Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

ко на портрет Анны Ивановны, вокруг которого плясали амуры.

   Обед был, разумеется, роскошный: потом общество получило приглашение на спектакль. Давали "Филоктета", трагедию Софокла, переложенную на французский язык⁹, потом трагедию-фарс под заглавием "Le sourd ou l'auberge pleine" {"Глухой, или Наполненная гостиница" (фр.).}. На этом представлении отличился сам Плещеев, который дополнял комедию своими остротами и морил со смеху публику. За спектаклем следовали иллюминация, танцы и ужин.

   Но этот день, посвященный таким блестящим забавам, чуть было не навлек неприятностей на амфитриона¹⁰. Из числа его гостей нашлись люди, которым показалась сомнительною буква Н, стоявшая на знаменах и киверах солдат, маневрировавших в импровизированном городе. В этой злосчастной букве прочли не имя Нины, а Наполеона. Насчет Плещеева стали ходить такие неприятные толки, что губернатор счел долгом пригласить его к себе. Плещеев объяснил ему дело и обещался быть осторожнее.

  

  

   Татьяна Толычева - псевдоним писательницы, мемуаристки и собирательницы воспоминаний очевидцев о 1812 г. Екатерины Владимировны Новосильцевой (ум. 1885 г.). Характер отношения Толычевой к семействам из окружения Жуковского - Юшковых, Протасовых, Киреевских - точно не устанавливается; известно только, что брат А. И. Протасова (мужа Е. А. Буниной-Протасовой), Павел Иванович, был женат на М. И. Новосильцевой (степень ее родства с Толычевой также не ясна) и оба они принимали активное участие в семейной истории Жуковского на стороне его и М. А. Протасовой (УС, с. 293-296).

   В любом случае, основаны ли записки Толычевой на ее собственных воспоминаниях или представляют собой запись рассказов кого-нибудь из членов перечисленных семейств, они дают необыкновенно конкретное и живое представление о быте владельцев Муратова, Долбина и Черни, составлявших родственный и дружеский кружок Жуковского. Хотя о нем самом здесь говорится мало, тем не менее записки Толычевой вносят необходимый штрих для полноты представления об этом периоде жизни Жуковского, мало освещенном в мемуаристике.

  

  

   РА. 1877. Кн. 2. No 7. С. 365-367; под общим заглавием "Рассказы и анекдоты".

  

   ¹ После смерти В. И. Киреевского в 1812 г. его жена А. П. Киреевская (урожд. Юшкова) переселилась с тремя детьми в Муратово, к своей тетке К. А. Протасовой. Весной 1813 г. сюда приехали ее племянницы А. П. и Е. П. Юшковы.

   ² Жуковский вышел в отставку в декабре 1812 г., после пребывания в военном госпитале в Вильне.

   ³ В судьбе Бонами Жуковский принимал деятельное участие, исхлопотав ему через А. И. Тургенева разрешение остаться в Орле для поправления здоровья (ПЖкТ, с. 99, 102).

   ⁴ Друзья, я восемьсот... - Полный текст этого стихотворения приводится в кн.: Соловьев Н. В. История одной жизни: А. А. Воейкова // Светлана. Пг., 1916. Т. 2. С. 116-117.

   ⁵ Осенью 1814 г. Жуковский покинул Муратово в связи с решительным отказом Е. А. Протасовой выдать за него свою старшую дочь Марию и уехал с А. П. Киреевской и ее детьми в ее имение Долбино, где и прожил до конца 1814 г.

   ⁶ А. А. Плещеев, сын сестры А. И. Протасова, доводился М. А. и А. А. Протасовым двоюродным братом. Его имение Большая Чернь находилось недалеко от Муратова; и Жуковский неоднократно бывал у него и раньше, принимал участие в увеселениях Плещеева. Для его домашнего театра он написал несколько шуточных пьес, из которых сохранилась одна - "Коловратно-куриозная сцена между Леандром, Пальясом и важным г-ном доктором" (1811). А. А. Плещеев - будущий арзамасец - адресат многих посланий Жуковского и персонаж его шуточных стихотворений 1812-1814 гг.

   ⁷ Примеч. П. И. Бартенева: "Игра секретарь состоит в следующем: все играющие садятся около стола, каждый пишет какой ему вздумается вопрос на клочке бумаги, который свертывает потом трубочкой. Эти записки кладутся в корзину или ящик; всякий берет наудачу которую-нибудь из них и пишет ответ на предлагаемый вопрос". Двенадцать таких экспромтов Жуковского, представляющих ответы на вопросы в игре "Секретарь", опубликованы в кн.: Соловьев Н. В. Указ. соч. С. 119-121.

   ⁸ Примеч. П. И. Бартенева: "Sceaux" и "sots" произносятся одинаково по-французски, но первое значит "печати", а второе - "дураки", и надпись, которую француз носил на груди, значила: "хранитель дураков".

   ⁹ Перевод трагедии Софокла "Филоктет" на французский язык принадлежит Ж.-Ф. Лагарпу. В 1811 г. Жуковский перевел начало трагедии "Филоктет", воспользовавшись при этом переводом Лагарпа, на русский язык (см.: Жуковский и русская культура. Л., 1987. С. 273-278).

