Главная » Книги

Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников, Страница 27

Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников



кам своим страницу будущей моей прозы непосредственно вослед за твоей, примолвивши: "Оба писателя правильно писали, хотя и не похожи друг на друга". <...>

Комментарии

   В кругу друзей Гоголя Жуковскому принадлежит особое место. Их личные и творческие отношения в течение 20 лет - сложная историко-литературная проблема, но несомненно одно: в самые трудные дни и в годы творческих кризисов Гоголь искал в Жуковском нравственную поддержку.
   Первый период их отношений (1831-1836) - время становления Гоголя-художника, его вхождения в большую литературу - невозможно представить без Жуковского и Пушкина. Их встречи в Царском Селе в 1831 г., почти одновременный выход в свет "Вечеров на хуторе близ Диканьки" Гоголя, "Повестей Белкина" Пушкина, "Баллад и повестей" Жуковского укрепили это духовное и творческое родство.
   После смерти Пушкина отношения Жуковского и Гоголя пронизаны памятью о нем. Жуковский делает все возможное для облегчения материального положения автора "Мертвых душ". Под одной крышей, в дюссельдорфском доме Жуковского, они создают свои итоговые произведения: Гоголь - "Мертвые души" и "Выбранные места из переписки с друзьями", Жуковский - перевод "Одиссеи", "Мысли и замечания". Известие о смерти Гоголя потрясло Жуковского. "И вот уж его нет! - писал он П. А. Плетневу 5 марта 1852 г. - Я жалею о нем несказанно собственно для себя: я потерял в нем одного из самых симпатических участников моей поэтической жизни и чувствую свое сиротство в этом отношении... Какое пустое место оставил в этом маленьком мире мой добрый Гоголь! Жалею об нем еще для его начатых и незаконченных работ; для нашей литературы он потеря незаменяемая" (Изд. Семенко, т. 4, с. 674). Жуковский пережил друга всего на полтора месяца.
   О Жуковском Гоголь, по существу, вспоминает постоянно. В его творческом сознании, творческой биографии Жуковский - фигура безусловная по своему значению и масштабу. В письмах Гоголя живет память о встречах с Жуковским; он восстанавливает дни и часы этих свиданий как "чудных сновидений". В 1840-е годы в статьях "Выбранных мест из переписки с друзьями" он ищет слова для определения места и значения Жуковского в истории русской литературы и - шире - русской общественной жизни. Статья "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность" содержит фрагмент о Жуковском, в котором раскрывается оригинальность его поэзии; в статье "Об "Одиссее", переводимой Жуковским" - определено его место в современном нравственном сознании. И та и другая статья существуют не сами по себе, а в целостном мире "Выбранных мест..." и потому несут на себе следы гоголевской концепции художника-проповедника. В этих статьях нет ярко выраженного мемуарного начала, хотя в них ощутим голос друга, очевидца творческих поисков поэта, но без этих статей невозможно понять, почему взор многих лучших людей России и в 1840-е годы был обращен к Жуковскому. Своим духовным наставником его считали не только славянофилы. Чаадаев страстно зовет Жуковского на родину: "...приезжайте с нами пожить да нас поучить. Не поверите, как мы избаловались с тех пор, как живем без пестунов... На прощанье вторично повторяю свое челобитье о возвращении вашем на родину. Худо детям жить без дядьки..." (Чаадаев П. Я. Статьи и письма. М., 1987. С. 300-302). В своих статьях, письмах, несмотря на некоторые преувеличения. Гоголь воссоздал портрет Жуковского-поэта, творческой личности, то, что не удалось сделать многим мемуаристам.
  

ИЗ СТАТЬИ "В ЧЕМ ЖЕ, НАКОНЕЦ, СУЩЕСТВО РУССКОЙ ПОЭЗИИ

И В ЧЕМ ЕЕ ОСОБЕННОСТЬ"

(Стр. 331)

  
   Гоголь Н. В. Полн. собр. соч. М.: Изд-во АН СССР, 1952. Т. 8. С. 376-379. Датируется 1845-1846 гг.
  
   1 ...в герое его баллады Вадиме... - Речь идет о балладе "Вадим", второй части поэмы Жуковского "Двенадцать спящих дев". Ее герой постоянно слышит глас судьбы, "звонка призывны звуки", которые он рассматривает как свою миссию освободителя, нравственного спасителя.
   2 Под надзирание ты предан... - из стих. Г. Р. Державина "Победителю" (1785).
   3 Пушкин сильно на него сердился за то, что он не пишет критик. - Это свидетельство Гоголя подтверждает и Плетнев: "Разительно подъемлющийся ряд произведений его открывает в нем сверх поэтического дарования тот критический ум, которому не без причины удивлялся еще Пушкин" (Плетнев, т. 1, с. 29).
   4 "Отчет о солнце" - стих. Жуковского "О солнце. Ее имп. величеству государыне императрице Марии Феодоровне" (СО. 1821. Ч. 67, No 1. С. 21-31).
   5 "Отчет о луне" - стих. "Подробный отчет о луне, представленный ее имп. величеству государыне Марии Феодоровне 1820 июня 18 в Павловске" (отд. изд. - СПб., 1820).
   6 Его "Славянка" с видами Павловска... - Элегия "Славянка" Жуковского (1815) - своеобразный поэтический путеводитель по Павловскому парку (Иезуитова, с. 89). Позднее Жуковский создал 18 гравюр (с помощью Н. Уткина) видов Павловска, которые были отпечатаны в 1823 г. Двенадцать из них были включены П. Шторхом в его "Путеводитель по саду и городу Павловску" (1843). Не исключено, что Гоголь имеет в виду, когда говорит о "точной живописи", и поэтические, и живописные опыты Жуковского.
   7 Немецкий пересказчик... - Речь идет об авторе прозаической повести "Ундина", послужившей источником для стихотворной поэмы Жуковского, немецком романтике Ф. Ламотт-Фуке.
  

