Жуковский Василий Андреевич - В.А. Жуковский в воспоминаниях современников

воспоминаниях запечатлелась отчетливость почти каждого ее мгновения, поразительная зримость облика поэта.

  

  

   Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения. М., 1983. Т. 11. С. 68-70.

  

   ¹ ...посетил... мою матушку... - Эти посещения Жуковским В. П. Тургеневой в Спасском-Лутовинове могли быть в 1814 г., когда поэт жил в Муратове и Долбине, т. е. в 30- 40 верстах от Спасского (см.: Чернов Н. Глава из детства // Лит. газета. 1970. No 29).

   ² ...изгладилось самое воспоминание о деревенской барышне... - Видимо, это не совсем точно. Из воспоминаний В. Н. Житовой известно, что в Петербурге в 1838 г. Варвару Петровну Тургеневу "часто навещал" В. А. Жуковский. Вот это воспоминание, заслуживающее внимания как мемуарный источник: "Весьма часто навещали нас Родион Егорович Гринвальд... и Василий Андреевич Жуковский, которого я тогда очень не любила за то, что почти к каждому его приезду я должна была выучивать стихи из его "Ундины" и декламировать перед ним. При этом я обнаруживала самую черную неблагодарность, так как он привозил мне всегда великолепные конфеты, а я, уничтожая их, тем не менее соображала своим пятилетним разумом, что за них придется опять вызубрить со слов самой Варвары Петровны несколько стихов из "Ундины"" (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников. М., 1983. Т. 1. С. 31-32). Жуковский в неопубликованном дневнике 1841 г. записывает: "2/14 марта. К Варваре Петровне Тургеневой..." (ЦГАЛИ. Ф. 198. Оп. 1. Ед. хр. 37. Л. 89).

   ³ ...послала к нему в Зимний дворец - в Шепелевский дом, прилегающий к дворцу. Здесь в 1827-1840 гг. жил Жуковский как воспитатель наследника.

   ⁴ Воин Иванович Губарев - пансионский товарищ Жуковского, был близким знакомым В. П. Тургеневой. Возможно, он привозил в 1814 г. поэта в Спасское, так как именно к этому времени относятся их тесные дружеские отношения. Его упоминает Жуковский в конце "Послания к А. А. Плещееву" от 14 октября 1814 г., о нем как о добровольном переписчике долбинских стихотворений говорит в письмах (ПЖкТ, с. 130, 132, 134). В 1818 г., ходатайствуя об устройстве его на службу, Жуковский замечает: "...вообще он благородный человек и стоит твоего дружеского покровительства" (там же, с. 189).

   ⁵ Сохранилось письмо Губарева Жуковскому от 4 июля 1835 г., где говорится: "Благодарю Вас усердно за... подарок Вольтера; - я один в сем мире чувства истинного уважения к Вам сохраню до гроба" (ИРЛИ, 28024/СС16. 70. Цит. по: Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т.: Сочинения. М., 1983. Т. 11. С. 362; коммент. Л. Н. Назаровой).

  

   <...> Другой наш преподаватель, и преподаватель тоже весьма симпатичный, был наш учитель русского языка [П. А.] Плетнев, впоследствии ректор Петербургского университета и издатель "Современника". Петр Александрович был человек высокого роста, крепко сложенный и приятной наружности. Он был другом Жуковского и приятелем Пушкина. Этим различием и определяется характер Плетнева. Тихая мечтательность творца "Светланы" была ближе к его природе, чем страстность величайшего нашего поэта. Плетнев говорил тихо, как будто бы стыдливо. Жуковский был самоувереннее и по своей тогдашней знаменитости литературной, и по своему положению при дворе. Но душа Жуковского, как и душа Плетнева, были, так сказать, прозрачные, хрустальные. От них как будто веяло чем-то девственным, непорочным <...>

   <...> Тут он [Пушкин] прочитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику¹. Губы его задрожали. Глаза налились кровью. Он был до того страшен, что только тогда я понял, что он действительно африканского происхождения. Что мог я возразить против такой сокрушительной страсти? Я промолчал невольно, и так как это было в субботу (приемный день кн. Одоевского)², то поехал к кн. Одоевскому. Там я нашел Жуковского и рассказал ему про то, что слышал. Жуковский испугался и обещал остановить отсылку письма³. Действительно, это ему удалось: через несколько дней он объявил мне у Карамзиных, что дело он уладил и письмо послано не будет. Пушкин точно не отсылал письма, но сберег его у себя на всякий случай. <...>

   <...> Отличительным свойством великих талантов бывает всегда уважение к настоящему или даже мнимому превосходству. Гоголь благоговел перед Пушкиным, Пушкин перед Жуковским. Я слышал однажды между последними следующий разговор. "Василий Андреевич, как вы написали бы такое слово?" - "На что тебе?" (надо заметить, что Пушкин говорил Жуковскому вы, а Жуковский Пушкину ты)⁴. "Мне надобно знать, - отвечал Пушкин, - как бы вы написали". - "Как бы написали, так и следует писать. Других правил не нужно".

