Главная » Книги

Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников, Страница 35

Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников



твержения Богом до последней судьбы его, открытой в Апокалипсисе.
   Судя по некоторым тирадам, которые писец его мог запомнить, это должно быть чудное произведение созревшего, но никогда не постаревшего гения Жуковского. Можно себе представить все величие картин, когда знаешь, что он ведет своего странника по всем векам, бросает его во все страшные мировые перевороты, в которых погибали целые племена и народы и оставался один только он, все с тою же печатию отвержения на лице, все с теми же неизнашиваемыми одеждами на теле, все с тою же грустию в сердце о неизбежном мучении на земле. Наконец наш бессмертный поэт приводит его на остров Патмос, где он встречает старца Иоанна, который открывает ему последнюю судьбу его11. По рассказам писца, Жуковский писал эту часть почти словами Апокалипсиса12, перелагая их только в свой классический гекзаметр. К сожалению, эта великая поэма не докончена. Но и это, конечно, не без особого Промысла Божия: ибо если Ему угодно было внушить своему избранному певцу такое вдохновение - а в этом мы не смеем сомневаться, - то Его же премудрости прилично было и остановить трость книжника-скорописца на том пределе, дальше которого еще не возносилось ведение человека, озаренное даже Духом Святым. Насчет перевода "Илиады" В. А. Жуковский еще за полтора года перед сим сообщил мне по секрету, что имеет мысль перевести и "Илиаду", как он переводил "Одиссею". "Для этого, - говорил он, - я беру в руки Гнедича, прочитаю из него страницу или две, потом прочитаю то же самое по-немецки и затем начинаю писать сам по чутью, с каким я переводил и "Одиссею". Выходит иногда, что мой стих сходится от слова до слова со стихом Гнедича, и тогда я замечаю, что это все-таки стих мой; а в другой раз я поправляю свой перевод по Гнедичу и тогда тут же делаю выноску, что это не мой стих. Но (прибавил он) вы пока об этом не говорите никому".
   В 1850 году я был тоже в Бадене по делу и оставался там несколько дней. Пользуясь этим временем, Василий Андреевич просил меня просмотреть некоторые написанные им статейки религиозного содержания13. "Я хочу, - говорил он мне, - попробовать, нельзя ли сделаться философом, не учившись философии, а только зная одно Священное писание. Но как я догматике не учился, то вы посмотрите хорошенько, не сделал ли я какой ошибки против догматов. Можно хорошо понимать христианство: но мы живем в церкви и без церкви жить не можем. Человеку нужна власть; надобно, чтоб над ним был авторитет, который бы всегда имел право сказать ему: ты заблуждаешься. Что сталось с протестантством после того, как Лютер отверг церковь? Церковь его была тогда и больна, и развращена: да он, восстав против злоупотреблений, действовал так, что подрывал самые основания церкви. И вот теперь в Германии смотрите, что делается в протестантстве. Что такое церковь? Это круг, в котором можешь обращаться сколько хочешь с твоим разумом; но не выходи за пределы этого круга. А вне церкви что? Безграничная пустота, простор для блуждающих". Эти мысли были любимою темою его частых собеседований со мною. Христианство было для него всегдашним предметом глубоких изучений.
   В заключение я не могу не вспомнить и с своей стороны о каком-то предчувствии близкой потери для России ее заслуженного поэта. Это было в феврале нынешнего года. Василий Андреевич прислал мне маленькое собрание своих стихотворений, всего на восьми печатных осьмушках, посвященных им своим детям: Павлу Васильевичу и Александре Васильевне Жуковским. В этой брошюрке было всего шесть стихотворений, из которых первые два: "Птичка" и "Котик усатый", сложены им для первого учения детей своих русскому произношению. Но надобно было, чтобы, получивши эту книжку, я развернул ее на пятом стихотворении "Царскосельский лебедь". Это была уже не детская басня, но какое-то таинственное описание прежде знакомого лебедя, который жил, был молод, состарился в одиночестве, пропел свою лебединую песнь.
  
   А когда допел он, на небо взглянувши
   И крылами сильно дряхлыми взмахнувши,
   К небу, как во время оное бывало,
   Он с земли рванулся... и его не стало
   В высоте... И навзничь с высоты упал он;
   И прекрасен мертвый на хребте лежал он,
   Широко раскинув крылья, как летящий,
   В небеса вперяя взор уж негорящий14.
  
   Прочитав это стихотворение и перевернув страницу, на которой последний (VI) номер составлял "Боже, царя храни!", я невольно подумал: неужели это в самом деле предчувствие скорой кончины его самого, так поэтически изображенной в этих последних строках?15 Как бы то ни было, но после, когда я стоял над бездыханным телом Жуковского, мне невольно вторились его три последние стиха:
  
   И прекрасен мертвый на хребте лежал он,
   Широко раскинув крылья, как летящий,
   В небеса вперяя взор уж негорящий...
  

Комментарии

  
   Иоанн Иоаннович Базаров (1819-1895) - протоиерей, духовник особ царствующего дома, автор богословских трудов, мемуарист. О широкой образованности Базарова свидетельствует его участие во втором карлсруйском издании поэмы М. Ю. Лермонтова "Демон" (1857). (См.: Лермонтов М. Ю. Полн. собр. соч. / Ред. текста и коммент. Б. М. Эйхенбаума. М.; Л.: Academia, 1935. Т. 3. С. 631).
   Базаров - один из близких Жуковскому людей в заграничный период его жизни. Он его духовник, подготовил к принятию православия жену поэта. Сохранились письма поэта к Базарову (РА. 1869. Стб. 87-99).
   "Воспоминания о В. А. Жуковском" и письмо "Последние дни жизни Жуковского" - непосредственный отклик Базарова на смерть поэта. "Воспоминания протоиерея" И. И. Базаров писал в конце 1880 - начале 1890-х годов по желанию королевы Вюртембергской Ольги Николаевны.
  