ОБ "ОДИССЕЕ", ПЕРЕВОДИМОЙ ЖУКОВСКИМ

(Стр. 333)

  
   Гоголь Н. В. Указ. соч. С. 236-244. Датируется 1846 г.
  
   1 Статья Гоголя написана на основе его письма к H. M. Языкову, который живо интересовался переводом Жуковского. В начале января 1845 г. Гоголь писал ему: "Перевод этот решительно есть венец всех переводов, когда-либо совершавшихся на свете, и венец всех сочинений, когда-либо сочиненных Жуковским" (Гоголь, т. 12, с. 444). Видимо, подробно эти мысли Гоголь развил в другом, не дошедшем до нас, письме, о котором писал П. А. Плетневу от 4 июля 1846 г.: "В прошлом году я писал Языкову о том, чем именно нужна и полезна в наше время "Одиссея" и что такое перевод Жуковского. Теперь я выправил это письмо и посылаю его для напечатания вначале в твоем журнале, а потом во всех тех журналах, которые больше расходятся в публике, в виде статьи, заимствованной из "Современника" (Гоголь, т. 13, с. 84). О том, какое значение Гоголь придавал этой статье, свидетельствует тот факт, что в течение 1846 г. она была напечатана им трижды: в Совр. (1846. Т. 43. С. 175-188), Москв. (1846. No 7, отд. 5. С. 19-27), "Московских ведомостях"" (1846. No 89, 25 июля).
   2 С этой оценкой Гоголя перекликается и оценка И. В. Киреевского, который писал 28 января 1845 г. Жуковскому: ""Одиссея" Ваша должна совершить переворот в нашей словесности, своротив ее с искусственной дороги на путь непосредственной жизни..." (Киреевский И. В. Критика и эстетика. С. 368). А весной 1849 г. в письме к нему же добавлял: "...он [перевод "Одиссеи"] будет действовать не только на литературу, но и на нравственное настроение человека" (там же, с. 374).
   3 Гоголевское понимание перевода "Одиссеи" имело принципиальное значение для эстетики Жуковского. В своих программных письмах к С. С. Уварову, И. В. Киреевскому, П. А. Плетневу о переводе "Одиссеи" он развивает идеи Гоголя о "воссоздании, восстановлении" Гомера.
   4 ...козлы, их предводившие... - В письме к Н. Прокоповичу от 20 июня 1847 г. Гоголь утверждал, что это место статьи обращено не к Белинскому, а к "журналисту вообще" (Гоголь, т. 13, с. 324).
   5 Как глупы немецкие умники... - Здесь Гоголь полемизирует с Ф. Вольфом и его последователями, которые видели в гомеровских поэмах собрание отдельных песен и сомневались в авторстве Гомера вообще. Жуковский, как и Гоголь, скептически отзывался об этой теории в письме к И. В. Киреевскому (Изд. Ефремова, т. 6, с. 49).
   6 ...толки... будут раздаваться у нас в журналах в продолжение многих лет. - Здесь Гоголь не ошибся. Полемика о переводе Жуковского - важная и интересная страница русской литературной жизни 1840-х годов (см.: Егунов А. Н. Гомер в русских переводах XVIII-XIX веков. М.; Л., 1964. Гл. 10).
   7 ...за пировою критерою... - Критера - большой сосуд для вина у древних греков.
  

ИЗ ПИСЕМ

(Стр. 340)

  
   Гоголь, т. 10, с. 214; т. 11, с. 48, 75, 111, 192, 195, 197; т. 14, с. 33, 36.
  
   1 Речь идет о холерном бунте в июне 1831 г., который был подавлен вооруженной силой.
   2 "Кухарка" - поэма А. С. Пушкина "Домик в Коломне" (1830).
   3 Имеется в виду "Сказка о попе и работнике его Балде" (1830).
   4 У Жуковского тоже русские народные сказки... - В это время Жуковский закончил "Сказку о царе Берендее..." и начал работу над сказкой "Спящая царевна".
   5 Книга "Баллад и повестей" Жуковского (СПб., 1831) появилась в продаже только в декабре 1831 г.
   6 ...в вашем кабинете... - Гоголь вспоминает знаменитые "субботы" Жуковского в Шепелевском доме, на которые собирался весь литературный Петербург и где Гоголь познакомился с Жуковским.
   7 Я получил... вспоможение. - Речь идет о денежной помощи в сумме 5000 руб., которую Жуковский выхлопотал у Николая I. В записке на его имя Жуковский писал: "Молодой русский писатель, уже имевший счастие обратить на себя животворное внимание вашего императорского величества, Гоголь, автор комедии "Ревизор", отправившийся за границу для поправления своего здоровья и терпящий там все бедствия нищеты, осмеливается обратиться прямо к милосердию вашему..." (Изд. Архангельского, т. 12, с. 24).
   8 Жуковский приехал в Рим 16 декабря 1838 г. И с этого дня в дневнике появляются записи о постоянных встречах с Гоголем, совместных прогулках по Риму, участии в карнавале, посещении мастерских художников. Так, 6/18 января 1839 г. Жуковский записывает: "Ввечеру Гоголь читал главу из "Мертвых душ". Забавно и больно" (Дневники, с. 459). Их общение продолжалось до отъезда Жуковского из Рима 31 января/12 февраля 1839 г.
   9 В это время Жуковский не только много рисует, о чем свидетельствуют папки итальянских рисунков, сохранившиеся в архиве поэта, но и постоянно размышляет об истории живописи (РБ, с. 72-74).