   ¹⁰ Амфитрион - здесь: гостеприимный, расточительный хозяин. Восходит к древнегреческому мифу. Нарицательный смысл приобрело после комедии Ж.-Б. Мольера "Амфитрион".

  

  

   В усадьбе Киреевского, в селе Долбине, при сахарном заводе жил сахаровар Зюсьбир, из Любека; полевым хозяйством управлял англичанин мистер Мастер, который, так же как и жена его, говорил очень плохо по-русски. Шутов и шутих, дураков и дур, сказочников и сказочниц при молодом барине не было. Видно, они перевелись еще при старом; ибо Василий Иванович, из сожаления к ним и уважения к отцу, не прогнал бы их. Но у соседних старых помещиков вся эта увеселительная прислуга бар, упоминаемая в "Причуднице" Дмитриева¹, еще существовала. Так, у Марьи Григорьевны Буниной, в соседнем селе Мишенском, жил еще тогда дурак Варлам Акимыч, или Варлашка², - не остряк, не шут, а просто дурак совершенный, который в наше время возбуждал бы сожаление и отвращение; а тогда и священник села забавлялся исповедовать его и выслушивать грехи его: лиловые, голубые, желтые и т. п. Одет Варлашка был в кофту или камзол, оканчивающийся юбкою, наглухо сшитою, и весь испещрен петухами и разными фигурами. Но между дворовыми в Долбине оставались еще Арапка и гуслист. Гуслист настраивал фортепьяны и игрывал по святочным вечерам, на которые в барскую залу собирались наряженные из дворовых (кто петухом простым или индейским, журавлем, медведем с поводырем балагурным, всадником на коне, бабой-ягой в ступе с пестом и помелом и пр.). Нарядиться журавлем было проще всего: выворачивался тулуп, в рукав продевалась длинная палка, к концу ее и рукава навертывалась из платка голова и привязывалась другая палка, представлявшая клюв; наряженный надевал тулуп себе на голову и спину и ходил сгорбившись, держа свою шею в руках, то поклевывая по полу, то поднимая ее вверх, треща по-журавлиному с прибаутками. Являлись в замысловатых иногда личинах. Однажды камердинер Киреевского явился Езопом³ и рассказывал наизусть басни Хемницера с своими прибаутками. Другой комнатный предстал в облачении архиерея и, поставив перед собой аналой, начал говорить проповедь с шутливым, хотя приличным, тоном и содержанием; но Василий Иванович его остановил и удалил из залы: он был очень набожен. Из 15 человек мужской комнатной прислуги 6 были грамотны и охотники до чтения (это за 70 с лишком лет до теперешнего времени); книг и времени у них было достаточно, слушателей много. Во время домовых богослужений, которые бывали очень часто (молебны, вечерни, всенощные, мефимоны и службы Страстной недели), они заменяли дьячков, читали и пели стройно, старым напевом; нового Василий Иванович у себя не терпел, ни даже в церкви. В летнее время двор барский оглашался хоровыми песнями, под которые многочисленная дворня девок, сенных девушек, кружевниц и швей водили хороводы и разные игры: в коршуны, в горелки, "заплетися, плетень, заплетися, ты завейся, труба золотая" или "а мы просо сеяли", "я поеду во Китай-город гуляти, привезу ли молодой жене покупку" и др.; а нянюшки, мамушки, сидя на крыльце, любовались и внушали чинность и приличие. В известные праздники все бабы и дворовые собирались на игрища то на лугу, то в роще крестить кукушек, завивать венки, пускать их на воду и пр. <...>

   К весельям деревенской жизни надо прибавить, что церковь села Долбина, при которой было два священника (оба неученые: замечательно, что в те времена неученые предпочитались ученым; неученые были проще, обходительнее, внимательнее к крестьянам и даже поучительнее, понятнее и воздержнее, нежели тогдашние ученые, заносчивые), славилась чудотворною иконою Успения Божией Матери. К Успеньеву дню⁴ стекалось множество народу из окрестных сел и городов, и при церкви собиралась ярмарка, богатая для деревни. Купцы раскидывали множество палаток с красным и всяким товаром, длинные, густые ряды с фруктами и ягодами; не были забыты и горячие оладьи и сбитень. Но водочной продажи Василий Иванович не допускал у себя. Даже на этот ярмарочный день откупщик не мог сладить с ним и отстоять свое право по цареву кабаку. Никакая полиция не присутствовала, но все шло порядком и благополучно. Накануне праздника смоляные бочки горели по дороге, ведшей к Долбину, и освещали путь, а в самый день Успения длинные, широкие, высокие, тенистые аллеи при церкви были освещены плошками, фонариками, и в конце этого сада сжигались потешные огни, солнца, колеса, фонтаны, жаворонки, ракеты поодиночке и снопами, наконец, буран. Все это приготовлял и всем распоряжался Зюсьбир. Несмотря на все эти великолепия, постромки у карет, вожжи у кучера и поводья у форейтора были веревочные.