   Жуковский был типом душевной чистоты, идеального направления и самого светлого, тихого добродушия, выражавшегося иногда весьма оригинально. Возвратившись из Англии⁵, где он восхищался зеленеющими тучными пастбищами, он говорил с восторгом: "Что за край! Вот так и хочется быть коровой, чтоб наслаждаться жизнью". Когда в 1837 году сгорел Зимний дворец, половина, на которой жил Жуковский, уцелела каким-то чудом. Жуковский был этим очень недоволен и, возвратясь в свою комнату, обратился к ней с досадой: "Свинья, как же ты-то смела не сгореть!"⁶ Жуковский был очень дружен с Плетневым, и по их протекции Гоголь получил место при Петербургском университете⁷, но, кажется, прочитал только две лекции. <...>

  

   Владимир Александрович Соллогуб (1813-1882) - граф, писатель, мемуарист. Учился в Дерптском университете, с 1835 г. - чиновник особых поручений при министерстве внутренних дел, постоянный посетитель великосветских салонов Петербурга; в салоне Карамзиных завязал литературные знакомства с Пушкиным, Жуковским, Вяземским, Баратынским, А. И. Тургеневым, Лермонтовым и др. Период наибольший популярности Соллогуба как писателя - 1840-е годы. В это время появляется его повесть "Тарантас", получившая высокую оценку Белинского.

   Знакомство Соллогуба с Жуковским относится к дерптскому периоду жизни мемуариста; с 1826 г. в Дерпте жило семейство Карамзиных, которых Жуковский посещал, бывая в Дерпте (братья Карамзины - Александр и Андрей - были однокашниками Соллогуба). Более регулярными встречи Соллогуба и Жуковского сделались в 1835-1836 гг. в Петербурге. Общение и сотрудничество Соллогуба и Жуковского не прервалось и с отъездом Жуковского за границу: в 1844 г. они оба участвуют в издании сборника "Вчера и сегодня" (PC. 1901. No 7). Повесть "Тарантас" заслужила высокую оценку Жуковского (РА. 1896. Кн. 1. С. 460-462).

   В 1870-х годах начинают публиковаться воспоминания Соллогуба, повествующие главным образом о литературном быте великосветских салонов. Мемуары отличаются широким временным охватом (1820-1870-е годы) и достоверностью: так, воспоминания о Пушкине - один из важнейших документальных источников событий последнего года жизни поэта и его дуэли. Жуковский в воспоминаниях Соллогуба - фигура эпизодическая, что, видимо, объясняется поверхностностью их отношений. Но отдельные наблюдения мемуариста дают возможность лучше представить Жуковского в драматические дни преддуэльной истории Пушкина.

  

  

   Соллогуб В. А. Воспоминания / Под ред. С. П. Шестерикова. М.; Л., 1931. С. 153, 370, 518-519.

  

   ¹ ...всем известное письмо к голландскому посланнику. - Соллогуб имеет в виду текст письма Пушкина Луи де Геккерну от 25 января 1837 г. (Пушкин, т. 16, с. 221-222). Однако Пушкин прочитал ему другой, очень близкий, текст чернового не отосланного и впоследствии разорванного письма от 17-21 ноября 1836 г. (там же, 189-191).

   ² О "субботах" В. Ф. Одоевского см.: Литературные салоны и кружки: Первая половина XIX века. М.; Л., 1930. С. 431-465.

   ³ Жуковский мог прямо после разговора с Соллогубом пойти к Пушкину, поскольку дом Одоевского в Мошковом переулке находился очень близко от последней квартиры Пушкина на Мойке. Ближайшим результатом вмешательства Жуковского была аудиенция, данная Пушкину Николаем I в присутствии А. X. Бенкендорфа, и прекращение ноябрьского дела о дуэли (см.: Абрамович С. Л. Пушкин в 1836 году. Л., 1984. С. 156-166).

   ⁴ Соллогуб ошибается: Пушкин был с Жуковским на "ты", о чем свидетельствуют его письма.

   ⁵ Жуковский был в Англии с 21 апреля по 18 мая 1839 г. (Дневники, с. 479- 493).

   ⁶ В январе 1838 г. Жуковский написал статью "Пожар Зимнего дворца", предназначавшуюся для публикации в Совр.; статья не была пропущена цензурой.

   ⁷ В 1833 г., узнав о создании Киевского университета, Гоголь добивался кафедры всеобщей истории при помощи Плетнева и Жуковского. Места в Киеве Гоголь не получил, но в июле 1834 г. он был назначен, по протекции друзей, адъюнкт-профессором по кафедре всеобщей истории в Петербургском университете.

