Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

соч.: В 10 т. М., 1964. Т. 8. С. 510, где предлагается расшифровка: "царские наложницы".

   ³ Ср. этот же рассказ о беседе Жуковского с Я. Ф. Скарятиным в записках А. О. Смирновой-Россет в наст. изд.

   ⁴ Имеется в виду запрещение журнала Н. А. Полевого "Московский телеграф", поводом к чему послужила отрицательная рецензия на драму Н. В. Кукольника "Рука всевышнего Отечество спасла", удостоившуюся высочайшего одобрения.

   ⁵ ...дворянский бал... - бал, который петербургское дворянство дало 29 апреля по случаю совершеннолетия наследника, воспитанника Жуковского вел. кн. Александра Николаевича. Об этом же бале см. записи в дневнике от 14 апреля и 3 мая. На балу Пушкин не был.

   ⁶ Дневники Жуковского и Пушкина 1834 г. обнаруживают сходный интерес к историческому анекдоту. В свой дневник 1834 г. Жуковский включил четыре анекдота о Екатерине II со слов кн. А. Н. Голицына; на занятиях с наследником он говорит о правлении и личности императрицы (см.: Иезуитова Р. В. Пушкин и "Дневник" В. А. Жуковского 1834 г. С. 229-231, 235-236).

   ⁷ Начало дневниковой записи от февраля 1835 г. перекликается со стихотворением Пушкина "На выздоровление Лукулла", которое послужило последней причиной резко враждебных отношений Пушкина и министра народного просвещения С. С. Уварова.

  

  

   Пушкин, т. 13, с. 15, 34, 40, 42, 45, 48, 54, 80, 98, 118 ,121-122, 135, 153, 158, 175, 178-179, 182-183, 195, 204, 226, 240, 248-249, 256, 266; т. 14, с. 37-38, 118, 158, 162-163, 170, 175, 185, 189, 203-205, 207-208, 220-221, 223; т. 15, с. 26, 86, 88, 90, 180; т. 16, с. 202.

   ¹ "Голос с того света" - перевод Жуковским стих. Ф. Шиллера. Каламбурное обыгрывание названия стихотворения Пушкиным связано с тем, что в 1820-е годы Жуковский почти не печатает своих новых произведений.

   ² "Лалла Рук" - поэма английского поэта-романтика Т. Мура, фрагмент которой под названием "Пери и ангел" Жуковский перевел в 1821 г. Стих "Гений чистой красоты" из Жуковского ("Лалла Рук", "Явление поэзии в виде Лалла Рук") переходит в творчество Пушкина.

   ³ "Тристрам Шенди" - роман английского писателя Л. Стерна.

   ⁴ Жуковский возвратился в Россию из первого заграничного путешествия 6 февраля 1822 г.; письмо Жуковскому, о котором упоминает Пушкин, не сохранилось. О том, что Жуковский не получал писем Пушкина из Кишинева и Одессы, свидетельствует первое из дошедших до нас писем Жуковского Пушкину от 1 июня 1824 г.: "Ты уверяешь меня, Сверчок моего сердца, что ты ко мне писал, писал и писал, - но я не получал, не получал и не получал твоих писем" (Изд. Семенко, т. 4, с. 509).

   ⁵ Поэма Байрона "Шильонский узник" в переводе Жуковского вышла в свет летом 1822 г.

   ⁶ Имеются в виду баллада "Громобой" - первая часть поэмы "Двенадцать спящих дев" и "Баллада о старушке..." - перевод из Р. Саути.

   ⁷ ...песни Маттисона... - Пушкин имеет в виду переводы Жуковского стих, немецкого поэта Ф. Маттисона "Элизиум" и "К Филону".

   ⁸ ...поэма "Родрик" Саувея... - Речь идет о поэме Р. Саути "Родрик, последний из готов", которую Жуковский начал переводить в апреле 1822 г., а Пушкин предпринял ее перевод в 1835 г. Об этом см.: Костин В. М. Жуковский и Пушкин: Проблема восприятия поэмы Р. Саути "Родрик, последний из готов" // Проблемы метода и жанра. Томск, 1979. Вып. 6. С. 123-139.

   ⁹ ...молдованно и тошно... - перифраза заключительной строки эпиграммы Пушкина на Кюхельбекера: "И кюхельбекерно, и тошно".

   ¹⁰ Речь идет о переведенной Жуковским в 1821 г. трагедии Ф. Шиллера "Орлеанская дева", которая была запрещена для постановки на сцене цензурой.

   ¹¹ "Смерть Роллы" - трагедия А. Коцебу, премьера которой состоялась в Петербурге 17 января 1817 г.

   ¹² Приехали "Пленники"... - Пушкин сообщает о получении экземпляров первого издания поэмы "Кавказский пленник" и поэмы "Шильонский узник" Жуковского.

   ¹³ ...в бореньях с трудностью силач необычайный! - Стих из послания П. А. Вяземского "К В. А. Жуковскому" (1819).

   ¹⁴ "Разбойники". - Речь идет о поэме Пушкина "Братья-разбойники".

   ¹⁵ ...чем я хуже принцессы Шарлотты... - имеется в виду вел. кн. Александра Федоровна, которой Жуковский регулярно писал из-за границы, а затем опубликовал эти письма под названием "Рафаэлева Мадонна", "Путешествие по Саксонской Швейцарии" в "Полярной звезде".

   ¹⁶ Поэму Д.-Г. Байрона "Гяур" Жуковский не переводил.

   ¹⁷ ...Жуковского я получил... - Речь идет о получении трехтомного издания "Стихотворений В. Жуковского", вышедшего в свет в марте 1824 г.

