно как и главный напиток кеу, строго запрещены женщинам и детям. Места для сборищ мужчин, музыка, даже слушание музыки и все музыкальные инструменты для женщин также строго табу. Как только дети или женщины услышат поблизости ай (музыкальный инструмент) {Ай - общее название устраиваемых в лесу празднеств, в которых могут участвовать только мужчины; о них я буду говорить более подробно ниже. Ай называются также почти все музыкальные инструменты, употребляемые тоже только мужчинами.}, они должны убегать. Принадлежности ай вносят в буамбрамру и выносят из нее, только тщательно завернутыми, чтобы женщины или дети как-нибудь их не увидели. Я спрашивал папуасов много раз, почему женщины не смеют присутствовать при ай. "Нельзя, женщины и дети заболеют и умрут",- был неизменный ответ мужчин, которые были действительно в этом уверены (по крайней мере некоторые).

  

  

   Прежде чем перейти к празднествам папуасов, имеющим, по-видимому, большое значение в их однообразной жизни, я должен сказать несколько слов о разнообразных музыкальных инструментах. Всеми этими инструментами, носящими общее название ай, могут пользоваться только мужчины. Женщинам и детям, как уже сказано, строго запрещено смотреть на них и даже слушать вблизи.

   Музыкальные инструменты бывают следующие: 1) Ай кабрай - бамбук длиной около 2 м и больше, поперечником около 50 мм; перегородки в его междоузлиях удалены, так что весь бамбук представляет одну длинную трубу. Бамбук берут в рот, причем большой размер отверстия, по-видимому, нисколько не затрудняет папуасов; они в него дуют, кричат, воют, ревут и т. д. Целыми часами упражнялись в этом папуасы на своих праздниках, и звук инструмента, похожий на многоголосый вой, можно было слышать на берегу в тихие ночи, если не было противного ветра, на расстоянии 2-3 миль. Этот простой инструмент называется "ай-кабрай". Кабрай на папуасском диалекте значит попугай с громким и крикливым голосом.

   2) Мунки-ай - такой же простой и такой же уши раздирающий инструмент. Это скорлупа мелкой разновидности кокосового ореха, продырявленная сверху и сбоку. Дуя в верхнюю дыру и попеременно закрывая и открывая пальцем боковое отверстие, производят очень пронзительные и свистящие звуки. Часто мунки-ай украшены художественным, тщательно вырезанным орнаментом.

   3) Xоль-ай²⁵ - кривой или прямой духовой инструмент вроде трубы из корня Lagenaria. На нем играют подобно тому, как и на ранее описанных.

   Три приведенных выше ай - не духовые инструменты, во всяком случае их нельзя сравнить с европейскими духовыми инструментами. Скорее всего они напоминают корабельный рупор, так как все они служат только для усиления человеческого голоса. Через них говорят, кричат, визжат, воют, бормочут, кряхтят, свистят и т. д. Производимые звуки чрезвычайно разнообразны и своеобразны. И я ни до, ни после не слышал ничего подобного.

   4) Орлан-ай состоит из ручки, к которой прикреплен ряд шнурков с висящими на них пустыми просверленными скорлупками орехов орлана. При встряхивании скорлупки приходят в соприкосновение и производят шум и стук, который можно изменять, увеличивая или уменьшая число скорлупок и скорость движений; от глухого шума, похожего на шелест листьев, можно переходить к сильному crescendo, и в этом варьировании темпа папуасы находят большое удовольствие.

   5) Окам - барабан из выдолбленного древесного ствола; верхняя часть его затянута кожей монитора, нижний конец остается открытым. Окам - излюбленный инструмент папуасов; по нему барабанит сам танцор во время пляски; вместе с тем окам может служить образцом папуасского искусства, так как изготовление его требует много труда.

   Кроме того, папуасы умеют применять и многие другие предметы в качестве музыкальных инструментов. Так, они пользуются для "производства музыки" различными листьями, держа их между сложенными чашкой ладонями, и дуют в оставшееся Между большими пальцами отверстие.

   На празднествах в деревнях, на которые допускаются женщины и дети, из музыкальных инструментов могут быть употребляемы только окамы. Кроме того, для извлечения всевозможных почитаемых за музыку шумов используют междоузлия крупных бамбуков, которыми барабанят по толстым древесным стволам, а также палки разной величины из различных древесных пород, которыми бьют одна о другую. Чем удивительнее и громче звук, тем более он нравится. Так, например, пронзительный звук моего свистка пришелся очень по вкусу папуасам, и когда они устраивали свои концерты, то почти всегда просили меня принять в них участие.

   Вышеназванные инструменты⁵⁰* употреб