Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

о деятельности см.: Суворин А. С. Письма к М. Ф. де Пуле / Публикация М. Л. Семановой // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1979 год. Л., 1981. С. 114), биограф А. В. Кольцова.

   Работу над книгой о Кольцове де Пуле начинает в 1877 г. Сохранились его письма к А. А. Краевскому от апреля - мая 1877 г., где он просит последнего ответить на целый ряд вопросов о петербургской жизни Кольцова, и ответы Краевского (ЛН, т. 58, с. 125-126). К 1878 г. книга была закончена. С тех пор это один из важнейших источников для изучения жизни и творчества Кольцова. Страницы о Жуковском, точнее, о приезде Жуковского в Воронеж в 1837 г. - постскриптум к письмам Кольцова и вместе с тем конкретное воспоминание очевидца об одном из многочисленных добрых дел "рыцаря на поле словесности и нравственности", как называли Жуковского.

  

  

   Де Пуле М. Алексей Васильевич Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке. СПб., [1878]. С. 93-95.

  

   ¹ Лаконичная запись об этом посещении сохранилась в "Дневнике" Жуковского: "В гимназии. Весьма худое помещение. Книга с сочинениями учеников" (Дневники, с. 338).

   ² Константин Иванович Арсеньев - известный географ и историк, профессор Петербургского университета, с 1841 г. академик, преподавал наследнику статистику и сопровождал его во время путешествия по России. Жуковский высоко ценил его труды и еще в "Обзоре русской литературы за 1823 год" назвал его "Краткую всеобщую географию" "весьма хорошей учебной книгой" (Эстетика и критика, с. 314).

   ³ В "Дневнике" Жуковский писал о Воронеже: "Город оригинален, на каждом месте вид" (Дневники, с. 338). Не случайно он здесь много рисовал: и "сад Петра" (там же, с. 337), и Острожную гору. Его воронежские рисунки были обнаружены и дают представление о заинтересовавших поэта видах (см.: Корниенко Н. Г. В. А. Жуковский в Воронеже // Записки воронежских краеведов. Воронеж, 1987. Вып. 3. С. 91-108).

   ⁴ Об этом же говорит в своих воспоминаниях друг Кольцова А. М. Юдин: "Патриарх русских поэтов и сам посетил Кольцова в его доме, во время проезда своего чрез Воронеж с государем наследником. Здесь поручил он Кольцову собирать народные песни..." (Современники о Кольцове. Воронеж, 1959. С. 93). Сохранились тетради с записями песен, которые имеют общий заголовок: "Народные песни, собранные Алексеем Кольцовым. Воронеж, 1837" - и которые позднее оказались у П. В. Киреевского (ЛН. М., 1968. Т. 79. С. 281-338).

  

  

   Наследник будет в Вятке! Наследник едет по России, чтоб себя ей показать и ее посмотреть! Новость эта занимала всех, но всех более, разумеется, губернатора. <...>

   Между разными распоряжениями из Петербурга велено было в каждом губернском городе приготовить выставку всякого рода произведений и изделий края и расположить ее по трем царствам природы. Это разделение по царствам очень затруднило канцелярию и даже отчасти Тюфяева. Чтоб не ошибиться, он решился, несмотря на свое неблагорасположение¹, позвать меня на совет.

   - Ну, например, мед, - говорил он, - куда принадлежит мед? Или золоченая рама, как определить, куда она относится?

   Увидя из моих ответов, что я имею удивительно точные сведения о трех царствах природы, он предложил мне заняться расположением выставки. <...>

   В восьмом часу вечера наследник с свитой явился на выставку. Тюфяев повел его, сбивчиво объясняя, путаясь и толкуя о каком-то царе Тохтамыше. Жуковский и Арсеньев, видя, что дело не идет на лад, обратились ко мне с просьбой показать им выставку. Я повел их.

   Вид наследника не выражал той узкой строгости, той холодной, беспощадной жестокости, как вид его отца; черты его скорее показывали добродушие и вялость. Ему было около двадцати лет, но он уже начинал толстеть.

   Несколько слов, которые он сказал мне, были ласковы, без хриплого, отрывистого тона Константина Павловича, без отцовской привычки испугать слушающего до обморока.

   Когда он уехал, Жуковский и Арсеньев стали меня расспрашивать, как я попал в Вятку, их удивил язык порядочного человека в вятском губернском чиновнике. Они тотчас предложили мне сказать наследнику об моем положении, и действительно, они сделали все, что могли. Наследник представил государю о разрешении мне ехать в Петербург. Государь отвечал, что это было бы несправедливо относительно других сосланных, но, взяв во внимание представление наследника, велел меня перевести во Владимир: это было географическое улучшение: семьсот верст меньше. <...>

  

  

   Н. А. Захарьиной. 15-19 мая 1837 г. Вятка

   <...> Сейчас с бала, где был наследник¹. Ночь поздняя, и я устал ужасно. Поздравь меня, князь был очень доволен выставкой, и вся свита его наговорила мне тьму комплиментов, особенно знаменитый Жуковский, с которым я час целый говорил; завтра в 7 часов утра я еду к нему². - Много ощущений, но все смутно, ни в чем еще не могу дать отчета, и ты, ангел, не брани, что на этот раз вместо письма получишь белую бумагу.