   ¹⁸ Речь идет о ссоре Пушкина с отцом, С. Л. Пушкиным, которому А. Н. Пещуров, наблюдавший за сосланным в Михайловское поэтом, предложил распечатывать его переписку. Пушкин прибег к помощи Жуковского во избежание распространения слухов в Петербурге (см. подробное письмо В. А. Жуковскому от 31 октября 1824 г.).

   ¹⁹ Речь идет о неосторожно отправленном Пушкиным письме псковскому гражданскому губернатору Б. А. Адеркасу, в котором он просил заменить ему ссылку в Михайловское заключением в крепость.

   ²⁰ ...о критической статье Плетнева... - Речь идет о "Письме к графине С. И. С. о русских поэтах" ("Северные цветы на 1825 год").

   ²¹ За что казнит, за что венчает? - автореминисценция из стих. "Разговор книгопродавца с поэтом" (1824). Ср.: "Поэт казнит, поэт венчает..."

   ²² Речь идет о подготовке первого издания "Стихотворений Александра Пушкина" (вышло в свет 30 декабря 1825 г.).

   ²³ Он мнил, что вы с ним однородные... - цитата из стих. Жуковского "Мотылек и цветы" (1824).

   ²⁴ Я "Телеграфом" очень доволен... - Журнал Н. А. Полевого "Московский телеграф" начал издаваться с января 1825 г. В 1825 г. Пушкин опубликовал на его страницах ряд своих произведений (см.: Смирнов-Сокольский Н. П. Рассказы о прижизненных изданиях Пушкина. М., 1962. С. 528). Жуковский начал печататься в "Московском телеграфе" с 1827 г.

   ²⁵ Это письмо - отклик на статью А. А. Бестужева "Взгляд на русскую словесность в течение 1824 и начале 1825 годов" ("Полярная звезда на 1825 год").

   ²⁶ Отклик Пушкина на статью П. А. Вяземского "Жуковский - Пушкин. О новой пиитике басен" (Моск. телеграф. 1825. Ч. 1, No 4).

   ²⁷ Былое сбудется опять... - цитата из стих. Жуковского "Я музу юную, бывало..." (1824).

   ²⁸ Пушкин имеет в виду хлопоты Жуковского об операции аневризма.

   ²⁹ ...что царь меня простит за трагедию... - Речь идет о трагедии "Борис Годунов", на которую Жуковский возлагал особые надежды. В письме к Пушкину от 12 апреля 1826 г. он говорит: "Пиши "Годунова" и подобное: они отворят дверь свободы" (Изд. Семенко, т. 4, с. 515).

   ³⁰ ...пародировать Жуковского. - Речь идет о "драматической шутке" Кюхельбекера "Шекспировы духи", насыщенной комической перелицовкой стихов из баллад и "Орлеанской девы" Жуковского.

   ³¹ Он принимает в тебе живое, горячее участие... - Об участии Жуковского в судьбе оклеветанного в 1828 г. Вяземского см. во вступ. заметке к разделу "П. А. Вяземский" в наст. изд.

   ³² Князь Дмитрий - московский генерал-губернатор Д. В. Голицын.

   ³³ ...бабочка-Филимонов - Такое шутливое прозвище поэта и журналиста, автора поэмы "Дурацкий колпак" В. С. Филимонова, объясняется тем, что он с 1829 г. начал издавать журнал "Бабочка. Дневник новостей, относящихся до просвещения и общежития". О поездке к нему и ее последствиях см. воспоминания П. А. Вяземского в наст. изд.

   ³⁴ ...каков его Гомер... - В "Северных цветах на 1829 год" были опубликованы "Отрывки из Илиады" в переводе Жуковского. В это же время Н. И. Гнедич печатал свой перевод "Илиады" и был недоволен конкуренцией Жуковского.

   ³⁵ ...перевел неоконченную балладу Вальтер Скотта "Пильгрим"... - Имеется в виду перевод баллады В. Скотта "The gray brother" ("Серый монах"), получившей у Жуковского название "Покаяние".

   ³⁶...пишет сказку... вроде... "Красного карбункула"... - Речь идет о стихотворной повести "Две были и еще одна" - свободном переложении баллад Р. Саути и рассказа И.-П. Гебеля, выдержанном в манере поэзии Гебеля, в том числе его "Красного карбункула". Эту сказку Гебеля Жуковский переложил еще в 1816 г.

   ³⁷ Россети черноокая... - парафраз стиха "Черноокая Россети" из стихотворной шутки Пушкина "Полюбуйтесь же вы, дети..." (1830).

   ³⁸ Ср. "Воспоминания о Жуковском и Пушкине" А. О. Смирновой-Россет в наст. изд.

   ³⁹ П. А. Вяземский получил звание камергера 5 августа 1831 г. Знаком камергерского звания был золотой ключ, который носился на мундире.

   ⁴⁰ ...разом начал 6 стихотворений... - В 1831 г. Жуковский написал гекзаметрами "Неожиданное свидание" (из Гебеля), "Две были и еще одна", "Сражение с змеем" и "Суд Божий" (из Шиллера), "Сказку о царе Берендее...", "Войну мышей и лягушек".

   ⁴¹ Дона Соль - шутливое прозвище А. О. Смирновой-Россет, отличавшейся южным типом красоты, по имени героини драмы В. Гюго "Эрнани". Видимо, прозвище имело в виду и острословие Россет.

   ⁴² "Marmion" - поэма В. Скотта, отрывок из которой под названием "Суд в подземелье" перевел Жуковский.