  

   Александр Петрович Петерсон (1800 - не ранее 1887) - побочный сын П. Н. Юшкова, сводный брат А. П. Елагиной и А. П. Зонтаг. Учился в Дерпте, был знаком с H. M. Языковым; в московском салоне Елагиных познакомился с А. С. Пушкиным.

   В детстве А. П. Петерсон жил в доме Киреевских; в Дерпте - у Воейковых и Мойеров (УС, с. 209-212). Жуковский виделся с Петерсоном в 1837 г. на юге, путешествуя по России с наследником, а 11 сентября 1839 г. присутствовал на его свадьбе (Дневники, с. 353, 505). Как свидетельствуют письма Жуковского к Зонтаг и письма А. П. Зонтаг к А. М. Павловой, Петерсон с семьей в 1840-х годах поселился у А. П. Зонтаг в Мишенском (УС, с. 124).

   Воспоминания А. П. Петерсона, повествующие о жизни в родовом поместье Киреевских Долбине, органично дополняют аналогичные записки Т. Толычевой, как это явствует из подзаголовка публикации Петерсона: "К рассказам и анекдотам г-жи Толычевой". Жуковский мог быть участником подобных святочных маскарадов и церковных празднеств в Долбине, Муратове или Черни, поскольку рассказ Петерсона в долбинском быте отражает типичные черты повседневной жизни дворянских поместий.

  

  

   РА. 1877. Т. 2. No 8. С. 479-482.

  

   ¹ ...увеселительная прислуга бар, упоминаемая в "Причуднице" Дмитриева... - Имеется в виду строка из стих. сказки И. И. Дмитриева "Причудница", перевода из Вольтера: Гуслиста, карлицу, шутов и дур содом" (Дмитриев И. И. Соч. СПб., 1893. Т. 1. С. 24).

   ² Варлашку Жуковский часто вспоминал и любил рассказывать о нем (см. воспоминания А. О. Смирновой-Россет в наст. изд.).

   ³ Эзоп - древнегреческий баснописец, создатель жанра басни, согласно легендам обладавший внешностью юродивого.

   ⁴ Успеньев день - религиозный праздник, храмовый в Успенской церкви села Долбина. Успенье Богородицы - 15/27 августа.

  

   Н. И. Гнедичу. 3 января 1810 г. <Москва>

   <...> Видел, видел, видел у Глинки весь Парнас, весь сумасшедших дом¹: Мерз<лякова>, Жук<овского>, Иван<ова>, всех... и признаюсь тебе, что много видел. <...>

  

   Н. И. Гнедичу. 16 января <1810 г. Москва>

   <...> Скажу тебе, что я отдал Жуковскому твое послание ко мне с моим ответом², кой-где оба поправив. Он тебя любит ... ибо он один с толком <...>

  

   Н. И. Гнедичу. 9 февраля 1810 г. Москва

   <...> В "Вестнике" я напечатал твое и мое послание. С Жуковским я на хорошей ноге, он меня любит и стоит того, чтоб я его любил...

   <...> Какову мысль мне подал Жуковский! Именно - писать поэму: "Распрю нового языка со старым", на образец "Лютрена" Буало, но четырехстопными стихами³ <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <17 марта 1810 г. Москва>

   <...> Спасибо за "Илиаду". Я ее читал Жуковскому, который предпочитает перевод твой Кострову. И я сам его же мнения <...>

   Поверь мне, мой друг, что Жуковский истинно с дарованием, мил и любезен и добр. У него сердце на ладони. Ты говоришь об уме? И это есть, поверь мне. Я с ним вижусь часто, и всегда с новым удовольствием <...>

  

   Н. И. Гнедичу. 1 апреля <1810 г. Москва>

   <...> Жуковского я более и более любить начинаю <...>

   <...> Пришли, пожалуйста, отрывок из Мильтона о слепоте⁴, я его отдам напечатать Жуковскому: и его, и меня этим одолжишь <...>

  

   Н. И. Гнедичу <1810 г. Москва>

   <...> Здесь ничего нового нет. Глинка со всеми поссорился. Мерзляков читал 4-ю песнь Тасса, в которой истинно есть прекрасные стихи. Жуковский - сын лени, милый, любезный малый <...>

  

   П. А. Вяземскому. 7 июня. Полночь <1810 г. Москва>

   <...> Я буду к вам в понедельник или во вторник и притащу девицу Жуковскую⁵, которую я видел сегодни... Кстати, В. Л. Пушкин прислал послание к Жук<овскому>... A propos. Joukovsky a été bien malade. Un mal affreux s'est emparé de son derrière - c'est bien sérieux, ce que je vous dis là. Le médecin l'a menacé d'un coup d'apoplexie et lui a fait donné force lavements, et le voilà de nouveau rendu aux muses et à ses amis. Je l'ai trouvé ce matin fêtant le plat de légumes et un gros morceaux de viande rôti, capable de nourir une dizaine du matelots anglais affaimés. Il est toujours le même, c'est a dire, aussi chaste et plus chaste encore qu'avant sa maladie <...>

   Joukovsky a fait imprimé un long Kyrielle sur la mort de Bobroff⁶, cela cadre à merveille avec votre épigramme qui sera tout à côte {Кстати, Жуковский был сильно болен. Болезнь подошла к нему сзади. Я говорю это совершенно серьезно. Врач пугал его апоплексическим ударом и, прописав сильный клистир, вернул его музам и друзьям. Сегодня утром я застал его угощающимся тарелкой овощей и огромным куском жареного мяса, достаточным, чтобы накормить десяток голодных английских матросов. Он не изменился, то есть остался столь же целомудренным, или стал еще более целомудренным, чем до болезни...