  

   Ей же. 28 мая 1837 г. Вятка

   <...> Я обдумываю новую статейку "I Maestri", воспоминание из моей жизни, Дмитриев и Жуковский. <...>

  

   Ей же. 18-23 июня 1837 г. Вятка

   <...> Я был очень угнетен этими гадкими людьми, и вдруг мне явилась светлая полоса. Великий поэт оценил меня, надежды заблистали, и я радовался, - так еще я мал и ничтожен. <...>

  

   Ей же. 28-30 июня 1837 г. Вятка

   <...> Сейчас прочел я "Ундину" Жуковского³ - как хорош, как юн его гений. Я пришлю ее тебе. Вот два стиха, служащие лучшим выражением моего прошлого письма, продолжением его:

  

   В душной долине волна печально трепещет и бьется;

   Влившись в море, она из моря назад не польется.

  

   Мы два потока; ты - широкий, ясный, отражающий вечно голубое небо, с солнцем. Я - бурный, подмывающий скалы, ревущий судорожно, - но однажды слитые, не может быть раздела. <...>

  

   Мои "Maestri" исправлены, эта статья очень хороша. <...> Эта статья "I Maestri" - первый опыт прямо рассказывать воспоминания из моей жизни - и она удачна. "Встреча", которая у тебя⁴, - частный случай; эта уже захватывает более и представляет меня в 1833, 1835, 1837 году - годы, отмеченные в ней тремя встречами: Дмитриев, Витберг и Жуковский.

  

   Ей же. 16 августа 1837 г. Вятка

   <...> Ну, скажи, можно ли было надеяться, что в этой Вятке я найду себе защитника, и где же - возле самого престола, и кому обязан я этим - великому человеку, Жуковскому. <...>

  

   Ей же. 9 декабря 1837 г. Вятка

   <...> Жуковский читал "I Maestri"⁵ - желал бы знать мнение поэта. <...>

  

   Ей же. 14 декабря 1837 г. Вятка

   Ну, прощай же, прощай, город, в котором прошли почти три года моей жизни. <...> Здесь стоял я у изголовья несчастного Витберга, здесь видел поэта во всей славе - Жуковского. <...>

  

   Ей же. 11 января 1838 г. Владимир

   <...> Жуковский, прочитав "I Maestri", сделал на тетради отметки, вот драгоценность - жаль, что я не видал. <...>

  

   Ей же. 13 января 1838 г. Владимир

   <...> Арсеньев и Жуковский работают⁶ - и вдруг удастся им, меня возьмут в Петербург. <...>

  

   Ей же. 15 января. Ночь

   Любопытны некоторые сближения чисел. В мае месяце ты целую неделю грустишь ужасно, наконец вечером 18 числа с каким-то восторгом пишешь, что радость снова посетила твою душу, что ты опять тверда и высока. В эту самую минуту я стоял перед наследником, и Жуковским, и Арсеньевым - это была одна из решительнейших минут моей жизни⁷. <...>

  

   Ей же. 30 января 1838 г. Владимир

   <...> Жуковского отметки не на твоем экземпляре, а на папенькином, - у тебя с ним сходен вкус: он поставил черту против последних строк⁸. <...>

  

   А. Л. Витбергу. 24 февраля 1838 г. Владимир

   <...> Вы угадали, Жуковский вымарал пять последних строк в "I Maestri". <...>

  

   H. А. Захарьиной. 11 марта 1838 г. Владимир

   <...> Шиллер - вот твой автор, еще кто? - Жуковский - и только. <...>

  

   А. Л. Витбергу. Конец мая 1838 г. Владимир

   <...> Вам, верно, будет очень приятно узнать, Александр Лаврентьевич, как высокие души симпатизируют. Василий Андреевич Жуковский не забыл встречи с вами⁹, он говорил в Москве везде о том, что жалеет, что храм будет не ваш, предлагал даже спросить вашего мнения о новом проекте¹⁰ и вообще отзывался как поэт Жуковский. <...>

  

   Ему же. 13 сентября 1839 г. Москва

   <...> Я виделся здесь с Жуковским, но особенно замечательного сказать не могу. <...>

  

   Ему же. Около 12 октября 1839 г. Владимир

   <...> Виделся я с Жуковским¹¹, но как-то в шуме, в вихре, когда все в Москве торопилось, суетилось и Василий Андреевич торопился, суетился. <...>

  

   Н. А. Герцен. 17 декабря 1839 г. Петербург

   <...> Сегодня мне счастье, с утра пошло хорошо, я был у Жуковского - он тот Жуковский, о котором писано в "Maestri".

  

   Ей же. 20 декабря 1839 г. Петербург

   <...> Еду сейчас к Жуковскому, там решим, что сделать еще, и куда определиться, и как и пр., и пр.