Ф. И. Тимирязев

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ"

  
   <...> Находясь в отставке, И. С. Тимирязев <...> более всего прожил в Москве, и к этой эпохе главным образом относится его сближение со многими видными деятелями того времени и с избранным кружком наших великих поэтов и литераторов. Князь П. А. Вяземский жил в то время в Москве, и, находясь с ним в самых искренних и дружеских отношениях, отец мой сблизился с Жуковским, Пушкиным, с дядею его Василием Львовичем, с Соболевским, с графом Толстым (Американцем), Нащокиным, Денисом Давыдовым и с блестящею молодежью того времени. Особенно ценил он и дорожил отношениями к Вяземскому, Пушкину и Жуковскому. Он часто говаривал, что любил всею душою первого, восхищался и гордился вторым и почти благоговел перед последним. <...>
   Здесь будет нелишне упомянуть о частном случае, не лишенном известного интереса, ради участия в нем Жуковского. В 1840 году отец мой, по обыкновению, довез нас до Москвы, а сам отправился в Петербург по делам службы. Между прочим, он захотел составить мне маленькую библиотеку детских книг и учебников, так как с наступлением восьмилетнего возраста меня уже начали понемногу сажать за учение. Он как-то высказал свое намерение при Жуковском, который тотчас объявил ему: "Я сам выберу все книги для твоего сына; поедем вместе". И действительно, в назначенный день и час Василий Андреевич отправился с отцом по книжным магазинам. Он тщательно подобрал все, что находил нужным и полезным, и, когда выбор был окончен, он во главе всех купленных книг положил иллюстрированное издание своей "Ундины"1, надписав предварительно на заглавном листе собственноручно следующие слова: "Моему юному другу, на память от автора". Этот экземпляр "Ундины" по сие время хранится мною как драгоценное воспоминание о нашем незабвенном поэте. <...>
   В это время, 1848 г., по почину князя П. А. Вяземского возникла мысль отпраздновать торжественно 50-ти летний юбилей литературной деятельности В. А. Жуковского2. Сам юбиляр находился за границею, по случаю болезненного состояния своей жены; но все друзья его и товарищи по литературе решили отпраздновать этот день - 29-го января, собравшись на литературный вечер к князю Вяземскому, причем к этому случаю подготовлены были разные речи и стихотворения в честь отсутствующего виновника торжества, и, между прочим, графом М. Ю. Вьельгорским. Отец мой, весьма естественно, готовился присутствовать на этом чествовании столь высоко чтимого им поэта. <...> Августейший воспитанник Жуковского цесаревич Александр Николаевич выразил непременное желание принять участие в этом торжестве. <...>
  

Комментарии

   Тимирязев Федор Иванович (1831-?) - саратовский губернатор и сенатор, мемуарист, сын Ивана Семеновича Тимирязева, адъютанта вел. кн. Константина Павловича. Воспоминания Ф. И. Тимирязева посвящены литературным знакомствам его отца. Знакомство Жуковского с И. С. Тимирязевым, который был родственником его друга А. А. Плещеева, произошло в 1826 г. В дневнике поэта сохранились записи о посещении им дома Тимирязевых (Дневники, с. 178, 513).
  

ИЗ "ВОСПОМИНАНИЙ"

(Стр. 343)

  
   РА. 1884. Кн. 1, No 2. С. 300, 320, 325.
  
   1 Имеется в виду отдельное иллюстрированное издание поэмы Жуковского "Ундина" (Ундина: Старинная повесть, рассказанная в прозе бароном Ламотт-Фуке, на русском в стихах В. Жуковским. С рисунками Г. Майделя. СПб., 1837).
   2 О праздновании в доме Вяземского 50-летнего юбилея литературной деятельности Жуковского см. воспоминания П. А. Вяземского, П. А. Плетнева, М. И. Глинки, Н. П. Барсукова в наст. изд.

И. Е. Бецкий

ИЗ "ДНЕВНИКА".