   Жуковский печатает длинную литанию на смерть Боброва, она прекрасно дополняет твою эпиграмму, которая будет напечатана рядом (фр.).}.

  

   П. А. Вязeмскому. 29 июля <1810 г. Хантоново>

   <...> Уведомь меня, как течет время в вашем Астафьеве, что делает деятельный Жуковский, стало ли у тебя чернил и бумаги на этого трудолюбивого жука? Я к нему писал, адресуя письмо в Типографию. Если это не эпиграмма, то, видно, мне по смерть не писать!

   <...> И сообщи мне свои тайные мысли о Жуковском, который, между нами сказано будь, великий чудак⁷. Где он, в Белеве или у вас? - не влюблен ли <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <Декабрь 1810 г. Хантоново>

   <...> О Жуковском ничего не знаю. Я с ним жил три недели у Карамзина⁸ и на другой или третий день уехал в деревню. Он в Белеве, верно, болен или пишет. Пришли что-нибудь в "Вестник", а к нему писать буду <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <Февралъ - начало марта 1811 г. Москва>

   <...> Пришли 9-ю песнь; я ее прочитаю и сделаю свои замечания, если хочешь - с Жуковским, который тебя любит и почитает, а между тем и бранит за то, что ты ему не высылаешь "Перуанца" с поправками <...>⁹

   <...> Жуковский написал балладу, в которой стихи прекрасны, а сюжет взят на Спасском мосту <...>¹⁰

  

   Н. И. Гнедичу. 13 марта <1811 г. Москва>

   <...> Я отдал "Перувианца" Жуковскому, который тебя истинно любит. Добрый, любезный и притом редкого ума человек! Он хотел тебе прислать поправки <...>

   <...> Кажется, перевод мой не хуже подлинника. "Гаснет пепел черных пней"¹¹ - взято с натуры, живописно и очень нравится Жуковскому и всем, у кого есть вкус <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <Конец апреля 1811 г. Москва>

   <...> "Собрание стихотворений" Жуковского ты можешь купить в Питере: у меня теперь нет лишних денег, вот почему тебе и не посылаю <...>

   <...>Ты удивляешься, что Жуковский, будучи со мной знаком, ничего моего не поместил¹². Я его люблю, как и прежде, потому что он имеет большие дарования, ум и самую добрую, благородную душу <...>

   <...> Державин написал письмо к Тургеневу, в котором он разбранил Жуковского и осрамил себя. Он сердится за то, что его сочинения перепечатывают, и между прочим говорит, что Жуковский его ограбил, ибо его книги не расходятся, а Жуковский насчет денег такая же живая прореха, как ты и как я <...>

   Кстати об издании Жуковского. Скажу тебе, что его здесь бранят без милосердия. Но согласись со мною: если выбирать истинно хорошее, то нельзя собрать и одного тома <...>

  

   П. А. Вяземскому. <Август - сентябрь 1811 г. Хантоново>

   Ты бранишь Библию, Morton¹³, и зачем? Неужели ты меня хочешь привести в свою веру: я не Жуковский и не люблю спорить, а ты похож на этих шалунов, которые

  

   A faux titre insolents et sans fruit hasardeux

   Pissent au bénêtier, afin qu'on parle d'eux.

               &nbsp;                  Régnier (*)

  

   (* Фальшивым и дерзким образом и с бесплодной отвагой

     Смеются над благом, чтоб о них говорили.

                                          Ренье (фр.).)

  

   H. И. Гнедичy. 7 ноября <1811 г. Хантоново>

   <...> "Мечта" понравилась, но, конечно, не всем <...> Жуковский ее называет арлекином¹⁴, весьма милым: я с ним согласен <...>

  

   П. А. Вяземскому. Числа не знаю. <Ноябрь 1811 г. Хантоново>

   <...> Будучи болен и в совершенном одиночестве, я наслаждаюсь одними воспоминаниями, а твое письмо привело мне на память и тебя, и Жуковского, и наши вечера, и наши споры, и наши ужины, и все, что нас веселило, занимало, смешило, начиная от Шишкова до слуги Пушкина <...>

   <...> Что с Жуковским сделалось? Он вовсе перерождается. Теперь надобно ему подраться с кем-нибудь на пистолетах, увезти чью-нибудь жену, перевести Пиронову оду к Приапу, заболеть приапизмом и, наконец, застрелиться; последнее он может отсрочить до тех пор, пока я и ты не отправимся за Стикс, ибо что нам делать без него, а он, злодей, и без нас живет припеваючи <...>

   <...> Скоро ли будет к вам Жуковский?..