  

   А. Л. Витбергу. 3 января 1840 г. Владимир

   <...> Только что приехал и спешу уведомить вас, что я в Петербурге виделся с В. А. Жуковским, который принимает в вас участие художника и поэта¹²; я говорил ему насчет ваших финансов, и он поручил написать вам следующее: напишите к нему письмо, известите, что получили право выезда и что не едете оттого, что нет средств. - Он в большой силе. Меня, кажется, скоро переведут в министерство внутренних дел. <...>

  

   Александр Иванович Герцен (1812-1870) - писатель и общественный деятель, автор мемуарной эпопеи "Былое и думы". Знакомство с Жуковским относится ко времени пребывания поэта с наследником в Вятке (май 1837 г.). Жуковский в течение всего путешествия с наследником старался по возможности облегчить участь ссыльных, талантливых самоучек, бедствующих художников. В Вятке его внимание кроме Герцена привлекли архитектор А. Л. Витберг и художник Д. Я. Чарушин (об этом см.: Изергина Н.И. А. И. Герцен и B. А. Жуковский в Вятке // Писатели и Вятский край. Киров, 1976. С. 62). Такая активная доброта Жуковского не могла не вызвать симпатии Герцена. "В знак глубокого почитания" он высылает в декабре 1837 г. Жуковскому напечатанную в местной типографии "Речь, сказанную при открытии Публичной библиотеки для чтения в Вятке" (там же, с. 63). После возвращения из Вятки Герцен неоднократно встречался с Жуковским, и тот постоянно выступал в роли его заступника перед Николаем I. Так, в апреле 1841 г. в связи с перехватом властями письма Герцена к отцу, где он неосторожно передавал уличный слух о том, что "полицейские солдаты режут людей на улицах", последовало распоряжение отправить Герцена снова в ссылку в Вятку. Жуковский предпринимает усилия, чтобы Вятку заменили Новгородом (об этом см.: Гиллельсон М. И. Последний приезд Лермонтова в Петербург // Звезда. 1977. No 3. C. 198-199).

   Жуковский для Герцена был не только спасителем, добрым человеком, но и великим поэтом. Письма открывают эту грань восприятия Герценом первого русского романтика. Мир поэзии Жуковского входит в раннее творчество писателя. Так, в романе "Кто виноват?" Круциферский читает вслух Любоньке стихотворения Жуковского, и молодые люди "раздували свою любовь Жуковским". Круциферский же "свято верил в действительность мира, воспетого Жуковским"

   Отрывки из "Былого и дум" и писем - дань признательности Герцена Жуковскому - человеку и поэту. Написанные непосредственно по следам событий письма и отдаленные временной дистанцией мемуары дополняют друг друга.

  

  

   Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 8. С. 294.

  

   ¹ Об отношениях ссыльного Герцена с вятским губернатором Тюфяевым см.: Герцен А. И. Указ. соч. С. 247, 295-296.

  

  

   Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1961. Т. 21. С. 170-172, 176, 179, 194, 241-243, 258-259, 263, 274, 300, 324, 378; М., 1962. Т. 22. С. 42, 48, 64, 67, 70.

  

   ¹ Описание бала в Вятке по случаю посещения ее наследником см.: "Былое и думы" (т. 8, с. 294-295).

   ² Описание своей встречи с Жуковским Герцен положил в основу третьей части несохранившейся повести "Maestri", о которой он постоянно говорит в последующих письмах.

   ³ ...прочел я "Ундину" Жуковского... - Герцен имеет в виду отдельное издание: "Ундина, старинная повесть, рассказанная в прозе бароном Ламот-Фуке, на русском в стихах В. Жуковским" (СПб., 1837).

   ⁴ "Встреча", которая у тебя... - Речь идет о повести Герцена "Вторая встреча" ("Человек в венгерке").

   ⁵ О чтении Жуковским повести "Maestri" и пометах в ней говорится в письмах Герцена неоднократно, но следы этого чтения, как и самой повести, не обнаружены.

   ⁶ ...Арсеньев и Жуковский работают... - К. И. Арсеньев, так же как и Жуковский, сопровождавший наследника, принял участие в облегчении участи ссыльного Герцена. В письмах его имя упоминается неоднократно (см.: Герцен А. И. Указ. соч. Т. 21. Указ. имен).

   ⁷ Герцен вновь вспоминает тот день, когда он давал на выставке в Вятке пояснения наследнику и его свите и когда на него обратили они внимание.

   ⁸ Об этом финале Н. А. Захарьина писала так: "Конец "Maestri" страшен, я только прочитала его с содроганьем" (Сочинения А. И. Герцена и переписка с Н. А. Захарьиной: В 7 т. СПб., 1905. Т. 7. С. 435). А. Л. Витберг писал 15 февраля 1838 г.: "Не знаю, угадал ли я, но думаю, что вымаранные Жуковским слова должны быть те, которыми описали вы карикатурность Тюфяева. Я, по крайней мере, их считал слишком некстати и слишком желчными" (Герцен А И. Указ. соч. Т. 21. С. 551).

   ⁹ А. Л. Витберг встречался с Жуковским в мае 1837 г., когда тот приезжал с наследником в Вятку.

   ¹⁰ Речь идет о проекте храма-памятника, первоначальный вариант которого разработал Витберг на месте снесенного Девичьего монастыря, на берегу Москвы-реки, близ Каменного моста. Храм был сооружен по проекту архитектора Тона.