ЗАПИСЬ О СВИДАНИИ

С В. А. ЖУКОВСКИМ ВО ФРАНКФУРТЕ

  
   Утром в 9-м часу узнали мы, что здесь живет наш любимый, высокоуважаемый поэт В. А. Жуковский, переехавший сюда из Дюссельдорфа. Я имел счастие, еще бывши студентом, видеть его однажды в аудитории Московского университета. Теперь обрадовался неожиданному случаю поклониться славному русскому писателю и просил к<нязя> В. П. Г<олицына> представить меня писателю, чье имя привыкло уважать с ребячества все наше молодое поколение. Он живет на набережной, на другой стороне моста, в двухэтажном небольшом домике, окнами на Майн.
   Василий Андреевич принял нас в своем кабинете. Какое простое, радушное обращение! И как еще молодо выражение лица русского лирика, отражение души чистой, поэтической, достойной наследницы Шиллерова вдохновенья. Вот он, наша родная гордость, один из последних представителей славной эпохи в истории русской поэзии, наш русский Шиллер! Я передам вам все, что минутное посещение позволило мне услышать из уст нашего Поэта; эти страницы останутся для меня драгоценнейшим воспоминанием, а для вас, верно, занимательнейшими в моих записках.
   Узнавши, что я недавно ездил в Барейт поклониться праху Жан-Поля и навестить его добрую старушку-вдову, Василий Андреевич подарил меня взаимно следующим рассказом о своем знакомстве с германским гением.
   "Я нарочно заезжал в 1820 году в Барейт, чтоб видеть немецкую знаменитость1. Он принял меня в гостиной. Ни жены, ни детей не было дома. После первого знакомства я просил его, чтобы он показал мне комнату, где он занимается, стол, на котором увидели свет и "Титан", и "Hesper", и бессмертная "Левана"2. Он повел меня в свой кабинет. В гостиной видны были следы женских рук, чинность, порядок, чистота; здесь же совсем противное, страшный беспорядок. У окошка стоял стол, поперек комнаты; на столе навалены книги и бумаги {Все эти бумаги находятся теперь в руках зятя Ж.-П., в Мюнхене, у Эрнста Ферстера, который и теперь занимается продолжением лучшей биографии Ж.-П., известной в Германии.}; от стола проведена была маленькая лестница В большую клетку любимых им канареек, пользовавшихся полною свободою. На полу лежал большой пудель и толстый кот; подле стола стояли полки с ящиками, по которым были разложены кучи заметок, под разными названиями: "Morale", "Histoire", "Philosophie" и проч., и пр.3. Я просил показать что-нибудь из этой литературной амальгамы; смотрю - намарано, перечеркнуто, разрисовано, и ему одному, может быть, понятно, и то покуда горячо. "Да помилуйте, - воскликнул я невольно, - кто же что-нибудь разберет?"".
   Он объяснил мне, что из всего этого хаоса он извлекает свет, когда он сочиняет, т. е. вставляет в свое сочинение готовую мысль, идущую к делу.
   - Хорошо, покуда вы живы и сами хозяйничаете в этой мудреной кухне; а когда вас не будет и угаснет светильник, кто же рассудит нам ваши мысли? Тут никто и толку не доберется: надобно же думать о потомстве...
   Добродушный немец улыбнулся. Я изъявил желание видеть, как именно он занимается, как читает.
   - Как читаю, - отвечал мне Жан-Поль. - А вот сейчас увидите...
   С этими словами немец мой схватил обеими руками белого пуделя, лежавшего у ног, уложил друга на одном конце дивана и улегся сам, положив свою голову на послушное, вероятно, чистоплотное животное, и начал читать вслух..."
   При этих словах В. А. я невольно вспомнил о славном нашем комике, А. А. Шаховском. У того бывало в комнате не один, а десять пуделей, и все одного цвета и огромного роста.
   Но если я из Франкфурта перенесусь в Россию, письму моему не будет конца. Возвращаюсь к рассказу В. А. Он напомнил мне статью Филарета Шаля, когда-то переведенную мною на студенческой скамье; он также упоминает о лоскутках и заметках, но французскому критику угодно было уложить их в огромный сундук, и, вероятно наслышавшись о домашней жизни Жан-Поля, а может быть, и по собственному соображению, он приплел сюда небывалых голубей, будто ворковавших и кокетничавших у ног Жан-Поля в дымной комнате, и пр., и пр. Француз не может не прибавить, такова уж у него натура, и потому ему нипочем превратить канарейку в голубя: и это называется у них avoir trop d'imagination {иметь избыток воображения (фр.).}. Но что всего досаднее, это маньер их переводить. Для них текст великого писателя - канва, по которому воображение рисует свои собственные узоры! Может быть, они и прекрасны, да зачем же свою фабрику держать под чужою фирмою. - Таков перевод "Титана" Филарета Шаля.
   Что же касается до вставочных мыслей в сочинениях Жан-Поля, то их легко заметить в любом его романе. Отсюда характер какой-то мозаичности, особенно способствовавший стольким изданиям на всех европейских языках в роде антологий, мыслей, извлеченных из его творений.
   Я изъявил В. А. свое сожаление, что не имею под рукою антологии из Ж.-П. Р<ихтера>, недавно изданной кем-то в России4, потому что, сообщивши ему один экземпляр, я осчастливил бы тем переводчика, которому, без сомнения, очень лестно было бы знать, что его маленькая книжечка лежит на столе переводчика "Орлеанской девы".
   - Если перевод хорош, - отвечал мне Жуковский, - переводчик может быть полезным русской литературе, продолжая свои занятия. Он очень труден, его скорее сочинить надобно, чем переводить. Целого сочинения перевести даже невозможно, и едва ли кто стал бы теперь читать целый роман: нельзя отрицать в этом писателе гениального человека, но у него мало того, что называется правдою; слог его слишком манерен и воображение необузданно...
   Я был так рад видеть и слышать В. А., что мне было не до опровержения мнения, с которым я не вполне был согласен... К тому же Жан-Поля прочесть, все его 60 томов, не поле перейти; а без этого едва ли можно судить о многосторонности этого необыкновенного человека...
   Услышавши от меня, что я думаю вести подробные записи своего путешествия по Германии, Голландии, Бельгии и пр., и пр., и не зная, чем ограничиваться в своих описаниях, словно в море купаюсь и берегов не вижу, Василий Андреевич заметил мне: "Главный совет мой: пишите, что видите, и потому пишите, что видели, а не описывайте того, чего не видели. Вы в первый раз в чужих краях?"
   - В первый раз открытыми глазами вижу чужие края, - отвечал я, - но я до 12 лет жил в Париже.
   - Ну, то был только сон, а теперь вам и сон в руку...
   Из кабинета он провел нас в гостиную; комната убрана с необыкновенным вкусом; по стенам портреты нашей царской фамилии, с которыми русский хозяин никогда не расстается, этажерки с бюстами, пейзажи - и русские книги! Глаза разбежались и остановились невольно на самом сходном портрете нашего поэта, какой только можно себе представить. Он писан дюссельдорфским художником Hildebrant'oм, масличными красками, в большом размере. Рядом с ним висит портрет молодой супруги В. А. необыкновенной красоты5. И на том и на другом равно прекрасных изображениях - книга, как необходимый атрибут, священные символы их существования.
   - Время ехать, - сказал мой спутник, и я с горьким сожалением должен был расстаться с В. А. Он провожал нас до самой коляски...
   Увижу ли его опять? Приведет ли Бог счастие подолее поговорить с ним?.. Бог один знает. Все свидания на земле, минута - прошла, и бедный человек уж боится, дождется ли опять другого свидания.