  

   П. А. Вяземскому. 19 декабря <1811 г. Хантоново>

   <...> Когда будет в вашей стороне Жуковский добрый мой¹⁵, то скажи ему, что я его люблю, как душу <...>

  

   П. А. Вяземскому. 1 июля 1812 г. <Петербург>

   <...> Что делает Балладник?¹⁶ Говорят, что он написал стихов тысячи полторы, и один другого лучше!¹⁷ Вот кстати, говоря о нашем певце Асмодея¹⁸, сказать можно: чем черт не шутит!¹⁹ Пришли мне Жуковского стихов малую толику <...>

  

   П. А. Вяземскому. <Июль 1812 г. Петербург>

   <...> Я читал балладу Жуковского²⁰: она очень мне понравилась и во сто раз лучше его "Дев", хотя в "Девах" более поэзии, но в этой более grâce {изящества (фр.).} и ход гораздо лучше. Жаль, впрочем, что он занимается такими безделками: с его воображением, с его дарованием и более всего с его искусством можно взяться за предмет важный, достойный его. Пришли мне его послание ко мне, сделай одолжение - пришли <...>

  

   П. А. Вяземскому. 3 октября <1812 г. Нижний Новгород>

   <...> ...любить умею моих друзей, и в горе они мне дороже. Кстати о друзьях: Жуковский, иные говорят - в армии, другие - в Туле²¹. Дай Бог, чтобы он был в Туле и поберег себя для счастливейших времен. Я еще надеюсь читать его стихи, милый друг, надеюсь, что не все потеряно в нашем отечестве, и дай Бог умереть с этой надеждою <...>

  

   П. А. Вяземскому. <Январь 1813 г. Нижний Новгород>

   <...> Благодарю за стихи Жуковского. Они прекрасны. Второе послание к Арб<еневой> лучше первого²², в нем виден Жук<овский> как в зеркале; послание к Бат<юшкову> прелестно. Жуковский писал его влюбленный. Редкая душа! редкое дарование! душа и дарование, которому цену, кроме тебя, меня и Блудова, вряд ли кто знает. Мы должны гордиться Жуковским. Он наш, мы его понимаем. И Василий Львович плакал, читая его стихи <...>

  

   Н. Ф. Грамматину. <Январь 1813 г. Вологда>

   <...> Князь Вяземский прислал мне стихи Жуковского: два послания к его знакомке г-же А<рбеневой> и послание ко мне, ответ "Пенатам": дивная поэзия, в которой множество прелестных стихов и в которой прекрасная душа - душа поэта дышит, видна как в зеркале! <...>

  

   П. А. Вяземскому. 9 мая 1813 г. Петербург

   <...> Теперь скажу тебе приятную весть. Жуковс<ки>й в Белеве. Прислал оттуда к Дмитриеву своего "Певца" с поправками и с посвящением государыне Елизавете Алексеевне²³, которая написала к Ивану Иванов<ич>у лестный для Жуковского рескрипт и перстень. Это его должно обрадовать. Пиши к нему в Белев <...>

  

   П. А. Вяземскому. 10 июня 1813 г. <Петербург>

   <...> Жуковского "Певца" государыня приказала напечатать на свой счет. Готовят виньеты. Дашкову поручил Дмитриев сделать замечания. Я рад сердечно успехам нашего балладника: это его оживит. Но жалею, что он много печатает в "Вестнике". Переводом Драйдена²⁴ я не очень доволен: "Певец" - романс - лучше всего. Пора ему взяться за что-нибудь поважнее и не тратить ума своего на безделки; они с некоторого времени для меня потеряли цену, может быть, оттого, что я стал менее чувствителен к прелести поэзии и более ленив духом. Притом же наш приятель имеет имя в словесности: он заслужил уважение просвещенных людей, истинно просвещенных, но славу надобно поддерживать трудами. Жаль, что он ничего путного не напишет прозою. Это его дело. Подстрекай его самолюбие как можно более, не давай ему заснуть в Белеве на балладах: вот подвиг, достойный дружбы, достойный тебя!.. Посылаю тебе, из благодарности за поправки, две басни Крылова, которые, может быть, тебе еще не известны. Жуковский не все счастливо поправил; иное испортил, а иное еще лучше сделал и подал мне новые мысли <...>

  

   П. А. Вяземскому. 17 мая 1814 г. <Париж>

   <...> ...я с удовольствием воображаю себе минуту нашего соединения: мы выпишем Жуковского, Северина, возобновим старинный круг знакомых и на пепле Москвы, в объятиях дружбы, найдем еще сладостную минуту, будем рассказывать друг другу наши подвиги, наши горести, и, притаясь где-нибудь в углу, мы будем чашу ликовую передавать из рук в руки <...>

  

   А. И. Тургеневу. <Октябрь - ноябрь 1814 г. Петербург>

   Вот... мои замечания на стихи Жуковского²⁵. Не мое дело критиковать план, да и какая в этом польза? Он не из тех людей, которые переправляют. Ему и стих поправить трудно. Я мог ошибаться, но если он со мной в иных случаях будет согласен, то заклинаю его и музами, и здравым рассудком не лениться исправлять <...>

