Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

; 

   ¹ Жуковский в это время пристрастился к собиранию рисунков и гравюр, которые покупал во время путешествия по Италии и Германии. По воспоминаниям С. Т. Аксакова, "рисунки эти хранились в особом альбоме, оценивавшемся в то время в 40 000 руб." (Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960. С. 32). Особую любовь Жуковский испытывал к живописи "назарейцев", наиболее яркими представителями которых были Корнелиус, Овербек, Фюрих, Кох и др.

   ² Отношение Жуковского к творчеству К. Брюллова было в основном положительным. Он видел в нем главу русской школы живописи и, видимо, не случайно, по воспоминаниям учеников Брюллова, называл его Карлом Великим. Но вместе с тем он не идеализировал его направление. Так, в дневнике (запись от 6/18 мая 1833 г.) он в связи с "Последним днем Помпеи" замечает: "Его картина и талант: он в опасности избрать ложный путь" (Дневники, с. 288). По словам А. Н. Струговщикова, Жуковский не видел "в этой картине исторического, стоящего особенного внимания момента, потому что тут действует природа, которой трагикомедии необъяснимы..." (PC. 1880. Т. 27. С. 190-191).

   ³ Оценка живописи Бруни во многом совпадает с мнением самого Жуковского. В его картинах он видит "толпу фигур, без мысли", не находит "локальной истины" (Дневники, с. 294).

  

  

   Шевченко Т. Г. Указ. соч. С. 248. Впервые: Народное чтение. 1860. Кн. 2. С. 229-236.

  

   ¹ Об обстоятельствах освобождения Шевченко и участии в нем Жуковского см. воспоминания А. Н. Мокрицкого в наст. изд. Безусловный интерес также представляет письмо Жуковского к Ю. Ф. Барановой от апреля 1838 г. (PC. 1902. No 4. С. 128-132).

  

  

   Январь 7. Барон Е. Ф. Розен принес мне свою драму "Россия и Баторий"¹. Государь велел ему переделать ее для сцены, и барон переделывает. В. А. Жуковский помогает ему советами². От этой драмы хотят, чтобы она произвела хорошее впечатление на дух народный.

  

  

   Февраль 22. Был у В. А. Жуковского. Он показывал мне "Бориса Годунова" Пушкина в рукописи, с цензурою государя. Многое им вычеркнуто. Вот почему печатный "Годунов" кажется неполным, почему в нем столько пробелов, заставляющих иных критиков говорить, что пьеса эта - только собрание отрывков.

   Видел я также резолюцию государя насчет нового издания сочинений Пушкина. Там сказано:

   "Согласен, но с тем, чтобы все найденное мною неприличным в изданных уже сочинениях было исключено, а чтобы не напечатанные еще сочинения были строго рассмотрены".

  

   Март 31. В. А. Жуковский мне объявил приятную новость: государь велел напечатать уже изданные сочинения Пушкина без всяких изменений. Это сделано по ходатайству Жуковского. Как это взбесит кое-кого. Мне жаль князя³, который добрый и хороший человек: министр Уваров употребляет его как орудие. Ему должно быть теперь очень неприятно.

  

  

   Февраль 26. <...> ездил к Жуковскому, который на будущей неделе отправляется с наследником за границу и просил меня побывать у него поскорее. Он отдал мне на цензуру сочинения Пушкина, которые должны служить дополнением к изданным уже семи томам⁴. Этих новых сочинений три тома⁵. Многие стихотворения уже были напечатаны в "Современнике". Жуковский просит просмотреть все это к субботе. Тяжелая работа! Но надо ее исполнить.

   - Я слышал, - между прочим сказал мне Жуковский, - что вы намерены писать характеристики русских поэтов; это хорошее дело. Я готов помочь вам материалом.

   Я поблагодарил и действительно намерен воспользоваться его предложением. Жуковский просил прислать ему то, что я уже написал о нем.

  

   28 <февраля>. Опять был у Василия Андреевича. Застал его больным. Разговор о литературе. Он прочел мою характеристику Батюшкова⁶ и очень хвалил ее.

   - Вы успели сжато и метко выразить в ней всю суть поэзии Батюшкова, - сказал он.

   Потом Жуковский жаловался на "Отечественные записки"⁷, которые превозносят его до небес, но так неловко, что это уже становится нелестным.

   - Странно, - прибавил он, - что меня многие считают поэтом уныния, между тем как я очень склонен к веселости, шутливости и даже карикатуре.

   Еще много говорил о торговом направлении нашей литературы и прибавил в заключение:

   - Слава Богу, я никогда не был литератором по профессии, а писал только потому, что писалось.