   ⁴³ Жуковский заступился за вас... - Речь идет о запрещении журнала И. В. Киреевского "Европеец" (см. вступ. заметку к разделу "И. В. Киреевский" в наст, изд.). В дополнение приводим малоизвестное свидетельство А. П. Елагиной: "Киреевский официально был признан человеком неблагомыслящим и неблагонадежным. Его даже хотели удалить из Москвы, но энергичное заступничество Жуковского спасло его от этого нападения. Между государем и Жуковским произошла сцена, вследствие которой Жуковский заявил, что коль скоро и ему не верят, то он должен тоже удалиться, на две недели приостановит он занятия с наследником престола. Любвеобильным вмешательством государыни Александры Феодоровны прекращены эти неприятности. Государь, встретив Жуковского, обнял его и сказал: "Кто старое помянет, тому глаз вон"" (PC. 1894. No 7. С. 337).

   ⁴⁴ Речь идет о попытке Пушкина летом 1834 г. уйти в отставку и переселиться в деревню. Об участии Жуковского в этом деле см.: Пушкин. Исследования и материалы. Л., 1978. Т. 8. С. 219-247.

   ⁴⁵ 20 декабря 1836 г. Коншин писал Пушкину и просил его содействовать назначению директором училищ Тверской губернии через министра народного просвещения С. С. Уварова (Пушкин, т. 16, с. 201). Пушкин, находившийся с Уваровым в конфликте, привлек к этому делу Жуковского, который и помог H. M. Коншину получить должность.

  

   22 июля 1837 г. Москва

   Вчера условились мы как можно ранее отправиться на Воробьевы горы. В четвертом часу пополуночи 27 числа (вторник) я был уже в Кремлевском дворце в комнатах чистой души Андреевича¹; сказал слуге его разбудить молодца: это, правду сказать, помедлилось несколько. В. А. лег поздно спать, однако же в 5 часов с четвертью мы уже стояли на верху Воробьевых гор. Столь раннее путешествие предпринято в намерении снять московские виды. Кто не знает величественного, прелестного вида с Воробьевых гор на Москву, того можно назвать жалким человеком в мире. Но мы были немного опечалены. Густое, непроницаемое облако коричневого изсветла цвету покрывало Москву белокаменную - как пеленою. Что делать - утро пропало! Ожидая, что облако это восходящее солнце разложит, мы послали в селение на Горах за молоком и черным хлебом. Скоро принесли нам кувшин свежего, холодного и вкусного молока, два ломтя черного хлеба, два стакана; мы съели по куску хлеба, выпили по стакану молока. Между тем густое облако кое-где поредело, обнаружилось несколько предметов; чистая душа уселся в тени столетнего вяза и начал снимать вид², а я, не умея рисовать, любовался прекрасными видами, смотрел на Москву, погруженный в задумчивость, с каким-то неизъяснимым душевным удовольствием и вспомнил о прошедшем, вспомнил о своей молодости, о бывших со мною на Воробьевых горах случаях и о том, что я был здесь в 1800 году. Тридцать семь лет протекло с того времени. А кажется, как будто все вчера только было! День был прежаркий, солнце начало несносно палить, и было еще надобно в 9-м часу В. А. быть в Донском монастыре.

   В девять часов государь наследник обещал в монастырь приехать. Чистая душа сказал мне: "Ну, брат Михалыч, едем в Донской; надобно будет сюда еще приехать, и думаю, после обеда, под вечер, снимать вид лучше, - теперь нельзя рисовать: все предметы кажутся в тумане, красками это было бы превосходно". Сели в карету и покатили в Донской монастырь. <...>

   Государь наследник изволил из Даниловского монастыря поехать осматривать Голицынскую больницу, а оттуда его высочество изволил отправиться в манеж Александрийского дворца, где его высочеству было благоугодно выбрать и испытать себе коня на маневры. Времени было много. Чистая душа Андреевич уселся в саду в тени и начал чертить карандашом виды. К счастью, явился к нему главный садовник дворцовых оранжерей и садов, deutscher Mann und zwar aus Bamberg gebürtig {немец и даже уроженец Бамберга (нем.).}. Щедрый немчин вмиг представил русский самоварец, и пошло пированье! - чай со сливками, белым хлебом, сухарями был нам очень по душе, - и мне и Андреевичу и есть и пить не шутя хотелось. <...>

   Услужливый gefälliger {любезный (нем.).} немчин-садовник принес тарелку черных превкусных вишен. Как они были кстати, как я их ел! Признаюсь по-графски, - да я, сказать правду, более 20 лет таких крупных, вкусных вишен, какие дал наш бамбергский уроженец, не ел! Не много из них досталось чистой душе Андреевичу. Ему и некогда было - он рисовал. Вишни почти все за мной остались.

   В три часа кончил Андреевич свое рисование, и мы отправились в город. На другой день, т. е. 28-го числа (среда), назначили ехать в Коломенское, Симонов монастырь, в Новоспасский, куда его высочество изволило ехать осмотреть местоположение и древности, какие где еще остались.

  

   28 июля. Среда. Москва

   В 4 часа пополуночи 28-го числа разбудил я камердинера Андреевича, который сказал мне: "Дайте уснуть В. А., его превосходительство изволили поздно лечь почивать". На 28-ое во всю ночь лил сильный дождь, все в природе освежилось, отдохнуло от жаров, простоявших беспрерывно 10 дней и доходивших до 27-28 градусов в тени; на солнце, сказывали мне, было 35 и до 37. Это по-нашему, по-астрахански. Жажда меня не томила в жар; я не знаю, что такое томиться от жажды, как то видно над другими, однако же заметил, что я поутру и вечеру пил чаю почти вдвое обыкновенной моей меры. Все небо было еще покрыто облаками, ветер дул сильно с юга, казалось - без дождя не обойдется, и я думал, что путешествие наше будет отложено.