  

   П. А. Вяземскому. 10 января <1815 г. Петербург>

   <...> Дашков здесь. Он сказывал мне, что Жуковско<го> стихи несовершенно понравились нашим Лебедям и здешние Гуси ими не будут восхищаться²⁶. Что нужды! Зато Нелединс<кий> плакал, читая их перед императрицей, которой они очень нравятся. Вот лучшая награда. Ошибки в стихах нашего Балладника примечены быть могут и ребенком: он часто завирается. Но зато! зато сколько чувства! какие стихи! и кто говорил с таким глубоким чувством об императоре? Так, любезный друг! Государь наш, который, конечно, выше Александра Македонского, должен то же сделать, что Александр Древн<ий>! Он запретил под смертною казнию изображать лицо свое дурным художникам и предоставил сие право исключительно Фидию. Пусть и государь позволит одному Жуковскому говорить о его подвигах. Все прочие наши одорифмователи недостойны сего... Один хороший стих Жуковск<ого> больше приносит пользы словесности, нежели все возможные сатиры <...>

  

   П. А. Вяземскому. <Январь 1815 г. Петербург>

   <...> Спешу сказать тебе, что Жуковскому дали Анну 2-й степени²⁷. Поздравляю с этим и его, и тебя, и себя. Это мне сказал Тургенев, но еще не верное, он слышал в канцелярии военного министра и просил на всякий страх поздравить Жуковского. Я писал к нему в Белев...

  

   П. А. Вяземскому. Февраля <1815 г. Петербург>

   <...> Что есть у меня в мире дороже друзей! и таких Друзей, как ты и Жуковский. Вас желал бы видеть счастливыми: тебя благоразумнее, а Жуковского рассудительнее. Я горжусь вашими успехами; они мои; это моя собственность; я был бы счастлив вашим счастием...

   <...> Посоветуй Жуковскому приехать сюда для собственной его выгоды. Притолкай его в Петербург. Я говорю дело. Но жить ему здесь не надобно. По крайней мере, так я думаю, и он сам согласен.

  

   П. А. Вяземскому, <Вторая половина марта 1815 г. Петербург>

   <...> От Жуковского я получил письмо. Я называю его - угадай как? Рыцарем на поле нравственности и словесности. Он выше всего, что написал до сего времени, и душой и умом. Это подает мне надежду, что он напишет со временем что-нибудь совершенное. В последней пиесе "Ахилл" стихи прелестны, но с первой строки до последней он оскорбил правила здравого вкуса и из Ахилла сделал Фингала. Это наш Рубенс. Он пишет ангелов в немецких париках. Скажи ему это от меня <...>

  

   Е. Ф. Муравьевой. 21 мая 1815 г. <Деревня>

   <...> Бога ради, пошлите за Жуковским и допросите его, что сделал он с бумагами. Если по первому зову не явится (он на это мастер, я знаю), в таком случае пошлите ему это письмо для улики. Оно, как фурия, пробудит спящую в нем совесть и лишит его сна и аппетита. Шутки в сторону, я его извинять более не могу за леность и беспечность насчет издания²⁸. Как литератор он виноват; как человек, которому вы доверяли по одному уважению к его дарованиям и редкой его душе, он виноват еще более <...>

  

   Е. Ф. Муравьевой. 11 августа 1815 г. Каменец

   <...> Радуюсь, что вы на даче, что Жуковский возьмется кончить начатое дело, и благодарю вас за "Эмилиевы письма" <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <Первая половина июня 1815 г. Деревня>

   <...> Радуюсь, что Жуковский у вас и надолго. Его дарование и его характер - не ходячая монета в обществе. Он скоро наскучит, а я ему еще скорее, и пыльные булевары, и ваши словесники, и ладан хвалебный. Познакомься с ним потеснее: верь, что его ум и душа - сокровище в нашем веке. Я повторяю не то, что слышал, а то, что испытал. Проси его, чтобы он ко мне написал несколько строк на досуге. Я имею нужду в твоей дружбе, в его дружбе. Вот мои единственные сокровища, одно, что мне оставила фортуна! <...>

  

   П. А. Вяземскому. 11 ноября 1815 г. <Каменец-Подольский>

   <...> Ни Дашков, ни Гнедич, ни Жуковский, никто ко мне не пишет из Петербурга; и, я думаю, это Заговор молчания. Но Бог с ними. Из журнала я увидел, что Шах<овской> написал комедию и в ней напал на Жук<овского>²⁹. Это меня не удивило. Жуковский недюжинный, и его без лаю не пропустят к славе <...> Время сгложет его [Шаховского] желчь, а имена Озерова и Жуковского и Карамзина останутся <...> Радуюсь, что удален случайно от поприща успехов и страстей, и страшусь за Жуков<ского>. Это все его тронет: он не каменный. Даже излишнее усердие друзей может быть вредно. Опасаюсь этого. Заклинай его именем его гения переносить равнодушно насмешки и хлопанье и быть совершенно выше своих современников <...> Он печатает свои стихи³⁰. Радуюсь этому и не радуюсь. Лучше бы подождать, исправить, кое-что выкинуть: у него много лишнего. Радуюсь: прекрасные стихи лучший ответ Митрофану Шутовскому <...>