ВОСПОМИНАНИЯ О В. А. ЖУКОВСКОМ

(Стр. 445)

  
   Известия Отделения русского языка и литературы. 1853. Т. 2, No 8-9. С. 139-144.
  
   1 Ошибка памяти Базарова: Жуковский переселился из Дюссельдорфа во Франкфурт-на-Майне не в 1843, а в начале 1844 г.
   2 Упоминаемая И. И. Базаровым книга Э.-Р. Штира находится в библиотеке Жуковского с многочисленными пометами поэта и записями Базарова (Описание, No 2191).
   3 ...безверие... - очень часто употребляемая Жуковским метафора политической жизни Европы 1840-х годов (см., например, статью "О происшествиях 1848 года" - Изд. Архангельского, т. 10, с. 119).
   4 ...человек, служивший при нем до последней минуты - камердинер Жуковского Василий Кальянов.
   5 ...радостное событие... - решение Е. А. Жуковской принять православную веру.
   6 Речь идет о смерти жены И. И. Базарова, последовавшей в 1850 г.
   7 ...указал мои ошибки... - Здесь скорее всего имеется в виду критический разбор Г. Дестуниса "О переводе Одиссеи В. А. Жуковского" (ЖМНП. 1850. Ч. 57, кн. 8, отд. П. С. 59- 98), отличающийся вниманием к буквальной точности перевода; ...поскалил зубы... наговорил чепухи... - Эти слова, вероятно, относятся к статье Е. Ф. Розена "Поэма Н. В. Гоголя об Одиссее" (Северная пчела. 1846. No 181. С. 712), содержащей грубые выпады в адрес Гоголя и его статьи "Об "Одиссее", переводимой Жуковским".
   8 Имеется в виду запись И. И. Базаровым рассказа Е. А. Рейтерн об истории ее любви к Жуковскому, печатаемая в наст. изд. под названием: Е. А. Жуковская. Из "Воспоминаний".
  

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ ПРОТОИЕРЕЯ"

(Стр. 450)

  
   PC. 1901. No 2. С. 292-294, 300.
  
   1 П. В. Жуковский родился 1/13 января 1845 г.
   2 Имеется в виду путешествие наследника по России в 1837 г.
   3 Речь идет о публикации письма "Последние дни жизни Жуковского".
  

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ ЖУКОВСКОГО

(Стр.451)

  
   РА. 1869. Стб 99-111.
  
   1 Воспоминания И. И. Базарова написаны в форме письма неустановленному адресату. Наличие французского текста этого письма в архиве П. А. Вяземского (ЦГАЛИ. Ф. 195. Оп. 1. Ед. хр. 950а) позволяет предположить, что адресатом письма о. Базарова был именно он.
   2 В 1852 г. Пасха (по старому стилю) приходилась на 30 марта; Жуковский просил Базарова приехать на шестой неделе Великого поста, т. е. 17-22 марта.
   3 Фомина неделя - вторая по Пасхе, начинается воскресеньем (Красной горкой). Понедельник Фоминой недели в 1852 г. - 7 апреля (по ст. стилю).
   4 Петровский пост - пост перед Петровым днем (29 июня по ст. стилю).
   5 На время Петровского поста был назначен обряд перехода Е. А. Жуковской в православную веру. В связи со смертью Жуковского этот обряд был отложен до сентября 1852 г.
   6 О Юстинусе Кернере см. коммент. к разделу "Из немецких воспоминаний о Жуковском" в наст. изд. Поэму "Странствующий жид" Кернер не переводил.
   7 Мат. 24, 20-44; Map. 24, 17-41; Лук. 22, 14-46.
   8 Вел. кн. Ольга Николаевна, с 1846 г. - королева Виртембергская.
   9 Имеется в виду ветхозаветная легенда о великом потопе и о Ное, который узнал о прекращении потопа, выпустив из ковчега голубя; в первый день голубь принес в клюве масличную ветвь, а во второй - не вернулся (Быт. 13, 8-12).
   10 Место временного захоронения тела Жуковского было отмечено камнем с надписью из стих. "Воспоминание" (ПГП, т. 3, с. 657).
   11 Имеется в виду средневековый апокриф, рожденный местными палестинскими преданиями, связанными с неясными упоминаниями Евангелия о награждении и каре бессмертием (Мат. 16, 28; Иоан. 20, 22; Лук. 9, 27; Map. 9, 1). В начале XVII в. в Германии на основе этого апокрифа была создана народная книга Ahasvérus, которая и послужила источником многочисленных литературных обработок.
   12 По первоначальному замыслу Жуковского стихотворное переложение Апокалипсиса должно было войти в поэму "Странствующий жид". Но переложение так разрослось, что поэт выделил его в самостоятельное произведение, написав сокращенный вариант для поэмы.
   13 ...статейки религиозного содержания. - Речь идет о цикле прозаических статей "Мысли и замечания", куда вошли статьи философско-религиозного содержания.
   14 А когда допел он... - цитата из стих. "Царскосельский лебедь" Жуковского.
   15 Аллегорическую природу стих. "Царскосельский лебедь" почувствовал П. А. Вяземский. 20 января/3 февраля 1852 г. он писал Жуковскому: "Ах ты мой старый лебедь, пращур лебединый, да когда же твой голос состареется? Он все свеж и звучен, как и прежде... Да что это за лебедь, вымысел, аллегория или быль?" (ПВЖ, с. 70).