   В 5 часов слуга разбудил Андреевича, карета была уже готова, чистая душа скоро прихолился, оделся, и мы отправились через коломенскую заставу. Ехали менее часа.

   Я увидел село Коломенское ровно через 37 лет, а Василий Андреевич видел это прелестное, очаровательное место, может быть, в первый раз в жизни. <...>

   Василий Андреевич в Коломенском снимал виды с двух мест, был доволен своею работою и прохладою погоды. По милости его и мое короткое туловище узрит потомство! Он заставлял меня становиться два или три раза в некотором от себя отдалении, чтобы и мой прекрасный стан поместить в рисунок. <...>

   Слава русской поэзии, друг мой Жуковский, сидит с карандашом под сосною и чертит каракули в десяти шагах от меня!!! Wunder, Wunder - grosser Gott! {Чудо, чудо - великий Боже! (нем.).} Неужели достопамятная среда <...> в жизни моей 28 июля, день, в который было столь много воспоминаний о великом, о старине нашей, - день, в который мы видели село Коломенское, отыскивали под углом церкви надгробный камень Осляби и Пересвета³, были, сидели и рисовали у Лизина пруда⁴ и были в гостях у пьяного архимандрита! неужели об этом не узнает потомство?

   Совсем было забыл: у Лизина пруда Андреевич, сидевши под березой, снимал вид с церкви старого Симонова, в которой под углом заложены два камня предлинные и пребольшие, покрывающие прах двух богатырей, посланных князю Димитрию Донскому святым архимандритом Сергием, ныне чудотворцем Радонежским, на битву с Мамаем на поле Куликово.

   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

  

   От Лизина пруда поехали мы в Новоспасский монастырь. Здесь под церковью осматривали гробницы предков царского рода Романовых. Тут же погребены князья Сицкие и царевичи и царевны сибирские да митрополит Сарский и Подонский. <...>

  

   29-го июля

   Встретил Андреевича, шедшего с крыльца. "Мы едем завтра в Воскресенск, - тебе со мной нельзя, мне навязали Муравьева⁵ со мной ехать". - "В добрый час тебе - ступай благополучно", - сказал я другу и пошел к себе писать Ермолафию. <...>

  

   1-е августа 1837 г. Москва

   В 8 часов пополуночи сегодня, 1-го августа, был я у друга Андреевича в Кремле. Высоко живет - две большие лестницы прежде должно влезть, чтобы до него добраться. Видно, 60 моих годов начинают требовать к себе уважения; войдя к другу, я почувствовал в 1-й раз, что верноподданные крепостные мои ноги очень хотели, чтобы я сел и тем освободил от ноши.

   Великий князь завтра изволит ехать в Троицкую лавру. "Если что не помешает, Михалыч, мы едем вместе". - "Хорошо, еду", - сказал я. Андреевич облекся во вся тяжкая, то есть мундир и все ордена, отправился в Николаевский дворец к цесаревичу, и я спустился на площадь пред Грановитого палатою, хотел идти в Успенский собор, да не пустили: нас, отставных, on traite en canaille {считают канальями (фр.).}. <...>

  

   2-ое августа 1837 г. Москва

   Понедельник, 2-го августа, пополуночи в 3 часа и три четверти взобрался я к другу Андреевичу в Кремлевском дворце: карета дорожная, шестью конями запряженная, стояла у крыльца: у ямщиков нашиты номеры на шляпах, и смотритель-почтальон при них сказал мне: все готово. Комнатный слуга и постельник (камердинер) еще спали; взбудив народ, велел подать себе огня и расположился в креслах с сигарою в зубах. Андреевич лег спать в 2 часа, кряхтел, когда его будили, однако скоро встал, скоро снарядился. Ему подали кофе, а мне чай; в половине шестого часа, благословяся, мы покатили в лавру Троицкую к святому Сергию чудотворцу.

   Вместо трех перемен было три прибавлено, и мы в три часа двадцать минут приехали в Сергиевский Посад - от Москвы 61 да от Кремля до заставы, верно, 7 верст, итого 68 в три часа двадцать минут: семнадцать верст в час - быстро ехали; двадцать минут времени прошло при переменах лошадей. На козлах с кучером торчал лакей придворный, и поэтому во всех селах по дороге священники в облачении, с животворящим крестом, со хоругви нам выходили, осеняли нас святым крестом, а эклезиярхи звонили во все колокола без пощады! В селе Рахманове стоял на коне служка монастырский и, едва завидел нашу карету, во всю прыть пустился скакать в монастырь подать весть о прибытии цесаревича в село Рахманово.

   Высокопреосвященный митрополит Филарет спешил возложить одежды, облачение и архимандриты, и иереи и всем собором пошел к святым вратам ожидать прибытия его высочества. Мы догадались, что скакун-служка наделает в Лавре кутерьму, думали-придумывали, как бы это упредить, да как? косматый послушник летел пред нами вихрем! Скоро вскакали мы в Посад и не без затруднения могли заставить ямщиков остановиться потому, что во всех церквах звонили во все колокола и из всей силы. - Мы вышли из кареты и поспешили к стоящему пред церковью священнику с святым крестом - диакон с кадилом, усердствующие православные держали хоругви - сказать, что великий князь едва ли еще через час изволит прибыть. Не тут-то было. Священник осенял крестом, диакон кадил, дьячок и пономарь пели. Что было делать? Дожидаться, пока окончат всю проделку? Наконец умолкло пение, но колокола звонили. Андреевич толковал священнику, что мы - не великий князь, что его высочество не прежде изволит прибыть, как через час. Уймитесь звонить, отцы святые. На это со всею простотою души сказал диакон: "Да уймись звонить, слышишь, в Лавре в царь звонят".