  

   А. И. Тургеневу. <Середина января 1816 г. Москва>

   <...> Еще раз прошу удостоить меня ответом, как можно скорее: и если у вас руки поленятся, то заставьте писать Жуковского. Для дружбы - все, что в мире есть³¹, даже ответ на письмо! Скажите ему, чтоб он не унижался до эпиграмм и забыл забвенных вкусом, не его врагов, а врагов смысла, вкуса и всего прекрасного <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <Начало августа 1816 г. Москва>

   <...> Надобно бы доказать, что Жуковский поэт; надобно, говорю, пред лицом света: тогда все Грибоедовы исчезнут³² <...>

  

   И. А. Вяземскому. 14 января 1817 г. <Хантоново>

   <...> Уведомь меня, где Жуковский; мне к нему крайняя нужда писать о деле для него интересном. Бели бы он был в Петербурге! Как бы это кстати было для моего издания³³: он, конечно, не отказался бы взглянуть на печатные листы и рукопись. Я теперь живу с ним и с тобою. Разбираю старые письма его и твои и еще некоторых людей, любезных моему сердцу <...>

  

   П. А. Вяземскому. <Январъ 1817 г. Хантоново>

   Может поэзия, дружество и все прекрасное воскликнуть: триумф! Давно я так не радовался. Наконец Жуковский имеет независимость³⁴ и все, что мы столь горячо желали, сбылось. Хвала царю, народу и времени, в которое Карамзин и Жуковский так награждены!.. Желаю счастия нашему Жуковскому, желаю, чтобы он вполне оправдал высокое мнение мое о его высоком таланте: желаю, чтобы он не ограничил себя балладами, а написал что-нибудь достойное себя, царя и народа <...> Поэму, поэму! Какую? Она давно в голове его, а некоторые рассеянные члены ее в балладах <...> Поздравь его за меня <...>

  

   Н. И. Гнедичу. <Январь 1817 г. Хантоново>

   Не могу тебе изъяснить радости моей: Жуковского счастие как мое собственное! Я его люблю и уважаю. Он у нас великан посреди пигмеев, прекрасная колонна среди развалин. Но твое замечание справедливо: баллады его прелестны, но балладами не должен себя ограничивать талант, редкий в Европе. Хвалы и друзья неумеренные заводят в лес, во тьму <...> За твою критику надобно благодарить, а не гневаться. Уверен, что в душе сам Жуковский тебе благодарен <...>

   <...> На портрет ни за что не соглашусь <...> Крылов, Карамзин, Жуковский заслужили славу: на их изображение приятно взглянуть <...>

  

   П. А. Вяземскому. 4 марта <1817 г. Хантоново>

   <...> Благодарю Жуковского за предложение трудиться с ним³⁵: это и лестно, и приятно. Но скажи ему, что я печатаю сам и стихи, и прозу в Петербурге и потому теперь ничего не могу уделить от моего сокровища, а что вперед будет - все его, в стихах, разумеется <...> Я согласен с тобою насчет Жуковского. К чему переводы немецкие? Добро - философов <...> Слог Жуковского украсит и галиматью, но польза какая, то есть истинная польза? Удивляюсь ему. Не лучше ли посвятить лучшие годы жизни чему-нибудь полезному, то есть таланту, чудесному таланту, или, как ты говоришь, писать журнал полезный, приятный, философский. Правда, для этого надобно ему переродиться. У него голова вовсе не деятельная. Он все в воображении <...>

  

   П. А. Вяземскому. 23 июня <1817 г. Хантоново>

   <...> Радуюсь, что ты <...> отдохнул с людьми, ибо это, право, люди: Блудов, <...> Тургенев <...>, Северин <...>, Орлов <...>, Жуковский, исполненный счастливейших качеств ума и сердца, ходячий талант! <...>

  

   П. А. Вяземскому. 28 августа <1817 г. Петербург>

   <...> Осенняя погода выжила меня из деревни: надобно было отправиться или в Петербург, или в Москву; дал преимущество Петербургу, который, между нами будь сказано, мне не льнет к сердцу, хотя в нем все и Жучок наш. Вчера я был у Карамзина с ним и с Тургеневым <...>

   <...> Жуковский вступает в новую придворную должность³⁶. Радуюсь истинно, что ему удалось это. Он очень мил; сегодня пудрит свою голову à blanc {набело (фр.).}, надевает шпагу и пр. et tout le costume d'outchitel {в полном наряде учителя (фр.).}, a вчера мы с ним целый день смеялись до надсаду. Он пишет и, кажется, писать будет: я его электризую как можно более и разъярю на поэму. Он мне читал много нового - для меня по крайней мере. Я наслаждаюсь им. Крайне сожалею, что тебя нет с нами <...>

  

   П. А. Вяземскому. <Начало февраля 1818 г. Петербург>

   <...> Я уже написал Жуковскому, что не могу взять на себя издание твоих стихов <...> Жуковский все сладит: поручи ему, но поручу!..