  

  

   24 ноября. Обедал у К. А. Карамзиной, видел Жуковского¹. Он здоров и помолодел. <...>

   17 [декабря]. Вечер у Жуковского. Немецкий amateur {любитель, дилетант (фр.).}, ученик Тиков, читал "Фауста" - неудачно, по моему мнению. <...>

  

  

   8 марта. Вчера был у Смирновой, ц. н.², анекдоты. Жуковский поймал недавно на бале у Фикельмон (куда я не явился, потому что все были в мундирах) цареубийцу Скарятина и заставил его рассказывать 11-е марта. Они сели. В эту минуту входит государь с гр. Бенкендорфом и застает наставника своего сына, дружелюбно беседующего с убийцею его отца! Скарятин снял с себя шарф, прекративший жизнь Павла I³. <...>

   7 апреля. "Телеграф" запрещен⁴. Уваров представил государю выписки, веденные несколько месяцев и обнаруживающие неблагонамеренное направление, данное Полевым его журналу. (Выписки ведены Брюновым, по совету Блудова.) Жуковский говорит: - Я рад, что "Телеграф" запрещен, хотя жалею, что запретили. "Телеграф" достоин был участи своей; мудрено с большей наглостию проповедовать якобинизм перед носом правительства, но Полевой был баловень полиции. Он умел уверить ее, что его либерализм пустая только маска. <...>

   16-го [апреля]. Вчера проводил Наталью Николаевну до Ижоры. Возвратясь, нашел у себя на столе приглашения на дворянский бал⁵ и приказ явиться к графу Литте. Я догадался, что дело идет о том, что я не явился в придворную церковь ни к вечерне в субботу, ни к обедне в Вербное воскресение. Так и вышло: Жуковский сказал мне, что государь был недоволен отсутствием многих камергеров и камер-юнкеров и сказал: "Если им тяжело выполнять свои обязанности, то я найду средство их избавить". <...>

   10 мая. Несколько дней тому получил я от Жуковского записочку из Царского Села. Он уведомлял меня, что какое-то письмо мое ходит по городу и что государь об нем ему говорил. Я вообразил, что дело идет о скверных стихах, исполненных отвратительного похабства и которые публика благосклонно и милостиво приписывала мне. Но вышло не то. Московская почта распечатала письмо, писанное мною Наталье Николаевне, и, нашед в нем отчет о присяге великого князя, писанный, видно, слогом неофициальным, донесла обо всем полиции. Полиция, не разобрав смысла, представила письмо государю, который сгоряча также его не понял. К счастию, письмо показано было Жуковскому, который и объяснил его. Все успокоилось. <...>

   21 [мая]. Вчера обедал у Смирновых с Полетикой, с Вельгорским и с Жуковским. Разговор коснулся Екатерины. Полетика рассказал несколько анекдотов⁶. <...>

   2 июня. <...> Вчера вечер у Катерины Андреевны. Она едет в Тайцы, принадлежавшие некогда Ганибалу, моему прадеду. У ней был Вяземский, Жуковский и Полетика. <...>

   3-го июня обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов и Киселев. Много говорили об его правлении в Валахии. <...>

  

  

   Февраль. <...> Кстати об Уварове: это большой негодяй и шарлатан. Разврат его известен. <...> Он крал казенные дрова, и до сих пор на нем есть счеты (у него 11 000 душ), казенных слесарей употреблял в собственную работу⁷, etc. etc. Дашков (министр), который прежде был с ним приятель, встретив Жуковского под руку с Уваровым, отвел его в сторону, говоря: "Как тебе не стыдно гулять публично с таким человеком!" <...>

  

  

   П. А. Вяземскому. Около (не позднее) 21 апреля 1820 г. из Петербурга в Варшаву

   <...> Читал ли ты последние произведения Жуковского, в Бозе почивающего? Слышал ли ты его "Голос с Того света"¹ - и что ты об нем думаешь? Петербург душен для поэта. <...>

  

   Ему же. 2 января 1822 г. из Кишинева в Москву

   <...> Жуковский меня бесит - что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению? Вся "Лалла Рук"² не стоит десяти строчек "Тристрама Шанди"³; пора ему иметь собственное воображенье и крепостные вымыслы. <...>

  

   Н. И. Гнедичу. 27 июня 1822 г. Из Кишинева в Петербург

   <...> Жуковскому я также писал, а он и в ус не дует. Нельзя ли его расшевелить?⁴ <...> С нетерпением ожидаю "Шильонского узника"⁸; это не чета "Пери" и достойно такого переводчика, каков певец Громобоя и Старушки⁶. Впрочем, мне досадно, что он переводит и переводит отрывками - иное дело Тасс, Ариост и Гомер, иное дело песни Маттисона⁷ и уродливые повести Мура. Когда-то говорил он мне о поэме "Родрик" Саувея⁸; попросите его от меня, чтоб он оставил его в покое, несмотря на просьбу одной прелестной дамы. Английская словесность начинает иметь влияние на русскую. Думаю, что оно будет полезнее влияния французской поэзии, робкой и жеманной. <...> Так-то пророчу я не в своей земле - а между тем не предвижу конца нашей разлуки. Здесь у нас молдованно и тошно⁹; ах, Боже мой, что-то с ним делается - судьба его меня беспокоит до крайности - напишите мне об нем, если будете отвечать. <...>