(Записано на станции в Дюссельдорфе)

Комментарии

  
   Иван Егорович Бецкий (1817-1891) - писатель, переводчик, издатель харьковского альманаха "Молодик", страстный поклонник Гоголя. В октябре 1844 г. Бецкий посетил В. А. Жуковского и жившего у него Н. В. Гоголя во Франкфурте. Позже, в январе 1845 г., он встретился в Париже с А. И. Тургеневым и рассказал ему о визите к Жуковскому. В "Хронике русского" есть следующая запись: "Я бы желал, чтобы г. Б<ецкий> доставил мне для "Москвитянина" посещение его и описание салона и образа жизни Жуковского: это по всему принадлежит "Москвитянину", ибо и гений Жуковского - истый москвитянин, и Москва была его колыбелью. При первом свидании я напомню об этом г. Б<ецкому>" (Тургенев, с. 243). Таким образом, можно считать, что воспоминания Бецкого о встрече с Жуковским во Франкфурте написаны по заказу А. И. Тургенева для журнала "Москвитянин", где и были опубликованы.
  

ИЗ "ДНЕВНИКА".

ЗАПИСЬ О СВИДАНИИ С В. А. ЖУКОВСКИМ ВО ФРАНКФУРТЕ

(Стр. 344)

  
   Москв. 1845. Ч. 3. С. 241-250; под загл.: Листик из дорожного дневника за границею. 1/13 октября 1844. Франкфурт-на-Майне. Проверено по рукописи: РГБ. Ф. 104. Оп. 10. No 22.
  
   1 В дневниках Жуковского за 1820-1821 гг. записи о посещении Байрейта и встрече с Жан-Полем не сохранились. Единственное упоминание его имени в дневнике - запись от 2/14 августа 1824 г.: "Посещение гроба Жан-Пауля и встреча на гробе его брата" (Дневники, с. 189).
   2 "Титан", "Геспер" - романы Жан-Поля. "Левана" - роман-трактат о воспитании. 13 февраля 1829 г. Жуковский писал А. П. Елагиной: "Леваны переводить не советую, ибо ее нельзя перевести, и по-русски выйдет галиматья из того, что по-немецки превосходно" (РБ, с. 106). А. П. Елагина все же перевела "Левану", однако ее перевод не был издан (РА. 1877. Кн. 2, No 5. С. 487).
   3 Эти же полки с ящиками запомнились А. И. Тургеневу во время его посещения рабочего кабинета Жан-Поля: "Он показывал мне тогда шкаф с ящичками, в кои бросал разного рода мысли, блестящие или оригинальные выражения, предоставляя себе вынимать их - и вставлять туда, где они понадобятся" (Тургенев, с. 243).
   4 И. Е. Бецкий имеет в виду свое собственное издание: Антология из Жан-Поля Рихтера. СПб., 1844, в которой он подписал свое предисловие криптонимом "Б.".
   5 Здесь Бецкий описывает два одновременно созданных портрета Жуковского и его жены. Портрет Жуковского был заказан Гильдебрандту, портрет Э. фон Рейтерн - Зону в Дюссельдорфе накануне свадьбы.

ИЗ НЕМЕЦКИХ ВОСПОМИНАНИЙ О В. А. ЖУКОВСКОМ

  

Генрих Йозеф Кениг

  
   В Брунненхалле я встретил князя Вяземского, который уже знал, что меня интересует Жуковский. Как только мы вышли на свободное место, он громко позвал поэта и представил меня ему.
   Я увидел приветливого человека, при взгляде на которого кажется, что когда-то уже встречал его в Германии; при этом, однако, трудно вспомнить, где именно: в кругу ли высших чиновников, на церковной ли кафедре или в конторе большой фабрики. Он не выглядит чуждым среди нас - этот значительный человек рыхлого сложения, с несколько наклоненной головой и с открытым, бледным лицом. Он и говорит с немецким спокойствием и добродушием, как человек, которому истина дороже всего, и притом такая истина, которая никому не причинит огорчения. Он совершенно доволен нашими литературными картинами России1; однако заметил, что было бы лучше, если бы страницы, посвященные Булгарину и его приспешникам, не были такими грубошерстными, и не потому, что они причиняют несправедливость этим людям, а потому, что, будучи изгнаны жгучей крапивой, они станут поносить чужие лавры и всю книгу. Если бы не это, можно было бы еще подсыпать им колючек. В разговоре Жуковского поэт открывается не столько в пламенном воображении, сколько в блестящих мыслях.
   Не сочтите меня пристрастным, если русского поэта Жуковского я представил вполовину немцем. Гораздо интереснее наблюдать на примере этой личности, как ярко сказывается немецкая натура, даже и будучи смешана со славянской. Благодаря этому удивительному явлению можно сказать, что Жуковский действительно наполовину принадлежит нашей родине, поскольку его родила немецкая девушка2. Любовь консервативна! <...>
  