  

   А. И.Тургеневу. <Начало июня 1818 г. Москва>

   <...> Получил письмо ваше <...> Я изумился, прочитав его <...> Между тем входит Жуковский, только что приехавший из Белева. Он напирает "садоводами, с доказательствами, и мы решились. Жуковский пишет письмо к государю³⁷. Вот он сидит там за столиком, полуодетый, а я за другим, в ожидании письма <...>

   <...> Только в июле можно купаться в море, следственно, я должен спешить в Крым. Но Жуковский уговаривает дождаться ответу <...>

   <...> Не знаю, останусь ли здесь до 25-го, Жуковский решит <...>³⁸

  

   А. И. Тургеневу. 13 июня <1818 г. Москва>

   <...> Я решился немедленно отправиться в Одессу вопреки Жуковскому, который советовал остаться в Москве и ожидать ответу вашего <...>

  

   Е. Ф. Муравьевой. 13 июня <1818 г. Москва>

   <...> Жуковский советовал остаться и ожидать здесь ответа, на что я не согласился, ибо здоровье мое есть главное мое попечение <...> С Жуковским я говорил о себе: он вам перескажет мои слова <...>

  

   А. И. Тургеневу. <Исход июня 1818 г. Полтава>

   <...> Жуковскому мой поклон. Утешьте злодея: скажите ему, что баллада из Шиллера прелестна, лучший из его переводов, по моему мнению; что перевод из "Иоганны" мне нравится как перевод мастерской, живо напоминающий подлинник; но размер стихов странный, дикий, вялый <..> Но "Горная песня" и весь IV-й нумер мне не нравится³⁹. Он напал на дурное, жеманное и скучное. Вот моя исповедь. Но обнимите его за меня очень крепко; это ему приятнее моей критики и, может быть, умнее <...>

  

   А. И. Тургеневу. 12 июля (1818 г.) Одесса

   <...> Не шутка - надолго отправиться из родины!⁴⁰ Надобно мне и свои дела устроить, да и с Жуковским поспорить кой о чем <...> которого обнимаю от всего сердца. Он давным-давно у вас и с вами: завидую ему и вам <...>

  

   А. И. Тургеневу. 30 июля 1818 г. Одесса

   <...> Поклон Жуковскому! Знает ли он стихи Мейстера: оду его на победу России?..

   <...> И я утешаюсь мыслию, что из сих голых степей, опаленных солнцем, увижу сосны Петербурга, прелестную Неву и вас с Жуковским; с последним беседую, то есть перечитываю <...>

  

   А. И. Тургеневу. 19 августа <1818 г.> Одесса

   <...> Человек всегда с удовольствием вспоминает о тех, которым был полезен. Обнимаю вас и Жуковского, от всего сердца обнимаю <...>

  

   А. И. Тургеневу. <10 сентября 1818 г. Москва>

   <...> Воейков пишет гекзаметры без меры. Жуковский (!?!?!?!) - пятистопные стихи без рифм, он, который очаровал наш слух, и душу, и сердце... Обнимаю, обнимаю Жуковского, которого браню и люблю, люблю и браню <...>

  

   А. И. Тургеневу. <1818 г. Петербург>

   Благодарю за III нумер "Для немногих", который прочитал с удовольствием, и за Сегюра; возвращаю его. Скажу мимоходом: как мой ум (по словам А. И. Тургенева) ни мелок, ни поверхностен, а все-таки недоволен мелкими стихами нашего Жуковского и мелкою философиею Сегюра. Но рассказ в Сегюре и описания в Жуковском прелестны: вот сходство между ними. Поищем разницы. Сегюр выписался, Жуковский никогда не выпишется, если мы не задушим его похвалами <...>

  

   Д. Н. Блудову. <Начало ноября 1818 г. Петербурга

   Мы видимся часто, хотя Карамзин и вступил в Российскую академию и на днях будет читать речь в ее услышание. Жуковский и Филарет также членами оной Академии⁴¹. Но первый за эту честь заплатил дорого: так простудился, что по сю пору лежит и бредит. Болезнь его может превратиться в неизлечимую, если он не вспотеет вовремя. Шутки в сторону, он болен <...> Возвратимся к Академии. На другой день торжествен<ного> вступления в оную Жуковс<кий> явился к нам бледен, как мертвец, как вышедший из Трофония пещеры, рассказывал нам чудеса и поручил мне возвестить вам о своем нисшествии в лимб академический <...> "Северная почта" возвестила публике: что Жук<овский> и Фил<арет> поступили на упалые места, и редактор оной заметил, что слова упалые места есть собственное выражение Академии. Упалое место, говоря о праздных местах, пустых или порожних академических, очень забавно, и замечание редактора остро и зло <...> Жуковск<ий> пишет глаголы и погрузился в грамматику <...>

  

   С. С. Уварову. Май 1819 г. Неаполь

   <...> Поздравляю любителей поэзии <...> с прекрасными стихами