  

  

   Март 11. <...> Боже великий! Что за порядок вещей! Вот я уже полноправный член общества, пользуюсь некоторой известностью и влиянием и не могу добиться - чего же? Независимости моей матери и брата! Полоумный вельможа имеет право мне отказать: это называется правом! Вся кровь кипит во мне, я понимаю, как люди доходят до крайностей!.. Жду с нетерпением приезда из Москвы Жуковского⁸: может быть, его влияние в состоянии будет что-нибудь сделать. <...>

  

   23 <марта>. Сегодня был у Жуковского и просил его содействия по делу о моей матери и брате. Он с негодованием слушал мой рассказ о моих неудачных попытках по этому случаю и открыто выражал свое отвращение к образу действий графа и к обусловливающему их порядку вещей. Василий Андреевич обещался пустить в ход весь свой кредит. Я с моей стороны не постою ни за какой суммой выкупа, если последний потребуется, - чего бы мне ни стоило скопить ее. Боже мой! Боже мой! Лишь бы не изнемочь в борьбе...

  

   Апрель 3. Праздники. Прекрасные, ясные, теплые дни - теплые, насколько они могут быть такими в Петербурге до вскрытия Новы. Сегодня состоялся акт в университете. Речь моя имела успех, хотя я читал дурно.

   От Жуковского еще никаких вестей.

  

   9 <апреля>. Сегодня наконец спала с моего сердца невыносимая тяжесть: наконец моя мать - моя праведная, благородная, возвышенная мать - и брат мой могут заодно со мной свободно дышать. Граф Шереметев уже подписал отпускную, без выкупа: сегодня я получил о том извещение. Кому я этим обязан: Жуковскому или наконец решимости самого графа? Во всяком случае, все прошлое забыто и прощено.

  

   14 <апреля>. Дело о матери моей и брате кончилось так хорошо только благодаря вмешательству Жуковского. Да благословит его Бог! Сегодня я был у него и благодарил его⁹. <...>

  

  

   Май 10. Жуковский прислал мне на цензуру свою новую пьесу: "Наль и Дамаянти", эпизод из индейской поэмы "Магабараты"¹⁰. Что сказать о ней? Гекзаметры прекрасны: свежий, стройный, роскошно благоухающий язык. Но фантастическое здание поэмы не сразу может прийтись по вкусу нашим европейским требованиям.

  

  

   Май 10. <...> Погодин спрашивал у министра разрешение окружить в "Москвитянине" черным бордюром известие о смерти Жуковского. Министр разрешил. <...>

  

   Ноябрь 10. Читал А. С. Норову мою статью о Жуковском¹¹. Она понравилась ему. Я еще летом обещал ее Краевскому¹². Теперь о том проведали издатели "Современника" и предлагают мне гораздо более выгодные условия. С тем же являлся ко мне и редактор "Библиотеки для чтения". Но не подобает изменять своему слову. Я только написал Краевскому, что, так как у него уже была статья о Жуковском, не предпочтет ли он отказаться от моей? Краевский отвечал, что никогда ни под каким видом не желает отказаться от моей статьи и просит прислать ему ее. Ну, так тому и быть.

  

   27 <ноября>. Был вчера у цензора (А. В.) Фрейганга с моей статьей о Жуковском. Он согласился, чтобы она была представлена ему на рассмотрение в корректуре. Я прочитал ему несколько страниц заключения. Он заметил одну фразу, которую, по его мнению, надлежало изменить, или, вернее, не фразу, а два слова: "движение умов". <...>

  

  

   Январь 8. <...> Меня встретил Плетнев с изъявлениями благодарности и прочее за мою статью о Жуковском, которую уже прочел в первом номере "Отечественных записок".

   - Вы попали прямо в суть дела, - сказал он мне, - и превосходно определили Жуковского со всех сторон. Особенно хорошо определены у вас отношения его к обществу. Я сам старался везде показывать, что деятельность писателя есть гражданская заслуга.

   До меня вообще доходят вести, что статья моя принята в публике очень хорошо. Это ободряет меня на писание дальнейших очерков.

  

  

   Октябрь 18. <...> Получил высочайшее повеление о назначении меня членом комитета под председательством Д. Н. Блудова для рассмотра посмертных сочинений Жуковского¹³, которые хотят издать. Другие члены: Плетнев, князь Вяземский, Корф (Модест Андреевич) и <Ф. И.> Тютчев.

  

   19 <октября>. Был у графа Блудова. Он очень приветлив. Говорил о Жуковском с большим уважением, так же как и о всей литературе карамзинского периода. Меня порадовала его живость и теплота отношения ко всему, что касается ума, знания и поэзии. <...>

  

   27 <октября>. <...> был у графа Блудова, где состоялось сегодня собрание комитета по рассмотру сочинений Жуковского. Собрались: Корф, Плетнев, Тютчев. Граф Блудов очень любезен. Толковали, как приняться за рассмотрение сочинений Жуковского. Положено разделить их на части, которые каждый член по прочтении доставит другому. <...>

  

  

   Май 7. Обедал у графа Блудова. Сообщил ему, что у меня готово предисловие к дополнительному изданию сочинений Жуковского. Он назначил время, чтобы прочесть вместе. <...>

  

   Июнь 3. <...> Вечером в субботу приглашал меня к себе граф Блудов вместе с бароном П. К. Клодтом, князем Вяземским и Тютчевым для обсуждения проекта памятника, который собираются воздвигнуть на могиле Жуковского. <...>

  

  

   Февраль 24. Воскресенье. Заседание комитета у графа Блудова по изданию сочинений Жуковского. Читано было примечание графа к поэме "Агасфер". <...>

  

   Декабрь 25. Среда. Граф Блудов пригласил меня сегодня на открытие надгробного памятника Жуковскому. Была отслужена панихида в церкви и на могиле. Памятник сделан еще по указанию вдовы Жуковского из черного гранита, в виде гробницы. По сторонам тексты из Св. писания. Он показался мне массивным и неуклюжим.