Вл. Кривич

НА КЛАДБИЩЕ

АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЫ

29-го ИЮЛЯ 1852 ГОДА

  
   О дети, о друзья, на мой спокойный прах
   Придите усладить разлуку утешеньем.
   В сем гробе тишина; мой спящий взор закрыт;
   Мой лик не омрачен ни скорбью, ни мученьем,
   И жизни тяжкий крест меня не бременит.
   Спокойтесь, зря мою последнюю обитель;
   Да мой достигнет к вам из гроба тихий глас,
   Да будет он моим любезным утешитель;
   Открыто мне теперь все тайное для вас.
   Стремитесь мне вослед с сердечным упованьем,
   Хранимы Промысла невидимой рукой:
   Он с жизнью нас мирит бессмертья воздаяньем;
   За гробом, милые, вы свидитесь со мной1.
  
   Это голос нашего ветерана-поэта, которого мы недавно похоронили, голос нашего Жуковского. Идите, русские люди, и поклонитесь праху поэта; этот прах теперь покоится не в чужой земле, не между чуждых гробов, а покоится на родине, подле другого драгоценного нам праха, близ гробов многих знаменитых русских людей. Поэт любил мечтать о прекрасной загробной жизни, которая дается в дар любящим все прекрасное, и вот он дождался: его прекрасная душа теперь наслаждается и вечно будет наслаждаться этою жизнию; а его могилу с любовью будут посещать и наши внуки, и правнуки, и все грядущие поколенья. Завидная участь! но такова участь всех, кто может от чистого сердца сказать вместе с Жуковским:
  
   Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах
      Я видел земное блаженство,
   Что может разрушить в минуту судьба,
   Эсхин, то на свете не наше;
   Но сердца нетленные блага: любовь
      И сладость возвышенных мыслей...
   При блеске возвышенных мыслей я зрел
      Яснее великость творенья;
   Я верил, что путь мой лежит по земле
      К прекрасной, возвышенной цели2.
  
   Я не был в церкви, где стоял гроб Жуковского, не видал печальной церемонии при отпевании, потому молчу об этом, в надежде услышать от других красноречивые описания. В то время я бродил по кладбищу, беспрестанно подходя к новой могиле, уже готовой принять прах поэта. Здесь стояли два могильщика, приготовив полотно для спуска гроба; приходившие беспрестанно к ним обращались с вопросами, и они часто указывали на соседнюю беломраморную гробницу, перед которою всякий останавливался с благоговением, произнося имя Карамзина. Прошло с лишком двадцать шесть лет, как по всей Руси пронеслась горестная весть об утрате историка русского народа; двадцать шесть лет назад эта могила была еще свежая, и много горячих слез на нее падало; в двадцать шесть лет много памятников окружило эту славную могилу, и наконец возле нее осталось только одно праздное место. Теперь и оно занято, но занято прахом славного поэта, который был не чужд Карамзину, проходя с ним по одному поприщу - благородному и возвышенному: он может назваться родным братом Карамзина. Где же лучше всего, как не тут, можно было избрать место для могилы Жуковского? Эти две могилы родственны между собою точно так же, как в некотором от них отдалении родственны две славные могилы, перед которыми с благоговением останавливаются русские люди, могилы Гнедича и Крылова. Друзья и сослуживцы при жизни, оба эти поэта дружно и благотворно действовали на своем поприще: один нас знакомил с богатою гомеровскою поэзией3, подарив нам книгу, по которой несколько веков вся Греция воспитывала свой дух, по которой и мы часто воспитываем свое сердце и развиваем свой эстетический вкус; другой знакомил русских людей с самим собою и, показывая им все их стороны, заставил их с уважением смотреть на самих себя. Оба они зараз исполняли великую задачу: один старался, чтобы русский человек сознал самого себя, - как необходимое дело для всякого духовного развития; другой старался, чтобы русский человек узнал то, что было вне его сферы, другой мир, другую жизнь, и чрез то получил бы возможность ясно сознавать свою общечеловеческую сторону и только под ее строгим влиянием развивать свою народность. Такую же связь в действии, на одном и том же поприще, мы замечаем между Карамзиным и Жуковским: оба они особенно действовали на наше сердце, возбуждая в нас эстетическое чувство; один увлекал прекрасною, гармоническою, простою речью, до него неслыханною, другой - прекрасным поэтическим стихом, также прежде неслыханным; один нас знакомил с нашею собственною историей, заставил нас оглянуться на наше прошедшее и сознать нашу многозначительную историческую личность; другой нас знакомил с чужим поэтическим и вместе историческим развитием; один в нас возбуждал прекрасное чувство народное, другой прекрасное чувство общечеловеческое, знакомив с поэзией сердца, с его тайными и высокими стремлениями, с его отрадами и страданиями, с его грустью и сладкими надеждами. И их ли не следует соединить одним венком? Их ли могилам не прилично быть вместе? Но я обращаюсь к своим наблюдениям. Могила, приготовленная для Жуковского, была выложена кирпичом, выбелена известью и украшена прекрасными цветами, - украшение весьма приличное для могилы поэта. Вокруг нее беспрестанно толпился народ. Сюда приходили старики, бывшие свидетелями первой славы Жуковского, с увлечением молодости запомнившие каждый его стих; сюда приходили молодые люди, узнавшие о Жуковском уже на школьных скамейках, привыкшие с его именем соединять чистый романтизм, туманную мечтательность и грусть по сердечной утрате; они никогда не видели Жуковского, но представляли себе его маститым благочестивым старцем, который мог назваться почтенным дедом для их поколения; сюда прибегали и дети, с невинным любопытством заглядывая в могилу и восхищаясь более ее цветами; они еще ничего не могли знать о Жуковском, но будет время, когда их юные сердца сильно забьются при этом имени, когда они признают свое с ним родство, потому что Жуковский по преимуществу поэт юности и любви; будет время - и вспомнят они этот день и этот час, когда они с детским любопытством заглядывали в могилу Жуковского, и тогда расскажут о том своим меньшим братьям и товарищам. Сюда приходили и дамы, которые, может быть, не раз мечтали девическими мечтами над поэзией Жуковского, и, может быть, не раз при чтении в их глазах блестели слезы. Я наблюдал над выражением лиц всех взрослых приходящих и на всех читал одно, читал, что они хорошо знают, кто был Жуковский, и пришли на его могилу не из простого любопытства, а из любви и сочувствия к поэту, пришли на погребение человека родного. Смотря на все это, я невольно припоминал прекрасные стихи Пушкина о Жуковском, который называл певца "Руслана и Людмилы" своим учеником, превзошедшим учителя. Я думал, как было бы прилично читать эти стихи на памятнике Жуковского:
  