Август Теодор Гримм

  
   <...> Но еще серьезнее она [Александра Федоровна] занялась изучением русского языка под руководством Жуковского. К тому времени уже прославленный поэт своей нации, Жуковский более вдавался с великой княгиней в оживленные беседы о России, чем в правильное и регулярное изучение грамматики, и так же увлекся немецкой литературой под влиянием своей ученицы, как она под его влиянием увлеклась русской. Душа Жуковского была детски добродушной и девственно-трепетной, его доброта - безграничной, обращение в обществе - оживленное или, напротив, смущенное, рассеянное, но в конечном счете всегда побежденное его добротой, особенно в таких обществах, которые были родственны его душе и лишены каких-либо острых придворных интриг. Во всем придворном окружении Жуковский выделил прежде всего высокую женственность великой княгини, и во все последующие годы она осталась для поэта идеалом женщины. <...>
   К этому времени воспитание наследника и великой княгини Марии Николаевны было предметом забот императора и императрицы. Еще будучи великим князем, император выбрал для своего сына военного наставника, полковника Кадетского корпуса Мердера, а для классического образования <-> русского поэта Василия Андреевича Жуковского1. В первые годы своего правления император чувствовал больше чем когда-либо, что воспитание наследника престола должно быть иным, нежели было его собственное. Прежде всего, он требовал в отношении воспитания ответственного и полномочного начальника, не кавалеров, как это было в его случае, а гувернера, единственного, не спускающего с воспитанника глаз, и только в том случае, если бы гувернеру просто не хватило возможностей, он мог бы прибегнуть к услугам помощника, который заменял бы его на уроках, но полностью был бы подчинен ему. Его собственное вступление на престол2 убедило его, что при всестороннем образовании императора на первом месте должны быть военные качества. Юный наследник престола должен был поэтому испытывать все трудности и лишения лагеря и войны: его постель должна была быть жесткой, а пища - простой, его отдых должен был состоять в военных играх, тело должно было закаляться в упражнениях всякого рода. Всем начальникам он должен был выказывать военное послушание, и император имел обыкновение сам наказывать его, если послушание было нарушено. В то время как император имел в виду воспитание будущего военного властителя, императрица старалась воспитать в своем сыне высокую человечность, сердечность и доброту, облагородить его природные качества. И для этих целей во всей империи не нашлось бы другого человека, исполненного столь же глубокого, даже детского добродушия, как Жуковский. Она понимала, что высшая ценность любого нравственного воспитания заключается в том благородном образе мыслей, который должен открываться навстречу миру, и что это нисколько не мешает другим качествам, которых требует призвание, более того - они лишь возвышаются благородством. Жизнь властителя, даже счастливейшего, требует целого ряда сухих занятий, которые даже благороднейшую душу скорее подавят, чем поднимут. Поэтому можно считать, что это счастье, когда молодой принц вооружен познанием высших ценностей жизни, если он рано научится подниматься над прозой жизни, потому что его собственное призвание заставляет его скорее спуститься к ней, потерявшись в частностях, вместо того чтобы взирать на нее всеохватывающим оком. Жуковский не был ученым, он не мог преподавать сам никакой науки3, он был поэт, и даже больше того: он был благороднейший, чистейший человек, все существо которого дышало высшей гуманностью; он был свободен от малейшего честолюбия, которое особенно при дворах изъязвляет всю внутреннюю жизнь. В свое призвание он погрузился вполне, прилагая много усилий и усердия, входил в методы подчиненных ему учителей, даже в различные воспитательные системы ; его понятия о них часто более мешали, нежели способствовали; его взгляды иногда были фантастичны, однако его личное благодетельное влияние на его воспитанника было слишком сильным: он был как бы переводчиком высокой, благородной души императрицы и ее возвышенных чувств. Жуковский был первым человеком, который вполне оценил редкую натуру императрицы и провозгласил ее высоким идеалом женственности. С самого рождения наследника Жуковский был предназначен к своей высокой миссии, и он годами готовил себя как в путешествии за границей4, так и в общении со своим будущим воспитанником и в наблюдении над ним. Он выбрал и различных учителей из воспитательного заведения, которое в те годы процветало в Петербурге под руководством священника-реформиста Иоганна фон Мюральта. <...>
  