  

  

   Александр Васильевич Никитенко (1805-1875) - литературный критик, профессор русской словесности Петербургского университета, впоследствии академик, с 1833 г. - цензор. Автор "Дневника" - ценнейшего источника о литературно-общественной жизни XIX в. Имя Жуковского неоднократно и по разным поводам упоминается в "Дневнике". В этом смысле "Дневник" - своеобразная летопись встреч двух деятелей русской культуры. В неопубликованном дневнике Жуковского за 1840-1841 гг. есть две записи об этих встречах: "30/12, суббота, [ноября 1840]. Утро дома. У меня Никитенко. Печальные вести об университете..."; "13/25, воскресенье [апреля 1841]. <...> Никитенко, которого родные получили свободу..." (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 72, 94 об.). Эти лаконичные записи уточняют и проясняют характер взаимоотношений Жуковского и Никитенко.

   После смерти поэта А. В. Никитенко написал о нем статью "В. А. Жуковский со стороны его поэтического характера деятельности" (ОЗ. 1853. Т. 86. No 1, отд. 2. С. 1-36), получившую признание современников. Заканчивается статья следующими словами: "...Жуковский был высоким нравоучителем своего поколения... Творения Жуковского были такою школою вкуса, в которой, вместе с чистыми понятиями о прекрасном, мы все, в лучшую, плодотворнейшую пору жизни почерпали светлые идеи о достоинстве и назначении жизни" (там же, с. 36). Эти слова вполне подтверждаются записями Никитенко в "Дневнике", где прежде всего раскрывается нравственный облик поэта.

  

  

   Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. / Подгот. текста, вступ. статья и примеч. И. Я. Айзенштока. М.: Гослитиздат, 1955. Т. 1. С. 132, 198-199, 219-220, 230-231, 266, 353, 357-358, 423-424, 439, 443, 458, 466.

  

   ¹ ...драму "Россия и Баторий". - Имеется в виду: Россия и Баторий: Историческая драма в 5-ти действиях / Соч. барона Розена. СПб., 1833.

   ² Следы редакторской работы В. А. Жуковского сохранились в архиве (РНБ. Ф. 286. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 152-155 об.) и библиотеке поэта (Описание, No 328). В экземпляре трагедии "Россия и Баторий" Жуковский вычеркивает целый ряд сцен, делая ее более сценичной, а с другой стороны - пригодной для цензуры, хотя трагедия так и не была поставлена. Подробнее о Жуковском - редакторе трагедий Розена см.: БЖ, ч. 1, с. 126-128.

   ³ Мне жаль князя... - Речь идет о председателе цензурного комитета князе М. А. Дондукове-Корсакове. В записи от 30 марта 1837 г. Никитенко рассказывает о том, как "держал бой с председателем цензурного комитета князем Дондуковым-Корсаковым за сочинения Пушкина, цензором которых я назначен" (Никитенко А. В. Указ. соч. Т. 1. С. 198).

   ⁴ ...к изданным уже семи томам. - Здесь Никитенко неточен: первое посмертное собрание сочинений Пушкина (СПб., 1838) включало восемь томов.

   ⁵ ...новых сочинений три тома. - Имеются в виду три дополнительных тома к первому посмертному собранию сочинений Пушкина (СПб., 1841. Т. 9-11).

   ⁶ Задуманная Никитенко книга характеристик русских поэтов не была осуществлена. Характеристику Батюшкова, которую "очень хвалил" Жуковский, Никитенко напечатал в "Одесском альманахе на 1840 год" (с. 458-462).

   ⁷ Видимо, жалобы Жуковского относятся к статье В. Г. Белинского по поводу "Бородинской годовщины" Жуковского (ОЗ. 1839. No 9, отд. VII. С. 1-13), где о Жуковском говорится как о "знаменитом поэте, лавровенчанном ветеране нашей поэзии".

   ⁸ Жуковский приехал из Москвы, куда уезжал для прощания с родными и близкими перед отъездом за границу, днем 21 марта (см. неопубликованный дневник: ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 89 об.).

   ⁹ Об этом Жуковский записал в дневнике: "Никитенко, которого родные получили свободу..." (там же, л. 94 об.).

   ¹⁰ Перевод Жуковским эпизода "Наль и Дамаянти" из "Махабхараты" сделан с немецкого переложения Ф. Рюккерта (Описание, No 1986). Как показывают рукописи, Жуковский работал над переводом повести с 21 мая 1837 г. по 16 декабря 1841 г. (Изд. Вольпе, т. 2, с. 545). Вышла в свет повесть отдельной книгой: Наль и Дамаянти / Индейская повесть В. А. Жуковского; рисунки по распоряжению автора выполнены г. Майделем. Изд. Фишера, 1844.