   Карете велели тихо спускаться с горы, сами пошли пешком, стараясь уверить, что его высочество еще не прибыл. Но смотрим: чины всей ратуши в мундирах нас встречают! С этими господами было нетрудно изъясниться: у них не было колоколов. Пошли мы далее. Сойдя с горы, друг чистая душа увидел уголок, сказал мне: "Михалыч, вот здесь бы порисовать - прекрасный вид, да где бы приютиться?" Я указал ему лавку подле будки: "Садись здесь, - сказал ему, - тебе и солнце печь не будет". Он приютился, а я пошел в Лавру уведомить митрополита, что прибыл г. Жуковский, а его высочество государь наследник изволит прибыть не прежде как через час. <...>

  

  

   Не только мы, знавшие чистоту души в Бозе почившего друга нашего, да и те, которые знали его по виду, которым он был чужд, услышав последнюю весть о нем, сказали: праведен был человек сей на земле! Потеря наша в сем мире невозвратна, но, доколе будем здесь существовать, память о нем будет для нас священна, образ его незабвенным, не изгладится в помыслах наших. Он - Жуковский - всегда останется с нами, всегда присутственным в душе нашей.

   Прискорбно будет всем русским, если тело его усопшего оставят в земле чуждой, если не воздвигнут памятника, свидетельствующего о доблестях и достоинствах его позднейшему потомству.

   В последнем его письме ко мне, полученном в ноябре прошлого года (1851), он говорил о непрестанном его желании возвратиться на родину и сказал: "Смотри, Ермолаф, не сыграй ты со мной шутки, не убеги до моего возвращения".

  

   Александр Михайлович Тургенев (1772-1862) - герой Отечественной войны 1812 г., один из просвещенных деятелей первой половины XIX в., сначала на военном, а затем и на гражданском поприще (см.: PC. 1885. Т. 47. С. 365-373), автор "Записок" о событиях конца XVIII - начала XIX в.

   С Жуковским его связывала многолетняя дружба. Их переписка 1833-1851 гг. (там же, 1892. No 11. С. 361-397; 1893. No 1. С. 249-253) - свидетельство глубокой духовной связи. "Ермолафушка" (как называл Жуковский друга) был предметом его постоянных забот. Он помогает ему материально в дни "денежного отлива" (там же, 1892. No 11. С. 365), морально по случаю смерти жены (там же), "готов быть опекуном Ольги [его дочери] делом, а не званием" (там же, с. 367). В письме из-за границы от 12 октября 1841 г., рассказывая о своей женитьбе, Жуковский добавляет: "Одно только знай, что не проходило дня, в который бы я о тебе не думал с любовью, в который бы не желал всем сердцем, чтобы ты был свидетелем моей семейной жизни... До сих пор я все твой по-прежнему и на всю остальную жизнь..." (PC. 1885. No 11. С. 428). В 1840-е годы из-за границы он обращается к А. П. Елагиной (РБ, с. 113, 116), П. А. Вяземскому (ПВЖ, с. 66) с просьбой помнить "старика Ермолафа".

   В свою очередь, А. М. Тургенев называл Жуковского "любезный, искренний, истинный друг мой, родной не по телу, родной мне по душе, добрый мой, чистая душа Андреевич" (PC. 1893. No 1. С. 249). Он был спутником поэта в Москве в 1837 г., куда Жуковский приехал с наследником, и описал прогулки, свои впечатления в дневнике. Этот дневник с 27 июля по 4 августа имеет обращение к Жуковскому со следующей за ним надписью: "Ермолафия, собственно до тебя относящаяся" (этим семинарским словом, означающим "чепуха", "дребедень", многословная болтовня, иронически озаглавил он свои записки), за что и получил прозвище Ермолаф. Текст этого обращения - своеобразный эпиграф к дневниковым записям:

   "На тебя смотрит вся Россия, вся Европа! Первая утешает себя мыслью упования наслаждаться благоденствием, уготованным трудами и попечением твоими при развитии душевных качеств высокого питомца твоего. Вторая знает тебя как знаменитого автора. Ты не принадлежишь сам себе; имя твое будет известно в позднейшем потомстве. Роль твоя à peu près {почти (фр.).} роль Адашева. В этих отношениях ты ходишь, как говорят, по ножевому острию. Ты всем известен добротою души и сердца твоего. Все знают, что душа твоя светла, как зеркало, с которого и малейшее дуновение мгновенно исчезает. Но знай, что ты имеешь много людей недоброжелательствующих тебе. Всем тем, которых называют у нас родовыми, ты не угоден потому, что у тебя нет трехсаженной поколенной ермолафии..." (Памяти В. А. Жуковского и Н. В. Гоголя. СПб., 1907. Вып. 1. С. 6-7 второй пагинации).

  

  

   Грот К. Я. В. А. Жуковский в Москве в 1837 году // Памяти В.А.Жуковского и Н. В. Гоголя. СПб., 1907. Вып. 1. С. 8, 12-14, 17, 20, 27-28, 30-32.

  

   ¹ ...чистой души Андреевича... - так Тургенев постоянно называет ласково В. А. Жуковского.