   Его стихов пленительная сладость
   Пройдет веков завистливую даль,
   И, внемля им, вздохнет о славе младость,
   Утешится безмолвная печаль
   И резвая задумается радость4.
  
   Я прислушивался к голосам и в некоторых из них мог разобрать повторение тех же самых стихов и выражение того же самого желания. Не раз слышал я шепот почтенных людей: славный был человек Василий Андреевич, прекрасный человек! и чаще всего: он был добрый человек. Да, он был добрый, и может ли поэт быть недобрым человеком. Поэт всегда сходит в могилу увенчанный двойным венком - венком певца и венком доброго, великодушного, сострадательного и милосердого человека. И эти две славы от современников переходят в другие поколения. Я помню и всегда буду помнить тот вечер, когда я посетил Званку, жилище Державина на берегу Волхова: добрые крестьяне не могли понять моего чувства как чувства к славному родному поэту; они не знали, что между нами Державин славится славой поэта; между ними он славится только славою доброго человека, доброго барина. И как приятно, как отрадно было слышать тот общий голос, голос старика и молодого, по прошествии 34 лет после смерти доброго поэта; все единодушно говорили: добрый был человек Гаврило Романович, дай Бог ему царство небесное! И, верно, еще много лет будет жить эта слава доброго человека на берегах Волхова и утешать собою всех добрых людей. Верно, и о Жуковском долго не забудется та же слава, верно, со слезами благодарности многие будут о нем вспоминать как о великодушном и добром человеке и передавать о том весть своим детям. Слава его как поэта никогда не забудется. Я был свидетелем прекрасного чувства и о нем расскажу вам, мои читатели.
   Я стоял близ кладбищенских ворот, прислонившись к одному памятнику; входит дама, лет около тридцати, одетая просто, оглядывается во все стороны и, не видя того, чего искала глазами, обращается ко мне с просьбою показать ей могилу Жуковского. Я провел ее к могиле. Увидав цветы, украшавшие внутренность еще праздной могилы, она убедительно просила могильщика достать ей на память один цветочек. Могильщик отказал, имея, вероятно, в виду, что если все захотят последовать ея примеру, то наконец в могиле не останется ни одного цветка. Но она не отставала, просила его самым нежным, умилительным голосом, говорила, что она уезжает за полуторы тысячи верст, что ей приятно увезти с родины хотя один листик из цветов, украшающих могилу поэта Жуковского; просила не какого-нибудь роскошного цветка, а листик от самого простого из всех, какие там были. И могильщик не мог более отказывать такой просьбе, молча спустился в могилу и достал ей маленький цветочек. Бережно она завернула его в свой платок, как какое-нибудь сокровище. Конечно, скоро увянет и засохнет этот цветок, но, верно, и засохший он будет храниться долго-долго где-нибудь в почетном месте, тесно связывая с собою воспоминание о поэте. Вот прекрасная дань славе поэта! И нужно сказать, что русские умеют уважать память своих замечательных отживших писателей. Как часто случается на могиле того или другого писателя видеть венки и разложенные цветы и как радостно смотришь на это, зная, что никого из кровных родных не осталось после покойника; чья же рука могла украсить его могилу? Вот и теперь роскошный свежий венок колеблется на памятнике дедушки Крылова; и какой добрый внук мог бы лучше украсить могилу своего родного деда? Всякий невольно с умилением останавливается перед этим памятником и долго на него смотрит и, верно, благодарит того, чья рука позаботилась принести прекрасный венок. А сколько таких венков на славных могилах бывает в праздник Александра Невского, когда сюда стекается не одна тысяча народу! Спасибо вам, русские люди!
   В половине первого часа гроб Жуковского торжественно внесли на кладбище, которое наполнилось народом. Погребение осчастливили высочайшим присутствием его императорское высочество наследник цесаревич со своею августейшею сестрою ея императорским высочеством великою княгинею Мариею Николаевною. Здесь можно было видеть много заслуженных людей, трудящихся на различных поприщах; все здесь были почитатели поэта, все теснились к его могиле, чтобы бросить горсть песку, чтобы сказать над гробом: мир твоему праху! С этого дня эта свежая могила будет долго украшаться прекрасными цветами, которые нарочно будут с собою приносить русские люди в знак памяти о поэте.
  