   ¹¹ Виделся... с Жуковским... - Жуковский, сопровождавший Николая I и наследника, находился в Москве с 20 августа по 15 сентября 1839 г. В "Дневнике" за эти дни встреч с Герценом не зафиксировано (Дневники, с. 504-505).

   ¹² В Петербурге Герцен встречался с Жуковским 17 и 20 декабря 1839 г. Видимо, во время этих встреч был разговор и о Витберге. По воспоминаниям сына Витберга, Жуковский предлагал ему просить пенсию в размере тысячи рублей за прежние заслуги, но он отвечал, что так как он лицо обвиненное и оправдаться еще не успел, то не может рассчитывать на пенсию (Герцен А. И. Указ. соч. Т. 21. С. 320).

  

  

   2 июля. С удовольствием я встретился в "Вестнике" с известною "Элегиею" покойного Андрея Тургенева¹ (брата моих приятелей); еще в Лицее я любил это стихотворение, и тогда даже больше "Сельского кладбища", хотя и был в то время энтузиастом Жуковского. <...> Несчастна Россия насчет людей с талантом: этот юноша, который в Благородном пансионе был счастливый соперник Жуковского и, вероятно, превзошел бы его, - умер, не достигнув и двадцати лет.

   16 июля. "Вадим" Жуковского² (в прозе, а не 2-я часть "Двенадцати спящих дев") - ученическое произведение, но спасибо Жуковскому, что он тут в введении вспомнил столь рано отцветшего Андрея Тургенева, которого я никогда не знавал, но память которого была мне всегда - не знаю почему - любезна. <...>

   12 августа. В дурном и глупом, когда оно в величайшей степени, есть свой род высокого - le sublime de la bêtise {возвышенное в глупости (фр.).}, то, что Жуковский называл "чистою радостью", говоря о сочинениях Х<востова>³. <...>

   23 августа. В книжках "Вестника" на 1807 год попадаются басни Жуковского мне вовсе неизвестные, также и эпиграммы⁴; некоторые из них очень недурны: жаль, что Жуковский исключил их из собрания своих стихотворений, - они по крайней мере разнообразили бы издание, которое теперь состоит из пьес большею частию на один и тот же тон - уныло-таинственный. Достойно примечания, что единственная басня не выброшенная - "Сон могольца" - именно никуда не годится".

   29 августа. Принесли мне последний том "Вестника" на 1807 и три тома того же "Вестника" на 1808 год. Должно признаться, что сии три тома, изданные Жуковским, по красивой, почти роскошной наружности, особенно картинкам, каких и ныне у нас мало, чуть ли не занимают первого места между русскими журналами, не исключая и "Телеграфа"⁵. Выбор статей также, кажется, лучше, чем у Каченовского (сверх того должно заметить, что уже и 1807 года издания "Вестник" гораздо лучше первых годов Каченовского единственно от содействия Жуковского).

   3 октября. <...> Читаю "Вестник" на 1811 год, изданный уже одним Каченовским, без участия Жуковского: при Жуковском Каченовский чинился, знал честь, - но тут он опять из рук вон - сущий лакей!

   27 октября. В "Певце во стане русских воинов"⁶ есть точно прекрасные строфы: но не распространить, а сократить его должно было: именно выкинуть все приторные сладости о любви, о младенческих играх, о поэтах, что тут ни к селу ни к городу. Лучшие места: Платов и смерть Багратиона; хорошо также, что говорится о Кутайсове, хотя оно и не совсем у места. <...>

   4 ноября. Прочел я еще послание Жуковского к императрице Марии Федоровне⁷ и его же послание к Воейкову⁸. В первом стих:

  

   И близ него наш старец, вождь судьбины, -

  

   мне напомнил, что раз, читая вместе что-то написанное Мерзляковым, я слышал от Жуковского очень справедливое замечание о словах судьба и судьбина. Первое - синоним слову рок - есть сила, раздающая жребии; а второе - синоним слову жребий - есть доля, участь, достающаяся какому-нибудь человеку, племени, народу в особенности; и их никак не должно употреблять одно вместо другого, как то он здесь употребил⁹. Второе послание, без сомнения, одно из лучших произведений Жуковского. Какая разница между ним и несносным посланием к Батюшкову¹⁰!

   22 ноября. <...> Жуковского перевод Шиллеровой баллады "Der Graf von Habsburg"¹¹ мастерской, он чуть ли не из лучших переводов Жуковского (если даже не лучший). <...>

  

  

   7 апреля. Начал эпилог к своей поэме¹², размером же выбрал для того октаву, - но не совершенно ту, которую у нас первый стал употреблять Жуковский¹³, потому что в моей октаве после первого станса следует стих мужеский. <...>

   3 июля. Наконец нашел я в "Сыне Отечества" прелестную балладу Катенина "Наташа"¹⁴. Она, по моему мнению, принадлежит к лучшим на нашем языке. Есть, конечно, и в ней небольшие небрежности, но за каждую небрежность в "Наташе" готов я указать на такую же или даже большую в хваленых наших балладах, не исключая и "Светланы". <...>

   10 августа. Нетрудно находить прекрасные стихи в сочинениях Пушкина, Жуковского, Грибоедова; но выписывать их считаю бесполезным, потому что их довольно много и, сверх того, они всем известны. <...>