Великая княжна Ольга Николаевна

  
   <...> Что же касается Жуковского, второго воспитателя Саши, то он был совсем другим (чем Мердер. - О. Л.): благие намерения, планы, далекие цели, системы, много слов и отвлеченных рассуждений. Он был поэт и следовал идеалам. Слава создателя плана воспитателя императорского наследника досталась ему не по праву1. Меня охватывал ужас, когда он входил во время урока и задавал мне один из своих вопросов, например на уроке закона Божьего: "Что такое символ?" Я молчу. "Вы знаете слово "символ"?" - "Да". - "Прекрасно, отвечайте же!" - "Я знаю символ веры, credo..." - "Хорошо, что же означает символ веры?" Мне 59 лет, и такой вопрос еще и сегодня поверг бы меня в смущение. Что же мог ответить на него ребенок? Жуковский вслух читал маме отрывки из своих заметок о воспитании, и после столь долгих чтений она его спрашивала, как говорится, в лоб: "Чего же вы, собственно, хотите?" И тогда бывала его очередь молчать. Я охотно оставляю ему прелесть чистой души, поэтическое воображение, дружелюбное и человечное расположение духа и трогательную веру. Но в детях он ничего не понимал. Выбирая учителей, он оказал доверие священнику Мюральту, руководителю лучшего частного пансиона в Петербурге2. Благодаря хорошим профессорам и практическому складу ума Мердера рапсодические опыты Жуковского не причинили вреда. Позже я полюбила его, когда он уже был женат на Элизабет фон Рейтерн. Этот брак сблизил его со строгим протестантом Рейтерном и пламенным католиком Радовицем3. Он сам, будучи православным, был мало просвещен в науке своей церкви. Итак, он начал штудировать теологию, чтобы не уступать в дискуссиях обоим названным достойным мужам. К этому времени Радовиц опубликовал свой прекрасный "Диалог о бытии Бога в государстве и церкви"4. <...>
  

Мартин Вильгельм Мандт1

  
   <...> Кто столь долго и подробно, как я, наблюдал состояние воспитания при дворе, конечно, согласится со мной, если я скажу, что в длинной веренице учителей и воспитателей, которая за 20 последних лет прошла по большой сцене петербургского двора, можно едва выделить одну или две фигуры, заслуживающие особенного внимания. Коротко говоря, в первую очередь к ним принадлежит старый Жуковский. <...>
  

Аделъгейда фон Шорн

  
   <...> Я едва могу вспомнить этот праздник1 - лишь один человек, один образ вновь и вновь всплывает в моей памяти. Я сидела у стола, раздался звонок, и мы услышали мужской голос, доносящийся снаружи. Услышав какое-то имя, моя мать вскочила с радостным возгласом и бросилась к двери. Большой стареющий господин с полным удлиненным лицом, прекрасными глазами и кротким, любезным выражением вошел с мамой в комнату. Она встретила его так сердечно, что я никогда не забуду ни имени его, ни облика. Это был Жуковский, воспитатель императора Александра II, один из величайших поэтов, когда-либо рожденных Россией, и замечательный человек. Он раньше часто бывал в Веймаре со своим воспитанником2 и очень подружился с моими родителями. Человеку редко удается сделать столь много для возвышения и образования своего народа, как это удалось Жуковскому. Он привил нынешнему императору человеколюбивые чувства, и впоследствии это привело к отмене крепостного права. Что же касается самого Жуковского, то он давно даровал свободу крестьянам своего поместья3. <...>
  

Иосиф Радовиц

  
   <...> Месяцы, которые я провожу во Франкфурте, имеют много привлекательного для моего личного удовлетворения. Герхардт Рейтерн и Жуковский переселились со своими семьями во Франкфурт с 1845 года1. Все, что может дать верная дружба и проникновенная братская любовь, я нахожу в этих прекрасных душах. Наша жизнь проходит в редкостном единении, которое кажется просто чудом при столь различных характерах и отношении к жизни. Наше взаимное доверие не знает границ, мы всё переживаем сообща, грустим и радуемся друг с другом в равной мере, касается ли это одного или другого. Когда я нахожусь в этом кружке, меня захлестывает еще чувство молодости, такое, какое может излиться только из юной свежести и теплоты переживаний. После того, что Бог даровал мне в жене и детях, ни за одно приобретение в жизни я не благодарю его так проникновенно, как за эти души, которые он привел ко мне. <...> Жуковский - один из чистейших и благороднейших людей, которых я когда-либо встречал в жизни: благотворение - это его величайшая радость, а мне каждый его разговор - благотворение; как поэт он будет жить до тех пор, пока на земле жива истинная поэзия. <...>
  

Юстинус Кернер

  
   <...> Когда я летом 1851 года, больной, приехал в Баден-Баден, я нашел теплоту, смягчившую мои страдания не столько в целебных источниках, сколько в источнике сердца с холодного севера; в его-то изобилие теплоты, силы, чистоты и детского простодушия я погрузился как в целебный источник. И это было сердце русского поэта Жуковского.
   Знакомство с этим благородным, этим столь богато одаренным духовно человеком было, после мрачной и холодной для меня во многих отношениях зимы, истинным дуновением весны в больном, оцепеневшем от хлада лет сердце. Он, творец стольких прелестных стихотворений на языке своей родины, он, счастливый переводчик всех баллад Шиллера на этот язык и, более того, создатель русской "Одиссеи", - он, оказывается, был уже давно другом и поверенным моих маленьких песенок; и прекрасными летними вечерами, которые я провел с ним в кругу его благородных друзей, он дружелюбно открыл слух и сердце новым плодам моего вдохновения. И своими новыми созданиями он поделился со мной, и когда он увидел, как я восхищен его красочной детской сказкой "Об Иване-царевиче и Сером Волке", то передал мне ее, чтобы увидеть ее переведенной мною для немецких читателей. <...>
  