   И пусть у гробового входа
   Младая будет жизнь играть
   И равнодушная природа
   Красою вечною сиять8.
  

Комментарии

   Сведений об авторе воспоминаний обнаружить не удалось.
  

НА КЛАДБИЩЕ АЛЕКСАНДРО-НЕВСКОЙ ЛАВРЫ 29-го ИЮЛЯ 1852 ГОДА

(Стр. 459)

  
   СО. 1852. Т. 7: Смесь. С. 1-6.
  
   1 О дети, о друзья... - цитата из "Стихов, вырезанных на гробе А. Ф. Соковниной" (1808) Жуковского.
   2 Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах... - цитата из стих. Жуковского "Теон и Эсхин" (1814).
   3 Здесь имеется в виду перевод "Илиады" Гомера, над которым Н. И. Гнедич работал с 1807 по 1828 г.
   4 Вл. Кривич цитирует известную пушкинскую надпись "К портрету Жуковского" (1818). На надгробном памятнике Жуковского вырезаны любимые им евангельские стихи, которые он выбрал и для надгробных памятников М. А. Мойер и А. А. Воейковой: "Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Мя веруйте; в дому Отца Моего обители многи суть: аще ли же ни, рекл бых вам: иду уготовати место вам, и аще уготовлю место вам, паки прииду и пойму вы к Себе: да, иде же есмь Аз, и вы будете".
   "Приидите ко Мне все труждающиеся и обременении, и Аз упокою вы. Возьмите иго Мое на себе и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем и обрящете покой душам вашим; иго бо Мое благо, и бремя Мое легко есть" (Иоан. 14, 1-3; Мат. 11, 28-30).
   5 И пусть у гробового входа... - цитата из стих. А. С. Пушкина "Брожу ли я вдоль улиц шумных..." (1829).

M. П. Погодин

ПОЕЗДКА В БЕЛЕВ

  
   Авдотья Петровна1 сидела за пяльцами, вышивая шелками одежду на престол в Дерпт, с таким искусством, которое принесло бы честь молодой мастерице. <...>
   После первых приветствий и сообщения московских, впрочем не очень и любопытных, новостей, разговор обратился тотчас к Жуковскому. Вся комната была полна воспоминанием о нем. Мы встали. Вот три картины, которые висели всегда над его письменным столом: портрет друга его молодости, его суженой, которой, однако, судьба не допустила принадлежать ему, Марьи Андреевны Протасовой, вышедшей потом замуж за дерптского профессора Мойера, ее могила в Дерпте; могила старшей сестры ее, "Светланы", Александры Андреевны, бывшей за А. Ф. Воейковым. Об этих картинах упоминает Зейдлиц в биографии Жуковского, который, отъезжая в чужие края, оставил было их у него в Петербурге, потом воскликнул в задумчивости, между тем как Зейдлиц подписывал у него какую-то деловую бумагу: "Нет, я с ними не расстанусь!" С этими словами он вынул их из рам, сложил и велел отнести в свою карету2. С тех пор они висели у него всегда перед глазами в его кабинете, а по кончине его достались А<вдотье> П<етровне>. Тут же портрет Александры Андреевны Воейковой и картина, представляющая Жуковского с А. И. и Н. И. Тургеневыми, у решетки Летнего сада, на проводах Сергея Ивановича3. На другой стороне портрет Жуковского почти во весь рост и портрет дочери Анны Петровны Зонтаг с ее мужем. <...>
   <...> К портретам, приводившим живо на память прошедшее время, присоединились три тома писем Жуковского, обнимающих всю его жизнь и хранящихся в особом кивоте у А. П., и, наконец, живые рассказы, которых не заменяют никакие картины и никакие писания.
   Мне хотелось узнать об отношениях Воейкова к семейству Протасовых. Жуковский привез его после путешествия, а познакомился с ним в Москве, вскоре по выходе из пансиона.
   Мягкость, нерешительность, какая-то особая мистическая покорность обстоятельствам или воле Провидения, как он сам говорил, вот отличительные свойства Жуковского, бывшего не способным ни к каким энергическим действиям. Эта мягкость помешала ему соединиться с предметом любви своей и побудила согласиться на брак ее с посторонним человеком.
   Авдотья Петровна была особенно дружна с Марьей Андреевной. Она увидела ее в день ее смерти 1823 года, и вот каким образом: в деревне у нее сильно занемог ребенок, сын Рафаил двух лет, которого она горячо любила. Однажды он сильно страдал, сидя на своей кроватке. Она не спускала с него глаз, но вдруг нечаянно взглянула на дверь и видит так живо входящую Марью Андреевну, что бросается к ней навстречу, восклицая: "Маша!" Но в дверях никого и ничего не было. Ей сделалось дурно. В эту самую ночь, в этот самый час скончалась в Дерпте Марья Андреевна4. <...>
   Зашла речь о детях Жуковского. Не странно ли располагается судьба русских людей. Дети Жуковского должны бы, кажется, здесь, в Белеве, найти себе приют, на руках у друзей их отца! Нет, они отброшены на берега Рейна и едва ли знают настолько русский язык, чтоб понимать сочинения своего отца. Авдотья Петровна годами не имеет от них известия.
   Так воспитаны отдельно дети Карамзина и очутились в конных артиллеристах. О детях Пушкина и говорить нечего: где они, что они! Какое сношение имеем мы с детьми Хомякова, о которых так горячо писал ко мне Шевырев из Италии. Мы только встречаемся с ними случайно. Молодое поколение вообще как будто чуждается старых друзей. Грустно, а ничего не сделаешь, как говорят наши деловые люди. Мы были гораздо привязаннее к старому, старым и старине: вот, например, - готовишься уже на том свете встретиться с Жуковским, а нет, и на этом еще с удовольствием посещаешь место его рождения и воспитания; собственные же дети и знать их не хотят. Впрочем, может быть, это старческое мое брюзжание.
   <...> Мы сделали план с Н. А.5, чтоб завтра, в пятницу, отобедать пораньше и тотчас поехать в Белев, завернуть по дороге в Мишенское, колыбель Жуковского, в Белеве взять тройку, чтоб ехать через Козельск в Оптину пустынь. <...> В субботу поутру, после обедни, из Оптиной пустыни отправиться в Долбино, навестить вдову Ивана Васильевича6 и осмотреть места, где провел он последние годы своей жизни. <...> План наш был исполнен, но только в первой его части. Утро в пятницу прошло в воспоминаниях о всех членах замечательного семейства и о наших общих друзьях, которых число беспрестанно уменьшается. После раннего обеда мы тотчас отправились.
   Мишенское находится в трех верстах от дороги, немного в сторону. Заросший травою двор, ветхие службы, низенький одноэтажный дом, полуразвалившиеся флигеля, запущенный сад - все это уже не в том виде, как было, когда родился и жил здесь Жуковский. Одна церковь сохранилась совершенно. И холм в ее соседстве, с крутым обрывом над обширною, ровною луговиною, - холм, на котором Жуковский перевел "Сельское кладбище", Грееву элегию, напечатанную Карамзиным в "Вестнике Европы" 1803 года7.
  