   15 августа. <...> сказка Глинки¹⁵ - подражание "Овсяному киселю" Жуковского. Жаль, что Федор Николаевич никак не может или не мог в то время (в 17, 18-м годах) удержаться от подражаний. Едва Жуковский перевел несколько Гетевых оттав¹⁶ оттавами, как и Глинка тотчас счел обязанностию написать несколько оттав ("Осеннее чувство"): едва начал ходить по рукам еще рукописный Жуковского "Кисель", как у Глинки уж и готова сказка "Труд и Бедность" (в которой много и труда, и бедности). <...>

   16 августа. И нынешнее мое чтение было занимательное: прочел я <...> "Овсяный кисель" Жуковского, образец истинной простоты (в этой пиэсе мне все показалось прелестным, даже самый экзаметр, хотя я ныне решительный ненавистник этого размера). <...>

   14 сентября. Описание несчастий фон Б...в в "Сыне Отечества"¹⁷ меня сильно растрогало: особенно подаяние, о котором Греч упоминает, подаяние малютки-кантониста этому бедному семейству. Как все забывается! я уже потом вспомнил участие, какое я принимал в хлопотах за этих страдальцев, и как я за них чуть-чуть не поссорился с Ж<уковским>, которого, впрочем, побудительные причины были самые благородные.

   20 сентября. <...> Прочел я еще несколько отрывков, напечатанных в "Сыне же Отечества", из "Отчета о луне" Жуковского¹⁸. Это, конечно, то, что Г<рибоедов> называл мозаическою работою: но в этой мозаике есть и чистое золото. <...>

   6 октября. <...> Отрывок "Цеикс и Гальциона"¹⁹ принадлежит, без сомнения, к самым лучшим метаморфозам Овидия. Перевод Жуковского мне во многих отношениях очень нравится: даже экзаметр у него как-то разнообразнее и в то же время отчетливее, чем у Гнедича. Зато "Отчет о солнце"²⁰ - редкая ахинея; одному только Воейкову в "Послании к жене" назначено было судьбою превзойти этот отчет в прозаизмах и многословии. Жуковского стихотворение "Жизнь"²¹ и Глинки аллегория в прозе "Знакомая незнакомка" - не без достоинства; вопреки всему, что бы можно было сказать противу сего рода, мистика - близкая родня поэзии, и произведения, в которых она участвует, должны непременно стать выше большей части умных прозаических посланий и многих даже модных элегий.

   27 ноября. <...> Статья Одоевского (Александра) о "Венцеславе"²² всем хороша; только напрасно он Жандру приписывает первое у нас употребление белых ямбов в поэзии драматической: за год до "Русской Талии" были напечатаны "Орлеанская дева" Жуковского и первое действие "Аргивян". <...>

  

  

   1 ноября. <...> Жуковский переложил экзаметрами Шиллеров "Ein frommer Knecht war Fridolin..." {"Фридолин был скромный слуга..." (нем.).}²³. Истинно не знаю, что об этом сказать, однако не подлежит никакому сомнению, что с изменением формы прелестной баллады немецкого поэта и характер ее, несмотря на близость перевода, совершенно изменился.

  

  

   21 октября. Наконец привелось мне в дневнике говорить не о Коцебу, не о Шписе, не о Поль де Коке, а о Жуковском, которого 4-е издание²⁴ попалось мне в первый раз в руки в 1840-м г. В "Леноре" есть превосходные строфы; она, без сомнения, выше и "Людмилы", и "Ольги" Катенина; есть кое-какие и слабые места - но в мире нет ничего совершенного. Переделка "Батрахомиомахии"²⁵ в своем роде прелесть, особенно спасибо поэту, что он так удачно воспользовался русскою сказкою в лицах "Как мыши кота погребают". "Сказка о спящей царевне" мне кажется несколько слабее пушкинских хореических сказок. Зато "Царь Берендей" очень и очень хорош; из нового это после "Кота Мурлыки" самое лучшее. "Перчатка" - образцовый перевод, хотя, кажется, размер подлинника и не соблюден. Даже анекдот - "Неожиданное свидание" - рассказан умилительно прекрасно. "Две были и еще одна" (с аллеманского) не без большого достоинства, однако, по-моему, уступают старому моему знакомцу "Красному карбункулу"²⁸. Жуковский едва ли не примирил меня опять с экзаметром, впрочем, все же не до такой степени, чтобы я сам стал когда-нибудь опять или писать, или даже одобрил его экзаметрических переводов "Фридолина" и "Сражения с Змеем" Шиллера, в которых рифма и романтический размер не одни украшения, а нечто такое, с чем душа моя свыклась с самого младенчества. Жена а propos de {кстати о (фр.).} царевиче Белая Шубка²⁷ говорит, что белые мыши в Баргузине не редкость. <...>

   23 октября. Есть два рода занимательности: когда читаешь книгу и не бросаешь ее, потому что хочешь узнать, чем-то все это кончится, или когда какое-нибудь творение уже знаешь, тогда только для того перечитываешь его страницы, чтоб опять насладиться теми из них, которые при прежних чтениях шевелили тебе душу. К первому роду занимательности способна даже самая глупая сказка, самый нелепый роман, напр<имер> "Амазонка" Фан дер Фельде или "Египетские таинства" Шписса. Другого рода занимательность уже всегда порука за дарование автора и за неподложную красоту сочинения; ее-то я вчера, сегодня и третьего дня встретил в "Красном карбункуле", который сряду перечел три раза, и всякий раз с новым наслаждением. <...>

   9 ноября. Кюхельбекер в Акше получил письмо от Жуковского из Дармштадта²⁸, и письмо, которое показывает высокую, благородную душу писавшего. Есть же, Боже мой, на твоем свете - люди! Сверх того, он прислал мне свои и Пушкина сочинения.