   ¹¹ ...читал... мою статью о Жуковском. - Речь идет о статье "В. А. Жуковский со стороны его поэтического характера и деятельности".

   ¹² ...обещал ее Краевскому. - А. А. Краевский - редактор журнала "Отечественные записки", где статья была напечатана.

   ¹³ ...посмертных сочинений Жуковского, которые хотят издать. - Речь идет о пятом издании сочинений Жуковского (Пб., 1849-1857. Т. 1-12).

  

   7 ноября. <...> Зашел к Брюллову вручить ему экземпляр Милленя от переводчика¹. У него застал я Жуковского, Пушкина, Барона Брамбеуса². Хороший квартет, подумал я, глядя на них.

  

  

   3 марта. <...> После обеда пошел к Брюллову. "Весьма кстати", - сказал он, садясь за стол и подавая мне письмо, писанное Жуковск<им> к отцу Пушкина³, в котором изложены подробно предсмертные часы, самая смерть и последствия. Желание и интерес узнать правдивые подробности кончины всякого велик<ого> человека были столь велики, что я не жалел, потеряв класс.

  

   19 марта. <...> С Лопухиным был Пашков, брат того Пашкова, что играл в оратории. Не знаю, как тот играет, этот же поет прекрасно, он чаровал нас своим волшебным пением. В. А. Жуковский, бывший здесь, был в восторге. Ему понравился один русский романс, и он просил петь его в другой раз. <...>

  

   31 марта, среда. <...> Вечером, после чаю, отправился я к Брюллову с письмом от Михайлова. Он послал меня за Вас<илием> Ива<новичем>⁴, и, когда тот пришел, я предложил им рассмотреть дело Шевченко. Показал его стихотворение, которым Брюллов был чрезвычайно доволен, и, увидя из оного мысли и чувства молодого человека, решился извлечь его из податного состояния и для этого велел мне завтра же отправиться к Жуковскому и просить его приехать к нему. Не знаю, чем-то решат они горячо принятое участие. <...>

  

   1 апреля. Поутру, после чаю, пошел я к Жуковскому и переврал ему приглашение Брюллова. Вместо завтрего я пригласил его сегодня к трем часам. <...>

  

   2 апреля. <...> После обеда призвал меня Брюллов. У него был Жуковский, он желал знать подробности насчет Шевченко. Слава Богу, Дело наше, кажется, примет хороший ход. <...>

   Брюллов начал сегодня портрет Жуковского⁵, и препохоже.

  

   24 февраля. С утра я уже был в мастерской. Брюллов продолжал портрет Демидовой⁶. Большая картина "Христос"⁷ ждала высшего вдохновения. <...>

   Скоро приехал Жуковский, приятно было видеть, с каким благоговейным восторгом стоял он перед картиною, и, сильно тронутый выражением головы Спасителя, он обнимал художника, поздравлял его с счастливым исполнением идеи. И подметил, чего еще недостает к созданию этой великой картины, которая по сюжету и выполнению станет наряду с первыми произведениями бессмертных живописцев. Спустя полчаса как приехал Жуковский, дают мне знать, что поэт Кольцов у Васил<ия> Ивановича. Об этом сказал я Брюллову и просил позволить представить ему степного певца, сочинения которого любил художник. Он стал было извиняться, что не может теперь, что ожидает велик<ую> княжну, но Жуковский молвил слово в пользу Кольцова, и я ввел в студию дорогого гостя. Василий Андреевич отрекомендовал его Брюллову и тотчас, обращаясь к картине, сказал: "Вот тебе сюжет, Алексей Васильевич, выскажи его прекрасными стихами!" Но пораженный поэт, казалось, не слышал слов. Он смотрел на гениальное творение, и слезы душевного восторга дрожали на глазах, устремленных на картину. Его восхищало также первое свидание с великим художником, которого жаждал он видеть. Благодаря художника за счастие, которым он подарил его, Кольцов, вручая ему экземпляр своих сочинений, просил принять посильный дар от трудов своих. Здесь было еще одно рукописное сочинение. Жуковский, любопытствуя, раскрыл. И что же? Это было новое его сочинение "Великое слово"⁸, в котором распятый Христос выражал собою предвечное слово: "Да будет!"⁹ "Как кстати!" - сказали мы в одно слово. Жуковский прочел вслух. Можно себе представить, каким чувством все мы были проникнуты в эти незабвенные минуты!

  

   27 марта. Воскресенье. <...> Дорезвясь до усталости, он [Брюллов] бросился на софу, а меня заставил читать "Квентина"¹⁰ и постепенно стал засыпать, как приходит лакей и докладывает, что Жуковский пришел. Делать было нечего, ворча, встал он и пошел вниз. Жуковский просил его не женироваться {стесняться, беспокоиться (от нем. genieren (sich)).} и писать. Позвали натурщ<ика>, и Брюллов принялся писать, а Жуковский приловчился на кушетке против картины с цигаркою. Обещал сидеть смирно и ни слова не молвить. Недолго продолжалось это красноречивое молчание. Верно, трудно восхищаться молча. Первый нарушил молчание, и поэты наши разговорились порядком: капелла Сикстина, Микеланджело и Рафаэль были предметом их разговора. Было что послушать мне, стоявшему здесь с напряженным вниманием. Брюллов при этом случае рассказал, что в Риме сделал он для дюка тосканского в альбом акварель-рисунок, изображающий Рафаэля, входящего в капеллу Сикстину, когда на стене сделаны очерки Микеланджелом. Жуковский скоро уехал. <...>