  

   Л. С. Пушкину и О. С. Пушкиной. 21 июля 1822 г. Из Кишинева в Петербург

   <...> Что Жуковский, и зачем он ко мне не пишет? <...>

  

   Л. С. Пушкину. 4 сентября 1822 г. Из Кишинева в Петербург

   <...> Кстати об стихах: то, что я читал из "Шильонского узника", прелесть. С нетерпением ожидаю успеха "Орлеанской ц- - -"¹⁰. Но актеры, актеры! - 5-стопные стихи без рифм требуют совершенно новой декламации. Слышу отсюда драммоторжественный рев Глухо-рева. Трагедия будет сыграна тоном "Смерти Роллы"¹¹. Что сделает великолепная Семенова, окруженная так, как она окружена? Господь защити и помилуй - но боюсь. Не забудь уведомить меня об этом и возьми от Жуковского билет для 1-го представления на мое имя. <...>

  

   Н. И. Гнедичу. 27 сентября 1822 г. Из Кишинева в Петербург

   Приехали "Пленники"¹² - и сердечно вас благодарю, милый Николай Иванович. <...> Перевод Жуковского est un tour de force {представляет собою чудо мастерства (фр.).}. Злодей! в бореньях с трудностью силач необычайный!¹³ Должно быть Байроном, чтоб выразить с столь страшной истиной первые признаки сумасшествия, а Жуковским, чтоб это перевыразить. Мне кажется, что слог Жуковского в последнее время ужасно возмужал, хотя утратил первоначальную прелесть. Уж он не напишет ни "Светланы", ни "Людмилы", ни прелестных элегий 1-ой части "Спящих дев". Дай Бог, чтоб он начал создавать. <...>

  

   Л. С. Пушкину. 1-10 января 1823 г. Из Кишинева в Петербург

   <...> Скажи ради Христа Жуковскому - чтоб он продиктовал Якову строчки три на мое имя. <...>

  

   П. А. Вяземскому. 11 ноября 1823 г. Из Одессы в Москву

   Вот тебе и "Разбойники"¹⁴. Истинное происшествие подало мне повод написать этот отрывок. <...> Некоторые стихи напоминают перевод "Шильонского узника". Это несчастие для меня. Я с Жуковским сошелся нечаянно, отрывок мой написан в конце 1821 года. <...>

  

   А. И. Тургеневу. 7 декабря 1823 г. Из Одессы в Петербург

   <...> Жуковскому грех; чем я хуже принцессы Шарлотты¹⁵, что он мне ни строчки в три года не напишет. Правда ли, что он переводит "Гяура"?¹⁶ <...>

  

   Л. С. Пушкину. 13 июня 1824 г. Из Одессы в Петербург

   <...> Жуковского я получил¹⁷. Славный был покойник, дай Бог ему царство небесное! <...>

  

   Ему же. 2-10 ноября 1824 г. Из Тригорского в Петербург

   <...> Скажи от меня Жуковскому, чтоб он помолчал о происшествиях, ему известных. Я решительно не хочу выносить сору из Михайловской избы¹⁸ - и ты, душа, держи язык на привязи. <...>

  

   Ему же. Первая половина ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Здесь слышно, будто губернатор приглашает меня во Псков. Если не получу особенного повеления, верно, я не тронусь с места. Разве выгонят меня отец и мать. Впрочем, я всего ожидаю. Однако поговори, заступник мой, с Жуковским и с Карамзиным. <...>

  

   Ему же. Начало 20-х чисел ноября 1824 г. Из Михайловского в Петербург

   Скажи моему гению-хранителю, моему Жуковскому, что, слава Богу, все кончено. Письмо мое к Адеркасу у меня¹⁹, наши, думаю, доехали, а я жив и здоров. <...>

  

   К. Ф. Рылееву. 25 января 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Согласен с Бестужевым во мнении о критической статье Плетнева²⁰, но не совсем соглашаюсь с строгим приговором о Жуковском. Зачем кусать нам груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его останется всегда образцовым. Ох! уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает?²¹ <...>

  

   Л. С. Пушкину и П. А. Плетневу. 15 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Ошибки правописания, знаки препинания, описки, бессмыслицы прошу самим исправить - у меня на то глаз недостанет. - В порядке пиес держитесь также вашего благоусмотрения. Только не подражайте изданию Батюшкова - исключайте, марайте сплеча²². Позволяю, прошу даже. Но для сего труда возьмите себе в помощники Жуковского, не во гнев Булгарину, и Гнедича, не во гнев Грибоедову. <...> Виньетку бы не худо: даже можно, даже нужно - даже ради Христа сделайте: именно: Психея, которая задумалась над цветком. (Кстати: что прелестнее строфы Жуковского: Он мнил, что вы с ним однородные и следующей²³. Конца не люблю.) <...> Что сказать вам об издании? Печатайте каждую пиесу на особенном листочке, исправно, чисто, как последнее издание Жуковского. <...>

  

   Л. С. Пушкину. 27 марта 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Я "Телеграфом" очень доволен²⁴ - и мышлю или мыслю поддержать его. Скажи это и Жуковскому.