   Письмо Жуковского писано в день рождения Миши, а получено на другой день Михайлова дня.

  

  

   21 февраля. <...> "Воздушный корабль", прелестная пиэса Зейдлица²⁹, перевод Лермонтова, живо напоминает "Ночной смотр", кажется Уланда, переведенный Жуковским. <...>

  

  

   В. А. Жуковскому. 24 мая 1838 г. из Баргузина

   <...> Дойдут ли эти строки? вот вопрос, с которого начинаю все письма не к самым близким своим родственникам; вопрос мучительный, особенно в теперешнем случае, когда пишу к вам, почтенный Василий Андреевич, потому что изо всех, кто знавал и любил меня, - юношу, почти отрока, в живых очень, очень немногие, а вы в числе этих немногих из писателей для сердца моего занимаете первое место. Не считаю нужным уверять вас, что и без всякой другой причины это обстоятельство для меня очень важно: не дорожить расположением Жуковского было бы не только неблагодарно, было бы просто глупо. Итак, горжусь воспоминанием той дружбы, которой удостоивали вы меня с 1817 года. Вы ободряли меня при первых моих поэтических опытах; в начале моего поприща вы были мне примером и образцом. И теперь отрадно мне говорить самому себе (здесь другому этого не расскажешь): Жуковский читывал мне своего "Вадима"¹ строфами, когда еще его дописывал; Жуковский пересылал мне из Москвы свое "Для немногих"; из 10 отпечатанных экземпляров его грамматических таблиц один достался на мою долю...² Потом обстоятельства, мнения, люди отдалили меня от вас³; но и в 25-м году я нашел в вас то же сердце, столь благородное, столь мне знакомое⁴. Затем случились мои огромные заблуждения и мои несчастия, не менее огромные. Искупил ли я в ваших глазах первые последними? <...>

  

   Ему же. Ноября 10-го дня. 1840 г.

   <...> Благородный, единственный Василий Андреевич! Я знавал людей с талантом, людей с гением, но Бог свидетель! никто не убедил меня так живо в истине, высказанной вами же, что Поэзия есть добродетель!⁵ <...> Приношу вам сердечную благодарность и за ваш дорогой подарок⁶. Ваши сочинения воскресили для меня все мое былое: при "Ахиллесе" я вспомнил, что я первый, еще в Лицее, познакомил с ним Пушкина, который, прочитав два раза, уже знал его наизусть; "Вадима" читал мне в вашем присутствии Д. Н. Блудов, по строфам, в той квартире, которую занимали вы оба в 17-м году, близ Аничковского мосту⁷, и где увидел я вас в первый раз в жизни; пиэсы, отпечатанные сначала в тетрадях "Для немногих"⁸, перенесли меня в скромное жилище Плетнева, куда, бывало, спешу, как только получу их из Москвы, чтобы похвастать ими перед хозяином, Дельвигом, Баратынским и поделиться с товарищами наслаждением, какое они проливали мне в душу. - Из новых пиэс я уже успел прочесть некоторые; особенно поразили меня: гениальная переделка начала "Батромиомахии", мощная "Ленора", превосходная сказка о царе Берендее и прекрасные баллады "Суд над епископом" и "Роланд оруженосец"; а из лирических "Русская слава", которая в своем роде chef d'oeuvre. Не говорю уже о милой, прелестной "Ундине": я уже ее знал прежде и просто в нее влюбился. Не полагаю, почтенный друг (позвольте мне, изгнаннику, и теперь еще так называть вас!), что вы совершенно равнодушно прочтете и эти строки: в них говорит о творениях Жуковского un rimeur de la vieille école, один из тех, которые у Жуковского училися не пренебрегать чистотой языка и стихосложения, предметом, по-видимому, слишком ничтожным для гениальных нерях нынешнего поколения. <...>

  

   Ему же. 21 декабря 1845 г. из Кургана

   <...> смею считать себя одним из не совсем недостойных представителей того периода нашей словесности, который, по самой строгой справедливости, должен бы назваться вашим именем, потому что вы первые нам, неопытным тогда юношам, и в том числе Пушкину, отворили дверь в святилище всего истинно прекрасного и заставили изучать образцы великих иностранных поэтов. Никто из ваших преемников никогда не передавал ни Шиллера, ни Гете, ни Байрона в таком совершенстве, как вы. Собственные ваши сочинения все живые свидетели души высокой, изящной и благородной. Вы остались и поныне жрецом того храма, в который нас впустили. После нас наступили другие мнения и толки, расчеты и соображения не совсем литературные - не мое дело судить, выиграла ли тут наша словесность. <...>

  

  

   Жуковский меня старше: он пользовался славою лучшего современного поэта России, когда я и не вступал еще в свет. Ребенком я изучал его стихотворения: они согревали мое сердце, питали воображение. Наконец я покинул мирный приют, в котором вырос, - и первым моим желанием было увидеть самого поэта лицо к лицу, познакомиться, сблизиться с ним. В 1817 году привел меня к нему покойный Гнедич. Жуковский жил тогда в доме одного моего приятеля и находился в покоях хозяина; пошли доложить ему о нашем приходе. И по сию пору с наслаждением вспоминаю тот благоговейный трепет, с каким осматривал я его мебель, его книги, его кабинет, то святилище, где в то время создавал он своего чудно-прекрасного "Вадима".