   ² ...начал снимать вид... - Рисование с натуры, особенно пейзажей, было любимым занятием Жуковского во время путешествий. Поэт признавался, что "путешествие сделало меня рисовальщиком" (см.: РБ, с. 41-88).

   ³ ...надгробный камень Осляби и Пересвета... - Родион Ослябя и Александр Пересвет - герои Куликовской битвы, монахи Троице-Сергиева монастыря; в настоящее время их могила находится на территории московского завода "Динамо".

   ⁴ Лизин пруд - пруд около Симонова монастыря, в котором, согласно сюжету повести H. M. Карамзина "Бедная Лиза", утопилась героиня.

   ⁵ ...мне навязали Муравьева... - Речь идет об А. Н. Муравьеве, который, как знаток "древних святынь" Москвы, по протекции Жуковского сопровождал наследника. См. об этом воспоминания А. Н. Муравьева в наст. изд.

  

  

   PC. 1893. No 1. С. 252-253.

  

   A. А. Краевскому. 16 июля 1837 г. Воронеж

   Седьмого июля был у нас, в Воронеже, дорогой гость, великий князь, и с ним Василий Андреевич Жуковский¹. Я был у него, он меня не забыл. Ах, любезный Андрей Александрович, как он меня принял и обласкал, что я не нахожу слов всего вам пересказать. Много, много, много, - и все хорошо, прекрасно! Едва ли ангел имеет столько доброты в душе, сколько Василий Андреевич. Он меня удивил до безумия. Я до сих пор думаю, что это все было со мной во сне, да иначе и думать невозможно. Жаль, что не могу всего рассказать вам подробно; словом, чудеса... Дай Бог ему доброго здоровья. Я благоговел перед ним. Приезд Василия Андреевича в Воронеж много меня осчастливил. Не только кой-какие купцы, и даже батенька не верил кой-чему, теперь уверились. И ничего, слава Богу! Много бы, много вам об этом надобно поговорить, да не могу; душа чувствует, да высказать не может. Словом, мне теперь жить и с горем стало теплей дюже. <...>

  

   B. А. Жуковскому. 2 мая 1838 г. Москва

   <...> Бывало, в тесной моей комнатке поздно вечером сидел один и вел беседу с вами, Пушкиным, князем Вяземским и Дельвигом². Как хорошо тогда мне было! Какою полной жизнью жила моя душа в беспредельном мире красоты и чувства! На легких крылах вашей фантазии куда не уносился я мечтою! Где не был я тогда! Бывало, скоро свет, а я сижу да думаю, не сводя глаз с портретов ваших: как хороши эти люди, Боже мой! как хороши! Где же живут они? Небось в Москве да Питере? Где это Москва да Питер? Ох, если б мне удалось побыть в них! Уж как-нибудь, а посмотрел бы я из них хоть на одного. Пришло время, был я на Москве и на Питере, видел всех милых мне людей издавна, был у вас, благоговел пред вашею святынею. <...>

  

   В. Ф. Одоевскому. 15 февраля 1839 г. Воронеж

   <...> Кроме минуты священного унынья, если были когда-нибудь в моей жизни прекрасные минуты, которые навсегда остались памятными мне, то все они даны мне вами, князем Вяземским и Жуковским: вы могучею рукою разогнали грозную тучу, вы из непроходимого леса моих горьких обстоятельств взяли меня, поставили на путь и повели по нем. <...>

  

   В. А. Жуковскому. 1 декабря 1839 г. Воронеж

   Ваше превосходительство, милый и любезный наш поэт Василий Андреевич! Дело, в котором вы по доброте души вашей приняли живое участие, наконец, слава Богу, получило решительный конец; иск свалился с плеч моих долой; большая беда прошла, и моя свобода, и свобода отца моего еще у нас. Как тяготило, мучило меня и все семейство и старика отца это проклятое дело!³ Семь лет и день и ночь - история одна, и, если бы не вы, что бы с нами было? И все значенье цифры смяло б до нуля. Бывши мальчиком еще, уча наизусть ваши творения, душой сживаясь с ними, по ним любя всех вас, думал ли я в ту пору, что придет время: увижу вас, обласкан буду вами, и как обласкан! и что милый поэт России примет меня под свое покровительство, что в мутную пору матерьяльных обстоятельств примет меня под свою защиту и отведет от беззащитной головы страшную тучу, выведет из мрака моего забвения, укрепит доброе имя, даст другое мнение, лицо и жизнь: думал ли я когда-нибудь? Даже до этих пор, часто в сладком воспоминании воскрешая прожитое время в Петербурге, ваши ласки, внимание, покровительство, ваше посещение Воронежа, оживляя вас самих у себя дома, в своем городе, - думаешь и сам не знаешь, что это было: сон или быль? волшебная сказка или святая истина? Выше всех понятий возвысили вы меня, и что же я, - чем заплатил вам за все это и чем заплачу за все, что сделано вами для меня? Ничем, - ровнехонько ничем... Тяжело быть должным - и не иметь никакой возможности заплатить долга; одной же искренней душевной благодарности, горячего чувства весьма недостаточно, мало, чтоб уничтожить всю силу моих желаний. Надеяться на будущее? Но что же будущее мне даст? Кругом туман и тьма; какой, откуда луч засветит мне? Возможно ли для самой мочной воли олицетворить себя до невозможности? Есть чудеса и будут, но для меня они уж исключенье: ужасное сознанье робкой думы: "будь то, что будет!" До тех пор примите вновь от меня за сделанное добро одну искреннюю, чистую, горячую благодарность от моей души. Больше ее я ничего не могу вам ни сделать, ни сказать; нет жизни у меня для вас, кроме этой жизни... Чувствую, что лучше бы было мне приехать нарочно в Питер и благодарить вас лично, но этого я не могу сделать теперь. <...>

   Чтобы не наскучить вам многим, посылаю одну пьеску⁴, которую, если вам понравится, хотел бы посвятить вашему имени... Вы милый наш поэт, поэт народной жизни русского духа и человек государственный! Соединить эти две великие крайности довольно трудно и тяжело, а вы соединили их <...> Поэтому каждый час вам, кроме моих безделок, необходимо дорог для дел великих и святых...