  

   25 апреля. <...> Часа в два пошел я к Брюллову, застал его в рабочей [комнате] на диване с "Пертской красавицей"¹¹. Подсел я к нему с цигаркой, он читал, а я слушал. Скоро пришел Жуковский с гр<афом> Виельгорским. Пришел Шевченко, и Василий Андреевич вручил ему бумагу, заключающую в себе его свободу и обеспечение прав гражданства. Приятно было видеть эту сцену¹². <...>

  

   27 апреля. Вчера поутру начал я копировать портрет Жуковского, до трех часов. В три приехал Жуковский для сеанса, а я ушел гулять и обедать. <...>

   Я продолжал портрет Жуковского. Подошел Брюллов и, глядя на мою работу, сказал, что хуже этого ничего не писали: "Гадость, батюшка!" <...>

  

   28 апреля. Сегодня поутру писал я у Брюллова, как пришедший Путята известил нас, что наследник в Академии и, может быть, зайдет к Брюллову. Точно, не прошло полчаса, как его высочество пожаловал к нам. Мы с Шевченком приняли его, ко мне обратился он с восторгом о Брюллове, потом смотрел большую картину, отзывался с похвалою. Рассмотрев все с большим вниманием, спросил, можно ли пройти в другие комнаты. Пошли, увидел он портрет Жуковского и был им чрезвычайно доволен. <...>

  

   30 апреля. Вчера поутру, после девяти часов, пошел я к Брюллову писать Жуковского. <...> В три часа приехал Жуковский. Я ушел обедать и в пять часов, вместо класса, пошел доканчивать портретец, ан вышло не по-моему: два часа бился я с сюртуком, и то напрасно. Сегодня только огляделся, что у меня все наврано, и вот я снова перечертил все и, кажется, приладил как должно. Написал одну руку, другую подготовил. Ох, как трудно копировать его, зато какая польза подделываться под его правильную кисть. С его работы учимся смотреть на натуру. В письме у него от начала до конца везде видна кисть, до самых мелких подробностей. Этак не многие умеют читать и передавать натуру - притом изящество форм, грация естественная и характерность как в целом, так и в частях. В портрете Жуковского высказан он совершенно. Вы видите дородного мужчину, покойно сидящего в креслах, спиной облокотился он к стенке кресел. Голова, несколько склонясь в правую сторону, наклонена вперед. Руки сложены так, что кисти, покоясь выше колен (auf dem Fuss {на коленях (нем.).}), правая покрывая левую, оставляют пальцы ее видными. В правой держит он перчатки¹³. Лицо спокойное, взор устремленный внимательно, но кажется, занят внутренне. На челе дума не тяжкая, но отрадная, успокоительная. Он весь, кажется, обдумывая подвиг свой, покоится после понесенных трудов. В этой почтенной главе с обнаженным челом созревали прекрасные его творения и надежные материалы для воспитания царственного юноши. Свежесть и приятные черты лица показывают, что жизнь его проходила без разрушительных бурь. Сильные страсти слегка только касались его нежного сердца, но светлый разум и теплая вера вскоре исцеляли язвы, ими нанесенные. Он жил и любил, но благородные и возвышенные чувства не покидали его никогда. Изящное питало душу его, всегда расположенную к добру. Художник выразил все это. Взгляните на эти уста - они беседуют с вами, они подают вам мудрый совет или произносят утешение, но вот изрекли они два-три стиха: к портрету.

  

   Воспоминание и я - одно и то же,

   Я - образ, я - мечта,

   И становлюся я

   Чем старе, тем моложе...

   Чем старе становлюсь, тем я кажусь моложе...¹⁴

  

   Взгляните теперь на эти прекрасные руки, эти белые нежные руки. Не удивляйтесь - их орудие было легкое перо, за которое брались они, отрываясь от златострунной лиры. <...>

  

   Аполлон Николаевич Мокрицкий (1810-1870) - художник, ученик А. Г. Венецианова и К. П. Брюллова, впоследствии академик живописи. Автор "Дневника", записи в котором относятся к 1834-1840 гг. Имя В. А. Жуковского появляется на его страницах в 1836-1838 гг. при изложении двух взаимосвязанных событий: истории создания его портрета Брюлловым и освобождения Т. Г. Шевченко из крепостной неволи. "Старательный ученик и восторженный почитатель Великого Карла", Мокрицкий смотрит на Жуковского больше как на натуру для портрета Брюллова, тем более он сам копировал этот портрет, участвовал в написании картины "Субботнее собрание у В. А. Жуковского". Но его специфический взгляд небезынтересен: в "Дневнике художника" раскрывается не только внешний облик поэта, но и его душа, действенный гуманизм. Эскизные заметки Мокрицкого - дополнение к общему портрету Жуковского периода гибели Пушкина и путешествия с наследником по России.