  

   Ему же. Первая половина мая 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Письмо Жуковского наконец я разобрал. Что за прелесть чертовская его небесная душа! Он святой, хотя родился романтиком, а не греком и человеком, да каким еще! <...>

  

   А. А. Бестужеву. Конец мая - начало июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Век Екатерины - век ободрений: от этого он еще не ниже другого. Карамзин, кажется, ободрен; Жуковский не может жаловаться, Крылов также. <...>

   Так! мы можем праведно гордиться: наша словесность, уступая другим в роскоши талантов, тем пред ними отличается, что не носит на себе печати рабского унижения. Наши таланты благородны, независимы. С Державиным умолкнул голос лести - а как он льстил? <...>

   Прочти послание к Александру (Жуковского 1815 года). Вот как русский поэт говорит русскому царю²⁵.

  

   А. А. Дельвигу. Первые числа (не позже 8) июня 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> что делает Жуковский? Передай мне его мнение о 2-ой главе "Онегина" да о том, что у меня в пяльцах. <...>

  

   П. А. Вяземскому. 25 мая и около середины июня 1825 г. Из Михайловского в Москву

   <...> Но ты слишком бережешь меня в отношении к Жуковскому. Я не следствие, а точно ученик его, и только тем и беру, что не смею сунуться на дорогу его, а бреду проселочной²⁶. Никто не имел и не будет иметь слога, равного в могуществе и разнообразии слогу его. В бореньях с трудностью силач необычайный. Переводы избаловали его, изменили; он не хочет сам созидать, но он как Voss - гений перевода. К тому же смешно говорить об нем как об отцветшем, тогда как слог его еще мужает. Былое сбудется опять²⁷, а я все чаю в воскресении мертвых. <...>

  

   И. Ф. Мойеру. 29 июля 1825 г. Из Михайловского в Дерпт

   Сейчас получено мною известие, что В. А. Жуковский писал вам о моем аневризме и просил вас приехать во Псков для совершения операции²⁸; нет сомнения, что вы согласитесь; но умоляю вас, ради Бога не приезжайте и не беспокойтесь обо мне. Операция, требуемая аневризмом, слишком маловажна, чтоб отвлечь человека знаменитого от его занятий и местопребывания. Благодеяние ваше было бы мучительно для моей совести. Я не должен и не могу согласиться принять его; смело ссылаюсь на собственный ваш образ мыслей и на благородство вашего сердца.

   Позвольте засвидетельствовать вам мое глубочайшее уважение как человеку знаменитому и другу Жуковского.

  

   П. А. Вяземскому. 10 августа 1825 г. Из Михайловского в Ревель

   <...> Жуковский со мной так проказит, что нельзя его не обожать и не сердиться на него. <...>

  

   Ему же. 13 и 15 сентября 1825 г. Из Михайловского в Москву

   <...> зачем не хочу я согласиться на приезд ко мне Мойера? - я не довольно богат, чтоб выписывать себе славных докторов и платить им за свое лечение, - Мойер друг Жуковскому - но не Жуковский. Благодеяний от него не хочу. <...>

  

   Ему же. Около 7 ноября 1825 г. Из Михайловского в Москву

   <...> Жуковский говорит, что царь меня простит за трагедию²⁹, - навряд, мой милый. Хоть она и в хорошем духе писана, да никак не мог упрятать всех моих ушей под колпак юродивого. Торчат! <...>

  

   В. К. Кюхельбекеру. 1-6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Москву.

   <...> Не понимаю, что у тебя за охота пародировать Жуковского³⁰. Это простительно Цертелеву, а не тебе. Ты скажешь, что насмешка падает на подражателей, а не на него самого. Милый, вспомни, что ты если пишешь для нас, то печатаешь для черни; она принимает вещи буквально. Видит твое неуважение к Жуковскому и рада. <...>

  

   П. А. Плетневу. 4-6 декабря 1825 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> В столицу хочется мне для вас, друзья мои, - хочется с вами еще перед смертью поврать; но, конечно, благоразумнее бы отправиться за море. Что мне в России делать? Покажи это письмо Жуковскому, который, может быть, на меня сердит. Он как-нибудь это сладит. <...>

  

   Ему же. Вторая половина (не позднее 25) января 1826 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> Кстати: не может ли Жуковский узнать, могу ли я надеяться на высочайшее снисхождение, я шесть лет нахожусь в опале, а что ни говори - мне всего 26. <...>

  

   Ему же. 7 (?) марта 1826 г. Из Михайловского в Петербург

   <...> При сем письмо к Жуковскому в треугольной шляпе и башмаках. Не смею надеяться, но мне бы сладко было получить свободу от Жуковского, а не от другого - впрочем, держусь стоической пословицы: не радуйся нашед, не плачь потеряв. <...>