   Он вошел: в его добродушных, задумчивых глазах я прочел душу такую, каких не много. И он полюбил меня, он удостоил меня своей дружбы. Потом... Но зачем вспоминать то, за что заплатил я двадцатилетними страданиями? Жуковский не лишил меня своего сердечного участия и тогда, когда я пал в бездну злополучия.

  

   Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797-1846) - поэт и литературный критик, издатель альманаха "Мнемозина" (совместно с В. Ф. Одоевским), лицейский друг Пушкина, декабрист. Осужденный к 20 годам каторги, он пробыл в разных местах Сибири (Баргузин, Акша, Курган, Тобольск) до самой смерти.

   Кюхельбекер рано (по его собственным словам, в 1817 г.) познакомился с Жуковским и сразу же стал его "обожателем". По воспоминаниям Н. А. Маркевича, воспитанника Благородного пансиона при Главном педагогическом институте в Петербурге, где в 1817-1820 гг. преподавал Кюхельбекер, он "Жуковского изучал и давал изучать" (Писатели-декабристы в воспоминаниях современников. М., 1980. Т. 2. С. 291-292). Позднее, в статьях 1824-1825 гг., Кюхельбекер будет полемизировать с Жуковским, обвиняя его в подражательности, распространении унылой элегии. Но в начале 1820-х годов Жуковский был поистине духовным наставником молодого поэта. Кюхельбекер обращается к нему в самые тяжелые минуты жизни, когда думает даже о самоубийстве (РА. 1871. No 2). Письмо Жуковского к нему от конца 1823 г. - выражение нравственной философии поэта. Вместе с тем оно - поддержка и опора для Кюхельбекера. "Составьте себе характер, составьте себе твердые правила, понятия ясные; если вы несчастны, боритесь твердо с несчастьем, не падайте - вот в чем достоинство человека! Сделать из себя кусок мертвечины, в котором будут гнездиться несколько минут черви, весьма легко... Как ваш духовный отец, требую, чтоб вы покаялись и перестали находить высокое в унизительном. Вы созданы быть добрым, следовательно, должны любить и уважать жизнь, как бы она в иные минуты ни терзала" (Изд. Семенко, т. 4, с. 580-581).

   В годы ссылки Кюхельбекер видел в Жуковском своего "спасителя из мрака забвения". Поэтому именно к нему обращается в 1839-1840 гг. из Баргузина, а в 1845 г. из Кургана с просьбой походатайствовать о печатании его произведений "хотя бы без подписи своего имени". 22 ноября 1839 г. Жуковский записывает в "Дневнике": "О Кюхельбекере с Бенкендорфом" (Дневники, с. 512), а в письме к шефу жандармов так объясняет свою позицию: "Писать для изгнанника, если он только для того имеет талант, есть великое нравственное лекарство; оно поддерживает душу от совершенного упадка... Мне кажется, что было бы несправедливо отказать в этом Кюхельбекеру" (PC. 1902. No 4. С. 107). Общение поэтов, их переписка продолжаются и позднее (см.: Дубровин, с. 94-111).

   В. К. Кюхельбекер не оставил законченных мемуаров о Жуковском, но отрывки из его "Дневника", воссоздающего напряженную духовную жизнь ссыльного поэта-декабриста, письма, наконец, оригинальная "Молитва господня..." во многом реконструируют текст воспоминаний о "духовном отце" и дополняют представление об отношении Жуковского к ссыльным декабристам.

  

  

   Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи / Изд. подгот. Н. В. Королева, В. Д. Рак. Л., 1979 (сер. "Лит. памятники"). С. 153, 155, 159, 172, 177, 181, 192, 195, 197, 203, 245, 255, 265, 267, 274-275, 277, 286, 338, 390-392, 396.

  

   ¹ Об "Элегии" Андрея Тургенева см. воспоминания М. А. Дмитриева в наст. изд. (примеч. 9).

   ² Речь идет об исторической повести "Вадим Новогородский", опубликованной в ВЕ (1803. No 23-24). К словам Жуковского: "Тебе, увядший на заре прелестной, тебе посвящает она [муза] первый звук своей лиры" - сделано следующее редакторское примечание: "Сия трогательная дань горестной дружбы принесена автором памяти Андрея Ивановича Тургенева, недавно умершего молодого человека редких достоинств. - К<арамзин>".

   ³ Об отношении Жуковского-арзамасца к сочинениям Хвостова см. примеч. 6 к письму Д. В. Дашкова в наст. изд.