   Вновь за принятое покровительство в моем деле приношу вам благодарность, - не ту благодарность, которая холодно выговаривается в холодной букве, но ту благодарность, которая долго и глубоко живет в теплой груди сознательного человека; которая меньше выговаривается, но в тысячу раз больше чувствуется на каждом шагу нашей жизни.

  

   В. Г. Белинскому. 27 генваря 1841 г. Москва

   <...> Жуковский в Москве. Я у него был⁵; говорил мне, что он слышал, что я немного знаю философию, жалеет об этом; советует бросить все к черту. "Философия - жизнь, а немцы - дураки" - и проч.⁶ <...>

  

   В. Ф. Одоевскому. 22 марта 1841 г. Воронеж

   <...> Наскучил я вам своими просьбами или нет, угодно ли вам быть моим покровителем или не угодно, - не знаю сам. Имея нужды, лезу с ними к вам, прошу вас. Да и кого ж мне больше просить о них? У меня, кроме вас, князя Вяземского и Василия Андреевича Жуковского, никого нету, кому бы мог передать их так, как вам. Кто, кроме вас, был и будет ко мне так снисходителен, как вы? Не один месяц, а годы, - целые годы подтвердили эту истину. Каковы вы были ко мне в первый, точно таковы же остались и в последний раз: хороши, ласковы и добры. Василий Андреевич Жуковский, бывши у нас в Воронеже, просил обо мне нашего губернатора Лодыгина; по его просьбе Лодыгин был ко мне всегда хорош, делал мне много добра. Кой-какие люди, Бог знает из чего, на всяком шагу делали мне неприятности; но под защитою Лодыгина наконец делать их мне перестали, и все у нас с ними пошло мирно и покойно. <...>

  

   Алексей Васильевич Кольцов (1809-1842) - поэт, сын воронежского мещанина, торговца скотом. Его знакомство с Жуковским относится к январю 1836 г., когда Кольцов приехал в Петербург хлопотать "по тяжебному делу о землях и пастбищах". Благодаря помощи Жуковского и В. Ф. Одоевского дело было выиграно. Тогда же на "субботах" у Жуковского Кольцов получил его благословение и познакомился с петербургскими литераторами, в том числе с Пушкиным. "Памятником этих вечеров, - вспоминал позднее А. А. Краевский, - осталась картина, изображающая большую часть посетителей, между которыми изображен и Кольцов" (ЛН. М., 1952. Т. 58. С. 126). По воспоминаниям того же Краевского, Жуковский "пришел в восторг" от "Думы" Кольцова, а "Пушкин и Жуковский говорят, что ничего не читали выше его стихотворений" (там же, с. 124-125). И позднее Жуковский постоянно помогает Кольцову в его судебных тяжбах и на поэтическом поприще, что нашло отражение в письмах. Кольцов посвятил Жуковскому стих. "Великое слово" (Совр. 1838. Т. 11. С. 197).

   Апогеем отношений двух поэтов и помощи Кольцову стало посещение Жуковским Воронежа во время путешествия с наследником по России в июле 1837 г. В сознании современников - друзей Кольцова это событие было переломным (см. воспоминания В. Г. Белинского, А. В. Станкевича, А. М. Юдина в кн.: Современники С Кольцове. Воронеж, 1959. С. 48, 83, 93). Память об этом событии сохранил до конца жизни и сам Кольцов. Незадолго до смерти, 27 февраля 1842 г., он писал В. П. Боткину: "И как был Жуковский, он дал мне большой вес..."

   Кольцов не оставил специальных мемуаров о Жуковском, но в его письмах "в сладком воспоминании" воскрешаются встречи с поэтом, рождаются живые образы, картины, дополняющие представление о доброте, щедрости первого русского романтика. Эти письма - важная страница в книге воспоминаний о Жуковском.

  

  

   Кольцов А. В. Соч. М., 1984. С. 202-203, 220-222, 237, 252-254, 300, 313.

  

   ¹ О пребывании в Воронеже и встречах с Кольцовым в 1837 г. Жуковский писал: "6 июля. Пребывание в Воронеже. В 5 часов с Кольцовым. Рисовал... В гимназии...; 7 июля. Переезд из Воронежа в Елец. Кольцов у меня..." (Дневники, с. 337-338).

   ² Кольцов вспоминает "субботы" Жуковского в 1836 г., где он встречался с Пушкиным, Вяземским (ЛН, т. 58, с. 126). Что касается Дельвига, умершего в 1831 г., то видеть его Кольцов вряд ли мог.

   ³ Подробности этого дела Кольцов излагает в письме к А. А. Краевскому от ноября 1839 г. Оно касалось отца поэта, имевшего "много дурных дел судопроизводных". Жуковский и Вяземский приняли активное участие в урегулировании этого дела.

   ⁴ ...посылаю одну пьеску... - Речь идет о приложенном к письму стихотворении "Лес" ("О чем шумит сосновый лес?.."), напечатанном в ОЗ (1840. No 12. С. 114).