   Уже бледнеет день, скрываясь за горою,
   Шумящие стада толпятся над рекой,
   Усталый селянин медлительной стопою
   Идет, задумавшись, в шалаш покойный свой8.
  
   Место действительно живописное, с видимой далью. Молодому впечатлительному юноше можно было прийти в восторг!
   С неизъяснимым удовольствием припоминал я здесь разные стихотворения Жуковского и всю жизнь его, с которою особенно познакомил теперь нас, его соотечественников, Зейдлиц.
   Характер Жуковского есть наше сокровище. Никто больше его не подходит к Карамзину, впрочем одною стороною. Карамзин - тому нет уже образца.
   Мишенское, село почти подгородное, где Жуковский родился, воспитывался, где открылся его талант и где он сделал первые опыты, где погребен его отец и его друзья, должно бы быть как-нибудь обращено на общественное доброе дело. Владетельница его, дочь Анны Петровны Зонтаг, рожденной Юшковой, племянницы по матери Жуковского, в замужестве за австрийским чиновником, поселившаяся в Австрии, уступит охотно господскую усадьбу с садами и службами под благотворительное заведение. Пусть бы здесь воспитывались бедные белевские девочки, а в Белеве мальчики. Выручка от сочинений Жуковского могла бы быть обращена хоть отчасти на содержание. Много соберут друзья и родные. Остальное, верно, будет рад пожаловать августейший воспитанник. А всего лучше приобрести Мишенское сыну Жуковского и здесь поселиться. <...>
   Было еще светло. Мы отправились осмотреть так называемый дом Жуковского9, выстроенный им для его матери, где он жил с нею, впрочем, одну только зиму. Князь Вяземский думает устроить здесь училище. Дом этот находится почти за городом - и, разумеется, должен быть возобновлен, если помещать в нем какое-нибудь заведение. Выстроенный с лишком 60 лет назад, он теперь чуть держится. Здесь жил Жуковский зиму 180.. года10. К этим покоям относятся следующие места из писем Марьи Андреевны Мойер, друга души его со времен детства, от которой он должен был отказаться, повинуясь непреклонной воле ее матери, не хотевшей нарушить закон о родстве, хоть и не совсем близком (из письма Зейдлица).
   Мы обошли все комнаты в верхнем этаже, где помещается хозяин, бедный чиновник, обремененный многочисленным семейством. Ему очень хочется освободиться от дома, составляющего все его достояние. Передать ему цену - доброе дело в память о Жуковском. При доме есть порядочный сад, то есть пустырь с несколькими яблонями, заросший травою, где можно развести сад. Училище по отдаленности от средины города устроивать здесь нельзя: учеников сюда и калачом не приманишь, а разве приют, где дети жили бы безвыходно или по крайней мере оставались на целый день, - или, наконец, перевести сюда городскую библиотеку Жуковского. Что-нибудь, а надо делать поскорее.
   Нынешний государь был в этом доме еще наследником в 1837 году11, подарил тогдашнему владельцу, какому-то чиновнику, золотую табакерку и сказал: "Береги же дом Жуковского!" Добрый человек так возгордился, что к нему приступу не было. Потом, по отъезде великого князя, он поскакал по городу без шляпы, держа пожалованную табакерку над головою, и начал вести себя непристойно, делать разные грубости начальникам. Напрасно они увещевали его. "Наследник велел мне беречь дом Жуковского", - твердил он в ответ и оправдание. Ему велели подать в отставку. "Никто не может меня отставить. Мне наследник велел беречь дом Жуковского", - повторял он беспрестанно и написал грубое письмо к губернатору12.
   Между тем смерклось, домой мы воротились уже поздно вечером, и разговор обратился опять к старине. Авдотья Петровна рассказала нам несколько примечательных случаев из жизни покойных обитателей этой исторической местности.
   Жуковский был в Белеве в последний раз в 1837 году, путешествуя с наследником, нынешним государем. Не доезжая Москвы, он испросил себе увольнение на несколько дней, чтоб посетить свою родину. Авдотья Петровна только что воротилась тогда из-за границы, где во Франкфурте-на-Майне была свидетельницею городских приготовлений поднесть лавровый венок осьмидесятилетнему Гете13. Она вздумала увенчать таким венком и Жуковского в его родном городе и сообщила эту мысль обывателям. Венок был заказан в Москве по ее рисунку: числом листов соответствовал числу лет Жуковского, вставленными изумрудами изображались капли росы. В Туле наследник узнал как-то о приготовленном торжестве и сказал Жуковскому, что его собираются увенчать в Белеве. Жуковский написал тотчас Авдотье Петровне, чтобы она убедила белевцев отложить их намерение: иначе он не приедет. Это очень огорчило Авдотью Петровну, но делать было нечего, и она должна была оставить свою мысль, стоившую ей очень дорого. Жуковскому была поднесена хлеб-соль на серебряном блюде. Его встретил весь город; вечером была иллюминация, и он прогуливался по бульвару, окруженный толпою.
   Обед в пятницу приготовлен был в библиотеке Жуковского. Она украшена была, как и портрет Жуковского, цветами и зеленью. При входе играла музыка, крыльцо окружено толпами народа. <...>
  