Адольф Фридрих фон Шак

  
   <...> В городе балкон одного дома напомнил мне о человеке, которого я не мог назвать своим другом, потому что он был вдвое старше меня, но которого я тем не менее чрезвычайно почитал за его сердечную доброту и щедрую духовную одаренность. На этом балконе он наслаждался первыми мягкими дуновениями весны после того, как зиму провел на одре болезни1. Он казался уже воспрянувшим к жизни, как вдруг его внезапно унесла смерть. Это был русский поэт Жуковский, бывший воспитатель российского императора. После того, как его воспитанник вступил на трон, он жил во Франкфурте, потом на берегах Мура2, и я часто посещал его в обоих местах. По его желанию я перевел немецкими стихами несколько его лирических стихотворений, которые он сначала перевел мне французской прозой. Что случилось с этими моими переводами и появились ли они в печати, мне неизвестно3. Из прочих созданий его воображения я знаю только поистине милую сказку "О Сером Волке", которую один из его друзей перевел стихами на немецкий язык4. По уверениям его соотечественников, в России его поэзия очень ценится. <...>

Комментарии

ИЗ НЕМЕЦКИХ ВОСПОМИНАНИЙ О В. А. ЖУКОВСКОМ

(Стр. 347)

  
   Gerhardt D. Aus deutschen Errinnerungen an Joukowskij // Orbis scriptus Dmitrij Tschizewskij. München, 1966. S. 249-254, 258, 261-262, 264, 267-268.
  
   Раздел, озаглавленный "Из немецких воспоминаний о Жуковском", представляет собой выборку мемуарных текстов из работы немецкого слависта Дитриха Герхардта под таким же названием. Некоторые из собранных здесь фрагментов введены в научный оборот еще в конце XIX в.: Нааре W. W. А. Schukowsky und seine Beziehungen zu Deutschland und Baden. Miinchen, 1899. S. 16,23 (воспоминания Ю. Кернера и А. Ф. фон Шака), а вслед за ним и А. Н. Веселовским (Веселовский, с. 453). Как правило, это воспоминания людей, знавших Жуковского неподолгу и неблизко (за исключением И. Радовица) и не сумевших оценить истинный масштаб его личности из-за незнания его творчества. Тем более показательно, что впечатление значительного человека русский поэт производил на всех своих немецких знакомых.
  

Генрих Йозеф Кениг

  
   Генрих Йозеф Кениг (1790-1869) - немецкий поэт и журналист, автор широко известной книги (Koenig H. I. Litterarische Bilder aus Russland. Stuttgart; Tiibingen, 1837), при его жизни переведенной на русский язык: Кениг Г. Очерки русской литературы. Пб., 1862. Познакомился с Жуковским в Эмсе 5/17 августа 1838 г. (Дневники, с. 406; запись: "Кениг и Розен"). В библиотеке Жуковского сохранились различные сочинения Кенига, в том числе с пометами владельца (Описание, No 1440-1441).
  
   1 Речь идет о книге Кенига "Litterarische Bilder aus Russland" (букв.: "Литературные картины России"), изд. в 1837 г. Наличие двух экземпляров этой книги в библиотеке Жуковского позволяет предположить, что один экземпляр поэт приобрел сам, а второй, более тщательно переплетенный и с приложением литографированных портретов Державина и Пушкина, получил в подарок от Кенига.
   2 Версия полунемецкого происхождения Жуковского имеет легендарный характер. Очевидно, до Кенига дошли какие-то слухи о незаконнорожденности Жуковского.
  

Август Теодор Гримм

  
   Август Теодор (Август Федорович) Гримм (1805-1868) - переводчик, педагог, мемуарист. Преподаватель вел. князей, биограф имп. Александры Федоровны. В письме А. И. Тургеневу от 5/17 июля 1844 г. Жуковский так отзывался о Гримме, своем давнем коллеге: "Гримм человек образованный, и всегда я знал его за благонамеренного человека; он при великом князе Константине Николаевиче. Был при мне..." (ПЖкТ, с. 302). В библиотеке Жуковского сохранился немецкий перевод поэмы Байрона "Паризина", принадлежащий перу А.-Т. Гримма и изданный отдельным оттиском из "Санкт-Петербургского журнала". Гримм упоминается в дневнике Жуковского 1840 г. (Дневники, с. 508, 510, 511).
  
   1 Жуковский был назначен воспитателем наследника в феврале 1826 г.
   2 Имеется в виду восстание декабристов 14 декабря 1825 г.
   3 Гримм недооценивает уровня образованности Жуковского. Несмотря на то что образование поэта не было систематическим, оно было глубоким и разносторонним. Историю, эстетику, грамматику Жуковский изучал специально и обладал профессиональными навыками преподавания этих дисциплин, о чем свидетельствуют его исторические таблицы и планы обучения наследника (Изд. Архангельского, т. 10, с. 3-13).
   4 Сразу же после назначения его воспитателем наследника престола Жуковский в марте 1826 г. едет за границу для формирования учебной библиотеки и личного ознакомления с педагогическими системами Песталоцци, Фелленберга, Дежерандо.
  

Великая княжна Ольга Николаевна

  
   Великая княжна Ольга Николаевна (1822-1892) - дочь Николая I и Александры Федоровны, одна из учениц Жуковского. В 1846 г. вышла замуж за Карла, короля Вюртембер

Категория: Книги | Добавил: Anul_Karapetyan (23.11.2012)
Просмотров: 749 | Комментарии: 1 | Рейтинг: 0.0/0
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа