Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

ких авторов; но за лат<инский>, кажется, он принимается и с помощию хорошего учителя может еще успеть в нем. Неужели Судьба никогда в этой жизни не сведет нас всех вместе? Нас немногих? Нет, мы непременно должны определить место и время всеобщего свидания и ожидать этой минуты с твердым уверением, несмотря ни на какие препятствия, - увидеть друг друга и пожить вместе, хотя бы то стоило некоторых пожертвований. <...>

  

  

  

   6 августа. <...> В 8 часов утра приехали мы в Пирну и, оставив здесь коляску, пошли в Зонненштейн по крутой каменной лестнице, в горе вделанной¹. Нам указали вход в гофшпиталь, и первый, кого мы издали увидели, был Батюшков. Он прохаживался по аллее, вероятно, и он заметил нас, но мы тотчас вышли из аллеи и обошли ее другой дорогой. Нас привели прямо к доктору Пирницу, а жена его, урожденная француженка, нас ласково встретила. Мы отдали ей письма Жук<овского> и Кат<ерины> Фед<оровны>² для доставления Ал<ександре> Ник<олаевне>. <...>

   Она [Александра Николаевна] видела только один раз брата, провела с ним целый день, но он сердился на нее, полагая, что и она причиною его заточения. Он два раза писал ко мне, но Ал<ександра> Ник<олаевна> изорвала письма. Если я не ошибаюсь, то он, кажется, писал ко мне о позволении ему жениться. Жук<овского> любит. Да и кто более доказал ему, что истинная дружба не в словах, а в забвении себя для друга. Он был нежнейшим попечителем его и сопровождал его до Дерпта и теперь печется более всех родных по крови, ибо чувствует родство свое по таланту³. - Везде нахожу тебя, Жуковский, но более и чаще всего - в своем сердце. Му heart untravelled fondly tums to there! {Мое неизменное сердце с любовью обращается к тебе! (англ.).}

   27/15 декабря. <...> Получил письмо от моего милого Жуковского⁴, и сердцу моему стало легче. Он не писал ко мне тогда, как дни его текли в безмятежном положении души; но когда бедствие настигло его и Россию, в сердце его отозвалось старое, прежнее чувство его ко мне, которое во мне никогда не затихало. Жалею, что не мог отвечать ему с курьером, который уехал в 5-м часу. Посол желал, чтобы я опять остался у него обедать и перевел для него письмо Жуковского. <...>

  

  

   Берлин. В пять часов утра 13 июля выехал я из Петербурга - в самый день казни!⁶ <...> остановился в той же скромной комнате, где за 4 месяца с 1/2 жил один в страшном беспокойстве за братьев и поспешал в Россию, где ожидали меня - смерть Карамзина, болезнь Жуковского и несомнительность в обвинениях на брата⁶ и в... <...> Подожду возвращения сюда Сережи⁷. Отчуждение же к<нязя> Пут<ятина> из России привело меня к мысли о Н<иколае> и о всех нас. Что, если судьба приведет жить и умирать вне отечества, далеко от Кар<амзиных>, Жук<овского>, Жих<арева> и еще немногих! И как возвратиться к тем, кои... <...>

   Вчера, 17 августа, Жуковского приезд сделал меня как-то тихо счастливым, и я поверил и будущему лучшему, когда в настоящем может быть еще для меня столько счастия, и, может быть, осень и зиму с ним! Недостает одного Н<иколая>. Но когда же в этом мире счастие сердца было совершенно! <...>

   Дрезден. Мы приехали сюда в 10-м часу утра 31 августа. Жуковский приехал 11 сентября. <...>

   30/18 сентября: <...> Читаем Mignet "Histoire de la Révolution franèaise"⁸ и вместе с сим заглядываем и в биографию генерала Фуа и в речи его, а когда дошли до эмиграции, то прочли в Ласказе записку, которую он делал для Наполеона о кобленцских эмигрантах, кои мечтали, под предводительством своих принцев, произвести переворот в революции французской и восстановить падающую монархию. <...>

  

  

   21 марта. Дрезден. Сию минуту принес ко мне для тебя Жуковский сочиненную им басню в прозе, тебе посвященную. Вот копия. Оригинал сохраню и пришлю к тебе при первом случае.

   "Кусок золотой руды лежал в горниле на сильном огне. Голик смотрел на него из угла и так рассуждал сам с собою: "Бедное золото! жаль мне тебя! Как тебя жгут и мучат. Какому жестокому тирану досталось ты в руки!" Между тем огонь погас, и золото вышло чистым из горнила. Из него сделали крест, и люди стали в нем обожать символ спасения! Глупый голик! тебе ли судить о золоте! Положи в огонь тебя - затрещишь! разлетишься дымом! и после тебя останется горсточка пепла! А золото? и в самом пылу огня не роптало оно на судьбу свою! Оно верило Тому, Кто положил его в горн; знало, что без огня не быть ему чистым, и даже радовалось жгучему пламени, которое возвышало его достоинство. Огонь палит! это правда! Но золото должно быть чистым. Кто осмелится сказать, видя по очищенным: жаль, что его клали в горн? Голик может охать, смотря на огонь, потому что он голик! Но тот, кто сам золото, скажет смиренно: огонь на минуту! а чистота навсегда! Золотою рудою можно остаться в темном недре земли, но на белом свете надобно быть чистым золотом. Это то же, что сказал один практический мудрец: чистой совести довольно, чтобы умереть; но жить нельзя без достоинства. Посвящено Николаю Ивановичу Тургеневу"¹.

   Жуковский сам хотел переписать свой аполог для тебя. Хотя последние слова и не совсем так, как они в письме у тебя, но он их хотел напомнить. Ты сказал: "Чувство чистой совести достаточно для смерти. Чувство нравственного достоинства необходимо для жизни". Спасибо, милый брат, за твои письма. С ними и жить и умереть можно. Но, право, жить весело. Здесь Жуковский, а вдали ты. Авось и вместе все будем. Между тем будем очищаться.

   21 июня. Париж. <...> Жуковского эти судебные сцены более интересуют, нежели все прочее в Париже². <...>

   26 июня. Париж. <...> Жуковский несколько раз прежде думал и сегодня, вспомнив об участи бедного демидовского Швецова³, о котором вчера со слезами говорил мне, хотел просить тебя записать мысли твои о рабстве в России, если не для близкого, то для отдаленного будущего.

   22 июля. Эмс. Пожалуйста, позволь или прикажи гр<афине> Разум<овской> доставлять мне копии с твоих писем к ней; она совестится и не хочет присылать мне их, а нам с Жук<овским> это не только наслаждение, но и больше: он со слезами на глазах вчера пришел ко мне с письмом твоим и, говоря о словах твоих в отношении к его любви к брату Андрею, ко мне и к Сергею, - он сказал с чувством, что ты забыл главное теперь, то есть себя, что в тебе видит он для себя более; что он нашел подтверждение в твоем характере, в твоих чувствах, всего, о чем только мог мечтать, когда мечтал о предметах высокой нравственности, о душе человеческой, о высокой простоте ее и о ее назначении; что ты для него все подтвердил, объяснил, возвысил и человека, и его самого для него. Сегодня просил он у меня копии всех твоих писем, кои я получать буду. Прежние он давно, моей руки, имеет и теперь читает их вместе, для составления résumé для себя самого и для приведения еще в большую ясность идей своих о твоей невинности, дабы представить их с такою же ясностию и другим. <...> Желал бы доставить тебе копию с записки, которую Жук<овский> начал составлять и частию составил уже для себя по твоему делу⁴. <...>

   16 августа. <...> Я забыл сказать тебе, что вчера, в 1-й раз после Петербурга, прочел я статью твою "Нечто о крепостном состоянии в России"⁵ и нашел в ней столько проницательного, полезного по нашему делу, что намерен переписать здесь или в Лейпциге копию и дать Жук<овскому>, означив год сочинения: 819, в дек. <...>

   8 сентября. Лейпциг. В полночь приехал Жуковский. Мы свиделись в 6 час. утра, ибо он не хотел будить меня. Он зажился три дня в Веймаре в беседе с Гете, от которого и я получил милое слово чрез канцлера Мюллера, который писал ко мне. Жуковский жалеет, что меня не было с ним у Гете. Он был необыкновенно любезен и как отец с ним. Жуковскому хотелось, чтобы я разделил эти минуты с ним; ибо он говорит, что Гете и Шиллер образовали его; а с ними вместе он рос и мужался с нами, Тургеневыми, и душевное и умственное образование получал с нами, начиная с брата Андрея; что только в чужих краях укрепилась душа его, между прочим, и твоими письмами, и что здесь началось европейское его образование, и я жалею, что не был с ним в Веймаре, хотя и многого бы лишился, что приобрел в Лейпциге; но Гете - незаменим. Я не знаю, что я чувствую, глядя на Жуковского и видя его любовь и к тебе. Мы уже много о тебе говорили. <...> Я прочел Жуковскому несколько строк из твоего сочинения об освоб<ождении> кр<естьян> в Р<оссии>. Он хочет иметь оригинал твой, и я даю его. У меня останутся две копии. Вот стихи Жук<овского>, оставленные им в Веймаре у Гете:

   Творец великих вдохновений!⁶ <...>

   <...> Читая твои письма в Дрездене и после, Жуковский часто мне говаривал, что он обязан тебе, твоему несчастию самыми высокими минутами в жизни⁷. Милый С.⁸ всякий раз радовался, восхищался его к тебе любовью, особливо при чтении твоих писем, - и точно, подобно тебе, несчастия нашего не почитал несчастием и плакал иногда со мною от радости, от счастия иметь тебя братом и Жуковского другом <...>

   17 декабря. <...> Я буду везде и исполню за себя и за тебя долг признательности, дружбы, почти неимоверной в наше время, если бы еще не было Жуковского. <...>

  

  

   15/3, 21 /9 января 1827 г. <Дрезден.> <...> Идем по трескучему шестиградусному морозу смотреть большой портрет Жуковского, вчера живописцем Боссе¹ конченный. Жуковский представлен идущим в деревьях: вдали Монблан и его окрестности. Портрет сей выставлен будет в Петерб<ургской> академии. Сходство большое! Но я сначала не был доволен выражением. Авось Боссе исправил по моим замечаниям. <...>

   У нас здесь русский поэт, юноша Бек. В стихах его, хотя и весьма молодых, виден уже истинный талант и какой-то вкус, тем же талантом угаданный. Он же и живописец и едва ли не музыкант. Не знаю, удастся ли мне прислать тебе стихов его. Жуковский не советует ему писать стихи для печати, полагая, что это слишком рано заронит в нем искру авторского самолюбия и увлечет его к занятиям, кои должны быть для него теперь ему чужды. <...>

   21 марта 1836. Париж. Гр. St. P сказывал мне, что тот же книжный откупщик предлагал ему [Шатобриану] 150 000 (!!) за Мильтона² и "Историю английской словесности", рассрочивая платеж на несколько сроков; Шатобриан задумался; пришел Лавока с 36 000 франков чистоганом, и Шатобриан отдал ему труд свой за эту сумму. В этом отношении он вроде Ж<уковского>, с тою разницею, что он не шарлатанит и не делает расчетов за год вперед своим расходам, в белых разграфованных тетрадках красными чернилами; но в семействе и здешнего поэта "нет сирот!". Он и жена его призирают их в хорошо устроенной обители, как наш везде, от Белева до Дерпта. <...>

   21/9 июня 1836. Веймар. <...> Тифурт - святыня германского гения, ковчег народного просвещения. Поэзия влиянием своим на современников Гердера, Шиллера и Гете созидала историю, приготовляла будущее Германии и сообщала новые элементы для всей европейской литературы, для Байрона и Вортсворта, для исторического ума Гизо и Фориеля (о нем сказал кто-то: "C'est le plus allemand des savans franèais" {Среди французских ученых он наиболее проникнут немецким духом (фр.).}, для души, которая все поняла и все угадала и все угаданное и постигнутое в Германии передала Франции и Европе, для души - Сталь; наконец, для нашего Жуковского, которого, кажется, Шиллер и Гете, Грей и Вортсворт, Гердер и Виланд ожидали, дабы воскликнуть в пророческом и братском сочувствии:

  

   Мы все в одну сольемся душу.

  

   И слились в душу Жуковского. - Этому неземному и этому лучшему своего времени "dem Besten seiner Zeit", этой душе вверили, отдали они свое лучшее и будущее миллионов! Гений России, храни для ней благодать сию. Да принесет она плод свой во время свое. <...>

   <...> в 6 часов зашел ко мне Мюллер, и мы отправились в дом Гете. <...> В альбуме нашел я имена посетителей этой святыни и русские стихи к Гете. <...>

   В этом же альбуме отыскал я несколько милых мне имен: 25 августа 1833 [г.] был здесь и Жуковский. <...> В альбуме Гете к именам посетителей присоединил я и свое и написал на память четыре стиха переводчика "Вертера", покойного брата Андрея, на 16-летнем возрасте им к портрету Гете написанные:

  

   Свободным гением натуры вдохновенный,

   Он в пламенных чертах ее изображал

   И в чувствах сердца лишь законы почерпал,

   Законам никаким другим не покоренный³.

  

   Здесь желал бы я друзьям русской литературы, коей некогда Москва и в ней университет были средоточием, напомнить о том влиянии, какое веймарская афинская деятельность имела и на нашу московскую словесность. Несколько молодых людей, большею частию университетских воспитанников, получали почти все, что в изящной словесности выходило в Германии, переводили повести и драматические сочинения Коцебу, пересаживали, как умели, на русскую почву цветы поэзии Виланда, Шиллера, Гете, и почти весь тогдашний немецкий театр был переведен ими; многое принято было на театре московском. Корифеями сего общества⁴ были Мерзляков, Ан<дрей> Т<ургенев>. Дружба последнего с Ж<уковским> не была бесплодна для юного гения. Она увековечена в посвящении памяти его первого и превосходного перевода поэта⁵.

   Не упоминая о других первых спутниках жизни, заключу словами спутника поэта: "Где время то?"⁶... Но кто не помнит стихов Жуковского?

   1 апреля/20 марта 1838. <Париж.> <...> В трагедии Брифо "Сигизмунд, царь Аустразии" много прекрасных стихов. <...> Я упомнил еще несколько счастливых стихов: "A côté du héros on respire la gloire" {Рядом с героем все дышит славой (фр.).}. Или о человеке, подобно Жуковскому: "Et citer ses vertus, c'est conter son histoire" {Перечислить его добродетели - значит рассказать историю его жизни (фр.).}.

   4 августа/23 июля <1840. Веймар.> <...> После обеда обходил парк и был у домика Гете: он был заперт, и все пусто вокруг него: одни розы благоухали бессмертием... Ввечеру пил чай у Липмана и беседовал с ним о России, о Жуковском, о поэзии. <...>

   10 июля/28 июня 1841. Шанрозе. <...> За час перед тем я получил письмо от Жуковского, из Дюссельдорфа, первое по наступлении его законного счастия! И какое письмо! Душа Жуковского тихо изливается в упоении и в сознании своего блаженства. Я понял, читая его, по крайней мере половину моей любимой фразы: "Le bonheur est dans la vertu, qui aime... et dans la science, qui éclaire" {Счастье заключается в добродетели, которая любит... и в науке, которая освещает (фр.).}⁷.

  

  

   <...> 9 января меня навестил молодой русский писатель, Б<ецкий>⁸. Я узнал, что он издатель харьковского журнала "Мелодика и антология из Жана-Поля Рихтера", которую сегодня он принес мне. Он рассказывал мне о своем путешествии в Германию и в Бельгию: он путешественник и писатель и обещал мне отрывки из журнала своего для "Москвитянина": например, посещение его Жуковского, где видел и Гоголя (уже после меня); их беседа с вдовою Жана-Поля Рихтера в Барейте, от коей узнал много любопытных подробностей о германском юмористе, или отрывок из путешествия по Бельгии, где осматривал знаменитую тюрьму, со всеми отраслями промышленности. - Если он принесет мне отрывок о Жане-Поле, то я постараюсь отыскать в журнале 1825 или 1827 года (не помню) мое посещение самого Жана-Поля в Барейте⁹... Я бы желал, чтобы г. Б<ецкий> доставил мне для "Москвитянина" посещение его и описание салона и образа жизни Жуковского: это по всему принадлежит "Москвитянину", ибо и гений Жуковского - истый москвитянин, и Москва была его колыбелью. При первом свидании я напомню об этом г. Б<ецкому>. При сем случае он может известить читателей ваших и о Гоголе, который гнездится над переводчиком "Одиссеи" и читает перевод ее вслух переводчику; думает, что Гоголь ничего не пишет: так ему показалось, но Жуковский извещал меня, что он все утро над чем-то работает, не показывая ему труда своего. <...>

  

  

  

   9 апреля. <...> Вечер у Карамзиных с Жуковским и Пушкиным.

   15 апреля. <...> Обедал у Жуковского с Карамзиными, Вяземским, Пушкиным.

   11 мая. <...> Был в Академии наук на раздаче Демидовских премий... Возвратился с Жуковским. Гулял с ним же в саду; с Пушкиным был у Хитрово, болтал с Фикельмон об Италии.

   15 мая. <...> Кончил вечер у князя Вяземского с Пушкиным и Жуковским.

   4 июня. <...> У Жуковского с Пушкиным о журнале¹. Обедал с князем Вяземским.

   18 июня. <...> В час сели на первый пароход. Велгурский, Мюральт, Федоров с сыном провожали нас... В час - тронулся пароход. Я сидел на палубе - смотря на удаляющуюся набережную, и никого, кроме могил, не оставлял в Петербурге, ибо Жуковский был со мною². Он оперся на минуту на меня и вздохнул за меня по отечестве: он один чувствовал, что мне нельзя возвратиться... Петербург, окрестности были далеко; я позвал Пушкина, Энгельгарда, Вяземского, Жуковского, Викулина на завтрак и на шампанское в каюту - и там оживился грустию и самым моим одиночеством в мире...

  

  

   6 ноября. День смерти Екатерины II. <...> Обедал и кончил вечер у Смирновых, с Жуковским, Икскулем и Пушкиным. Много о прошедшем в России, о Петре, Екатерине.

   9 ноября. <...> Обед у Гец с Дружининым, Мюральтом, Жуковским, Пушкиным, Шилингом, Штакельбергом, Яценко и пр.

   16 ноября. <...> Обедал у новорожденной Карамзиной с Жуковским, Пушкиным, Кушниковым. Последний о Суворове говорил интересно. Проврался о гр. Аракчееве по суду Жеребцова, "лежачего не бьют", и казнивший беременных женщин спасен от казни, а сидевшие в крепости - казнены!³

   17 ноября. <...> Обедал у Смирновой с Пушкиным, Жуковским, [текст испорчен] и Полетика. Пушкин о татарах: умнее Наполеона.

   21 ноября. <...> с Пушкиным осмотрел его библиотеку. Не застал ни Жуковского, ни Мюральта. Осматривал магазины. (Купить ложки с чернью и с бирюзой.) Обедал у Смирновых с Жуковским и Пушкиным и Скалоном.

   24 ноября. <...> Вечер с Жуковским, Пушкиным и Смирновыми, угощал Карамзину у ней самой концертом Эйхгорнов; любезничал с Пушкиной, и с Смирновой, и Гончаровой. Но под конец ужасы Сухозанетские⁴, рассказанные Шевичевой, возмутили всю мою душу.

   29 ноября. <...> Обедал у графа Бобринского с Жуковским, Пушкиным, графами Матвеем и Михаилом Велгурскими, князем Трубецким. Любезничал умом и воспоминаниями с милой и умной хозяйкой⁵. Обед Лукулла и три блюда с трюфелями отягчили меня.

   10 декабря. <...> вечер у Жуковского до 3-го часа: Пушкин, Велугорский, Чернышев-Кругликов, Гоголь, [пропуск] напомнил о шутке брата. Князь Адуевский. Пили за здоровье Ивана Ник.⁶

  

  

   26 ноября <...> вечер у Бравуры, у Вяземских, у Козловского и опять у Вяземских. Объяснение с Эмилией Пушкиной. Жуковский, Пушкин.

   27 ноября <...> У Хитровой. Фикельмон, Al. Tolstoy о Чадаеве. Обед у Вяземских - с Жуковским и Пушкиным в театре. Семейство Сусанина⁷; открытие театра, публика. Повторение одного и того же. Был в ложе у Экерна. Вечер у Карамзиных, Жуковский!

   6 декабря. Брал возок. В 11-м часу был уже во дворце. Обошел залы, смотрел на хоры. <...> К Карамзиным. Жуковский журил за Строганова⁸: но позвольте не обнимать убийц братьев моих, хотя бы они назывались и вашими друзьями и приятелями! О записке Карамзина⁹ с Екатериной Андреевной, несмотря на похвалу, она рассердилась - и мы наговорили друг другу всякие колкости, в присутствии князя Трубецкого, который брал явно мою сторону. Заступилась против меня за Жуковского, а я называл его ангелом, расстались - может быть, надолго! <...>

   11 декабря. <...> обедал у князя Никиты Трубецкого с Жуковским, Вяземским, Пушкиным, князем Кочубеем, Трубецким, Гагариным и с Ленским, болтал умно и возбуждал других к остротам.

   22 декабря. <...> Вечер на бале у княгини Барятинской, - мила и ласкова. Приезд государя и государыни, с наследником и прусским принцем Карлом. Послал протопить или нагреть залу вальсами. Государь даже не мигнул мне, хотя стоял долго подле меня и разговаривал с княгиней Юсуповой <...> Киселев, Мейендорф не узнают меня; княгиня Юсупова начала дружный разговор, и мы познакомились. Мила своею откровенностию о ее положении на бале. Я и Жуковский в толпе: кому больнее? Мое положение. Опочинина обещала приехать. Тон глупее дела! Пушкины. Утешенный Вяземский.

   24 декабря. <...> Обедал в Демуте. У графини Пушкиной с Жуковским, Велгурским, Пушкиным, графиней Ростопчиной, Ланская, княгиня Волхонская с Шернвалем, граф Ферзен. <...>

   25 декабря, Рождество Христово. <...> Был у Жуковского. Как нам неловко вместе! Но под конец стало легче. <...> К Карамзиным. С Пушкиным, выговаривал ему за словцо о Жуковском в четвертом No "Современника" (забыл Барклая)¹⁰.

   29 декабря. <...> Кончил вечер у князя Вяземского с Жуковским, с которым в карете много говорил о моем здесь положении.

   30 декабря. <...> В Академию: с Лондондери об оной; с Барантом, его избрали в почетные члены. Фус прочел отчет, Грефе о языках: много умного и прекрасного, но слишком гоняется за сравнениями и уподоблениями. Жуковский, Пушкин, Блудов, Уваров о Гизо. <...> к Карамзиным, где Пушкины.

  

  

   17 генваря. <...> Обед у Карамзиных с Полетикой, Жуковским, Вяземским. Разговор о либерализме. Жуковский просил портрета и оскорбился вопросом: на что тебе? <...> на вечер к княгине Мещерской, где Пушкины, Люцероде, Вяземский.

   21 генваря. <...> Жуковский примечает во мне что-то не прежнее и странное, а я люблю его едва ли не более прежнего <...>

   27 генваря. <...> Скарятин сказал мне о дуэле Пушкина с Геккерном; я спросил у Карамзиной и побежал к княгине Мещерской: они уже знали. Я к Пушкину: там нашел Жуковского, князя и княгиню Вяземских и раненного смертельно Пушкина, Арндта, Спасского - все отчаивались. Пробыл с ними до полуночи и опять к княгине Мещерской. Там до двух и опять к Пушкину, где пробыл до 4-го утра. Государь присылал Арндта с письмом, собственным карандашом: только показать ему: "Если Бог не велит нам свидеться на этом свете, то прими мое прощенье (которого Пушкин просил у него себе и Данзасу) и совет умереть христьянски, исповедаться и причаститься; а за жену и детей не беспокойся: они мои дети, и я буду пещись о них". Пушкин сложил руки и благодарил Бога, сказав, чтобы Жуковский передал государю его благодарность. Приезд его: мысль о жене и слова, ей сказанные: "Будь спокойна, ты ни в чем не виновата".

   28 генваря. <...> Был на похоронах у сына Греча; опять к Пушкину, простился с ним. Он пожал мне два раза, взглянул и махнул тихо рукою. Карамзину просил перекрестить его. Велгурскому, что любит его. Жуковский - все тот же. <...>

   29 генваря. День рождения Жуковского и смерти Пушкина. Мне прислали сказать, что ему хуже да хуже.

   В 10-м часу я пошел к нему. Жуковский, Велгурский, Вяземский ночевали там. <...>

   В 2 ¡ пополудни поэта не стало: последние слова и последний вздох его. Жуковский, Вяземский, сестра милосердия, Даль, Данзас, доктор закрыл ему глаза. Обедал у графа Велгурского с Жуковским и князем Вяземским <...>

   30 генваря. День ангела Жуковского. <...>

   31 генваря. <...> Знать наша не знает славы русской, олицетворенной в Пушкине. Слова государя Жуковскому о Пушкине и Карамзине: "Карамзин ангел". <...>

   1 февраля. <...> В 11 часов нашел я уже в церкви обедню, в 10 ¥ начавшуюся. Стечение народа, коего не впускали в церковь, по Мойке и на площади. Послы со свитами и женами. <...> Жуковский. Мое чувство при пении. Мы снесли гроб в подвал. Тесновато. Оттуда к вдове: там опять Жуковский. Письмо вдовы к государю: Жуковского, графа Велгурского, графа Строганова просит в опекуны. <...>

   2 февраля. <...> Жуковский приехал ко мне с известием, что государь назначает меня провожать тело Пушкина до последнего жилища его. Мы толковали о прекрасном поступке государя в отношении к Пушкину и к Карамзину. После него Федоров со стихами на день его рождения и опять Жуковский с письмом графа Бенкендорфа к графу Строганову, - о том, что вместо Данзаса назначен я, в качестве старого друга (ancien ami), отдать ему последний долг. Я решился принять и переговорить о времени отъезда с графом Строгановым. <...> Встретил князя Голицына, и в сенях у князя Кочубея прочел ему письмо, и сказал слышанное: что не в мундире положен, якобы по моему или князя Вяземского совету? Жуковский сказал государю, что по желанию жены. <...> К Жуковскому: там Спасский прочел мне записку свою о последних минутах Пушкина. Отзыв графа Б<енкендорфа?> Гречу о Пушкине. Стихи Лермонтова - прекрасные. Отсюда домой. <...>

   8 марта. <...> Жуковский читал нам свое письмо к Бенкендорфу¹¹ о Пушкине и о поведении с ним государя и Бенкендорфа. Критическое расследование действия жандармства. И он закатал Бенкендорфу, что Пушкин погиб оттого, что его не пустили ни в чужие края, ни в деревню, где бы ни он, ни жена его не встретили Дантеса.

  

   Александр Иванович Тургенев (1784-1845) - воспитанник Благородного пансиона при Московском университете и Геттингенского университета, общественный деятель, археограф и литератор. Близкий друг и единомышленник Жуковского. Их дружба началась еще во время учебы в пансионе, в начале 1800-х годов, но в это время на первом месте в сердце Жуковского был старший брат Тургенева - Андрей. Ранняя смерть Андрея Тургенева (1803), а затем И. П. Тургенева (1807), которого Жуковский называл "батюшкой", навсегда сблизила друзей. Учеба в Благородном пансионе, дружеское литературное общество, совместные занятия историей в 1810-е годы, "Арзамас", где Тургенев получил прозвище Эолова Арфа, ставшее его псевдонимом, общие несчастья, связанные со смертью Александры Воейковой и Сергея Тургенева, с изгнанием из России Николая Тургенева, гибелью Пушкина, путешествие "под одним плащом" по Европе в 1830-е годы - все это вехи их сорокалетней дружбы, отражение духовной близости и подлинного идейного братства. Если Жуковского по праву называли ангелом-хранителем русской литературы, то и Тургенев "был, так сказать, долгое время посредником, агентом, по собственной воле уполномоченным и аккредитованным поверенным в делах русской литературы при предержащих властях и образованном обществе" (Вяземский, т. 8, с. 281). Смерть А. Тургенева, простудившегося во время очередного филантропического мероприятия на Воробьевых горах, где находилась "пересыльная" тюрьма, еще раз выявила то, что так ценил в нем Жуковский. "Мне так ясно, так вполне видится, - писал он А. Я. Булгакову после смерти друга, - его прекрасная, добрая, высокая душа, не омраченная никаким дурным помыслом, всегда готовая на добро, всегда полная участия, до конца сохранившая свою чистоту и свое благородство. По всем качествам, составляющим прямо доброго человека, он был, конечно, между нами лучший..." (Изд. Ефремова, т. 6, с. 566).

   О родстве душ свидетельствует и многолетняя (с 1805 по 1844 г.) переписка Жуковского и Тургенева (см.: ПЖкТ), но не менее отчетливо оно проявляется и в богатейшем, еще во многом не собранном и не систематизированном литературном наследии А. И. Тургенева (об этом см.: Гиллельсон М. И. А. И. Тургенев и его литературное наследство // Тургенев, с. 441-504).

   А. И. Тургенев не оставил подробных и цельных воспоминаний о Жуковском, но так как мысли и память о нем сопровождали его постоянно, то можно сказать, что в дневниках, письмах, "Хронике русского" он воссоздал живой образ друга и духовного брата. Все эти источники - живые и непосредственные свидетельства внутренней жизни "гения России", как называл А. И. Тургенев Жуковского.

  

  

   AT (Письма и дневник Александра Ивановича Тургенева геттингенского периода (1802-1804 гг.) и письма его к А. С. Кайсарову и братьям в Геттинген 1805-1811 гг. С введением и примеч. В. М. Истрина). СПб., 1911. С. 184, 235-236.

  

   ¹ Фридрих Бутервек, профессор нравственной философии в Геттингенском университете, был популярен и как автор "Эстетики" (об интересе к ней Жуковского и Тургенева см.: ПЖкТ, с. 32), и как поэт. Позднее, в 1807-1814 гг., Тургенев посылает Жуковскому его сочинения. Интересно суждение Жуковского о Бутервеке в письме от 30 марта 1814 г.: "Бутервека получил. Не знаю, но он мне мало нравится. Он более философ, нежели поэт..." (там же, с. 114).

   ² ...к Св...... - Имеется в виду Мария Николаевна Свечина, увлечение которой пережил молодой Жуковский (Веселовский, с. 74-78). Любопытно, что Андрей Тургенев сравнивал ее с героиней романа Бутервека "Граф Донамар" - Франциской фон Штернах (Письма Андрея Тургенева, с. 392).

   ³ Лаура, или М-те de Sade - одно и то же лицо; возлюбленная Петрарки Лаура была замужем за знатным авиньонским рыцарем Уго де Садом.

   ⁴ А. Ф. Мерзляков в 1801-1803 гг. был членом своеобразного творческого триумвирата: Андрей Тургенев - Жуковский - Мерзляков. К нему обращены многие письма Андрея Тургенева. Поэтому после его смерти Мерзляков для Ал. Тургенева - это еще и символ высокой дружбы. Позднее пути Мерзлякова и А. И. Тургенева разошлись.

  

  

   AT, с. 362, 406, 429.

  

   ¹ Жуковский пишет прекрасно об игре Жорж... - Речь идет о статьях Жуковского из цикла "Московские записки", посвященных гастролям французской актрисы Жорж (ВЕ. 1809. Ч. 48. No 22-23).

   ² Так, в письме от августа 1810 г. Жуковский сообщает: "Я не хочу быть историком, но хочу иметь основательное понятие о древности славянской и русской" (ПЖкТ, с. 56). И далее в письме от 12 сентября подробно развивает свою теорию исторического образования (там же, с. 59).

  

  

   Тургенев, с. 288-289, 381, 427-431.

  

   ¹ Далее А. И. Тургенев рассказывает о своем посещении К. Н. Батюшкова, душевно заболевшего в начале 1820-х годов и находившегося в 1825 г. на лечении за границей, в специальной лечебнице.

   ² Катерина Федоровна - Е. Ф. Муравьева, родственница К. Н. Батюшкова, принимавшая живое участие в его тяжелой судьбе.

   ³ В письме к Е. Г. Пушкиной от 24 февраля 1826 г., которая в то время жила в Дрездене, недалеко от Зонненштейна, Жуковский просит ее быть "ангелом-хранителем Батюшкова и его несчастной сестры", прилагает "второй вексель для Батюшкова" и добавляет: "первый давно послан" (Изд. Семенко, т. 4, с. 586- 587).

   ⁴ Получил письмо... от Жуковского... - Имеется в виду пространное письмо от 16/28 декабря 1825 г. с изложением событий 14-го декабря (ПЖкТ, с 204-211).

   ⁵ ...в самый день казни! - Именно 13 июля 1826 г. состоялась казнь декабристов.

   ⁶ ...в обвинениях на брата... - Тургенев вспоминает о Николае Ивановиче Тургеневе, заочно привлеченном к следствию по делу декабристов.

   ⁷ Сережа - брат Сергей Иванович Тургенев.

   ⁸ О совместном чтении соч. О. Минье "История французской революции" и его значении для общественного образования Жуковского см.: Тургенев, с. 459- 460.

  

  

   Письма Александра Ивановича Тургенева к Николаю Ивановичу Тургеневу. Лейпциг. 1872. С. 19-20, 32, 38, 53-54, 74, 114,118, 307.

  

   ¹ Черновой вариант этой притчи, с многочисленными поправками Жуковского, находится в архиве поэта (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 35. Л. 12 об.). О ее месте в творчестве Жуковского см.: Реморова Н. Б. Басня в творчестве Жуковского // Жуковский и русская культура. Л., 1987. С. 108-110.

   ² Подробнее см. воспоминания Вяземского в наст. изд.

   ³ О личности Фотия Ильича Швецова - талантливого горного инженера, демидовского крепостного, в освобождении которого принимали активное участие Жуковский и братья Тургеневы, см.: Курочкин Ю. М. Уральские находки. Свердловск, 1982. С. 191-192.

   ⁴ В архиве поэта (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 35) сохранились многочисленные варианты "Записки о Тургеневе", начало работы над которой на основании контекста можно датировать концом мая 1827 г. Черновой вариант был закончен, видимо, уже к концу июня.

   ⁵ ...прочел я статью твою "Нечто о крепостном состоянии в России"... - Эта статья Н. И. Тургенева написана в 1819 г. и через петербургского генерал-губернатора гр. М. А. Милорадовича была представлена Александру I, прочитана им, но последствий не имела. Впервые была опубликована самим автором в книге "Взгляд на дела России" (Лейпциг, 1862).

   ⁶ Стихотворение "К Гете" было первоначально написано по-русски, а затем сам Жуковский перевел его 7 сентября 1827 г. на немецкий и преподнес Гете. Жуковский был в Веймаре с 4 по 7 сентября 1827 г. и бывал у Гете 4, 5 и 6-го числа. Подробнее см.: Изд. Вольпе, т. 2, с. 535-536.

   ⁷ В свою очередь, и Николай Тургенев высоко ценил Жуковского. Гр. Разумовская, близко знавшая его, писала А. И. Тургеневу 21 июня 1827 г.: "Надо послушать Николая, как он отзывается о нем; он говорит о нем лучше, чем вы, ибо вы обладаете и пользуетесь; он же говорит о нем с жаром и энтузиазмом, который, по контрасту с его обычною холодностью, еще более трогателен" (РА. 1892. Кн. 2. С. 502).

   ⁸ Милый С. - С. И. Тургенев.

  

  

   Тургенев, с. 17, 84,114-115,118,157-158, 204, 218, 243.

  

   ¹ Эрнест Боссе - уроженец Риги, был проф. С.-Петербургской академии художеств. В 1826-1828 гг. работал в Дрездене. Портрет Жуковского, видимо, создавался в конце ноября 1826 г., о чем свидетельствуют записи в "Дневнике" от 21 и 22 ноября (Дневники, с. 191-192).

   ² ...за Мильтона... - Речь идет о шатобриановском переводе "Потерянного Рая".