<РЕЧЬ М. П. ПОГОДИНА НА ОБЕДЕ,

ДАННОМ В ЕГО ЧЕСТЬ>

  
   Я приехал в Белев на пути в Киев, чтоб посетить дорогих друзей, из которых, осмеливаюсь так назвать, старшая, Авдотья Петровна Елагина, была добрым гением всех моих товарищей, старших и младших, во все продолжение нашей литературной и общественной жизни, от которой все мы, в случае нужды, получали всегда и советы, и одобрение, и утешение.
   Второй моей целью было увидеть места, освященные началом поэтической деятельности Жуковского, который, вслед за Карамзиным, имел благотворное влияние на все наше поколение, теперь уже отживающее свой век. Мне хотелось увидеть места, где, в кругу родных, получил он первые самые сильные впечатления, где он делал первые свои опыты, произнес первые звуки, которые впоследствии отозвались на судьбе всей русской словесности - и на душе его августейшего воспитанника, нынешнего государя-освободителя. Вот в какой связи находится Белев с современною русскою жизнию и, следовательно, всею русскою историею.
   И вам угодно было, Мм. гг., чтобы в этих приснопамятных местах я получил такой лестный для меня знак внимания и сочувствия к моим посильным трудам или хоть к добрым намерениям!
   Не стану говорить, какое новое удовольствие ощущаю в эти минуты, удовольствие неожиданное и тем более сладкое.
   В 1845 году я имел честь принимать участие в открытии памятника Карамзину в Симбирске. За столом мне привелось высказать желание, чтобы в Симбирске всегда находились люди, готовые идти по следам Карамзиных, Дмитриевых, Тургеневых, Языковых, тамошних уроженцев. Здесь, в Белеве, позвольте мне пожелать, чтоб духовное наследство Жуковского и, если могу присоединить к нему Киреевских, его близких родных и последователей, - эта искренняя горячая любовь к добру, просвещению, свободе, благородной, человечной, благочестивой, всегда здесь не только не оскудевала, но развивалась, процветала и распространялась на пользу и славу Отечества. <...>
   Кстати, приложу здесь краткую записку о Жуковском1, написанную Авдотьей Петровной для Шевырева и найденную мною в его бумагах. Содержание сходно с запискою ее покойной сестры Анны Петровны Зонтаг2, написанной для меня и напечатанной в "Москвитянине", но с некоторыми новыми подробностями. Впрочем, повторение таких сведений не мешает, а сходство служит подтверждением достоверности.
  