  

   П. А. Вяземскому. Около 25 января 1829 г. Из Петербурга в Пензу

   <...> Был я у Жуковского. Он принимает в тебе живое, горячее участие, арзамасское, не придворное³¹. Он было хотел, получив первое известие от тебя, прямо отнестися письмом к государю, но раздумал, и, кажется, прав. Мнения, слова Жуковского должны иметь большой вес, но для искоренения неприязненных предубеждений нужны объяснения и доказательства - и тем лучше, ибо князь Дмитрий³² может представить те и другие. Жуковский сказывал мне о совете своем отнестися к Бенкендорфу. А я знаю, что это будет для тебя неприятно и тяжело. Он, конечно, перед тобою неправ; на его чреде не должно обращать внимания на полицейские сплетни. <...> Сделай милость, забудь выражение развратное его поведение, оно просто ничего не значит. Жуковский со смехом говорил, что говорят, будто бы ты пьяный был у девок, и утверждает, что наша поездка к бабочке-Филимонову³³, в неблагопристойную Коломну, подала повод этому упреку. <...> Аминь, поговорим о другом. <...> Каково "Море" Жуковского - и каков его Гомер³⁴, за которого сердится Гнедич, как откупщик на контрабанду. <...>

  

   П. А. Плетневу. Около (не позднее) 29 октября 1830 г. Из Болдина в Петербург

   <...> Что моя трагедия? отстойте ее, храбрые друзья! Не дайте ее на съедение псам журнальным. Я хотел ее посвятить Жуковскому со следующими словами: я хотел было посвятить мою трагедию Карамзину, но так как нет уже его, то посвящаю ее Жуковскому. Дочери Карамзина сказали мне, чтоб я посвятил любимый труд памяти отца. Итак, если еще можно, то напечатай на заглавном листе

  

  

   Ему же. 26 марта 1831 г. Из Москвы в Петербург

   <...> Знаешь ли что? мне мочи нет хотелось бы к вам не доехать, а остановиться в Царском Селе. <...> С тобою, душа моя, виделся бы я всякую неделю, с Жуковским также - Петербург под боком - жизнь дешевая, экипажа не нужно. <...> Мне сказывали, что Жуковский очень доволен "Марфой Посадницей", если так, то пусть же выхлопочет он у Бенкендорфа или у кого ему будет угодно позволения напечатать всю драму, произведение чрезвычайно замечательное <...>

  

   Ему же. Около (не позднее) 14 апреля 1831 г. Из Москвы в Петербург

   <...> Обними Жуковского за участие, в котором я никогда не сомневался. Не пишу ему, потому что не привык с ним переписываться. С нетерпением ожидаю новых его баллад. Итак, былое с ним сбывается опять. Слава Богу! Но ты не пишешь, что такое его баллады, переводы или сочинения. Дмитриев, думая критиковать Жуковского, дал ему прездравый совет. Жуковский, говорил он, в своей деревне заставляет старух себе ноги гладить и рассказывать сказки и потом перекладывает их в стихи. Предания русские ничуть не уступают в фантастической поэзии преданиям ирландским и германским. Если все еще его несет вдохновением, то присоветуй ему читать Четь-Минею, особенно легенды о киевских чудотворцах; прелесть простоты и вымысла! <...>

  

   П. А. Вяземскому. 1 июня 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Однако ж вот тебе и добрая весть: Жуковский точно написал 12 прелестных баллад и много других прелестей. <...>

  

   Ему же. 11 июня 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Жуковский все еще пишет. Он перевел несколько баллад Соувея, Шиллера и Гуланда. Между прочим, "Водолаз", "Перчатку", "Поликратово кольцо" etc. Также перевел неконченную балладу Вальтер Скотта "Пильгрим"³⁵ и приделал свой конец: прелесть. Теперь пишет сказку гекзаметрами вроде своего "Красного карбункула"³⁸, и те же лица на сцене. Дедушка, Луиза, трубка и проч. Все это явится в новом издании всех его баллад, которые издает Смирдин в двух томиках. Вот все, чем можно нам утешаться в нынешних горьких обстоятельствах.

  

   М. П. Погодину. Конец (27-30) июня 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Вы знаете, что у нас холера; Царское Село оцеплено, оно будет, вероятно, убежищем царскому семейству. В таком случае Жуковский будет сюда и я дождусь его, чтоб вручить ему вашу посылку. Напрасно сердитесь вы на него за его молчание. Он самый неаккуратный корреспондент и ни с кем не в переписке. Могу вас уверить, что он искренно вас уважает. <...>

  

   П. А. Плетневу. Около (не позднее) 11 июля 1831 г. Из Царского Села в Петербург

   <...> Грустно мне было услышать от Жуковского, что тебя сюда не будет. Но так и быть: сиди себе на даче и будь здоров. Россети черноокая³⁷ хотела тебе писать, беспокоясь о тебе, но Жуковский отсоветовал, говоря: он жив, чего ж вам больше? <...>

  

   М. П. Погодину. Конец июля 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Уведомляю Вас только, что поручение Ваше, касательно "Статистики Петра I", исполнено; Жуковский получил экземпляры для великого князя и для себя; экземпляром, следующим великому князю Константину, расположил он иначе. Жуковский представит его императрице. <...>

  

   П. А. Вяземскому. 3 августа 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> В Сарском Селе покамест нет ни бунтов, ни холеры; русские журналы до нас не доходят, иностранные получаем, и жизнь у нас очень сносная. У Жуковского зубы болят, он бранится с Россети; она выгоняет его из своей комнаты, а он пишет ей арзамасские извинения гекзаметрами.

  

      ...чем умолю вас, о царь мой небесный -

                  ......прикажете ль? кожу

   Дам содрать с моего благородного тела вам на калоши,

                  ......прикажете ль? уши

   Дам обрезать себе для хлопушек - и проч.³⁸

  

   Перешлю тебе это чисто арзамасское произведение. <...>

  

   Ему же. 14 августа 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Услыша о сем радостном для "Арзамаса" событии, мы, царскосельские арзамасцы, положили созвать торжественное собрание. Все присутствующие члены собрались немедленно, в числе двух. Председателем по жребию избран г-н Жуковский, секретарем я, сверчь. Протокол заседания будет немедленно доставлен Вашему арзамасскому и камергерскому превосходительству (такожде и сиятельству). Спрашивали члены: зачем Асмодей не является ни в одном периодическом издании? Секретарь ответствовал единогласно: он статьи свои отсылает в "Коммерческую газету" без имени. Спрашивали члены: давно ли Асмодей занимается Коммерческой? выигрывает ли он в коммерческую? Председатель ответствовал единогласно же: в коммерческую выиграл он ключ³⁹, и теперь Асмодей перейдет к банку. <...> У Жуковского понос поэтический хотя и прекратился, однако ж он все еще - - - - гекзаметрами. <...>

  

   Ему же. 3 сентября 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Жуковский все еще пишет; завел 6 тетрадей и разом начал 6 стихотворений⁴⁰; так его и несет. Редкий день не прочтет мне чего нового; нынешний год он, верно, написал целый том. Это хорошо было бы для журнала. <...>

   Вчера Дона Соль⁴¹ получила при мне и Жуковском письмо от своего брата; он от имени Катерины Андреевны спрашивает у Жуковского его мнения: приезжать ли ей в Петербург или оставаться в Москве. Жуковский сказал, что если б он имел сто языков, то все бы они заговорили: приезжайте к нам, к нам, к нам. Себялюбие в сторону, я точно того же мнения; холера в Петербурге прекратилась, а у вас опять начинается. <...>

  

   Ему же. Середина (около 15) октября 1831 г. Из Царского Села в Москву

   <...> Жуковский и Россети в Петербурге. Жуковский написал пропасть хорошего и до сих пор все еще продолжает. Переводит одну песнь из "Marmion"⁴², славно. <...>

  

   И. В. Киреевскому. 11 июля 1832 г. Из Петербурга в Москву

   <...> донос, сколько я мог узнать, ударил не из булгаринской навозной кучи, но из тучи. Жуковский заступился за вас с своим горячим прямодушием⁴³ .<...>

  

   Н. Н. Пушкиной. 8 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург

   <...> Коли увидишь Жуковского, поцелуй его за меня и поздравь с возвращением и звездою: каково его здоровье? напиши. <...>

  

   Ей же. 21 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург

   <...> Жуковского и Вьельгорского, вероятно, ты уже видела. Что Жуковский? Мне пишут, что он поздоровел и помолодел. Правда ли? Что ж ты хотела женить его на Катерине Николаевне? <...>

  

   В. Ф. Одоевскому. 30 октября 1833 г. Из Болдина в Петербург

   <...> Вы обрадовали меня известием о Жуковском. Дай Бог, чтоб нынешний запас здоровья стал ему лет на пять; а там уж как-нибудь да справится. <...>

  

   H. H. Пушкиной. Около (не позднее) 14 июля 1834 г. Из Петербурга в Полотняный завод

   <...> На днях хандра меня взяла; подал я в отставку. Но получил от Жуковского такой нагоняй, а от Бенкендорфа такой сухой абшид, что я вструхнул и Христом и Богом прошу, чтоб мне отставку не давали⁴⁴. <...>.