   ³ Свободным гением натуры вдохновенный... - Это четверостишие приводит Андрей Тургенев в письме к Жуковскому от 11 августа 1800 г. Оно же было записано автором на отдельном листке, приклеенном к экземпляру "Вертера" (Goethe. Leiden des jungen Werters. Leipzig, 1781), подаренному им Жуковскому и хранящемуся в библиотеке поэта (Описание, No 2636). Стихи сопровождены припиской: "Ей-Богу, ничего лучше придумать не могу, как того, что я вечно хотел бы быть твоим другом, чтобы дружба наша временем укреплялась, чтобы я был достоин носить имя друга, и твоего друга". Надпись послужила источником стих. Жуковского "К портрету Гете" (1819).

   ⁴ Речь идет о Дружеском литературном обществе, созданном в 1801 г. воспитанниками Благородного пансиона при Московском университете.

   ⁵ ...увековечена в посвящении... - Имеется в виду "Сельское кладбище" Жуковского, перевод из Т. Грея, опубликованный в ВЕ (1802. No 24) с посвящением Андрею Тургеневу.

   ⁶ Где время то? - повторяющееся начало двух стихов в послании "Тургеневу, в ответ на его письмо" (1813).

   ⁷ Жуковский так комментировал эти слова в письме от 4 августа 1815 г.: "На свете много прекрасного и без счастия. Давеча поутру я нечаянно развернул Бутервека и прочитал написанное на одной странице карандашом: "Le bonheur consiste dans la vertu qui aime et dans la science qui éclaire". Это стало мне теперь понятнее..." (ПЖкТ, с. 151). Книга (Gedichte von Friedrich Bouterweck. Reutlingen, 1803) с записью этих слов А. И. Тургеневым на с. 11 сохранилась в библиотеке Жуковского (Описание, No 720).

   ⁸ О И. Е. Бецком и посещении им Жуковского во Франкфурте см. его воспоминания в наст. изд.

   ⁹ О посещении братьями Тургеневыми Ж.-П. Рихтера в сентябре 1825 г. А. И. Тургенев писал в "Дневнике", где, в частности, указано: "Говорили... о Жуковском, о новом издании его сочинений в будущем году" (Тургенев, с. 300).

  

  

   А. С. Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 2. С. 206-220; с сокращениями. Публикация М. И. Гиллельсона.

  

   ¹ Речь идет о проекте издания газеты "Дневник", о которой в это время думал Пушкин.

   ² Запись об отъезде Жуковского и Тургенева имеется в "Дневнике" Жуковского (Дневники, с. 218).

   ³ "Эта краткая запись скрывает разговор на острую политическую тему. С. С. Кушников "проврался", то есть проговорился о пристрастном заступничестве Аракчеева за новгородского губернатора Д. С. Жеребцова, который бесчеловечно вел следствие над лицами, заподозренными в убийстве Минкиной, любовницы временщика" (коммент. М. И. Гиллельсона в кн.: А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 472).

   ⁴ Речь идет об аморальном поведении генерал-майора И. О. Сухозанета, назначенного осенью 1833 г. директором Пажеского и всех сухопутных корпусов.

   ⁵ С. А. Бобринская, урожд. Самойлова. Ей было посвящено несколько посланий Жуковского 1818-1820 гг.

   ⁶ По предположению М. И. Гиллельсона, речь идет о тосте за декабриста Николая Тургенева (А. С. Пушкин в воспоминаниях современников, т. 2, с. 473).

   ⁷ Семейство Сусанина - опера М. И. Глинки "Иван Сусанин", в создании которой принимал участие Жуковский.

   ⁸ Строганов - Г. А. Строганов, член Верховного суда над декабристами.

   ⁹ О записке Карамзина... - Имеется в виду "Записка о древней и новой России" Карамзина, запрещенная цензурой к печатанию в Совр. Об участии в ее публикации Жуковского см.: Вацуро В. Э., Гиллельсон М. И. Сквозь "умственные плотины". М., 1986. С. 109-112.

   ¹⁰ ...выговаривал ему [Пушкину] за словцо о Жуковском... - Речь идет о словах Пушкина из "Объяснения" к публикации стих. "Полководец": "Но не могу не огорчиться, когда в смиренной хвале моей вождю, забытому Жуковским [в "Певце во стане русских воинов"], соотечественники мои могли подозревать низкую и преступную сатиру..." (Совр. СПб., 1836. Т. 4. С. 297).

   ¹¹ Письмо к Бенкендорфу - один из значительных обличительных документов, связанных с дуэлью Пушкина. Подробнее об этом см.: Левкович Я. Л. Заметки Жуковского о гибели Пушкина // Временник Пушкинской комиссии. 1972. М.; Л., 1974.

  

   <...> Пушкин любил Кюхельбекера, но жестоко над ним издевался. Жуковский был зван куда-то на вечер и не явился. Когда его спросили, зачем он не был, он отвечал: "Мне что-то нездоровилось уж накануне, к тому пришел Кюхельбекер, и я остался дома". Пушкин написал:

  

   За ужином объелся я,

   Да Яков запер дверь оплошно,

   Так было мне, мои друзья,

   И кюхельбекерно, и тошно.

  

   Кюхельбекер взбесился и вызвал его на дуэль. Пушкин принял вызов. Оба выстрелили, но пистолеты заряжены были клюквою, и дело кончилось ничем. <...>

  

   <...> Карамзинолатрия¹ достигла у его чтителей высшей степени: кто только осмелился