   Жуковский родился в 1783 году, в двух верстах от Белева, в селе Мишенском, известном в округе живописным своим местоположением. Из первого его младенчества дошел до меня один только рассказ. Старушка наша мама, входя однажды в большую гостиную, обомлела от изумления, увидя на полу, в дверях, явление Богородицына образа: образ этот висел в углу, высоко на стене, и Жуковский, стоя на четвереньках, срисовал его через всю горницу, мелком на полу. В 90-м году переехал он из Мишенского в Тулу (где мой отец, П. Н. Юшков, служил). Сперва ходил он в народное училище, но оттуда был выгнан за неспособностью; потом учился дома, у Филата Гавриловича Покровского (печатавшего некоторые статьи в "Приятном и полезном препровождении времени", под именем Пустынника Алаунской горы), у г-на Жоли и иных. Тут начал он писать стихи и трагедии. Первая была, кажется, "Камилл, или Освобожденный Рим"; вторая - "Г-жа де Латур", из "Павла и Виргинии". Первую сыграли благополучно все дети между собою; представление второй неудачно кончилось, потому что зрители вместо платы принесли актерам конфект. В 96-м записали Жуковского в военную службу, и г. Постников, капитан Кексгольмского гренадерского полка {Нашлось письмо Жуковского из Кексгольма, где он описывает прибытие туда Суворова.}, отвез его в этот полк в Финляндию и через 2 или 3 года3 привез назад в Тулу чуть ли не офицером в отставке. Тут начались у нас разные военные игры. Жуковский с линейкой в руках учил нас, девочек, маршировать; были сражения и пр. В 97-м, после кончины моей матери, Жуковский написал оду "К добродетели". Тогда же переселились мы все из Тулы в Мишенское и стали ездить ежегодно в Москву. В Москве Жуковский вступил в Университетский благородный пансион и скоро стал писать много и печатать в журналах, при пансионе издаваемых: "Утренняя заря" и пр., о которых может рассказать вам Антонский. Чуть ли не в тот же год стали они собираться к Воейкову на дачу на Девичье поле; установили литературное общество, и каждый член приносил еженедельно что-нибудь своего, для прочтения; Жуковский, двое Тургеневых, Андрей и Александр; двое Кайсаровых, Андрей и Михаил, Родзянка, который после сошел с ума, Воейков, Афросимов, Сухотин и многие другие. Мерзляков был главным руководителем и председателем. Кайсаров писал протоколы их заседаний. Скоро это общество сделалось подозрительно полиции и рассеялось, но, конечно, тут положено основание всему литературному поприщу Жуковского. В это же время, несмотря на ученье пансионское, Жуковский был записан в Соляной конторе и служил кем-то. Летом, уезжая в деревню, переводил он комедии Коцебу4, некоторые немецкие романы, "Мальчик у ручья"5 (который потому и назван "Мальчик у ручья", что начинается так: "Вильям сидел у ручья и плакал"), и Флорианова "Дон-Кихота". В 802 напечатал он первый важный стихотворный перевод свой: Грееву элегию, в "Вестнике" Карамзина; и потом, ободряемый похвалою Карамзина, сочинил также для "Вестника" повесть "Вадим Новогородский", которую не кончил, огорчившись смертью Андрея Тургенева, памяти которого и посвятил первый труд свой; половину года проводил он в Мишенском, там написал "Людмилу", "Громобоя" и прочитывал почти ежедневно стихи свои старушке, нашей бабушке, которая ими радовалась. - В 808 принял на себя издание "Вестника Европы" и, кажется, два года издавал его один ("Марьина роща"), потом с Каченовским, которому наконец передал его совсем. В 805 еще построил он собств<енный> дом, но провел там (вместе с семьей своей) только один год или, лучше сказать, одну зиму. В 811, после смерти бабушки, поселился он подле Орла, в деревне у тетки моей Протасовой6, и тут написал послания "К Филалету", "К Батюшкову" и многие мелкие стихотворения. В 12-м, 2 августа, уехал к армии, не в силах будучи выносить слухи о победах и приближении французов. В Бородинском сражении был он в строю, в полку, собранном почти из волонтеров, на которых большое впечатление производили долетавшие к ним ядра. После взятия Москвы Кайсаров представил Жуковского Кутузову; с тех пор он был при нем, писал бюллетени, однако ж они не нравились и большая часть переделывалась Скобелевым на иной лад7. - После сражения при Красном занемог он сильной горячкой и долго не мог оправиться; тут отпустили его домой, он воротился к нам 6-го генваря 813, на себе испытав ужасы и бедствия этой войны. Весь 13-й год жили мы под Орлом, в деревне Протасовой; тут написал он послание Воейкову, перевел "Ивиковых журавлей", "Адельстана", "Светлану", "Пустынника" и почти все романсы и песни. В 14-м переехал он ко мне подле Белева же и тут написал "Эолову арфу", "Ахилла", перевел прочие баллады, "Библию", "Аббадону" и написал "Послание к Александру", за которое получил перстень и приглашение явиться в Петербург, что он, однако же, не сделал. В 15-м, в марте, уехал в Дерпт, где также у него было приятное литературное общество. В 16-м был назначен учителем рус<ского> языка к Александре Федоровне8, в 17-м родился Александр Николаевич. Извините; мне скучно писать о Жуковском одни числа, а больше не смею. Его каждый день своею возвышенностию и чистотою мог бы служить образцом сердцу, стремящемуся к добру; если б попросить у него позволения написать его биографию, вероятно, можно бы сказать иное. Такая жизнь, не только недоступная пороку, но деятельно-прекрасная, могла бы служить опорою тем, кто постоянную возвышенность не считает мечтательным бредом, или поэзией. [Думаю, что о первой юности может многое сказать вам Антонский; я просила еще одного человека (очень скучного педанта, потому к вам его и не посылаю собственнолично) написать,

Другие авторы
  • Абрамович Владимир Яковлевич
  • Соколовский Владимир Игнатьевич
  • Гершензон Михаил Осипович
  • Поплавский Борис Юлианович
  • Первухин Михаил Константинович
  • Романов Иван Федорович
  • Альфьери Витторио
  • Бибиков Петр Алексеевич
  • Койленский Иван Степанович
  • Голиков Иван Иванович
  • Другие произведения
  • Гарин-Михайловский Николай Георгиевич - Гимназисты
  • Успенский Николай Васильевич - Встреча с Н. Г. Помяловским
  • Мопассан Ги Де - Заместитель
  • Амфитеатров Александр Валентинович - Казнь
  • Фельдеке Генрих Фон - Истинная любовь
  • Бестужев-Марлинский Александр Александрович - Клятва при гробе господнем. Русская быль Xv века. Сочинение Н. Полевого. М., 1832
  • Абрамович Владимир Яковлевич - Стихотворения
  • Горький Максим - Пролетарская ненависть
  • Некрасов Николай Алексеевич - Обозрение новых пиес, представленных на Александринском театре. Статья первая
  • Карамзин Николай Михайлович - О дружбе
  • Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
    Просмотров: 477 | Рейтинг: 0.0/0
    Всего комментариев: 0
    Имя *:
    Email *:
    Код *:
    Форма входа