  

  

   Дневник художника А. Н. Мокрицкого / Сост., вступ. статья и примеч. Н. Л. Приймак. М., 1975. С. 88, 111, 114-116, 136-137, 144, 151-155.

  

   ¹ ...экземпляр Милленя от переводчика. - Речь идет о переведенной М. Д. Киреевым с французского книге А. Л. Милленя "Мифологическая галерея, или Собрание памятников, служащих к изучению олицетворенной искусствами древности" (СПб., 1836).

   ² Барон Брамбеус - литературный псевдоним О. И. Сенковского, писателя и журналиста, редактора журнала "Библиотека для чтения", где печатались Жуковский и Пушкин.

   ³ ...письмо, писанное Жуковск<им> к отцу Пушкина. - Известное письмо к С. Л. Пушкину от 15 февраля о последних часах жизни Пушкина было написано в расчете на широкое распространение. В нем Жуковский использовал свидетельства друзей, записки врачей и составил, как говорил П. А. Вяземский, "общую реляцию из очных наших ставок" (РА. 1879. Кн. 2. С. 247).

   ⁴ Василий Иванович - В. И. Григорович, земляк и покровитель Мокрицкого, издатель "Журнала изящных искусств" (1823-1825), экземпляры которого с дарственными надписями Григоровича есть в библиотеке Жуковского (Описание, No 137).

   ⁵ Современники высоко оценили этот портрет. Так, Гоголь утверждал: "Это лучший из портретов, написанных с Жуковского" (ОЗ. 1855. Т. 12. С. 182). Портрет был разыгран в лотерее "между императорской фамилии" в апреле 1838 г. Но отпускную Шевченко выкупили у помещика ранее получения денег из дворца, в результате розыгрыша копии портрета, сделанной Н. Д. Быковым. Ныне этот портрет работы Брюллова находится в Киевском гос. музее Т. Г. Шевченко.

   ⁶ ...портрет Демидовой... - Речь идет о портрете А. К. Демидовой, урожд. Шернваль, во втором браке Карамзиной, работы К. Брюллова.

   ⁷ Большая картина "Христос"... - Имеется в виду запрестольный образ "Распятие", написанный Брюлловым для лютеранской церкви Петра и Павла в Петербурге.

   ⁸ Видимо, не случайно именно эту думу А. В. Кольцов посвятил Жуковскому.

   ⁹ Мемуарист имеет в виду следующую строфу из стих. Кольцова: "Но слово "да будет!" <...> Терновый венец..."

   ¹⁰ ...читать "Квентина"... - роман В. Скотта "Квентин Дорвард".

   ¹¹ "Пертская красавица" - роман В. Скотта.

   ¹² Т. Г. Шевченко в повести "Художник", где рассказ ведется от имени художника Сошенко, так описывает эту сцену: "Вошел в мастерскую Карл Великий в сопровождении графа Виельгорского и В. А. Жуковского. Жуковский вынул из кармана форменно сложенную бумагу и, подавая мне, сказал: "Передайте это ученику вашему". Я развернул бумагу. Это была его отпускная, засвидетельствованная графом Виельгорским, Жуковским и К. Брюлловым" (Шевченко Т. Г. Собр. соч. Киев, 1949. Т. 2. С. 430-431).

   ¹³ В "Дневнике" Мокрицкого сохранился рисунок, изображающий руки Жуковского на портрете Брюллова. Позже Брюллов убрал перчатки, о которых пишет мемуарист.

   ¹⁴ Воспоминание и я - одно и то же... - цитата из стих. Жуковского "К своему портрету", датируемое 1837 г. Не исключено, что его создание было вызвано написанием брюлловского портрета.

  

   В продолжение этой же зимы увидел я на вечерах у кн. Одоевского и других еще литературных деятелей, напр<имер> Василия Андреевича Жуковского. <...>

   По собственному желанию Жуковского, кн. Одоевский представил меня маститому поэту, который весьма приветливо подал мне руку и пригласил меня побывать у него. Этим драгоценным для меня позволением воспользовался я, конечно, с восторгом и в течение зимнего сезона 1840-41 годов был три раза у Василия Андреевича. Во второй раз по предварительно им высказанному желанию привез я ему экземпляр изданной при "Пантеоне" моей музыки к его "Светлане"¹ и должен был ему проиграть, а где и пропеть ее. До этого времени я, как само собою разумеется, прежде не имел случая встречать где-либо знаменитого "певца во стане русских воинов", но у отца моего была изданная художником Г. Ф. Гиппиусом в начале двадцатых годов "Галерея знаменитых мужей России"². Это была коллекция портретов (в настоящую величину) превосходной литографической работы. Между ними были портреты также Карамзина и Жуковского. Последнему в то время, когда Гиппиус его срисовал, было лет уже под сорок; но на литографическом портрете он является далеко более молодым, с лицом несколько продолговатым и сухощавым, с большими, огненной жизни исполненными глазами и с густыми, волнистыми, свободно слева направо перекинутыми волосами. На широком лбе лежат следы глубоких дум; около губ парит меланхолическая и в то же время гордая улыбка. И вот шестнадцатью или семнадцатью годами позже увидел я наконец самого поэта; на тот портрет, однако же, он уже не походил. Самое лицо-то пополнело; черты лица просветлели, и румянец бодрой старости играл на щеках; обнаженный лоб, обрамленный только с боков подстриженными, к вискам гладко причесанными, слегка уже поседевшими волосами, показался мне более высоким и широким, но вместо следов бурных дум на этом лбе царила величественная тишина поэта-философа; в глазах светились душевный мир и истинное благодушие, а улыбка, парящая на губах, выражала вместо гордости - теплую приветливость; вместо меланхолии - сердечное довольствие счастливого семьянина³.