   ⁴ В 1807 г. в ВЕ (No 4-8, 10, 14, 15, 17-19) Жуковским было опубликовано 18 басен, переводов из Флориана и Лафонтена и подборка эпиграмм (No 4).

   ⁵ Жуковский уделял большое внимание оформлению ВЕ в период своего редакторства. Он впервые ввел отдел "Обозрение произведений искусства", к которому прилагал снимки с картин, скульптур. Не исключением были и тома 37-39 ВЕ за 1808 г. Они иллюстрированы гравюрами с картин Карафа, Пуссена, Гогарта и т. д.

   ⁶ В "Певце во стане русских воинов"... - Ранний вариант произведения Жуковского был напечатан в ВЕ. 1812. Ч. 66, No 23-24.

   ⁷ ...еще послание Жуковского к императрице... - "К ее имп. величеству вдовствующей государыне императрице Марии Феодоровне" (ВЕ. 1814. Ч. 73, No 4. С. 283-286).

   ⁸ ...послание к Воейкову... - Имеется в виду послание "К Воейкову" ("Добро пожаловать, певец..."), см.: ВЕ. 1814. Ч. 74, No 6. С. 97-106; оно имело огромный успех, так как в нем Жуковский воссоздал мир русских сказок, дал яркие зарисовки Кавказа.

   ⁹ Тема судьбы, рока - одна из устойчивых в поэтическом мировоззрении Жуковского (см.: БЖ, ч. 1, с. 201-207, 301-331).

   ¹⁰ ...посланием к Батюшкову! - "К Батюшкову" (ВЕ. 1813. No 5. С. 32; с подзаголовком: "В мае 1812"). Ответ на стих. К. Н. Батюшкова "Мои пенаты. Послание к Ж<уковскому> и В<яземскому>".

   ¹¹ ...перевод Шиллеровой баллады... - "Граф Габсбургский" (ВЕ. 1818. Ч. 100, No13. С. 17-22).

   ¹² ...эпилог к своей поэме... - Речь идет о поэме "Юрий и Ксения" Кюхельбекера.

   ¹³ Жуковский активно пользовался октавой в произведениях 1817-1819 гг. ("Опять ты здесь, мой благодатный гений..." - посвящение к "Двенадцати спящим девам", элегия "На кончину ея величества королевы Виртембергской", "Цвет завета", "Утро на горе" и др.).

   ¹⁴ "Наташа" Катенина - СО. 1815. Ч. 21, No 13. С. 16-18. Именно баллады Катенина были в полемике 1816 г. противопоставлены балладам Жуковского.

   ¹⁵ ...сказка Глинки... - "Бедность и Труд" Ф. Н. Глинки.

   ¹⁶ ...Жуковский перевел несколько Гетевых оттав... - Речь идет о вступлении к поэме "Двенадцать спящих дев" ("Опять ты здесь, мой благодатный гений..."), переводе посвящения первой части "Фауста" Гете. Было напечатано отдельно, под названием "Мечта" (СО. 1817. Ч. 29, No 32) и прямо предшествовало публикации "Осеннего чувства" Ф. Глинки (СО. 1817. Ч. 41, No 42).

   ¹⁷ Описание несчастий фон Б...в... - Эпизод о трагическом положении чиновника фон Б., посаженного в тюрьму за долги, о сборе пожертвований в его пользу (СО. 1820. Ч, 60, No 11).

   ¹⁸ "Отчет о луне" - стих. "Подробный отчет о луне, представленный ее имп. величеству государыне императрице Марии Феодоровне 1820 июня 18 в Павловске" (отд. изд. - СПб., 1820).

   ¹⁹ Отрывок "Цеикс и Гальциона". - Имеется в виду перевод Жуковского из "Превращений" Овидия (СО. 1821. Ч. 68, No 9. С. 73-92).

   ²⁰ "Отчет о солнце" - стих. Жуковского "О солнце. Ее имп. величеству государыне императрице Марии Феодоровне в июне 1819 года" (СО. 1821. Ч. 67, No 1. С. 21-31).

   ²¹ "Жизнь" - стих. В. А. Жуковского (СО. 1821. Ч. 67, No 6. С. 271-274).

   ²² Статья Одоевского (Александра)... - Речь идет о статье "О трагедии "Венцеслав", сочинения Ротру, переделанной г. Жандром" А. И. Одоевского (СО. 1825. Ч. 99, No 1. С. 100-105). Отрывки из переделки Жандра были опубликованы в альманахе "Русская Талия" на 1825 г., в то время как отрывки из "Орлеанской девы" Жуковского печатались в "Полярной звезде" на 1823 и 1824 гг., а первое действие "Аргивян" (пролог) в "Мнемозине" на 1824 г.

   ²³ Имеется в виду перевод Жуковского "Божий суд" (1831) // Библиотека для чтения. 1834. Т. 6, отд. 1. С. 11-15.

   ²⁴ 4-е издание - Стихотворения В. А. Жуковского. СПб., 1835-1844. Т. 1-9.

   ²⁵ Переделка "Батрахомиомахии"... - Имеется в виду сказка Жуковского "Война мышей и лягушек" (1831). Далее Кюхельбекер называет ее "Кот Мурлыка".