   ⁵ В неопубликованных дневниках Жуковского за 1841 г. в записях от 23 и 29 января сообщается о визитах Кольцова, причем во втором случае об этом говорится так: "Утром у меня Кольцов, который стал что-то развязан" (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 81 об. - 82).

   ⁶ Жуковский сложно относился к немецкой философии. В одном из писем к А. П. Елагиной от 7/19 февраля 1827 г., не одобряя увлечения И. В. Киреевского Шеллингом, Жуковский говорил: "Я не враг метафизики. Знаю цену высоких занятий ума. Но не хочу, чтобы ум жил в облаках..." (УС, с. 103). А в другом письме к ней же (без даты, но примыкающем к предыдущему) разъяснял: "Нам еще не по росту глубокомысленная философия немцев, нам нужна простая, мужественная, практическая нравственная философия, не сухая, матерьяльная, но основанная на высоком, однако ясная и удобная для применения к деятельной жизни" (Татевский сборник. М., 1899. С. 72).

  

   <...> Здесь будет кстати рассказать о приезде в Воронеж, в июле 1837 г., наследника цесаревича (ныне государя императора Александра Николаевича), в свите которого находился В. А. Жуковский. Пишущий эти строки был тогда учеником III класса, когда воронежскую гимназию посетил наследник¹. Внимание гимназистов было обращено на двух лиц, находившихся в свите великого князя, обворожившего всех своею приветливостью, - на Жуковского и Арсеньева²: одного они знали как поэта, другого как автора географического учебника. На другой день посещения гимназии наследником гимназисты, к своему удивлению, были вновь собраны в гимназии: это удивление разъяснилось тогда, когда уже все были в сборе. Оказалось, что Жуковский и Арсеньев пожелали быть в гимназии вторично, запросто. <...> Особенно понравился всем В. А. Жуковский (несомненно и устроивший это посещение) - ученикам и учителям. С последними он беседовал особенно, и речь его была о Кольцове: он говорил о его общественном положении, о его стремлении к самообразованию и о трудностях, соединенных с этим; он советовал и даже просил воронежских педагогов, как людей просвещенных, сблизиться с поэтом-прасолом. Кому из писателей и чем не был полезен Жуковский, этот добрейший и благороднейший из людей и поэтов! Приезд наследника произвел большой переполох в семье Кольцовых. Квартира его высочества была в доме губернского предводителя дворянства (В. В. Тулинова), находящемся на той же улице, где и дом Кольцовых. В самый день приезда цесаревича является к Кольцовым жандарм и требует к губернатору Алексея Васильевича. Семья нашего поэта страшно перепугалась, но этот испуг сменился восторгом, когда объяснилось, в чем дело, - когда узнали, что Алексея Васильевича просил к себе Жуковский, встретивший его чрезвычайно ласково. Великий князь наследник пробыл в Воронеже, сколько помнится, более двух суток, употребив их на осмотр городских достопримечательностей и, кажется, на смотр квартировавшей в губернии драгунской дивизии. Все свое свободное время Жуковский проводил с Кольцовым. Он был у него в доме, познакомился с семьей, пил чай. Весь город видел, как знаменитый поэт и воспитатель наследника престола прогуливался (пешком и в экипаже) по городу вместе с поэтом-прасолом, где и над чем они останавливались, где присаживались для отдыха, - как, напр., на Острожной горе, с которой открывается прекрасная заречная панорама³. Уже не говоря о родных Кольцова, весь город изумлялся тому, что было у всех на глазах. Удивлялся всему и гимназический мир (учителя и ученики), удивлялись совету Жуковского, данному Кольцову, - собирать песни и сказки⁴: совет этот, назад тому сорок лет, поражал даже образованных людей, по крайней мере провинциальное большинство. Если представление Кольцова государю Николаю Павловичу (через Жуковского) считать фактом, то представление его наследнику цесаревичу, в Воронеже или Петербурге, тем менее может подлежать сомнению. <...>

   Посещение Жуковского до сих пор хранится в памяти родных Кольцова, но уже приняло легендарный характер. Вот рассказ о нем, недавно записанный для нас (М. И. Некрасовым) со слов одного из них. На вопрос: не помнит ли он чего о Жуковском? рассказчик отвечал: "Это о том, что приезжал с государем, когда он был маленьким? Как же, помню! Вот этот самый Жуковский и спрашивает Василья Василича Тулинова - он тогда был губернским предводителем: "Покажите мне, - говорит, - Кольцова". А его, Алексея-то Василича, тогда никто не знал. "Какого Кольцова? - спрашивает Василий Василич, - есть у нас, - говорит, - Кольцов, который скотом торгует". - "Я, - говорит Жуковский, - не скоту говорю и не о скотах, тебе говорю"... Делать нечего, - послали жандарма и привели Алексея Василича. А он был тогда так себе, простой: в длинном сюртуке, волосы в скобку, вот как у меня. Как пришел Алексей Василич, а гостей у Жуковского страсть! "А, друг мои Алексей Василич! - и сейчас его в кабинет, а гостям и говорит: - Ну, мне теперь не время, приходите завтра". Долго они промеж себя разговаривали. Жуковский хотел было вести его к государю, но Алексей Василич отговорил его. А потом они сели в коляску и поехали по присутственным местам. Ну тут же узнали все Алексея Василича, весь город. Да что и говорить! К нему езжали и другие, вот хоть сенатор Глинкин!" <...>

  

   Михаил Федорович де Пуле (1822-1885) - воронежец, преподаватель истории и словесности в Воронежском кадетском корпусе и гимназии, затем инспектор гимназий в Вильно и Полтаве, публицист и критик (подробнее об этой стороне ег