  

   Юрий Карлович Арнольд (1811-1898) - композитор, музыкальный критик, мемуарист, автор "Воспоминаний", изданных незадолго до его смерти (1892), в которых содержатся краткие сведения о его знакомствах с русскими писателями.

   Арнольд встречался с Жуковским незадолго до окончательного отъезда поэта за границу зимой 1840-1841 гг. Знакомство было мимолетным и практически не оставило следов в переписке и дневниках Жуковского. Может быть, его имеет в виду Жуковский, записывая фамилию Арнольда в дневнике под датой 23 февраля/4 марта при перечислении посетителей салона Карамзиных, где он провел этот вечер (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 91).

  

  

   Арнольд Ю. К. Воспоминания. М., 1892. Вып. 2. С. 203-204.

  

   ¹ Имеются в виду баллада "Светлана" Жуковского, журнал "Пантеон русского и всех европейских театров", издававшийся в 1840-1841 гг. под ред. Ф. А. Кони.

   ² Речь идет о серии "Современники. Собрание литографированных портретов" (СПб., 1821-1828), выходившей отдельными выпусками. Описанный Арнольдом портрет Жуковского входит в нее под No 10.

   ³ Зимой 1840-1841 гг. Жуковский еще не был мужем Э. фон Рейтерн; официальная помолвка состоялась в августе 1840 г., а свадьба - в мае 1841 г.

  

   Я полюбила Жуковского, когда мне было еще 12 лет от роду. Это было на Женевском озере, где Жуковский проводил лето для поправления своего здоровья¹. Мысль, что я только с ним могла бы быть счастлива, поселилась во мне с первой минуты, как я его узнала. Мысль эта была тогда совсем ребяческая. Даже и теперь я стыжусь, когда подумаю, что я в 12 лет могла иметь подобную мысль. Но это было какое-то непреодолимое предчувствие, что-то невольное, чего себе объяснить не умеешь; тем более что он не подал мне никакого повода к тому. Он ласкал меня, как ребенка, и более ничего. Но вот он уехал в Россию; я осталась и чувствовала, что остаюсь одна, без него. - Шесть лет прошло с тех пор, и шесть лет не могли изгладить из души моей этой мысли. - Я чувствовала сама всю странность моих чувств. Я старалась уверять себя, что это наконец смешно, потому что совсем невозможно. И мой разум был совершенно согласен с тем, но сердце говорило другое, даже и не сердце, но (опять повторяю) что-то такое непостижимое для меня самой, как будто какое-то предназначение свыше, которое раз, но ясно сказало мне: "Ты должна быть его". Шесть лет боролась я всеми силами души моей против этой мысли, которая часто представлялась мне каким-то искушением. - Не раз, сидя одна, я силилась вслух повторять самой себе: "Нет! Нет! Нет! Это невозможно". Но вместе с звуком слов моих разлеталась и уверенность в невозможности надежд моих. Наконец в 1840 году Жуковский снова приехал за границу с государем цесаревичем. Один слух о том, что он будет к нам, потряс меня до глубины души. - Я ожидала от этого приезда решения судьбы моей. Наконец он был у нас. Мне было тогда 18 лет; но он по-прежнему ласкал меня, как дитя: он дарил мне конфекты. Между тем в это посещение он сказал отцу моему: "Знаешь, что я думаю? Мне кажется, что я был бы счастлив, если бы дочь твоя была мне женою!"² Эти слова так удивили отца моего, что он принял это почти за неуместную шутку и потому сухо отвечал: "Какая странность так думать о ребенке!" На это Жуковский замолчал. Я об этом ничего не знала. С тем мы опять расстались. Теперь только я почувствовала, что борьба моя с собою кончилась. Я была побеждена моею мыслию. Одно чувство наполняло меня теперь, это то, что дума моя принадлежит ему навеки, хотя бы то навсегда осталось ему неизвестным. Во мне поселилось убеждение, что мне суждено или жить с ним, или умереть. Я видела в этом задачу моей жизни, мое назначение на земле, без осуществления которого мне не оставалось ничего более на этом свете. Внутренняя борьба моя не могла более скрываться от внимания моих родителей, и я должна была сознаться в своих чувствах перед моею матерью. Ее добрые советы и наставления немного помогли моему положению. Ей удалось только убедить меня в невозможности исполнения моих мечтаний. С тех пор я стала жить надеждою на соединение души моей с его душою в вечности. Часто, глядя на небо, говорила я самой себе: моя душа живет уже с ним там! Но вот прошло несколько месяцев, и Жуковский снова посетил нас. Его приняли и на этот раз как старого друга нашего семейства. Раз вечером, как обыкновенно часто случалось, попросил он меня принести ему перо и чернила. Это было в сумерках, и я уверена, что только вечерний полумрак позволил ему произнести при этом никогда мною не ожиданные от него слова: "Хочу ли я быть его женою?" Но тут же, как бы испугавшись сам, он прибавил: "Однако не отвечайте мне тотчас ни да, ни нет; потому что это такой важный шаг, что об этом надо сперва крепко подумать". Каково же было его удивление, когда я тут же отвечала ему, что мне нечего было думать, что эта дума росла во мне шесть лет и созрела до того, что во мне давно уже на этот счет живет одно только: да. Здесь он позвал отца моего, и он возложил на нас обоих свою единственную руку³. Мы были обручены. Вслед за тем Жуковский уехал в Петербург и целую зиму пробыл там. Но здесь начались его письма ко мне, и что это за письма! В них-то излилась душа его вполне, как она есть!

   Елизавета Алексеевна Жуковская, урожд. Э. фон Рейтерн (1821-1856), - жена В. А. Жуковского, дочь его близкого друга, художника, офицера русской службы Герхардта (Евграфа Романовича) фон Рейтерна. В 1826-1827 гг. Жуковский близко подружился с Рейтерном и его семьей. Свою будущую жену, Элизабет фон Рейтерн, Жуковский знал с ее детства. Их свадьба состоялась 21 мая 1841 г.

   Е. А. Жуковская, которая пережила мужа всего на четыре года, не оставила о нем воспоминаний. Сохранились только наброски вступления к задуманным запискам о ее жизни в браке с поэтом (РГБ. Ф. 104. Оп. 2. No 22). Текст, печатаемый в настоящем издании, представляет собой изложение ее рассказа о зарождении чувства к Жуковскому и обстоятельствах, предшествовавших их помолвке, протоиерею И. И. Базарову, который готовил Е. А. Жуковскую к переходу из лютеранской в православную веру. Достоверность его записи подтверждается краткой передачей подобного же рассказа Е. А. Жуковской в дневнике И. В. Киреевского: "13 [сентября 1853 г.] Жуковская. - Она рассказывала нам со всеми подробностями свое первое знакомство с Жуковским до самого замужества. Очень интересно. Истина ее рассказа подтверждается тем, что он совершенно, даже во всех мелочах, совпадает с тем, что Жуковский писал о себе и о своем знакомстве..." (Киреевский И. В. Избранные статьи. М., 1984. С. 285-286).

  

  

   РА. 1869. Стб. 2023-2026. Под общим названием "Воспоминания об Е. А. Жуковской протоиерея И. И. Базарова".

  

   ¹ Речь идет о зиме 1832-1833 гг. Жуковский и Рейтерн поселились сначала в Веве (21 августа/3 сентября), но вскоре получили известие от семьи Рейтерна, жившей в замке Виллингсгаузен близ Касселя, что в городе холера. Было решено, что семья Рейтерна приедет в Швейцарию. 14/26 ноября все переехали в Берне, где и прожили до отъезда Жуковского в Италию в апреле 1833 г. (Дневники, с. 241, 248, 264).

   ² Здесь имеется в виду путешествие по Западной Европе, предпринятое наследником с июня 1838 по июнь 1839 г. Жуковский, сопровождавший наследника, посетил Рейтернов в Виллингсгаузене в июне 1839 г. В этот приезд и состоялся разговор с Рейтерном о возможности женитьбы на его дочери. В рассказе Е. А. Жуковской спутана дата: летом 1840 г. состоялась уже ее помолвка с Жуковским.

   ³ Официальному предложению Жуковского, сделанному 3/15 августа 1840 г. (ср. запись в дневнике: "Лучший день в жизни. Разговор в саду с Рейтерном. Возвращение и часы" // ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 56 об.), предшествовали следующие события: весной 1840 г. Жуковский сопровождал наследника в Германию и давал уроки его невесте, принцессе Марии Гессен-Дармштадтской. 2/14 июня он посетил Рейтерна в Дюссельдорфе, и между ними состоялся "решительный разговор" (там же, л. 33). Только 7/29 июля он получил положительный ответ: "Я возвратился домой без всякого ожидания, А неожиданное тут. С сердца свалилась гора" (там же, л. 50 об.). 3/15 августа 1840 г. Элизабет фон Рейтерн сделалась невестой поэта.

  

   М. А. и А. А. Бриген. Курган, 27 января 1844

   <...> Я принялся за работу, которая всецело меня захватила. Это перевод "Записок Кесаря"² на русский язык. <...> Перевод, который, по всей вероятности, будет закончен лишь в январе будущего года, я намереваюсь посвятить Жуковскому³, которого вы любите как поэта, а я, восхищаясь гением, люблю еще более как человека. Этот достойный человек дружбу проявлял ко мне всегда, а участие в последний раз, когда я видел его в Кургане, сопровождающего наследника. <...>

  

   В. А. Жуковскому.