  

   H. M. Коншину. 21-22 декабря 1836 г. Из Петербурга в Царское Село

   <...> Жуковского увижу и сдам ему Вас с рук на руки. С Уваровым - увы! я не в таких дружеских сношениях, но Жуковский, надеюсь, все уладит⁴⁵. <...>

  

   На протяжении всей жизни А. С. Пушкина Жуковский - его ближайший спутник, "гений-хранитель", как называл его сам поэт. Предполагается, что еще ребенком Пушкин видел Жуковского в доме своих родителей. Достоверно устанавливаемое личное общение Жуковского и Пушкина начинается в лицейский период: 19 сентября 1815 г. Жуковский писал П. А. Вяземскому: "Я сделал еще приятное знакомство! С нашим молодым чудотворцем Пушкиным... Это надежда нашей словесности... Нам всем надобно соединиться, чтобы помочь вырасти этому будущему гиганту, который всех нас перерастет!" (Изд. Семенко, г. 4, с. 564-565). В петербургский период (1817-1820) Пушкин, член "Арзамаса", по прозвищу Сверчок, часто видится с Жуковским, пишет ему послание, стихотворные шутливые записки, создает известную "надпись к портрету" "Его стихов пленительная сладость...", читает на его "субботах" главы из поэмы "Руслан и Людмила". Сохранились многочисленные апокрифы, свидетельствующие о безмерном уважении Пушкина к таланту Жуковского (см.: Анненков П. В. Материалы для биографии А. С. Пушкина. М., 1984. С. 69, 81-82). В свою очередь, залогом признания Жуковским масштаба пушкинского дарования и внутренней связи становится надпись на портрете, подаренном 26 марта 1820 г. Пушкину: "Победителю-ученику от побежденного учителя - в тот высоко торжественный день, в который он окончил свою поэму "Руслан и Людмила"".

   И в последующие годы Жуковский рядом с Пушкиным: он принимает активное участие в хлопотах о смягчении участи опального поэта, улаживает его дела, заботится о его здоровье, является его ходатаем при дворе. Жуковский пристально следит за ростом творческого гения Пушкина, глубоко постигая суть его развития. "По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе. И какое место, если с высокостью гения соединишь и высокость цели!", "Ты имеешь не дарование, а гений. <...> ты рожден быть великим поэтом, будь же этого достоин" (Изд. Семенко, т. 4, с. 510-511) - вот лейтмотив отношения Жуковского к Пушкину на всех этапах их дружбы. В свою очередь Пушкин, при всех колебаниях оценок поэзии Жуковского в критике 1820-х годов, сохраняет твердую убежденность в непреходящем значении его поэзии.

   Личное общение Жуковского и Пушкина возобновляется осенью 1827 г., по возвращении Жуковского из-за границы, но характер особенной доверительности и творческой связи оно приобретает летом и осенью 1831 г. в Царском Селе. 1830-е годы Жуковский и Пушкин прожили рядом - и по мере углубления общественной драмы Пушкина возрастала мера деятельного участия его "гения-хранителя" в его непростых отношениях с людьми и эпохой. В 1834 г. Жуковский улаживает острый конфликт Пушкина с Николаем I по поводу намерения поэта уйти в отставку, гасит скандалы, готовые возникнуть из-за предвзято прочитанных при перлюстрации частных писем Пушкина. В 1836 г. Жуковский предотвращает ноябрьскую дуэль Пушкина с Дантесом, а после январской дуэли не отлучается из дома умирающего поэта. Конспективные заметки Жуковского о дуэли и смерти Пушкина, его письма отцу поэта, С. Л. Пушкину, и Бенкендорфу - важнейшие документальные источники и акт гражданского мужества Жуковского. И после гибели Пушкина Жуковский, разбирая его рукописи, издавая его сочинения, участвуя в редактировании Совр., публично читая письмо к С. Л. Пушкину, увековечивает память друга и великого русского поэта. В сознании Жуковского Пушкин навсегда остался высшим критерием творчества. "Жалею, что нет для меня суда Пушкина: в нем жило поэтическое откровение", - писал он уже в конце своей жизни (УС, с. 126).

   Воспоминаний в строгом смысле слова Пушкин о Жуковском не оставил. Но его дневники и письма - летопись личных и творческих отношений двух поэтов - создают особенный, не повторяющийся в других мемуарах образ Жуковского, по-пушкински лаконичный и по-пушкински глубокий. Эти беглые упоминания Жуковского в дневниках и письмах Пушкина в чем-то подобны дневникам его старшего друга. Они как "колья" Жуковского, которыми он помечал в своих дневниках самую суть достойного памяти события для того, чтобы в случае необходимости ассоциативно восстановить его. Упоминания имени Жуковского, емкие оценки - это, в сущности, опорные точки для летописи жизни и творчества Жуковского за все время заочного и личного общения двух поэтов.

  

   Пушкин, т. 12, с. 314, 317, 321, 324, 326, 328-330, 337.

  

   ¹ Запись в "Дневнике" 1833 г. фиксирует первую встречу Пушкина с Жуковским после долгой разлуки: Жуковский в июне 1832 - сентябре 1833 г. уезжал за границу, Пушкин осень 1833 г. тоже провел в разъездах.

   ² ...ц. н. ... - Относительно этого сокращения существуют различные точки зрения. См.: Пушкин А. С. Полн. собр.